Одна беременность на двоих

Аманда просила после уроков ехать сразу домой, чтобы ей не пришлось встречать мать одной, но я опоздала. Из-за крупной аварии перекрыли трассу, и я застряла между съездами почти на час. Боясь услышать по телефону обиженное шипение, я послала Аманде сообщение о том, что не успеваю приехать вовремя, про себя повторяя, что это форс-мажор, в котором нет моей вины. И всё равно я не решилась постучать, чтобы мне открыли, и дрожащей рукой вставила ключ в замочную скважину. Мать с дочкой пили чай, и миссис О’Коннер тут же поднялась, чтобы обнять меня. От неё веяло жасминовым ароматом и теплом, таким странным для формального приветствия. На Аманду я боялась взглянуть, и не удивилась, что она даже не поздоровалась, не говоря уже о том, чтобы заварить мне чай. Это сделала её мать, пока я молча ёрзала на стуле, пряча глаза от убийственного взгляда её дочери. Зачем так открыто дуться при матери? Да кто ж поймёт Аманду! Почувствовав нашу напряжённость, миссис О’Коннер решила заполнить тишину рассказом про сбежавших лошадей. Она хотела приехать пораньше, но обстоятельства, как и у меня, оказались против неё. Только вместо разбитых машин, по трассе гуляли лошади. Они спустились с холмов на дорогу и в испуге носились взад-вперед между застывшими машинами. Полиция просто перекрыла движение, не зная, что делать с ошалевшими скакунами. — Вот так, на Диком Западе и не найти ни одного ковбоя, — миссис О’Коннер попыталась шуткой разрядить обстановку, но Аманда не улыбнулась. Похоже, разговор, которому я должна была помешать, состоялся. Понимая, что вечер будет не из приятных, я купила в кафетерии ланч, и сейчас не могла влить в себя даже чая, не то что съесть купленные миссис О’Коннер булочки. Устав сидеть истуканом, я вытащила из кармана телефон и показала им объявление про церковный концерт, которое нашла в кафетерии. Аманда сразу же насупилась. — Музыка испанских миссионеров, — произнесла миссис О’Коннер медленно, явно над чем-то раздумывая. — Это должно быть очень интересно. Я хотела уехать в субботу вечером, но могу задержаться на полдня воскресенья. Я прикрыла глаза, не вынеся испепеляющего взгляда Аманды. По глупости я только что продлила ей пытку материнским присутствием. Мои благие намерения давно уже укатали дорожку в места не очень приятные, и никаких сомнений не осталось, что после ухода миссис О’Коннер мне придётся сгореть от стыда и адских слов Аманды. И вот, когда, напомнив нам, что завтра мы втроём идём в театр, миссис О’Коннер покинула нашу накалившуюся до предела обитель, в комнате повисла взрывоопасная тишина. Я затравленным зверем уставилась в недописанный портрет, который расхвалила мать Аманды, и боялась обернуться к оригиналу. — Почему она мне ничего не сказала? — голос Аманды прозвучал сухо, но не зло, и, обернувшись, я нашла её сидящей на диване с ногами в своеобразной беременной позе лотоса. — Она и словом не обмолвилась о разговоре со Стивом. Трещала про скидки на детские шмотки и про то, как мечтает отвести меня завтра в магазин и купить всё необходимое для ребёнка, даже не намекнув, куда я должна буду отнести все её покупки, — и тут Аманда закричала, не в силах больше играть в хладнокровную натуру: — Она твоему отцу больше сказала, чем мне! — Ну и ты ему больше сказала, чем своей матери! — зачем-то выдала я и отвернулась к злосчастному холсту. — Я готова была сказать ей про эту чёртову двадцатку, если бы она хоть взглядом намекнула, что желает говорить. А она трепалась обо всём и ни о чём, прекрасно понимая, что я больше всего на свете хочу знать, что будет со мной после родов. Единственное, что она соблаговолила мне сказать, так это то, что встречается с утра с твоим отцом. Ты знала, что он приезжает? Не знала, но могла бы догадаться, что оба родителя пожелают взглянуть, во что мы превратили за почти три года съёмную квартиру. Но только сейчас его совсем не хотелось видеть. Отец олицетворял собой мою несостоятельность как подруги. Я дала Аманде ложную надежду на то, что она сможет найти в доме моего отца временное пристанище, чтобы оба, она и ребенок, в прямом смысле слова встали на ноги, и не нашла в себе силы даже открыть рот при отце. А сейчас и подавно ни о чём его не попрошу. А вот молчание миссис О’Коннер для меня оставалось не меньшей загадкой, чем для самой Аманды. Загадкой! С учётом того, что она давно приняла за дочь все решения, смысл молчать? — Сама бы спросила, — я медленно повернулась к Аманде, стараясь придать лицу выражение дельфийского Оракула. Да я действительно сейчас чувствовала свою стопроцентную правоту. У них были все условия для спокойного семейного разговора, но Аманда вновь не пожелала поговорить с матерью на чистоту и теперь пыталась перевести все стрелки на меня, но я-то тут при чём? Не я ведь не дала ей двадцатку! — В конце концов остаётся два месяца, а то и того меньше. Чего вы тянете?! — Это всё мать, это не я! — Ну, конечно, ещё бы Аманда призналась, что прошляпила прекрасную возможность верно расставить все знаки препинания в разговоре с матерью. — Она не пожелала говорить! Аманда повторялась, но и я не желала отступать. — И ты не говорила! — Если я сейчас стушуюсь, то Аманда легко вменит мне в вину аварию и опоздание. — Это ведь тебя мучает неизвестность. Это ведь тебе нужно говорить. Я же спросила отца, что буду делать в будущем семестре. Ложь, но невинная! Отец заговорил первым, но я ведь не ушла от разговора, потому что меня волнует не меньше Аманды, как я осенью буду жить в Долине. И главное — с кем! — Да потому что тебе без разницы, какой ответ он тебе даст! Точно, точно! Какое мне вообще дело, с кем я буду дышать одним воздухом. Да хоть со Сциллой и Харибдой поселите меня, я всё вынесу. Особенно после тебя, Аманда! Но вслух я, конечно же, ничего не сказала и вновь уставилась на портрет. Какой же фиговый из меня художник! Может, хоть график из меня выйдет путёвый. — Может, ты спросишь у отца, что ему сказала мать? Серьёзно? Я наберу телефон папочки, чтобы спросить, что решила миссис О’Коннер… — Аманда молчит, и мне неловко лезть с расспросами… Да, я это сделала и почувствовала, как у меня горит лицо, будто вместо телефона я прижимала к щеке раскалённую сковороду. Какой позор! — Да она ничего толком мне не сказала тоже, — голос отца был абсолютно спокойным. — Быть может, она поговорит со мной вечером за ужином. — Ужином?! — я чуть не свалилась с унитаза, на который забралась с ногами, спрятавшись от всеслышащего уха Аманды в ванной комнате. — Она сказала, что специально приехала в Салинас для встречи со мной. — Я думала, что ты завтра приедешь сюда, чтобы посмотреть на квартиру. — Зачем? Что вы с ней могли сотворить… Отец усмехнулся, а мне захотелось плакать. Что за конспирация у матери Аманды! Зачем ехать за тридесять земель, чтобы обсудить элементарные вещи. Что она задумала, ведь солгала нам намеренно? И что я должна сказать теперь Аманде? — Отец обещал перезвонить. Аманда была не в меньшем шоке, хотя и привыкла к выкрутасам матери. Оставалось либо отправиться гулять, либо протереть диван от нетерпения до дыр. Мы выбрали первое и закончили прогулку в «Старбаксе». А почему бы не выпить кофе, ведь обе всё равно не уснём до звонка отца. Аманда даже пару раз просила проверить, не выключила ли я случайно звук. Отец позвонил, когда мы уже ложились спать, чётко разделив диван на две половины, хотя я готова была отдать Аманде две трети, чтобы только не чувствовать, как тело её пышет злостью на моего отца за молчание. А виновата оказалась её мать. Немногословная с Амандой, она вдруг вылила на отца все накопившиеся за это время нервы. Если отец ничего не утаил, то про Майкла ей ничего неизвестно, но вот о Стиве он знал теперь так много, что внеси я в снежный ком свою лепту, он бы раздавил нас обеих. — Стив — дурак, — вынесла вердикт Аманда, вжавшись в угол дивана. — Зачем так открыто отводить подозрения от мёртвого, ну скажи мне! — А то ты не понимаешь! — Мне теперь казалось, что я понимаю всё. — Ты не хочешь родителей Майкла даже близко в своей жизни, и Стив делает всё возможное и невозможное, чтобы оградить тебя от них. Он даже пожертвовал своим добрым именем ради тебя, а ты не ценишь. Ты не ценишь, когда люди тебе помогают. Ты принимаешь это, как должное. А я на месте Стива давно сказала бы твоей матери правду, раз её дочь оказалась такой неблагодарной. — О, да! Мисс Кэтлин в своём репертуаре! Когда это я тебе не сказала спасибо за зелёное яблоко во время токсикоза?! — При чём тут я?! Наплевав на задранную майку, как была в трусах, так я и вылезла из-под одеяла и приняла посреди гостиной обиженную позу. Оставалось только сохранить голос тихим, чтобы не краснеть перед соседями. — Если бы ты вовремя объяснила всё матери — и беременность и нежелание связываться с родителями Майкла, она бы не считала Стива козлом и не обливала бы его помоями перед моим отцом, требуя, чтобы тот оградил от него меня… — Вот это тебя и волнует больше всего! — продолжала нести чушь Аманда. — Со Стивом всё кончено и опять же некрасиво, и всё из-за твоей дури! Всё, всё, что со мной случилось, произошло из-за твоего молчания! Ты никому из нас не сказала правду, заставив её выдумывать. Ты не пожалела никого — даже собственной матери! И теперь впутала даже моего отца. Благо Стив никогда с ним не пересечётся. Может, пришло время поговорить с ней? Это ты заварила эту кашу, и ты обязана расставить всё по своим местам. Ты всю беременность ждала, что мир встанет с ног на голову ради тебя. Этого не будет, Аманда. Никогда не будет. И ты добьёшься лишь того, что потеряешь последнего, кто тебя любит. — Мать? Мы не зажгли лампу, но гневный взгляд Аманды прорезал тьму ярче любого факела. Я хотела сказать — меня, но промолчала. После всего сказанного, прежними наши отношения никогда не будут. Если бы я не молчала полгода, их ещё можно было спасти. Если бы я промолчала сейчас… Но после гадостей, которые я услышала в свой адрес от собственного отца, я не могла больше молчать. Как он мог заподозрить меня в любовном треугольнике, как? Неужто мать Аманды представила всё в таком свете? И это после жарких объятий… Какая мерзость! — Знаешь, я не пойду с вами в театр… Какой театр?! Я видеть её не могла. Зачем, зачем она поехала к отцу? Могла бы пойти к психологу! — Бросаешь меня, да? Вот, Аманда лишь о себе думает. Не понимает будто, как мне противно, а я же дословно пересказала разговор с отцом. Ну, конечно, только её беременность имеет ценность. Куда там до моей души! — Я не хочу говорить твоей матери, что не спала со Стивом, потому что я с ним спала. Я не хочу врать, но у меня нет никаких доказательств того, что он не спал с тобой. — Так ты тоже не веришь мне? Я стиснула перед собой пальцы, пытаясь сдержаться. Три вздоха, четыре, пять, и я уже говорила спокойно: — Я верю и тебе, и Стиву. Вам мне лгать нечего. Но моё слово против слова поверивших в собственную фантазию родителей ничего не стоит. — Хорошо, — Аманда прикрыла глаза. — Я завтра поговорю с матерью. И если хочешь, позвоню твоему отцу и скажу, что между тобой и Стивом ничего не было, — теперь она открыла глаза. — Ведь действительно ничего не было. Я покачала головой: — Из одной лжи с помощью другой не вылезают. Я сама с ним поговорю, если придётся, — говорила с потаённой надеждой, что отец забудет этот разговор, как страшный сон, хотя… Хотя он стал невольным свидетелем нашей телефонной ссоры со Стивом. Сдобренная рассказом миссис О’Коннер картинка могла принять размеры полотен Диего Риверы! Только не это! Только не это! Лучше не думать! Лучше поспать! Но как, как теперь лечь на один диван с Амандой после поставленного ультиматума? Как? И ещё она смотрит мне прямо в глаза, и глаза её горят, как у внеземного создания. Она и есть такая, не от мира сего, потому я и не понимаю, зачем она заварила всю эту кашу и перепачкала своей ложью всех вокруг. Аманда, как жаль, что нельзя отмотать назад время, когда всё было так просто. — Ложись спать! — прошипела она змеёй и, обнявшись с подушкой для беременных, повернулась ко мне спиной. Промолчать бы до встречи с миссис О’Коннер. Разговоры только проложат между нами большую пропасть. И мы молчали всё утро, будто вдруг вняли правилу не разговаривать с набитым ртом. Или скорее не портить утро грустными разговорами. На них у нас был отведён целый вечер.