Использованный

Колени Чонсона разъезжаются в стороны на липких простынях, пот катится по его пояснице, пока мокрое от слез и пота лицо липнет к ткани, в которую он утыкался. Особенно сильный толчок, ладони на его бедрах прижимают его ближе и он болезненно стонет, пока из глаз вытекает еще больше слез. Он дрожит, пока чувствует, как мучительно медленно к нему подступает его оргазм, и сжимает в кулаках простыни. Чонсон бы закусил свою губу, если бы его рот не был искривлен из-за не прекращающихся стонов и плача. Хисын позади него останавливает руками его попытку сдвинуть вместе ноги и снова толкается, вглубь Чонсона, пока парень под ним пытается дышать хоть сколько-то ровно. После еще одного удара по его простате, он поднимает наверх опухшие заплаканные глаза и смотрит на Чонвона, на чьих одетых в джинсы ногах лежал все время. Чонвон был полностью одет, источал полный контроль над ситуацией с легкой улыбкой на губах. Нежная рука Чонвона гладит его по щеке и стирает слезы. — Хисын-хён, грубее, ему этого мало, — Чонвон переводит с него взгляд, смотря прямо на Хисына, тяжело дышащего и почти потерявшего рассудок от того, как внутри Чонсона было хорошо. Чонсон, слыша это, сильнее плачет; он умоляет, правда, не говорит о чем, но ему казалось, что Чонвон поймет о чем он просит. Он угадал — Чонвон понял, но это лишь значило, что тот сделает все в точности наоборот, ради собственной забавы. И Чонвон лучше других знал, что Чонсону трудно кончить, если не прикасаться к его члену, но кто сказал, что это не будет использовано против него? Сегодня все против него. Хисын толкается снова и колени Чонсона — натертые, красные и скользкие — грозятся расползтись в бессилии. Его руки трясутся, его горло болит от хрипов и стонов, и все, чего ему достаточно для того, чтобы плакать без остановки, это то, что Чонвон здесь, он с ним и он же позволяет чужому им человеку трогать его, использовать, совершенно не давая контролировать процесс, а делая все еще хуже. Ведь Чонвон сам попросил об этом, он захотел чего-то нового, чего-то для него интересного, и младший прекрасно знал, что Чонсон ему ни за что не откажет. Чонвон обещал, что проконтролирует весь процесс, и он, правда, не соврал: Хисын трахал Джея по четким инструкциям — так, словно Чонвон был в этом экспертом и мог написать целую книгу о том, как устроить Чонсону самый мучительный секс в его жизни. — Пожалуйста, — Чонсон скулит, выгибая свою спину словно кошка, и смотрит на Чонвона с немой надеждой, всхлипывая. — Хисын, — Чонсон шмыгает и чувствует облегчение от того, каким строгим голос Вона стал, смотря с залитыми глазами и опухшими красными губами, — ещё сильнее. Чонсон не успевает ничего сказать — весь воздух вышибает из тела глубокими грубыми толчками, от которых его горло разрывалось стонами. Он плачет в бедра Чонвона и слышит высокий скулеж позади себя, который издавал Хисын. Пальцы парня, который вытрахивал из него последний воздух, сжимают его скользкую тонкую талию, надавливая в поясничные ямки. Следует пара особенно сильных толчков, пока Чонсон жмурился изо всех сил и представлял, что он не здесь. Он слышит над собой шумный влажный чмок и открывает один глаз. Там Чонвон целовал Хисына, мыча тому в рот, и отстранился, похлопав старшего по щеке, приговаривая весело: — А теперь, заканчивай с ним. Небольшая серия толчков и Хисын изливается глубоко в него, а следом и он сам кончает, потому что наконец получает возможность прикоснуться к своему члену. Лишь потому что Чонвону на него теперь все равно, лишь поэтому он может к себе притронуться. Чонвон выходит из комнаты почти сразу — единственное, чем он награждает Чонсона, это снисходительный взгляд и искривленные губы, как при виде чего-то жалкого. Хисын скрывается, погодя: одевшись, он оставляет короткий поцелуй на плече Чонсона, вместо прощания, и тоже уходит. Он остается совершенно один в комнате, использованный и измученный, бесполезный и разбитый, как снежный шар, упавший с верхней полки. Чонсон засыпает, точнее, просто вырубается из-за часов стимуляции, которая истощила его. Он просыпается от ощущения теплого влажного полотенца, которым его вытирают. Чонвон? Нет, ни за что. Но его любовь была тем, о чем Чонсон мечтал и чего желал больше всего. Он разлепляет глаза и в слабом оранжевом свете прикроватной лампы видит лицо Сону. Тот внимателен и вдумчив — замечательная черта Сону в том, что по его лицу всегда видно, что он чувствует, и вам не нужно ломать над этим голову. Чонсону становиться так стыдно, он едва открывает свои опухшие заплывшие глаза и хочет скрыться от мира, потому что, Бог, ему так стыдно перед Сону, что он даже не знает, что тому сказать. — Когда-нибудь, хён, ты должен понять одно — Чонвон не умеет любить людей, он знает лишь как их лишать любви к нему и ломать.