Пойманный

Оставшись опять один, Кэйа еще долго сверлит взглядом дверь, пытаясь собраться с мыслями и подавить волны тошноты. Нет, Альберьих знал, что тошнота не столь важна, как ее изначальная причина. Одно дело, когда ты перепил или нажрался паленой водяры, даже в этом случае возможен не самый радужный исход. Совсем другое дело всплывает, если тебя за короткий промежуток пару тройку раз приложили головой, так и не оказав медицинской помощи. С момента похищения прошли, наверное, всего сутки, а он чувствовал себя херовей некуда. Паника, стресс, напряжение и чувство безысходности окончательно добивали слабый организм. Царапины на боку до сих пор не перестали кровоточить, что являлось не самым хорошим знаком. Возможно, она загноится, а возможно в ней уже есть инфекция. Что будет с ним дальше? Легкая смерть? Уж лучше она, чем продажа на органы и проституция. Альберих не хотел об этом думать, хотел надеяться, что все это кошмарный сон, что он все еще в своей постели. Его спасут. Его обязательно спасут. Надежда умирает последней. За своими переживаниями Кэйа не заметил, что одет совсем в другую одежду. Но это волновало его в последнюю очередь. Сколько он тут продержится? Не знает. В первую очередь нужно разобраться с местом его заточения. Спустя некоторое время, синеволосый поднимается с пола и идет к приоткрытой двери. Место, в котором он заточен, с натяжкой можно назвать жилым. Складские помещения кое-как переоборудованные в некое подобие квартиры. Выйдя из комнаты, он попал в узкий длинный коридор с бетонными стенами, подсвечиваемый только слабой мигающей лампочкой. По сторонам коридора было несколько дверей. Зайдя в первую комнату, он увидел что-то наподобии гостиной центре которой стоял угловой диван, а на стене висел телевизор. Она была более освещена, чем коридор, а из небольшого зарешеченного окошка под потолком лился дневной свет. Пройдя дальше по коридору, он обнаружил совмещенный санузел, в котором стояла душевая кабина. Не утопиться в случае чего. Хорошо подготовился, однако. Будто Кейя у него не первый, однако… он точно не хотел знать ответ на этот вопрос. Последней комнатой оказалась кухня. Небольшая, но аккуратная. Как и говорил Аякс, холодильник был наполнен едой, а в шкафчиках обнаружились крупы. Хорошо подготовился, или же живет тут. Кэйа вздрагивает, когда слышит звук открывающейся двери и гулкие шаги по коридору. В кухонном проеме появляется Тарталья, держа в руках пакет с чем-то. — Моя дорогая куколка соскучилась? Или ты пришел покушать? Бедненький, совсем исхудал. А я тут тебе одежду принес. Возможно, не прогадал с размером трусиков, но они тебе не особо нужны в общем-то. Чайлд скидывает пакет на пол, подходя к патологоанатому и опускает руки на его талию. У врача тут же по коже пробегают мурашки и слова вылетают быстрее, чем он успевает все хорошо обдумать  — Пусти меня блять. Кто тебе разрешал меня трогать?! Кэйа вспылил, хотя понимал, что провоцировать этого типа нельзя.  — Заткнись. Я к тебе со всей открытой душой, а ты мне такое? Маленький бляденыш. Совсем не уважаешь руку, которая тебя кормит! Так дело не пойдёт, я научу тебя уважать проявленный доброту! Тарталья хватает синеволосого за шею, душит и бьет головой об столешницу. У Кэйи темнеет в глазах, дышать становиться невозможно. В момент, когда Альберих находится на грани сознания, Аякс ослабляет захват, швыряя синеволосого на пол. -Давно хотел тебя трахнуть, да вот думал, по мирному, с любовью. Только кажется, что тебе нравится более грубый и жестокий подход. Чайлд одной рукой удерживает шею синеволосого, другой пытаясь стянуть одежду. Происходит заминка. Одежда не хочет стягиваться, что неимоверно бесит киллера. Тот достает из гарнитура нож и срезает ткань, после швыряя его вдаль и тот втыкается в пол. В какой то момент Кэйа приходит в себя, пытается оттолкнуть Тарталью, что еще больше его раззадоривает. Тот садится перед ним на корточки, крепко держит его голову, сжимая щеки и гладит пальцами по векам.  — Какие красивые. Так хочу их в коллекцию. К сожалению, тогда ты не сможешь меня видеть. Аякс нежно, почти любовно опять проводит пальцами по закрытому глазу и резко проталкивает большой палец под глазницу. Обезумев от боли Альберих, кричит и извивается, но Тарталья сильнее. Давит, выдавливая яблоко из глазницы. В какой-то момент Кэйа и вовсе отключается от такой боли.  — Какой нежный. Аж тошнит Забвение Альбериха продолжается не долго. О, как бы он хотел, чтобы оно продолжалось вечно! Правый глаз отдает невыносимой болью, сердце бьется как бешеное.Он чувствует, как Аякс насильно открывает его рот и тычет своим полу возбуждённым членом ему в лицо.  — Открой рот нормально и только попробуй своими зубами полоснуть, я каждый выдерну, заставляя тебя оставаться в сознании Он заставляет синеволосого встать на колени и всё ещё не даёт ему закрыть рот, сильно сжимая щеки, а после вставляет туда собственный орган. Не церемонится особо и грубо входит полностью, толкаясь в горло, вызывая у врача рвотные порывы. Сжимает волосы в руках и накручивать длинные пряди на кулак, начиная толкаться в горло, насильно двигаясь головой Кэйи. Он давился слюной, дышать нечем, а тело и вовсе отказывается слушаться. Даже руками упереться в бедра не может, чтобы хоть как-то остановить эту пытку. Из глаз текут слезы вперемешку с кровью, горло ужасно болит, впрочем, как и голова в целом. Кэйя пытается из последних сил остановить этот процесс мыча, но Аяксу плевать, но толкается в горло глубже и глубже, не давая синеволосому перевести дух и вызывая сильные рвотные позывы. Через пару толчков он прижимает мужчину носом к паху, кончая его в рот. Рывком Аякс стаскивает Кэйю с члена и роняет его на пол, брезгливо фыркая и обтирая орган от слюней салфеткой с гарнитуры, бросая её на пол. Кэйя падает и ели держится на трясущихся руках, пытаясь откашляться и по возможности выплюнуть сперму, за что получает пинок в живот  — Глотай! Я тебя заставлю полы вылизать, если хоть что-то выплюнешь. Он бросает эти слова напоследок и застегивая ширинку, Аякс выходит с кухни, забирая вырванный глаз с пола и оставляя еле живого Альбериха валяться на кухонном кафельном полу. На щеках засохшие дорожки. Слёз больше нет, как и чувств. В голове отдавалось: «жить».