Златые нити норн

      Вечером Фригг посетила женский чертог Вингольв. Она прошла мимо мастерских для рукодельниц, откуда, несмотря на поздний час, раздавались зконкие голоса и переливающийся колокольчиками смех юных прелестниц; мимо кухни с запахами сладких лакомств; мимо сада, трабовавшего неусыпной заботы, и, наконец, оказалась у розовых стен купальни, увитых множеством шипастых роз. Мужчины имели право заходить в женский чертог, хотя и немногие отваживались. Именно здесь назначались тайные свидания, запрещенные родителями и воспитателями. Однако ни один воин, слуга или раб не посмел бы подойти к горячим источникам — даже Один уважал волю прекрасной половины Асгарда. Воительницы охраняли купальню не менее ревностно, чем священные реликвии. Царица попросила оставить ее одну, сняла верхнее платье и погрузилась в воду, отдавая себя редко доступному для нее блаженству — теплой воде, обволакивающей продрогшее тело. Нижнее платье намокло, разбухло, вздыбилось — купаться в одежде неудобно, но представать нагой перед Тенью Фригг не собиралась — предстоящий разговор не способствовал даже намеку на флирт или двусмысленные игры. Лучше было бы обо всем договориться в тронном зале с сияющим Гунгриром в руках, но не менять же договоренность из-за изменившихся обстоятельств. — Моя великолепная царица, — Тень отделилилась от сумеречной стены, пала на колени и буквально подползла к бортику купальни, сверкая сиреневыми глазами на белом лице с черными губами — не дать не взять восставший покойник. Водостойкость белил Фригг проверять не собиралась, поэтому не позволила Тени соскользнуть в воду. От вечерней прохлады пышно разодетая Тень точно не пострадает. — Сегодня во дворец пожаловал один из поселенцев — Раиду. Он искал Локи, — как бы между делом произнесла Фригг. — Раиду? — Тень перевернулась на спину, прислоняясь щекой к щеке царицы. — Как он добрался сюда живым? — В сопровождении рабов Локи. Отверженные его потеряли. Свита его потеряла. Все беспокоются. Раиду уже успел весь дворец с ног на голову поставить, потоптал редкие люпины — радость сердца Идунн и Фрейи. Тень пробормотала несколько едва различимых ругательств. — А он умен, зараза! Рабы Локи, конечно же, неприкосновены и одеты соответствующе! Как мы раньше до этого не додумались??? Фригг хотела напомнить, что множественное число в данном случае неуместно, но сдержалась. Она отодвинулась от Тени, повернула к нему голову. — Сейчас он вместе с рабами в покоях Локи, а завтра нужно поговорить с ним. Мы должны придумать версию, которая успокоит поселенцев. Тень надолго задумался, глядя в одну точку. Фригг не мешала. — Сколько дворцовых асов он поставил на уши? — Больше дюжины. А видело его пол дворца. Он рассказал о пропаже Локи Сиф, охранникам комнат и учителю моих сыновей — по крайрней мере, так недавно доложила сама Сиф. Кому ещё он успел рассказать? Кто знает… Хочешь с ними поговорить, чтобы узнать больше? — В образе Тени? Это слишком опасно. Пока я должен быть таинственным… Но Хагалар не может просто так появиться… Нет, я не могу с ними говорить. — Значит, опять придётся мне, — Фригг вздохнула. В такие моменты Тень очень сильно напоминала ей Одина. — Так какую легенду мне всем рассказывать? Локи нет во дворце. Его не видели. Он должен быть где-то очень далеко. Тень перебила ее, таки обняв за шею и попытавшись соскользнуть в купальню. Фригг пришлось приложить немало усилий, чтобы не позволить столь неуместную дерзость. Ей хотелось, чтобы Тень сам хоть что-то предложил, но пока приходилось озвучивать собственные идеи, с которыми гений соглашался, словно простой слуга. — Я рассказала Сиф, что Локи вместе с Тором выполняет важную миссию. И главная цель этой мисии, чтобы братья договорились между собой, хотя они и не знают об этом. — Прекрасно. Так ты уже всё решила. Это и скажем. Проблема то у нас в другом — не в том, что говорить нескольким случайно узнавшим правду, а как не допустить поломничества отверженных во дворец. — Сделай так, чтобы им не хотелось приезжать сюда. Свиту мы не тронем, а вот убить Раиду, чтобы другим не повадно было, можем, — Фригг погладила Тень по щеке: ей важно узнать, как новый союзник отреагирует на предложение о казни. Тень всерьез задумалась. — Он лучший друг Локи. Слишком подозрительно его убивать… Как ты сказала, что он сделал? Вытоптал редкие цветы Фрейи? Что ж, если я правильно помню характер нашей несравненной богини красоты и страсти, то она нам поможет. — Поделись своим планом, — попросила Фригг, предавая голосу нотки настоящей заинтересованности. — Нам нет смысла убивать друга твоего сына. Ведь можно решить дело гораздо элегантнее. Отверженные посещали Гладсхейм вместе с Локи, и он отвечал за них, однако стоило одному из них самостоятельно попасть во дворец, как он натворил жутких бед. Редкие цветы и прочее — тут уже постараются Фрейя с Идунн — все ведь заинтересованы в том, чтобы отверженные не смели выходить за пределы поселения. Устроим суд, на котором Хагалар Раиду, конечно, спасет от казни, но в приговоре будет четко сказано, чтобы до возвращения Локи поселенцы не смели подходить к столице. Если кого найдут переодетым — убьют, а вокруг поселения поставят кардон. Ведь поселение создано для того, чтобы самые отвязные преступники Асгарда не вредили мирным жителям, а Локи своим безрассудным поведением нарушил все законы и традиции. Другое дело, что тогда и Хагалару придется окончательно исчезнуть из дворца. Тень замолчала, задумавшись над судьбой двойника. Фригг слегка брызнула в ее лицо водой — краска таки оказалась водостойкой. — Хагалар сейчас важен для нас. Он один может узнать, что происходит в поселении, и даже повлиять на это. Мы не можем отказаться от него. — Есть еще один вариант… Царственное прощение. — Опять всё делать мне, — проворчала Фригг. Не успели разработать более-менее неплохой план, как Тень предлагает свести всё к царскому прощению и отпустить Раиду с миром — ради такого простого решения не стоило встречаться в купальнях и тратить столько времени на обсуждения. — Ты не поняла меня, моя царица, — Тень схватила ее руку, покоившуюся на бортике, и покрыла множеством поцелуев. — Я говорил о царственном прощении для Хагалара, а не для Раиду. — И за что он должен быть одарен такой честью? — Никто ведь не знает, что Хагалар и Тень — одно лицо. Никто даже не знает, что Хагалар когда-то служил во дворце. Немногие посвященные сами находятся в поселении. Хагалар никак не связан с дворцом и появлялся здесь в последнее время вместе с Локи. Как его защитник, как доверенное лицо Одина. К Хагалару привыкли, более того, он же занимал едва не почетное сидение напротив Всеотца. Он многое сделал во время болезни царевича. Но кто такой Хагалар, за что он оказался в поселении и какова его история, во дворце не знает ни одна живая душа, да и мертвая — тоже. Легко придумать вину не слишком значительную, даровать прощение и таким образом поселить Хагалара в столице. Не во дворце, конечно. Вернуть ему имя — взять что-нибудь далекое, из захудалого рода, где уже почти никого в этом мире не осталось. Если наш план сработает, и поселенцы благодаря козням Фрейи и твоему приказу больше не выйдут за пределы тюрьмы, то они не узнают о царственном прощении. Процесс не такой помпезный, чтобы о нем заговорил весь Асгард. Хагалар останется для поселенцев своим и станет своим для дворца. Губы Фригг озарились настоящей искренней улыбкой: — Отличный план, достойный Тени. Она даже собралась затащить Тень в воду, но в последний момент передумала — уже поздно, а надо еще навестить Фрейю… … Однако идти в Фолькванг не пришлось — не успела царица переодеться, как Фрейя неожиданно ворвалась в Фенсалир, подобно легкому весеннему дождику, неожиданно заморосившему с голубого неба. Прекрасная и вечно юная, поражающая воображение ароматами заморских цветов, богиня любви могла вскружить голову любому мужчине, а особенно привлекательной становилась, когда сердилась: хмурое выражение на белоснежном лице выглядело прелестно! — Фригг, дорогая моя, я не только слышала, я еще и лично видела. Это ужас! Мне такого оскорбления еще никто никогда не наносил! По словам достойных асов, этот преступник, этот подлый лис, ётунское отродье, бегал прямо по клумбам, не разбирая дороги, словно помешанный, в бреду, пьяном или придурочном угаре, повторяя вопрос про Фенсалир! О, если бы Один Всеотец был в здравии, я бы немедленно пошла к нему. До чего мы дошли, если отверженные, чудом спасшиеся преступники, запертые в поселении, как дикие звери к клетках, безумные и беспощадные убийцы, разгуливают на свободе и не где-то, а в моем саду! Прямо рядом с тобой! Он может кого угодно убить, пырнуть ножом, размозжить голову секирой! Как жаль, что его кровь не напоила мои цветы. Мне сказали, что его увел кто-то из подручных Локи. Прости, но я совсем не понимаю твоего сына. Не смею говорить ничего против него, но это знакомство, эта ужасная дружба с безумным преступником — мы просто не имеем права поощрять ее. Фригг, прошу тебя, избавь меня от этого кошмара! — Скорбь омрачает нашу встречу, — Фригг умела мгновенно перестраиваться с легких разговоров, которые вела с Тенью, на официальные, которые вынуждена была вести со всеми остальными. — Когда до меня дошли столь печальные известия о помешанном отверженном, осквернившем наш великолепный сад, я распорядилась изолировать его. Сейчас он под охраной в покоях Локи. Завтра на рассвете я поговорю с ним. Необходимо замять этот инцидент, чтобы не разносить сплетни и не сеять панику. — Он действительно друг Локи? — Фрейя всплеснула руками. — Здесь недавно шатались двое мужчин с одинаковыми именами и девица перестарок. Вроде как и этот был, но ни я, ни Идунн точно не помним. Если он не сильно дорог твоему обожаемому сыну, то нельзя ли казнить его как сбежавшего преступника, осквернившего своим зловонием чистый воздух свободного Асгарда? — Я его помню, он приезжал с моим сыном, — возразила Фригг. Она предложила Фрейе сесть, но та, переполненная чувствами, осталась стоять и начала мерить шагами комнату: она почти парила над полом, разнося с собой чудный аромат не то люпинов, не то незабудок. — Ему оказана честь быть в свите Локи. Я выясню завтра всё точно. Если увижу, что он не достоин милости, то пошлю за тобой. Мы вместе вынесем ему приговор и сохраним общую тайну. Жди посыльного на рассвете и будь неподалёку от покоев Локи. — Дорогая, но не останемся ли мы в накладе от нашей затеи? — замучиво произнесла Фрейя, взяв Фригг за руки — ее нежная кожа напоминала шелк. — Другие отверженные узнают о его смерти. Как не допустить их во дворец, ума не приложу! Ведь этот же как-то к нам пробрался! — Он приехал со свитой моего сына. Со свитой я тоже завтра поговорю. Фрейю всем хотелось обнять, и Фригг не стала противиться соблазну, который буквально витал в воздухе: она прижала богиню любви к груди, погружаясь в ее тепло, совсем как недавно в тепло вод купальни. Но от воды несло зловоньем сероводорода, а от Фрейи — пьянящими цветами. — Час от часу не легче! — воскликнула Фрейя полуприглушенно. — Свита царевича возит во дворец отверженных! К какому ужасному концу мы пришли! Рагнарек скоро настанет — никак иначе я не могу объяснить эти безумства. Как они могли??? Как Локи это допустил? Почему позволил свите приехать с отверженным? — ее восклицания не требовали ответа, по крайней мере царица не собиралась на них отвечать. — Фригг, я безумно счастлива, что Локи вернулся к нам из Бездны, но не могла бы ты отнестись более внимательно к его друзьям? Я беспокоюсь не только за него, а за всю семью — какие слухи пойдут о дружбе с отверженными! Одно дело, когда он привез парочку чуть ли не на цепи для развлечения дворца, это было даже мило, но сейчас, когда они разгуливают на свободе, словно свободные асы!!! — Меня это беспокоит не меньше, чем тебя. Я приму все меры. И, надеюсь, Локи больше не будет жить в поселении, — перебила подругу Фригг. Громкие крики Фрейи причиняли почти физическую боль царице богов. Ее стоило побыстрее успокоить. Если Тень не преувеличивает, рассказывая о настроениях отверженных, то Локи там точно не место. Фригг своими руками отсрочила Рагнарек не для того, чтобы Асгард сгорел в огне гражданской войны. Она не допустит, чтобы Локи пошел войной на столицу. Ведь тогда ему придется пойти войной против почти родной матери. Разбор завалов требовал большой аккуратности и сосредоточенности, поэтому работа затянулась до раннего утра. Лаборатория занимала несколько комнат, в которых стояло такое количество загадочных приборов, что Сигюн боялась окончательно испортить их нелепой случайностью: уберет с прохода какую-нибудь незначительную деревяшку, а она окажется спусковым механизмом или предохранителем. Ученики Орма мигом растолковали бы ей, что к чему, но она привыкла работать одна. С первыми лучами солнца Сигюн опустила на траву последнюю обгоревшую жердь. Утомленная, разбитая, она ловила себя на непрошенных воспоминаниях. Когда-то давно всё это уже было. Арнульв не справился с огненной магией и случайно поджег амбар с зерном. Она попробовала потушить, но владела своими силами столь плохо, что у нее ничего не вышло. Гринольв тогда жутко злился, орал и грозился забить Арнульва до смерти, а Орм смеялся, его глаза обещали помощь, его руки дарили ласку, только вот за показной мягкостью скрывалась сущность гораздо более опасная, чем за неистовыми воплями Гринольва. В то время Сигюн ненавидела Орма, а сейчас спасает его лабораторию! В глубине сердца она радовалась пожару — он позволял отложить поиски несносного царевича. Она обязана как можно скорее найти Локи, вернуться в Асгард и встретиться с Тенью в комнате с зеркалами. Но она не готова к этой встрече, она до сих пор не решила, что делать. Расправившись с последствиями пожара и никому ничего не сказав, Сигюн снова перенеслась в Етунхейм, на этот раз на берег самой большой реки — Эливагара. На самом деле это была не река, а узкий проток океана: на горизонте чернели очертания гигантского вала — морского змея Ёрмургарда, опоясавшего Девятимирье и вцепившегося в собственный хвост. Сигюн бессчётное число раз ныряла в океан, плавала вдоль исполинского чудовища, но ни голову, ни хвост найти так и не смогла. Берега реки покрывал песок неестественного белого цвета, словно рожденный снежной бурей. Среди песчинок не попадалось ни одной красной, синей или черной, а только белые, желтые и светло-оранжевые. На пляже любила отдыхать семья ётунов, в которую Сигюн, случайно попав в Етунхейм, вошла на правах младшей жены. Это было чудесное место: вокруг пляжа шумели гигантские дубы, а солнце поднималось из-за заснеженных верхушек далекой горной гряды. Идиллия, счастье и покой царили у Эливагара. Сигюн, бесплодная полукровка, принятая как родная, часто сопровождала семейство Мейо, воспринимала его детей как своих. И горевала по ним как по своим. Много столетий прошло с тех пор, как страшное известие о гибели знатного семейства прозвучало похоронной музыкой всему Ётунхейму. В тот день Сигюн не помня себя бросилась на гору Нидфьёлль, чтобы найти лишь изуродованные останки наемных убийц и их жертв. О, если бы она сопровождала свою семью, то ничего бы не случилось, но служба при дворе распоряжалась ее временем, мгновенно меняя планы даже на завтрашним день. Она должна была поехать со всеми, но отказалась в последний момент из-за срочной миссии. Дети расстроились, и Мейо решил не откладывать поход, из которого никто не вернулся живым. Все ётуны, которых Сигюн любила, кто составлял ее настоящую семью, погибли в одночасье. Никогда больше она не поднималась на Нидфьёлль, даже когда карлик Синдри лично пригласил ее проинспектировать жилище, готовое выстоять перед яростью Рагнарека. Никогда Сигюн не проведывала могилы своих родных, никогда не спускалась в Хельхейм в тщетной надежде увидеть серые тени, ничуть не похожие на живых названных родственников. Лишь иногда, в моменты величайшей тоски, когда сердце щемило, а с пушистых ресниц едва не срывались непрошеные слезинки, она приходила на берег Эливагара. Любимое место отдыха, где до сих пор плакали чайки детскими голосами. Если бы души умерших могли вырываться из Хельхейма и бродить по мирам живых, то ее семья вечно отдыхала бы среди белого песка. Сигюн приходила на берег, смотрела на бескрайнюю реку и вела мысленные разговоры с теми, кого давно потеряла. Ей чудилось, что Мейо сидит рядом и отвечает ей. Она говорила как бы с ним, хотя прекрасно понимала, что на деле говорит сама с собой, а если станет слишком сильно оплакивать покойников, то они придут за ней в образе бездушных драугов — в мире живых нельзя долго горевать по мертвым. В последний раз она приходила на пляж в тот день, когда сошлась с Хагаларом. Долго извинялась, цедила сквозь зубы, что не виновата, что судьба сильнее ее, что Арнульв был ее первой любовью, что она обещана ему в жены. В тот день Мейо был немногословен: — Ты же не станешь его законной женой. Неужели тебя устроит роль падшей женщины? Но Сигюн не позволила спутать свои мысли и желания. Она знала, чего хотела — хотела почувствовать жар тех объятий, которые опьяняли ее в детстве. Хотела погреться у того огня, что когда-то дарил ей самые сладостные минуты жизни. Хотела разделить ложе с тем, с кем не разделила в юности. И все это она получила сполна — внутренний огонь Хагалара ничем не отличался от огня Арнульва, или ей так казалось за давностью веков — это было неважно. Важно было только ее счастье, а в нем она буквально купалась. Пусть под чужим именем и с чужой биографией, пусть Хагалар понятия не имел, с кем проводит дни и ночи, но она встала рядом с ним как равная, она грелась о него во всех смыслах этого многозначного слова. — Но что мне делать теперь, если былой жаркий огонь больше не греет? — произнесла она вслух, обращаясь к спокойной соленой воде, немного мутной в рассветных сумерках. — Если все угли остыли, если тепла, к которому я так привыкла, больше нет? Ответа не последовало. Мейо в ее голове молчал, она даже не чувствовала его присутствия. Так было всегда — надо настроиться, вспомнить, представить его, сидящего рядом. Только тогда совершенная иллюзия станет реальностью. — Как мне прочертить полосу, которая навсегда разделит меня и… Хагалара? — спросила Сигюн, бездумно чертя на песке полоски и круги. Назвать Хагалара именем Тени у нее язык не повернулся. — Верное решение подарит тебе свободу, — послышался хриплый голос, которого она так ждала. Он вроде бы доносился справа, но Сигюн не стала поворачивать голову — знала, что там никого нет и быть не может, даже неверного рассветного призрака. Она только представила себе, что вот он, рядом, не постарел ни на миг и даже не сердится из-за ее долгого отсутствия. — Не только свободу, но и боль, — пробормотала она, загребая песок и до хруста сжимая в руке. — Пройди до конца начертанный пред тобою путь, — продолжило видение путанные объяснения. Так выражались царевны Ётунхейма, когда переходили на асгардский. Прошло столько столетий, что Сигюн забыла, в какой именно манере изъяснялся законный супруг. — Это единственный выход. Он избавит тебя от мук совести, очистит от скверны, и ты сможешь жить спокойно. Выполни хотя бы раз свой долг до конца. Я подарю тебе уверенность, силы и твердость, только останься собой до конца. — Собой? — хмыкнула Сигюн. — Быть собой — это предавать. Я предала Асгард, Етунхейм, тебя, а сейчас думаю, не предать ли еще и Арнульва. — Меня ты не предавала — я умер не по твоей вине, — возразил Мейо. — Етунхейм, который ты предала, больше не существует. Асгард, который ты предала, тоже больше не существует. Тех государств, которые ты предавала, больше нет на карте. А Арнульва ты предала очень давно. Но и его больше нет. Всё, из-за чего ты переживаешь, больше не существует. Ты извиняешься перед тенями и иллюзиями… Хотя на самом деле ты не извиняешься, и это гораздо хуже. — О чем ты? — Сигюн потеряла мысль примерно на середине, когда речь зашла о карте — ведь границы Асгарда и Етунхейма не изменились после последней войны. — На самом деле ты ни в чем не считаешь себя виноватой. Орм виноват в том, что ты предала Асгард, Лафей — в том, что ты предала Етунхейм и меня, а Арнульв — в том, что ты предала его. Ты именно так считаешь все время, кроме редких случаев, когда приходишь страдать сюда, ко мне. Ты считаешь себя во всем правой. — Ах вот ты как, — Сигюн зло сощурилась. Речь Мейо теперь не походила на речь царевен, как и на его собственную. Так выражался кто-то из недавних бойфрендов. Ну как, недавних — лет тридцать прошло с последней встречи. — То есть, по-твоему, я должна была и дальше терпеть издевательства Орма? Или сама побежать искать бросившего меня Арнульва? Или отказаться от службы в Етунхейме? Или остаться при Лафее, когда он запретил мне мстить за твою смерть? Когда я узнала, что случилось с Етунхеймом, я бросилась обратно, я нашла Лафея, я предложила ему несколько вариантов исправления ситуации. И что ты думаешь — он меня нафиг послал и чуть ли не изгнал. Или ты считаешь, что после твоей смерти я должна была забыть обо всех удовольствиях и жить отшельницей? Или отказаться от завоевания Арнульва, которого столько столетий ждала? Отказаться от магии, от карьеры и посвятить себя — чему? В чем ты меня упрекаешь, я не понимаю, — Сигюн не замечала, что говорит вовсе не на асгардском и не на етунхеймском, а на английском, не замечала и оборотов речи, не свойственных достопочтимым асиньям. — В эгоизме, — последовал ответ. — И не я тебя упрекаю, а ты сама. Ты живешь теперь мидгардскими представлениями о жизни «я у себя одна», не так ли? — Откуда ты… — Сигюн чуть не задала вопрос, который был совершенно бессмыслен при разговоре с собой. — Только в Мидгарде выживают одиночки, — Мейо принялся объяснять то, в чем ни черта не смыслил. — Только там. Ты для себя одна, но для остальных то ты ничто. Ты скользишь по множеству миров, ты получаешь удовольствие от жизни. — Я, между прочим, тяжело работаю, — откликнулась Сигюн, но ее слова потонули в бездне упреков. — Ты приходишь ради удовольствия в Мидгард, сверкаешь на сцене. Толпа фанатов давно организовала твой фанклуб, но там нет ни одного человека, который бы тебя ждал после долгой дороги. — Они просто умерли, — пробормотала Сигюн. — Люди живут недолго. — Ты приходишь в Ванахейм, к своему бывшему воспитателю, и он рад тебя видеть. Как гостью. Ведь ты чужая и ему, и его семье. Ты и сама это ощущаешь. Ты находишь в Ванахейме не дом, а только бесплатную гостиницу с шикарным рестораном. Ты приходишь в Асгард. К Хагалару, которого обманываешь, к баснословным богатствам, доставшимся тебе большею частью от женщины, погибшей бесславно. Но есть ли хоть один ас, к которому бы ты повернулась спиной? Ты приходишь в Етунхейм к царевнам, которые всегда тебе рады. Ты гуляешь по коридорам дворца, где когда-то ощущала себя как дома, но холодные стены больше не принимают тебя, и ты скрываешься ото всех давнишних знакомых — только бы ни с кем не встретиться. Четыре мира. В четырех мирах ты развлекаешься. В четырех мирах ты чужая. Ты давно предала, но не Асгард или меня, а себя. Ты только скользишь по жизни, но нигде не укореняешься. И о тебе никто не вспомнит после твоей смерти, и сама ты никого не будешь оплакивать. Чтобы за тобой стояла каменная стена тех, на кого ты можешь положиться, ты должна сама стать такой стеной для тех, кого любишь, но… — Что «но»? — мрачно уточнила Сигюн, хотя услышать ответ не желала, как и соглашаться с бесконечной чередой грубых наездов из уст того, кто когда-то был для нее непререкаемым авторитетом. — Но ты никого не любишь. Последние слова эхом отразились от глади реки и повторились несколько раз, словно эхо. — Неправда! — воскликнула Сигюн. — Мои чувства остаются при мне, я их не выражаю, не бросаюсь на шею каждому, но я люблю Хагалара, люблю Орма. — Ты никого не любишь, — повторил безжалостный голос. — Давно уже ветер шуршит лишь пеплом по погасшему костру твоих некогда существовавших чувств, давно уже он разносит лишь гарь и пачкает все вокруг, даже песок, что ты нервно пересыпаешь из руки в руку. Сигюн разжала пальцы и не удержалась от вскрика: среди белоснежного песка затесался непрошеный уголек, испачкавший руку. Откуда он взялся на пустынном берегу? — Ты хотела всегда быть чистой хотя бы перед собой, но не смогла. Тот огонь, что ты всегда видела в Арнульве, был отражением твоего огня, а вовсе не его, но больше ты ничего не увидишь. Едкий дым давно пропитал каждый день, что ты прожила, заволок всё, в том числе и твою любовь, которая, безусловно, когда-то существовала, но очень давно. Ты подменяешь любовь на память о любви. Ты уже давно никого не любишь. — Да откуда ты знаешь, что я пережила и что чувствую? — злобно воскликнула Сигюн. Она твердо знала, что больше никогда не придет на заброшенный пляж, больше никогда не заговорит с Мейо. Раньше он, в основном, молчал. Она говорила, он соглашался, никогда он не смел выступать так открыто, так нагло, выворачивать душу наизнанку и, главное, расточать ложь в каждом слове. Ничто в целом свете не сравнится с ее бесконечной любовью к Хагалару, которую она пронесла сквозь столетия! — Если бы ты любила Хагалара… — Мейо повысил голос, и звонкая тишина вдруг заполнила пространство, заставила замолчать даже глумливых чаек. Смолк шелест листвы, словно дубы заинтересовались предметом разговора, а пробуждающееся солнце наклонилось пониже. — Если бы ты любила Хагалара, ты бы здесь не сидела. Оглушающая тишина разбавилась, словно кофе молоком, едва слышным журчанием воды. — Пройди до конца намеченный путь. Если ты сидишь здесь, на берегу печальной реки, значит, сделаешь то, что задумала. Ты пришла за моим одобрением. Я одобряю. Сделай то, что должна была много столетий назад, к чему так готовилась, на что положила жизнь. Заверши самый важный труд своей жизни, покрой себя славой. Сделай то, чем сможешь гордиться вечно, и никто в девяти мирах не сравнится с тобой в доблести и тщеславии. Раз ты пришла сюда, смело иди к намеченной цели! Пусть не дрогнет твоя рука!.. Сигюн сидела, поджав под себя босые ноги и вырисовывая на песке круги. Слезы катились по ее щекам, но она их не замечала. Давно смолк зловещий голос в голове, пропало ощущение присутствия. Ее взгляд приковала река, на дне которой покоился великий змей. — Я пройду этот путь до конца, — наконец, произнесла она. — Зажгу для себя свечу. Я сама для себя маяк! Она не знала, сколько времени просидела, перебирая в голове все печали мира, но вставшее солнце напомнило ей о времени. Ванахейм. Она должна вернуться. Хотя нет: никому она ничего не должна. Гипотетические дети скорее всего погибнут, не родившись. Локи — пусть катится к черту. Орм — старый маразматик — туда же. Лучше сейчас вернуться в Мидгард и распланировать концерты на 2015 год. Где она давно не была, но хотела? В Швейцарские Альпы можно съездить. Конечно, в Берлин. В Милан стоит заглянуть, давно она не ошивалась в бутиках первого класса. Если уж она, по словам Мейо, такая эгоистка, то и поступит как эгоистка — пошлёт все проблемы в задницу к дьяволу, умоет руки и всё у нее будет в шоколаде! Она часто так делала, особенно в Мидгарде, особенно, когда дело касалось надоедливых поклонников, осаждавших ее сверх всякой меры. Решено, вперед, в Мидгард, к продюссеру!.. … И все же она телепортировалась в Ванахейм: на пепелище вовсю работали ученики и полукровки Орма, привлекшие старших мужчин клана. — Как дела? — спросила Сигюн нарочито веселым тоном. — Иса! — к ней обернулись мгновенно, будто поджидали. — Ты нас всех спасла! Приборы, в основном, целы, их надо только подключить к новому источнику энергии. — Зато учитель плох, — вставил один из учеников. — Велел не искать поджигателя и готовиться к переезду, а пока временно устроить шалаш для твоих детей. Штативы, кстати, не все пострадали. — Правда? — у Сигюн от сердца отлегло. — Еще один у меня в покоях. — Мы его забрали. Прости, что без твоего ведома. — Ничего, — она улыбнулась через силу. От сердца отлегло. Кто бы говорил об «эгоизме»! Она только что спасла лабораторию, она сделает для Орма то, что он никогда для нее не делал. Да он вообще никогда ничего для нее не делал! Титул любимицы приносил ей кучу шишек с редкими пряниками. Орм обожал Арнульва, носился с ним, как с писаной торбой, а на нее и внимания то почти не обращал, особенно, когда Арнульв стал жить по полгода на его землях. Если уж кого и обвинять в эгоизме — так Орма, а вовсе не ее! — Давайте пока оборудование перенесем в сарай. Вынесем сено и устроим склад, — предложил кто-то из младших учеников. Сигюн с радостью согласилась помочь. Она хотела отвлечься на что угодно, но больше всего — на то, что позволит ей чувствовать собственную значимость для общества. К ней подошел пожилой полукровка по прозвищу Ищейка, отличавшийся очень острым нюхом и скверным характером, и отозвал ее в сторону к другим полукровкам. — У меня плохие новости, — сказал он бесцветным голосом, в котором никогда не читались эмоции. — Поджигатель — не посторонний, а член семьи. Чужих запахов вокруг лаборатории нет. — Так, — произнес любимчик Орма, чье имя Сигюн благополучно забыла, — что делать будем? — Давайте подумаем, что мы можем сделать. Ругаться смысла нет, учитель и сам всё прекрасно понимает, поэтому и запретил преследовать поджигателя. Повисла неприятная тишина. — Вопрос только, кого он выберет? — Может, поясните ход ваших мыслей? — попросила Сигюн, уже второй раз за день чувствуя себя не в своей тарелке. — А… ты на чьей стороне? — Вы о чем? — не выдержала Сигюн, порядком раздосадованная сперва беседой с Мейо, а теперь еще и этими хождениями вокруг да около. — Ты на стороне поджигателей или подожженных? — О Имир, ну почему вокруг одни идиоты! — воскликнула Сигюн, тяжело вздыхая. — А вы как думаете, если в пожаре сгорело то, что могло в итоге стать моими детьми? И просто чудо, что хоть какие-то штативы уцелели! — Я проясню ситуацию, — обещал Ищейка, удостоверившись в ее лояльности. — Постараюсь объяснить как можно короче. Перед тобой стоят творения господина и его ученики. Все мы связаны одним обещанием — мы не имеем права жениться, либо семья должна жить далеко, чтобы не отвлекать от работы. Семья мешает работе — так господин говорит, но сам всю жизнь нарушает свой же запрет. Его семья огромна. И мы живем вместе с ней. Но семья господина не одобряет нашу работу, зовет эксперименты «противоестестенными». Сейчас во главе рода не господин, он — лишь патриарх, а сразу несколько его внуков. Они давно решили, что господину пора на покой. Было несколько неприятных разговоров, было высказано много мыслей в том числе о том, что они покончат с нашей «мерзотной псевдонаукой». А теперь пожар. И господин велит нам убираться восвояси. Но пойдет ли он с нами? Господин слишком долго лавировал. Сигюн очень тяжело вздохнула. Вот только глобальных разборок семьи с учениками ей не хватало для полного счастья! И кто посмел обвинить ее в эгоизме? Эгоист махнул бы рукой на чужие проблемы и бросил бы всех на произвол судьбы, а она собирается разруливать конфликт, словно речь о ее семье. — Орм сказал мне вчера ночью, уже после пожара, что его наработки имеют дубликаты. Они хранятся в комнате, поэтому восстановить всё возможно. Но он не хочет этим заниматься. Он сказал, что слишком стар, поэтому заниматься этим будете вы. Возникла неприятная заминка, а потом со всех сторон послышались вопли ужаса. Одни бросились к Орму, другие обступили ее — вопросы мешались с восклицаниями и стенаниями. Сигюн хотелось заткнуть уши и оказаться где-нибудь в Мидгарде, в тишине и покое. В Швейцарских Альпах, например. — Послушайте! — она повысила голос, но ее не слушали. — Кто бы ни устроил поджог, это уже неважно. Нет смысла затягивать ваше противостояние с родственниками. Век Орма заканчивается. Вам нет необходимости сидеть здесь, под носом семьи, которая все это не одобряет, а, может, и ненавидит. — Есть, — отозвался кто-то из толпы. — Господин нашел способ омолодиться. Мы заставим его им воспользоваться! Он будет жить вечно. Он не имеет права просто так бросить все наработки и всех нас! Это бесчестно! Это эгоизм! С последним выкриком Сигюн мысленно согласилась, но в реальности только головой покачала: — Он очень долго живёт. И не знаю, что может заставить его продлить свою жизнь еще на пару тысячелетий… Должен быть какой-то очень мощный стимул. Пока он хотел омолодить меня, но я отказалась. Под разговоры и споры оборудование таки перенесли в сарай, отказавшись от помощи семьи, поскольку речь шла о предмете слишком деликатном. Далеко не все приборы заработали при подключении магического источника энергии, но ученые надеялись, что их удастся починить своими силами. Сигюн надеялась больше всех: приборы работали либо на чистой магии, либо на механическом заводе, поэтому обращаться к технологиям Мидгарда не было никакого смысла. За поздним завтраком присутсвовала вся семья, даже те, кто обычно ел в комнатах: открыли настеж несколько дверей, сдвинули столы — семейный завтрак больше походил на свадебный пир со множеством приглашенных. После ночных пыток молодёжь с опаской косилась на Сигюн, боясь, что она их выдаст, но мысли о мести вовсе не занимали ее голову. Только Орм не вышел к общему столу, никак не объяснив своего решения. Родичи, те самые внуки, которых ученые обвиняли в захвате власти, проявили большое рвение и желание помочь с восстановлением лаборатории. О пожаре говорили исключительно как о всеобщем горе, которое могло унести многие жизни, если бы пламя перекинулось на жилые строения. Все обсуждали личность поджигателя, строили безумные теории, предлагали прочесать лес в надежде найти хотя бы следы. Сигюн подкладывали на тарелку лучшие куски, величали спасительницей. Девушки на веранде исполнили в ее честь благодарственный танец, но на душе спасительницы скребли даже не кошки, а самые настоящие тигры. Лучше бы она не ходила в Етунхейм. Размышляй теперь об эгоизме и о том, что никого не любишь. Но ведь она любит! И ведет себя образцово: всем помогает, ее ценят, она для половины детей является идеалом и примером для подражания… Но она здесь чужая. Чужая в Мидгарде. Чужая в Етунхейме. Чужая в Асгарде. Как сказал Мейо? Она «скользит по мирам»? Может, и скользит. Но зато она счастлива! Она может позволить себе все удовольствия девяти миров! У нее есть слава, почет, несравненные богатства, во всей галактике нет ничего, что не стало бы таким, как она захочет… «А Хагалар станет снова собой?» — тут же подкралась непрошенная мысль, но Сигюн выкинула ее из головы, упиваясь собственным величием и чуть ли не примеряя корону Девятимирья. — Раз уж ты задержишься здесь почти на год, может, поможешь? Ты показывала картинки с невероятными лабораториями — можешь нарисовать их план? — настырный сосед выдернул Сигюн из бездны мечтаний и самобичевания. — Эээ, а кто сказал, что я здесь на год? — переспросила она удивленно, с трудом улавливая смысл предложения. — Я не планировала оставаться так надолго. Я буду приходить периодически, но не жить здесь постоянно. На нее со всех сторон набросились с уговорами, мол, все ей рады, все желают следовать ее мудрым советам, да ей самой будет интересно наблюдать за развитием детей. — Так, ладно, мы потом это обсудим… сейчас мне бы хотелось немного отдохнуть, — Сигюн решительно встала. Перспектива отсрочить встречу с Тенью почти на год ее очень даже привлекала. Отложить окончательное решение, которое она уже вроде как приняла вместе с Мейо. До покоев ее проводил Ищейка, желающий поговорить наедине. Глаза Сигюн слипались после бессонной ночи, на длительные разговоры не было сил. — Подло со стороны взрослых членов общины подставлять детей. Они точно знают, что мы подростков не тронем. И даже не допросим. Зато теперь делают вид, будто готовы с нами восстанавливать лабораторию. Интересно, на каком этапе строительства семья снова всё разрушит? — Ищейка говорил так спокойно, нисколько не сомневаясь в собственных выводах, что Сигюн не стала отрицать очевидное. — Произошедшее было самодеятельностью. За которую уже последовала кара. Взрослые ни при чем, — она старалась подбирать простые слова, чтобы не завертелся еще один клубок лжи и недомоловок. — Но на вашем месте я бы все же не строила лабораторию здесь. — Всё зависит от воли господина. Мы поговорим с ним через пару дней. Лучше бы ему изменить решение и подумать о благе науки и тех, кого он создал. — Я тоже надеюсь, — пробормотала Сигюн едва слышно, но она лгала: ей было все равно. Она поставила на двери простенькое заклинание, которое сработает будильником, если кто-то посмеет потревожить ее. Битые дети ошивались неподалеку, она чувствовала слежку, но не собиралась гонять их — пусть делают, что хотят. Она их взрослым не выдала и выдавать не собирается. Если проболтаются сами — это их дело. Она провалилась в глубокий сон, из которого ее тут же выдернуло заклинание: в двери, громко шаркая, протиснулся Орм, плюхнулся на пол и велел ей спать дальше. Сигюн слишком устала, чтобы спорить, и окончательно провалилась в объятия Морфея. Утром Локи проснулся от жутких воплей, доносившихся из-за двери: — Он и так уже проснулся, сукины дети! Аааамир!!! Зычный глас Юсуфа поднял бы даже мертвеца из могилы. От похмелья ван явно не страдал, зато страдал от бессоницы — над деревней только-только вставало солнце, а он уже орал, словно резаный. Локи принял облик Амира и затаил дыхание, ожидая развязки. Вчера он наказал охранникам под страхом смерти никого к нему не пускать. Выполнят ли они его приказ, или воля хозяина дома важнее воли непосредственного господина? Телохранители говорили тихо, боясь разбудить спящего, зато голос Юсуфа гремел набатом: — Да чтоб вас, выродки! Я иду завтракать, если Амир не хочет, будет ходить голодный до вечера, вымя шакалье! — и он отошел от двери, нарочито громко топая на случай, если его крики по случайности не разбудили воспитанника. Локи позволил себе лёгкую улыбку — охранники сработали как надо. Он собирался всё утро изображать жуткое похмелье, чтобы Юсуфу неповадно было спаивать его высокоградусным алкоголем. Примерно через час он подал слабый голос, на который тут же откликнулись телохранители. Заплетающимся языком он попросил воды, отказался от врача, выполз из-за ширм и растянулся на полу в позе дохлой морской звезды. — Нур, где ты? — причитал он на разные лады, симулируя галлюцинации. Испуганные телохранители бросились к Юсуфу, а тот рассерженной фурией ворвался в комнату. — Нур? — заплетающимся языком невнятно пробормотал Локи. — Нура нет, а вот я тебе мигом, сука, помогу, — Юсуф опустился на колени и аккуратно поднял голову Локи. — Молодой ты, неопытный еще. На, пей. В руках он держал чашу со вчерашним пойлом, которое Локи тут же разлил, не желая пить с утра крепкий алкоголь. Но учителя непокорность с неаккуратностью не остановили: он велел принести еще. — Не знал, что ты не умеешь пить, козья нога! — в этот раз он влил водку прямо в рот, крепко держа за шею, не позволяя отворачиваться и сплевывать. — Юсуф тебя быстро на ноги поставит! Сейчас оживешь, твою мать. Локи закашлялся, мямля что-то невразумительное. Один из охранников, заглянувших в комнату, с сочувствием посмотрел на него и участливо произнес: — Не беспокойся, это и правда поможет. Сейчас тебе станет лучше. Юсуф похлопал Локи по щеке — Крепись, червяк, со всеми такое случается, — и он ушел, аккуратно прикрыв за собой дверь. Локи пролежал на полу еще около получаса. Дальше симулировать похмлье не было смысла. Пришлось встать, одеться и выйти в общую залу. Телохранители вместо слуг подали ему густой суп, немного притупивший остаточный вкус пальмовой водки. Учитель появился из соседней комнаты через пару минут. Локи изображал смирение и скорбь, хотя с большей радостью придушил бы поганого вана с его традиционными методами лечения. — Я думал сегодня начать обучение, но вижу, ты ещё не готов. Скоро придёт клиент, сучий потрох. Но ты можешь не присутствовать, если не хочешь, — Юсуф просто источал дружелюбие и заботу, похлопал по плечу, словно близкого друга или даже родственника. И почему у него не было ни жен, ни детей, пусть даже внебрачных? Или были, но уже выросли, женились и уехали из этой дыры? Так почти весь Ванахейм из деревень примерно такой планировки и состоит — от добра добра не ищут. Локи с трудом определял возраст ванов. Юсуф точно был его сильно старше, но в два раза или в три? В Ванахейме некоторые сословия женились совсем рано — может, у Юсуфа уже не только дети, но и внуки с правнуками имеются. Поссорился с семьей, что немудрено при его склочном характере, и уехал сюда подальше от надоедливых родственников? Кто знает. — Мне снился Нур! — Локи шмыгнул носом. — Слышал, что ты его звал. Дам тебе ещё время оплакать своих друзей, — обещал Юсуф и, не отдав никаких распоряжений, вернулся в комнату, велев слугам не беспокоить. Деликатностью Юсуф не отличался, чужие эмоции не понимал и понимать не стремился. Он вроде бы был очень эмоционален, криклив, весел и злобен одновременно, но не умел разделять чужое горе. Привыкший с детства скрывать глубокие чувства, он считал слабостью их проявление у других. Жить с таким существом могли только натуры рассчетливые и бесчувственные, а женщин с таким характером не сыскать днем с огнем — возможно, поэтому ему так и не удалось жениться. Даже когда Юсуф искренне хотел помочь и подбодрить, у него ничего не получалось. Полное отсутствие эмоционального интеллекта — в Бездне Локи встретился с целым народом, лишенном эмпатии и сострадания, теперь наблюдал образец бездушия в лице нового учителя. Приказ «не беспокоить» вроде как не относился к ученику, но Локи не видел смысла нарушать покой своего покровителя, особенно учитывая, что он до сих пор не представлял, чему его собираются учить. Злодейка-судьба сыграла с царевичем очередную злую шутку — нити норн явно перепутались и заскользили куда-то не туда. Не было смысла неделями и месяцами торчать в провинции, спать с охраной за ширмами в постоянном страхе, что учитель или слуги ворвутся в комнуту и увидят истинный облик своего гостя. Слишком много неоправданных рисков, а в глухой деревне он к своей цели не приблизится. Пора двигаться дальше, но куда? На этот вопрос ответа не было, а снова идти вникуда, тратить кучу сил, магии и нервов на втирание в доверие к новым ванам не хотелось. Он сбежал от Сигюн, но вместе с ней потерял осколок Тессеракта — единственный путь в Асгард. Задержаться надолго в Ванахейме означало подставить под удар поселенцев — они же в любую секунду начнут действовать во имя Локи. Тор мертв кто станет следующей жертвой? Локи вернулся в комнату и провел весь день якобы в молитвах по усопшим, на деле — частично в медитациях, частично обдумывая создавшееся положение и не находя выхода. Ему нужны союзники и свита, чтобы спокойно передвигаться по Ванахейму, а впоследствии нужна армия для борьбы с врагами в Асгарде, но пока он в равной мере далек и от первого, и от второго. На ужин царевич опаздал: просил передать, что не выйдет, пока не закончит молитву. Во время еды сидел с кислой миной, намеренно раздражая учителя. — Эй, ты чего, мать твою? — Мой друг недавно упокоился, мои люди мертвы, а я предавался плотским утехам и наслаждениям вместо того, чтобы предаваться молитвам и посту! Я чувствую себя последней свиньей, и нет мне прощения! — Локи хотел сорваться на крик, но в последний момент передумал. Юсуф ел мясо и слушал его в пол-уха. — Мёртвым всё равно. Ты жив, вот и живи дальше, блошка, — хмыкнул он, уписывая великолепно пахнущие яства за обе щеки. — А если будешь ныть, расскажу обо всём твоим родителям. Пусть они сами решают, что с тобой делать, сучий потрох. — Я не стану ныть, — Локи выпил немного воды, съел чуть-чуть риса, изображая самобичевание. — Я просто прошу позволения оплакать друзей, а не предаваться оргиям. К учебе я приложу все старания, как того желали мои родители. — Договорились. Плачь, но не при клиентах и не во время учёбы, черепашье рыло. А развлекаться тебя никто не заставляет, я, сука, лишь хотел поднять тебе настроение, — в голосе Юсуфа слышалась неподдельная обида. Он отвернулся от будущего ученика и показательно смотрел в стену, делая вид, что его не существует. Локи поддерживать разговор не стал, как и есть тушеное мясо. После ужина царевич объявил, что хочет познакомиться со всеми обитателями дома. Собралось десятка три ванов разного пола и возраста. Среди них не было ни одного родственника или приживалки — только слуги всех мастей. Юсуф жил совершенно один, но на широкую ногу, никого надолго не привечал, постоянно водил к себе друзей и распутных девок. Работал днем, веселился вечером, спал ночью, захватывая заодно добрую половину утра. По местным меркам он был баснословно богат, но тратил деньги только на выпивку и девочек, никакие дорогие увлечения, вроде охоты или коллекционирования, не истощали его кошелек, и даже взаймы он никому не давал. Выяснить хоть что-то о его семье обходными путями не удалось, а задавать прямые вопросы Локи не решился. — Мне грозит опасность, — объявил царевич громким шепотом, залмывая руки. — И я не хочу подвергать ей моего дорогого учителя, который столько для меня делал! Мне нужно осмотреть весь двор, чтобы знать, откуда может появиться враг. И скажите, нет ли у вас маленького домика, малюсенькой коморки, где я мог бы жить отдельно?. Расул, доверенное лицо Юсуфа, с которым Локи бегло познакомился в первый же день, степенно кивнул: домик есть, молодой господин может его осмотреть. Локи согласился, но сперва обследовал в сопровождении телохранителей огромную территорию учительского поместья — никак иначе язык не поворачивался назвать обширный двор с кучей хозяйственных построек. Одно личное рисохранилище поражало своими размерами и содержимым. Локи на пергаменте набросал карту местности с правильным масштабом и кучей значков на случай, если придется в спешке покидать гостеприимный дом. С юга двор обрывался сам собой у бурной речки. Она оказалась не глубокой, но очень грязной: сбегать вплавь не хотелось без крайней необходимости. Расул показал маленький, давно требовавший ремонта домик на сваях, оказавшийся при ближайшем рассмотрении хранилищем садового инвентаря, где оставалось достаточно места для сна и молитв. Один из телохранителей осмотрел домик со всех сторон и со знанием дела заявил, что трое вооруженных охранников не пропустят внутрь даже мышь. Локи рассыпался в благодарностях и попросил подробно описать, как именно стоит поставить людей, точно ли хватит троих и прочее, и прочее. Он заламывал руки и мешал несколько известных ему ванских наречий, щедро приправляя их словечками, почерпнутыми из Бездны. — У тебя самого есть оружие? Ты умеешь с ним управляться? — с трудом вклинился в бессвязный поток слов охранник на довольно чистом асгардском. — У меня есть короткий меч. Хочешь посмотреть? Локи долго следил за Амиром и успел оценить его оружие. Ничего особенного в нем не было. Наверняка хозяин с трудом представлял себе, за какой конец держаться. Амир не выглядел хорошим бойцом, но внешность бывает обманчивой, а четверо слуг еще живы, поэтому Локи никак не стал комментировать собственное владение оружием, лишь молча показал. — Хороший. Держи его при себе, когда спишь, — посоветовал охранник. — Можешь показать завтра свой уровень владения мечом? Мне интересно, — внезапно добавил он как бы между делом. — Я? драться с тобой? — Локи опешил. Охранник видит его впервые и понятия не имеет о его умении, но не дай Один их догонялки увидит кто-то из прислуги Амира. Да и Юсуф может иметь какое-то представление о своем подопечном. Вдруг он таки мастер меча? Локи ведь до сих пор понятия не имеет, чему именно его собираются учить. По всему выходило, что чему-то умственному, но любая промашка может стоить ему в лучшем случае доверия. — Можно просто с деревом. Кто из нас лучше покромсает деревянного противника, — предложил охранник, по-доброму засмеявшись. — Меня, кстати, Бимой зовут. Будем знакомы. Локи похолодел. О Ванахейме он знал многое: о его политике, экономике, географии, культуре, о великих деятелях и богах, но понятия не имел, какая техника боя там наиболее популярна и есть ли она вообще или украдена из какого-нибудь другого, более воинственного мира. Асы столько столетий защищали Ванахейм, что о мастерах меча или копья никто слыхом не слыхивал — вымерли за ненадобностью. — Нет, ладно, давай с тобой, только чтобы никто не видел. И поклянись, что никому не скажешь о том, что там… ну, получится, — Локи опустил голову, всем видом давая понять, что не уверен в своих силах. — Клянусь. Неужели это такая большая тайна? — Бима выглядел озадаченным, а Локи и самому вдруг стало интересно разузнать о местной технике боя. Его обучали драться на кинжалах, копьях, булавах, мечах, но по меркам Асгарда его уровень оставлял желать лучшего. Царевич стыдливо опустил глаза и вдруг застыл как громом пораженный. Какой же он дурак! Самый настоящий дурак! Просит Биму пофехтовать с ним завтра днем — да он свалится мгновенно, не справившись с местным воздухом! Ему здесь нельзя ни бегать, ни драться — его тут же скрутит приступ, он перепугает слуг и выдаст себя с головой. У Амира не могло быть проблем с местным воздухом. Сейчас, в вечернюю прохладу, еще есть шанс не задохнуться, тем более что сегодня не было дождей и в воздухе не стоят едва уловимые капли влаги. — А давай попробуем прямо сейчас, — Локи взял меч и направился на улицу, волоча его за собой, словно игрушку. Бима лишних вопросов задавать не стал — явно обрадовался возможности размяться на свежем воздухе, насколько воздух Ванахейма можно называть свежим. Фехтовать решили около священной рощи, подальше от любопытных глаз. В деревне ложились рано, никто не должен был потревожить бойцов, по крайней мере, Локи на это очень надеялся. Обнаружив относительно плоскую площадку, без рытвин и больших камней, Бима приступил к разминке: покрутил руками, размял пальцы до хруста в суставах и встал в незнакомую Локи боевую стойку. Это был очень рослый ван, широкосный, с примесью асгардской крови. Локи с трудом удержался от того, чтобы встать в идеально правильную академическую асгардскую стойку. Бой обещал быть интересным. Как же давно у него не было настоящего противника, не владеющего магией! — А, может… может, — Локи с опаской посмотрел на Биму, — мы как-то… чем-то не таким острым? — Палкой, что-ли? — рассмеялся Бима, окончательно уверившись в ничтожности Амира. — У меня нет тренировочных мечей. — Ладно, давай так, — Локи поскреб мечом пожухлую траву, примерился, сделал пару пробных неуклюжих замахов. Если Бима случайно сильно ранит его или доведет до обморока, то иллюзия спадет, и тогда все пропало. Мозги, которыми Локи по праву гордился всю жизнь, раскисли в ванахеймской жаре — он совершал одну ошибку за другой, словно поменявшись местами с Тором! Воспоминания о покойном брате неожиданно принесли острую боль. — Ну… давай, нападай, наверное, — Локи покрепче перехватил меч и опустил голову, продолжая незаметно следить за противником. Бима сделал первый выпад почти что в сторону, чтобы ни в коем случае не ранить подопечного. Локи легко увернулся. — Неплохо! — счел своим долгом подбодрить его Бима. Локи поднял сияющие глаза, буквально тая от похвалы. Только бы не показать свое настоящее умение и профессиональные навыки. Выпад был настолько медленным, что от него увернулась бы даже перепуганная девица, о чем Локи упоминать, разумеется, не стал. Бима замахнулся снова, на этот раз через плечо. Локи снова увернулся. Показывать собственную технику боя он не собирался, зато попытался уловить ванскую. — Отлично! А теперь попробуй парировать! — Бима хвалил его искренне, наращивая постепенно темп, но полностью контролируя клинок. Он был по-настоящему хорошим воином. Наверняка, за его услуги Юсуф выложил кругленькую сумму — но ничего, денежки то не его, а покойного Амира. Бима замахнулся нарочито медленно — такой удар парировать не составило бы труда даже ребенку. И Локи взбесило это пришедшее на ум сравнение — он отбил удар, но в самый последний момент, когда рука Бимы дрогнула, когда он сам собирался отвести ее, решив, что подопечный не успеет защититься. Для Бимы случившееся выглядело очень странно: Амир ничего не делал долгие секунды, пока меч летел в него, но в последний момент развернул свой клинок молниеносно. — У тебя хорошая реакция! — воскликнул он одобрительно. — Да… случайно, — пробормотал Локи, коря себя за несдержанность. — Ты хорошо уклоняешься. А теперь попробуй атаковать. — Атаковать? — воскликнул Локи, злорадно отмечая, что он Биму первой же атакой прибьет, хотя меч — далеко не основное для него оружие. — А, может, не так быстро? Может, пока ты поатакуешь, но побыстрее? — А вдруг на тебя нападут? А меня рядом не будет? Допустим, меня уже убили… Не можешь же ты бесконечно уклоняться, нужно атаковать, пока ещё есть силы. Локи не мог позволить себе атаковать, пока хоть в какой-то мере не разобрался в технике противника: потом он скопирует его движения. Конечно, грязно, так что получится лишь жалкая пародия, но зато его заподозрят в бездарном владении мечом, а вовсе не в асгардском происхождении. Если только не окажется, что Амир — самый знаменитый фехтовальщик своих земель! Вот тогда потеха будет, что он вдруг разучился меч держать! — Хорошо, я атакую, но чуть попозже. Нанеси сперва несколько ударов каскадом. Бима пожал плечами и нанес серию ударов. Быстро, но в полсилы. Локи соскучился по нормальным тренировкам — как же давно у него не было хорошего противника: в поселении никто толком драться не умел. Среди отверженных нашлась парочка настоящих воинов, но они были стары и в подметки не годились молодому, полному сил царевичу. Локи с легкостью уворачивался от всех ударов Бимы, постепенно набирая скорость и следя за дыханием больше, чем за движением клинка: бой опьянял, он чувствовал настоящий азарт особенно потому, что не пользовался магией, а полагался только на сноровку. Его всегда учили не идти напрямик, а искать обходные пути и брешь в защите противника. Поскольку Бима его щадил и всерьез не нападал, то постоянно открывался, просто напрашиваясь на ответный удар. После очередного увертывания Локи неожиданно оказался очень близко к шее противника — он выбросил руку вперед и в последний момент отскочил назад — еще немного, и он ранил бы телохранителя, выдав и скорость, и реакцию. Прикидываться болваном оказалось сложнее, чем Локи предполагал. — Превосходно! — воскликнул разгоряченный Бима. — У тебя почти получилось атаковать. Если не устал, теперь начинай ты, а я буду уворачиваться. Можешь бить в полную силу. — Ладно… — Локи сел на землю, сделал несколько глубоких вдохов и выдохов, восстанавливая дыхание. Солнце почти село. И что он, в самом деле, теряет? В худшем случае он Биму просто убьет. — Ты помнишь свою клятву? — Помню. Твои боевые качества — великая тайна, — хмыкнул Бима, даже не подозревая, с каким опасным противником связался и насколько безжалостен замаскированный царевич Асгарда. — Хорошо. Надеюсь, твои слова — не пустой звук. Я очень давно не тренировался. «А еще я не уверен, что не свалюсь из-за нехватки воздуха». Локи встал на ноги, сделал еще несколько вдохов и выдохов, убеждаясь, что легкие его не подводят, и атаковал по-настоящему, со всей опытностью профессионального воина. Правда, бил прицельно мимо тела охранника: понимал, что тот от неожиданности не успеет защититься, а лишние трупы пока не нужны, особенно те трупы, которые в скором времени возглавят его армию. Бима удивился донельзя, но раздумывать было некогда. Он то ловко уворачивался, то блокировал удары. Двигался словно в танце. Локи принял его игру, скопировал часть движений. Они с упоением танцевали вокруг друг друга. На большой скорости подделывать чужую технику невозможно, но Локи это обстоятельство уже не волновало. Он отдался бою, памятуя о том, что никакой магии и никаких нечестных приемов допускать нельзя. Но все же мечевую технику он знал хуже многих других, поэтому Бима таки выбил меч из его руки — тот отлетел в ближайшие кусты, из которых во все стороны брызнули не то ночные твари, не то дневные, устроившиеся на ночлег. — Ты достойный соперник! — пораженный Бима протянул ему руку. — Отлично потренировались, надо будет повторить. Теперь я чуть меньше переживаю за сохранность твоей жизни. Если, конечно, твой противник будет воин, а не подлец. — Да мы даже не начинали тренироваться, — пробормотал Локи, привыкший проводить на ристалище часы. — Продолжим? — Если хочешь, чтобы твоя тайна оставалась тайной, то это не лучшее место для тренировок. Нас видно из селения. Стоит найти более укромное место: в лесу, например. Или прямо в роще. Локи согласился. — Мои родители обучили меня некоторым приемам. Но только на самый крайний случай. Мой учитель, родом из Асгарда, всегда говорил, что нельзя ни в коем случае лезть в драки, что они вредны для здоровья, — Локи усмехнулся, не считая нужным пояснять, для чьего именно здоровья. — Поэтому никто не догадывается о моих возможностях. И не должен, особенно несостоявшиеся убийцы. Если смерть моих людей не случайность… — Я слышал о твоей трагедии, — откликнулся Бима. — В доме господина Юсуфа все слуги надёжные, проверенные годами. Надеюсь, что больше никто не попытается тебя убить. — Но лучше быть в форме, чем без нее, — Локи встал в стойку, в последний момент вывернувшись из типичной асгардской. Он попробовал изобразить нечто похожее на то, что видел у Бимы, и пока он судорожно пытался вспомнить, Бима сшиб его с ног — меч снова отлетел в кусты. Телохранитель по-доброму усмехнулся, вновь подал руку и со всей серьезностью добавил: — Если хочешь тренироваться, то нужно знать азы, — и он показал правильную стойку, но солнце, напоследок осветив склоны далеких гор, окончательно скрылось за горизонтом, утопив местность во мраке. — Что ты держишь меч как ядовитую змею? — разлившаяся по долине тьма не помешала Биме поправить подопечному кисть и локоть. — Я плох с мечом, я же говорил. Я с ним работать не умею, — признался Локи. — А сейчас уже слишком темно. — Пожалуй, — Бима почесал за ухом. — Пошли домой, а то нас потеряют. Но вернувшись домой, они узнали, что терять их некому — Юсуф ушел к девкам и не собирался возвращаться до завтрашнего утра.