Одна беременность на двоих

Я оторвалась от чтения и медленно обернулась на очередное «ай» Аманды, на сто процентов уверенная, что та капнула миндальным маслом на выпирающий живот. Она скрючилась, одной рукой схватившись за выступ барной стойки, а другой — за икру, которую тёрла со страдальческим выражением лица. Я подумала, что она ударилась коленкой о шкафчик под столешницей, но почему тогда задрала ногу? — Ай, как же больно! — Да что с тобой? Я перевернула на столешницу учебник, чтобы не потерять страницу, и слезла со стула. Аманда уже опустилась на пол, продолжая держаться за ногу. — Режущая боль в икре, — сказала она, стянув рот в узел, сделав лицо похожим на мордочку лисёнка. — Третий раз за сегодня. Вчера тоже было, но так сильно первый раз… — Ногу свело? Тогда разуйся и встань ногой на холодную плитку, — скомандовала я, нервно заводя прядь за ухо. У самой тут же скрутило ногу, и я бессознательно задёргала пальцами. Меня трясло от чувства беспомощности и невозможности помочь Аманде, потому что после разговора о греческой любви я боялась даже просто подойти к ней. — Её не свело, а будто сжало в тиски и колет такими вот мелкими иголочками. Когда я сжимаю ногу руками, немного отпускает. — А у тебя такое раньше было? Чтобы не возвышаться над Амандой, которая не думала подниматься с ледяного пола, я присела на корточки, и теперь смотрела ей в глаза. Они блестели так, будто Аманда хотела заплакать, но в последний момент передумала. — Не было ничего раньше, — процедила она сквозь плотно сжатые губы. — Была здорова как кобыла, а теперь разваливаюсь по частям. А ещё даже второй триместр не закончился. Врачи издеваются, когда говорят «наслаждайтесь беременностью». Я ободряюще подняла брови и выдала очередную глупость: — Они просто знают, что с рождением ребёнка будет ещё хуже. Аманда взглянула на меня совсем зло, но при этом голос её звучал совершенно спокойно. — Знаешь, в учении Будды есть понятие истин. Одна из них — благородная истина о страдании. Он говорит, что рождение — это страдание, расстройство здоровья — страдание, смерть — страдание, скорбь, стенания, горе, несчастье и отчаяние — страдания, союз с нелюбимым — страдание, разлука с любимым — страдание, неполучение страстно желаемого — страдание. Короче говоря, все то, в чем проявляется привязанность к земному, несёт с собой страдание. Буддизм делает страдания сущностью бытия. — Оптимистично, — вставила я, чтобы не молчать, как полная дура, — и жизнеутверждающе. — Погоди, у Будды есть другая благородная истина, которая гласит, что прекращение страдания возможно при полном затухании и прекращении всех желаний и страстей, их отбрасывании и отказе от них. — К чему ты все это? После введение в древнегреческую теорию любви, я уже спокойно не могла слушать менторский голос Аманды, вещающий о вещах, о нахождение которых в её голове я и не подозревала. Кто там говорит, что мозги женщины во время беременности ссыхаются, у Аманды наблюдался прямо противоположный эффект гормональной перестройки организма. — К тому, что беременность является расплатой за секс, который, по идее, несёт с собой совершенно ненужное для существования человека удовольствие, поэтому то, что женщина помирает все девять месяцев и потом всю оставшуюся жизнь, закономерно. И вообще… — А тебе хорошо с ним было? Я сама не поверила тому, что задала подобный вопрос. Мне казалось, что только Аманда может копаться в моей личной жизни, под которой я, кажется, давно прочертила жирную красную черту. — Не помню, — улыбнулась Аманда, и я заметила, что она уже не держит руку на икре. — Я же была в стельку пьяна. — Я никогда не видела тебя пьяной. — Ну ты меня и с парнем никогда не видела… Я попыталась сопоставить в голове её ответы, но выводы вырисовывались какие-то совсем странные. Для начала, она не ответила на мой вопрос. Я не спрашивала её про ночь зачатия. Он был её парнем не один день. Он был её парнем в конце концов! — Кейти, ну что ты ко мне привязалась, а? Тебе так хочется выяснить, спала ли я с женщиной? Нет, не спала, но при этом я знаю много о женских ласках. — Откуда? — я не спрашивала её про женские ласки. Я желала хоть что-то узнать про отца её ребёнка, но Аманда нарочно уводила разговор в жуткое болото женской любви, чтобы я первой пожелала прекратить его. Но я не сдамся! Почему я должна рассказывать о своей личной жизни, а она только отшучиваться? Это нечестно! — Я же из Рино, ну что ты хочешь? — вновь эта снисходительная усмешка. — У нас каждой бляди по паре. У нас вообще, кажется, сам воздух сексом пропитан, потому что из вашей пуританской Калифорнии все едут к нам в Неваду пить и трахаться на законной основе. — И ты… — я не смогла сформулировать вопрос, потому что даже в страшном сне не могла поверить, что ответ мог оказаться положительным. — Нет, я всё же надеюсь зарабатывать на жизнь другим местом, — Аманда постучала себе по голове. — Ты меня не дослушала. Так вот, одним из самых серьёзных препятствий на пути к спасению буддизм считает женщину. Во-первых, женщина — непосредственная причина воспроизведения жизни, которая полна страданий. Женщина олицетворяет сансару, то есть чувственный мир, и является ближайшим помощником и соратником божества смерти Мара. Мало того, что сама она не может спастись — для спасения женщина сначала должна переродиться мужчиной, — она мешает спастись мужчинам, привязывая их к себе крепкими узами страстей, то есть к этой бренной жизни. Кто-то из их учителей сказал что-то типа того: пока в мужчине не искоренено желание к женщинам, пусть даже самое малое, до тех пор его ум на привязи, подобно телёнку, сосущему молоко у матери. Я пыталась понять её слова, но, похоже, мозг ссохся у меня, хотя я и не была беременной. Моё воображение рисовало индийские барельефы с обнажёнными телами, и на ум приходила Камасутра, которую я, признаться, в глаза не видела, а только слышала. — А почему они тогда чуть ли не порнографию на храмах лепили? Если отношения между мужчиной и женщиной для них являются чем-то грязным? — спросила я, хотя продолжения этого разговора мне совершенно не хотелось. Из-за воображения во мне начинали играть странные гормоны, и лёгкое покалывание внизу живота порядком раздражало. — Да потому что это уже не буддизм, а индуизм, но ты меня о нём не спрашивай, я ни черта не знаю. Ты кого-нибудь из Индии в классе спроси. Впрочем, я слышала, что стены храма служили своеобразным учебником морали и гигиены тела. Знаешь, я как-то болтала с Рупой, так она мне рассказала, что в некоторых штатах среди высшей касты браминов осталась ярмарка женихов. Это когда пятнадцать тысяч парней на выданье с лихо закрученными усами в сопровождении родственников собираются в одной из деревень и, сидя под раскидистыми деревьями, ожидают, когда их выберут в мужья. Отбором занимаются родители невест, которые тщательно, как на базаре, рассматривают претендентов и изучают свитки с генеалогией их родов. У них важно, чтобы по материнской линии не было кровосмешения на протяжении пяти поколений, а по отцовской — семи. Зятя покупают за солидное приданое. Этот обычай насчитывает уже шесть столетий, для жениха это участь не завидная, но приходится мириться, потому что родительская воля в индийских кланах исполняется неукоснительно. Поэтому-то в Индии запрещено на УЗИ говорить пол ребёнка, ведь от девочек стараются избавиться, потому что иметь дочерей, как сама понимаешь, невыгодно. — Вот бред-то, а ты уверена, что Рупа тебя не разыграла? — А зачем ей? Я пожала плечами. Рассказанное действительно казалось мне бредом, но желания лезть в интернет и проверять достоверность сказанного совершенно не возникало. Хотелось просто поговорить о чём-то другом, но Аманда, кажется, не собиралась переводить разговор в другое русло. Она уже поднялась и, осторожно ступая на ногу, будто проверяя её на устойчивость, проковыляла до дивана и прилегла осторожно на бок, положив ладонь под ухо. Как всегда! — А если жениха не на что купить? — спросила она, задумчиво глядя в потолок. — Что тогда делать несчастным… — Ну вряд ли, это же высшая каста… В крайнем случае можно из другой взять. — Смеёшься? — Аманда аж села. — Да посмотри, они даже здесь друг с другом не общаются и детям не разрешают. Не, это другая культура, которую нам не понять. Вот с Востоком всё понятно — гарем, никто не обращает на тебя внимания, но зато вокруг много красивых женщин… — Аманда, — я решилась поставить точку в разговоре. — Скажи, почему тебя так увлекает тема ээээ… женской любви? — Это часть мировой культуры, — не раздумывая, ответила Аманда. — Хочешь не хочешь, а ты не можешь от неё абстрагироваться. К тому же, согласись, женское тело намного красивее мужского? Я вот не могу любоваться даже статуями древних греков, а от наших натурщиков хочется только плакать… — Ты несправедлива. Бывают и женские тела, от которых тошнит. К тому же… Неужели ты испытываешь что-то к модели, когда рисуешь? Я не вижу ничего, кроме обтянутого кожей скелета и игры светотени. — Конечно, испытываю… А как же иначе передать красоту, если не пропустить её через себя? Поверь, не просто так многие художники спали со своими моделями. Им было необходимо полное единение. — Да какое там единение! У них просто вставало от вида голого тела. Да и кто раньше был натурщицами… Проститутки, нищенки да танцовщицы. Возьми того же Диего Риверу. — А отчего не взять Родена и Камиль Клодель? У них на лицо духовное единение, поэтому его работами можно любоваться часами, а Риверой… Слушай, чего ты хочешь доказать? Что нагое тело возбуждает только на физиологическом уровне и не более того? — Я ничего не хочу доказывать… Нет, всё же хочу. Хочу сказать, что с великими всё понятно. Есть доступное тело, что не взять-то? Но у нас тут школа и всё. Какие чувства, какое возбуждение… У меня наоборот всё опускается, когда рука на бумаге согнулась так, как по анатомии не может гнуться, а я поняла это, когда уже все затонировала! И вообще, почему мы с тобой об этом говорим? — Что значит «об этом»? Мы говорим об искусстве, и вот я… Кейти, ты можешь не верить, но мне такой сон сегодня приснился… Лицо Аманды стало розовым, даже мочки ушей вспыхнули, а мои — похолодели: ей явно снились не инопланетяне. — Мне приснилось, что я тебя рисую. Я опустилась в кресло и подтянула к носу колени. — Ты можешь мне попозировать? Аманда выдала вопрос пулемётной очередью. Голубые глаза умоляюще смотрели на меня, а я… Я отчего-то смотрела на белую стену поверх головы Аманды и думала, почему все квартиры на съём красят этот дурацкой грязной белой краской? — Так ты мне попозируешь? Ну хоть чуть-чуть… Минут пятнадцать для наброска. Надо было мне вместо живописи брать следующий уровень рисунка с натуры. — Так вечером по четвергам есть открытые сессии. Десять баксов, кажется… Спасительная информация сама прыгнула на мой язык из, кажется, мозга или другого места, которое предательски сжалось от одной мысли, что Аманда будет меня рассматривать. — Куда мне ещё таскаться! Нам же меньше месяца остаётся до конца семестра, успеть бы дорисовать… Кстати, у тебя дома есть мольберты? Или наши возьмём? — Нет, у меня дома ничего нет. Я только в одиннадцатом классе брала живопись, и мы только в школе рисовали. Давай возьмём наши. Мне ещё свой должок по межсеместровому экзамену надо доделать… О, нам же пейзаж задали по живописи! Можем океан написать… — Не уходи от ответа. Ты мне попозируешь? Мне это для творческого вдохновения необходимо. — Аманда, я не могу. Я не могу… — Что ты не можешь? Первый раз, что ли? Можешь лечь, лежачая поза самая лёгкая. Не дожидаясь моего ответа, она слезла с дивана и взяла из угла доску с уже прикреплённым листом и пенал с углем. — Ты что, заранее всё приготовила? Ты была уверена, что я?.. Аманда посмотрела на меня, будто на нашкодившую школьницу. Она выпятила нижнюю губу и опустила уголки губ. — Я собиралась рисовать стеклянный графин, который нам задан, но после сегодняшнего сна… Да раздевайся уже. Чего ты ждёшь? Сейчас стемнеет, а я хочу дневное освещение. Аманда отдёрнула жалюзи, и мои глаза расширились от ужаса. — Ты что делаешь? — Кейти, у нас третий этаж, никто тебя не увидит! Да если кто-то сидит с биноклем, то пусть завидует. Ну… Я стала стягивать джинсы, трусы, футболку, а вот лифчик снять побоялась, чтобы не выдать возбуждение, охватившее меня при обсуждении индийских храмов. Я подняла глаза на Аманду, усевшуюся на полу в позу лотоса. На коленях лежала доска, а на полу — раскрытый пенал. Она улыбалась, и взгляд её тоже покоился на моей груди. — Творчество возбуждает обоих — и модель, и художника. Это нормально, и это красиво, и это будет прекрасно на моем рисунке. — Аманда, а когда тебе тест на сахар сдавать? Вопрос про беременность пришёл на ум последним спасением, но Аманда впервые отмахнулась. — Как вернёмся от твоего отца, сейчас ещё рано. Тебе помочь с застёжкой? И она почти распрямила ноги. — Я сама! — едва успела я выкрикнуть. Откинув в сторону лифчик, я легла на диван. Одну руку согнула в локте и подпёрла ухо, а вторую опустила на бедро, растопырив пальцы поверх выпирающей кости. Правую ногу согнула в колене и широко распахнутыми глазами взглянула на все ещё розовое лицо Аманды, надеясь, что та просто волнуется из-за рисунка. Ещё год назад мы спокойно позировали друг другу… К чёрту эти дурацкие разговоры!