Little bird

Ева На следующий день во время Трансфигурации Макгонагалл заставила нас практиковать заклинания, которые мы выучили в прошлом году в напарниках, что означало, что я должна была работать с Забини. Что было, мягко говоря, абсолютно ужасно. — У меня не было возможности поговорить с тобой вчера, — сказал Забини, небрежно открывая учебник, не торопясь добраться до нужной страницы. Я отказалась смотреть на него, вместо этого уставившись на список заклинаний и доставая свою палочку. — Я полагаю, ты игнорировала меня. — Интересно, почему, — холодно сказала я, выставляя палочку перед собой. Когда я использовала первое заклинание, чтобы превратить спичечный коробок, который дала нам Макгонагалл, в кусок пергамента, я практически почувствовала, как Забини ухмыляется мне. Он облокотился на стол, чтобы лучше видеть меня, и лениво переворачивал страницы своего учебника, самодовольно спрашивая: — Хорошее лето, я так понимаю? Я сильно прикусила губу, чтобы не сказать ему что-нибудь, спичечный коробок превратился в аккуратно сложенный листок бумаги. Знал ли он, что случилось со мной этим летом? По его тону было совершенно очевидно, что он, по крайней мере, что-то знает. Сумев хорошо скрыть гнев, я спокойно ответила: — Бывало и получше. — Неужели? — спросил Забини, наконец-то дойдя до нужной страницы в своем учебнике, но не делая движения, чтобы достать свою палочку. — Это удивительно. Он знал. Он знал, что произошло, теперь это было очевидно, и он превращал это в шутку. Я сжала губы в тонкую линию и начала читать второе заклинание, повторяя про себя, что все, что мне нужно сделать, это игнорировать его, и он оставит меня в покое. Но этого не произошло. Забини подождал всего несколько секунд, прежде чем продолжить: — Ну, разве ты не собираешься спросить меня, как прошло мое лето? — Нет. — Почему? — Как ты думаешь, почему? — рявкнула я, наконец поворачивая голову и одаривая его холодным взглядом. Он все еще одаривал меня этой бесящей ухмылкой, заставляя мое отвращение к нему подниматься и гореть в моем животе. Разве он не видел, что я явно не хотела иметь с ним ничего общего? Я отвернулась от Забини, когда он ничего не сказал сразу, сказав с горечью: — Просто оставь меня в покое. — Я не могу, мы работаем вместе, — сказал Забини, хотя его палочка, вероятно, все еще была спрятана где-то в кармане, и он, похоже, не собирался работать. Идея Драко уговорить Макгонагалл позволить мне поменяться партнерами начинала выглядеть все лучше и лучше. Я прикусила язык, чтобы не сказать ему что-нибудь еще, начиная следующее заклинание и решив, что было бы не так уж плохо, если бы я просто проигнорировала его. Может быть, Макгонагалл пройдет мимо и отчитает его за то, что он ничего не делает. Забини едва дал мне две секунды покоя, прежде чем сказать: — Я слышал, ты не играешь в квиддич. Слишком занята? Я ничего не сказала, делая все возможное, чтобы заглушить его голос. Если бы я слушала его слишком долго, то в конце концов задушила бы его. — Верно, — усмехнулся он, когда я не ответила. — Бизнес для Темного Лорда, я понимаю. — Говори тише, — прошипела я, сердито хлопнув палочкой по столу и оглядываясь, чтобы убедиться, что никто не слышал. Все остальные были заняты работой со своими партнерами, и никто не повернулся на своем месте, чтобы посмотреть, о чем говорит Забини. Совершенно взбешенная, я повернулась, чтобы яростно посмотреть на Забини, когда он неприятно ухмыльнулся мне, рявкнув низким голосом: — Осторожно, Забини. — Я не знаю, что ты имеешь в виду, — сказал он, небрежно откидываясь на спинку стула. Но его голос был значительно тише, когда он продолжил: — Это правда. Все слизеринцы знают, что ты… — Не говори этого, — горячо перебила я. Моя кровь кипела, когда я посмотрела, где была Макгонагалл, молясь, чтобы она прошла мимо и увидела, что Забини только и делает, что намеренно настраивает меня против себя. Но профессор была в передней части комнаты, ведя приятную беседу с Лавандой Браун и Ромильдой Вэйн, а остальная часть комнаты была заполнена негромкой болтовней, которая заглушала все, что говорил Забини. Я знала, что он просто намеренно пытается разозлить меня, говоря все, что мог, просто чтобы вызвать у меня какую-то реакцию. — На твоем месте, — начал Забини, в его голосе сквозила ухмылка, — Я бы выставлял это напоказ. Ты теперь большая шишка; все знают, что ты была родственником Ричарда и Джоанны Эдвардс. Полагаю, яблоко от яблони недалеко падает, а? Гнев усилился, и моя палочка вспыхнула без моего разрешения, почти воспламенив кусок пергамента, который я трансфигурировал ранее. Костяшки моих пальцев побелели на рукоятке моей палочки, я яростно рявкнула: — Заткнись, и не говори о моих родителях. — Какая обидчивая, — протянул Забини, лениво водя пером по поверхности стола. — Это хорошо, Хокингс, или мне теперь следует называть вас Эдвардс? В любом случае, я слышал, что твой отец был довольно близок с Темным Лордом. Может быть, ты закончишь так же, как он. — Я сказала тебе заткнуться… — Эй, я сказал, что это было хорошо, — ухмыльнулся он. — Ты знаешь, сколько людей убило бы, чтобы получить такое доверие от Темного Лорда? Ты практически член королевской семьи, даже если ты получила это только из-за своих мертвых родителей и Малфоя, но… Мое зрение затуманилось, и я внезапно схватила кулаком рукав плеча Забини, скрюченный на сиденье, с палочкой, направленной ему в грудь. Даже сквозь ярость я могла видеть страх на его лице — как будто он действительно верил, что я собираюсь проклясть его. Я холодно выпалил: — Ты можешь занять мое место, придурок. Прозвенел звонок, прервав тихую болтовню в классе. Я сердито отпустила рукав Забини и палочку, когда остальные ученики начали собирать свои вещи. Я собрала свои вещи так быстро, что у Забини даже не было возможности сказать мне что-нибудь еще, он встал из-за стола и перекинул свою сумку через плечо. Когда я с силой толкнула свой стул, я посмотрела вниз и увидела, что он слегка побледнел и смотрит на меня с опаской. Прежде чем я смогла сделать что-нибудь, что привело бы к моему исключению, я яростно отвернулась от него и выбежала из класса. Драко Ева и я, наконец, набрались смелости, чтобы проникнуть в Выручай комнату на второй день занятий, и я встретился с ней в тот же день примерно там, где, по словам Люциуса, был вход, но я сразу понял, что с Евой что-то не так. Я стоял, прислонившись к стене коридора, когда она подошла ко мне, и я мог видеть это на ее лице, даже когда она встала на цыпочки, чтобы поцеловать меня. — Привет, — сказала она и одарила меня улыбкой, которая, я уверен, показалась ей убедительной. Ева взяла мою руку в свою и спросила: — Готов? — Да, — сказал я через мгновение, внимательно глядя на нее сверху вниз и задаваясь вопросом, что не так. Я собирался спросить ее, когда она направилась в коридор, где, по словам Люциуса, должна была находиться Выручай комната, так что мне ничего не оставалось, как последовать за ней. Я не хотел спрашивать ее, когда вокруг нас было так много людей. Я последовал за Евой в тихий боковой коридор, идя рядом с ней, в то время как шум толпы позади нас медленно затих, превратившись в гул на заднем плане. Наблюдая за стеной справа от нас, чтобы увидеть, когда мы окажемся в нужном месте, я осторожно спросил ее: — Все в порядке? — Что? Да, — поспешно сказала мне Ева, глядя перед собой, а не на меня. — А почему нет? — Ева, — сказал я, слегка закатив глаза, — я могу сказать, когда ты расстроена. — Я не расстроена. Это ведь она, верно? — сказала она, быстро меняя тему разговора и указывая на участок стены справа. Она остановилась, повернувшись к открытому пространству каменной стены, избегая моего взгляда. Стараясь не раздражаться, я посмотрел на ту часть стены и сказал: — Да, должно быть, это она. Подожди, дай мне попробовать. Ева отступила, пока я расхаживал перед ним, закрыв глаза и повторяя про себя: — Покажи мне комнату, где все спрятано. Я прошелся туда-сюда три раза, как и сказал мне Люциус, и когда я, наконец, остановился и открыл глаза, дверь материализовалась перед нами. Я отступил к Еве, когда камень растаял и превратился в твердую железную дверь, наблюдая, как она бесшумно принимает форму перед нами. Оглянувшись в конец коридора, чтобы убедиться, что за нами никто не последовал, я потянулся вперед и открыл дверь. Я вошел внутрь первым, осторожно придерживая тяжелую дверь открытой позади меня, чтобы Ева могла пройти за мной. В комнате было пыльно и тускло освещено, так что мне пришлось прищуриться, когда я осторожно двинулся вперед. Только когда я чуть не споткнулся обо что-то, лежащее у двери, я понял, что комната была почти переполнена хламом. Вокруг нас было навалено все: от стульев и диванов до метел. Я почувствовал, как Ева взяла меня за руку и придвинулась ближе, единственным звуком во всей тесной комнате были повторяющиеся несколько секунд проигрыватели — скрипучий голос француженки, тихо наполняющий воздух. Дверь за нами закрылась, оставив нас одних в душной комнате, которая, казалось, была готова взорваться от всех разбросанных повсюду предметов. — Как мы должны найти шкаф во всем этом дерьме? — спросил я, и мой голос странным эхом отразился от груды мусора вокруг нас. Комната была огромной; я даже не знал, с чего начать. — Люциус сказал тебе, где искать? — спросила Ева, вглядываясь в предметы, сваленные в кучу у наших ног. — Не совсем, нет… — признался я, делая шаг вперед, чтобы мне не пришлось слишком долго думать о своем отце. Ева следовала за мной по пятам, одна ее рука все еще лежала на моей руке, как будто она боялась идти слишком далеко позади меня. Я не мог отрицать, что я тоже нервничал — кто знает, как долго все это лежало здесь? Мы шли по уродливым проходам между грудами хлама, обходя стороной брошенные сундуки и сломанные стулья. Я огляделся в поисках чего-нибудь подходящего по размеру для шкафа, задаваясь вопросом, можно ли заблудиться в этом месте. Люциус не упомянул, что Комната будет переполнена кучами дерьма. Мы бродили около пяти минут, когда я, наконец, прорвался сквозь тихое поскрипывание проигрывателя где-то в отдалении от комнаты, спросив: — Ты собираешься сказать мне, что случилось? — Хм? — сказала она, пока мы шли, отводя взгляд от многообещающего фарфорового шкафа, чтобы посмотреть на меня. — Что ты имеешь в виду? — Ты знаешь, что я имею в виду, — сказал я, наблюдая, как Ева автоматически отвела от меня взгляд. — Скажи, что не так. — Все в порядке, — сказала мне Ева, скрестив руки на груди, продолжая рассматривать груды вещей рядом с нами. — Просто продолжай искать, хорошо? Я вздохнул, раздраженный тем, что она продолжала пытаться сменить тему. Почти не глядя на шкаф, я внимательно последовал за ней и тихо спросил: — Это был Забини? Я серьезно, Ева, ты должна сказать мне, если он что-то сделал. — Он ничего не сделал, — сказала Ева, но ее голос дрогнул, и я понял, что она лжет. — Что он тебе сказал? — потребовал я, беря ее за руку и, наконец, заставляя ее остановиться. Она повернулась ко мне лицом, но не отрывала взгляда от пола, уставившись на носки своих туфель, а не на меня. Я старался, чтобы мой голос звучал спокойно, когда я сказал: — Давай, Ева, просто скажи мне. Я знаю, что это был он. Что он натворил на этот раз? Ева неохотно посмотрела на меня и начала открывать рот, но ее взгляд скользнул мимо моего и переместился вправо, уставившись на что-то позади меня. Она указала пальцем и неуверенно спросила: — Это он? — Что? — рявкнул я, раздраженно поворачиваясь, потому что она продолжала избегать моего вопроса, что бы я ни пытался сделать. Но я проследил за направлением ее пальца и увидел шкаф: наполовину заваленный забытыми вещами и грязно-белым брезентом. Я собирался развернуться и потребовать, чтобы она рассказала мне, что сказал ей Забини, и что шкаф может подождать, но Ева уже прошла мимо меня. Когда я начал протестовать, она взяла меня за руку и настояла: — Пойдем, мы можем поговорить об этом позже. Ясно? Просто забудь об этом сейчас, и я расскажу тебе в общей комнате. Как я должен был просто забыть об этом? Но я ничего не мог поделать, кроме как последовать за ней к шкафу, проглотив свое раздражение и решив, что с этим придется подождать. Я заставлю ее рассказать мне, когда мы будем одни в общей комнате. — Ты уверен, что это он? — спросила Ева, ее голос стал намного тише, когда мы стояли перед едва видимым шкафом. — Я не хочу, ты же знаешь… Шкаф был выше меня, полностью сделан из черного эбенового дерева с темными железными петлями. Люциус водил меня посмотреть на близнеца в аллею незадолго до начала занятий, и он выглядел почти идентично этому. — Да, — сказал я, немного нервно глядя на шкаф. — Это он. Ева начала тянуться к брезенту, когда я быстро схватил ее за руку, останавливая ее, прежде чем ее пальцы смогли коснуться ткани. Когда она повернула голову и посмотрела на меня с раздражением, я поспешно сказал: — Не трогай это, там может быть Темная Магия или что-то в этом роде. Кто знает, что с ним не так. — Это не убьет меня, — раздраженно сказала мне Ева, и я притворился, что не видел, как она закатила глаза. Возможно, она была права, но в любом случае, я не собирался позволять ей прикоснуться к нему первой. Я потянулся за ним, Ева немного позади меня, осторожно схватила ткань брезента и оторвала ее от шкафа. Когда обложка упала на пол, поднялось облако пыли, заставив меня прищуриться и слегка закашляться. Освободившись от брезента, дерево шкафа оказалось гладким и отполированным, почти как новое — не было похоже, что оно годами стояло в этой комнате, полной хлама. Витая ручка шкафа была прямо передо мной, поэтому я осторожно потянулся вперед и схватился за нее. Когда ничего не произошло, я распахнул дверь. Мы заглянули внутрь и увидели, что он совершенно пуст, но пол шкафа был опален, а по внутренним стенкам растекался обугленный пепел — как будто внутри него что-то взорвалось. Я вздохнул и посмотрел на следы, выжженные на дереве, задаваясь вопросом, займет ли у нас много времени, чтобы исправить это вообще. Казалось, починить его не так уж сложно; я бы никогда не сказал этого вслух, но я почти надеялся, что шкаф будет в руинах, и нам понадобятся месяцы, чтобы просто привести его в порядок. Я хотел избегать этой задачи как можно дольше. — Как ты думаешь, что произошло? — спросила Ева, глядя через мое плечо на обгоревшее дерево. — Не знаю, — признался я, закрывая дверь и отступая назад. — Люциус мало что говорил об этом. Нам придется поискать, как исправить что-то подобное. — Ты думаешь, в Запретной зоне? — спросила Ева, когда я накинула брезент обратно на шкаф, скрыв его из виду. — Да, — вздохнул я, когда мы начали отходить от шкафа, пробираясь через груды предметов, чтобы найти выход. — Я думаю, мне придется улизнуть ночью. Но только не сегодня вечером. Ева обошла упавший диван, автоматически сказав: — Хорошо. Я пойду с тобой. — Ты не должна… — начал я, но я знал, что она все равно не отпустит меня одного. Слегка закатив глаза, я покачал головой и сказал ей: — Хорошо. Но мы должны быть осторожны, это будет рискованно. — Я думаю, что справлюсь с этим, — сухо сказала Ева, и мне пришлось спрятать свою усмешку, когда мы, наконец, достигли двери. Я открыл ее и придержал, чтобы она могла выйти первой, следуя за ней из Выручай Комнаты. Было уже далеко за полдень, и я знал, что большинство людей либо ужинают, либо все еще на улице, наслаждаясь уходящей летней погодой. Ева призналась мне, что не голодна, и я согласился, в основном потому, что при виде шкафа у меня заболел живот, и, кроме того, я хотел, чтобы она рассказала мне, что случилось с Забини. Так что мы направились в общую комнату одни, идя по тихим коридорам, почти не разговаривая. К тому времени, как мы добрались до портрета, я прикусила язык, чтобы не потребовать от нее рассказать мне, что он сказал. Когда мы вошли в общую комнату, там было несколько второкурсников, которые сидели на креслах и делали домашнее задание, но как только они увидели, кто мы такие, они быстро собрали свои вещи и направились к двери. Я взял Еву за руку и отвел ее с их пути, но я почувствовал себя виноватым, когда увидел выражение ее лица, когда второкурсники поспешили мимо нее. Я мог бы сказать, что она была расстроена тем, что они были слишком напуганы, чтобы даже находиться в одной комнате с нами. — Эй, все в порядке, — осторожно сказал я ей, направляясь к дивану перед камином и помогая ей сесть. — Я бы все равно их выгнал. — Нет, ты бы не стал, — сказала Ева, но она начала улыбаться моей дерзкой ухмылке. Мы не просидели и двух секунд, прежде чем я наклонился вперед на диване, изогнувшись, чтобы посмотреть на нее и серьезно спросить: — Хорошо. Расскажи мне, что случилось с Забини. Я наблюдал, как легкая улыбка Евы исчезла, и она откинулась на подушки и уставилась на пустой камин, а не на меня. Ее голос был тусклым, когда она сказала мне: — Он просто вел себя как осел, вот и все. Как обычно. — Что он сказал? — потребовал я ответа. Я уже чувствовал, как гнев разгорается у меня в животе, потому что на самом деле не имело значения, что он сказал — я хотел убить его в любом случае. — Я не знаю, просто… о том, что случилось летом, — тихо сказала она, скрестив руки на груди и избегая моего взгляда. — Потому что я думаю, что он все знает об этом, например, кем были мои родители и все такое. Он просто пытался вывести меня из себя. — Он смеялся над твоими родителями? — мрачно спросил я. Выражение лица Евы дрогнуло на полсекунды, и она призналась: " — Ну, он просто говорил о них дерьмово. Я, наверное, все равно слишком остро отреагировала… — Ты не слишком остро реагируешь, — сказал я, злясь на то, что она пыталась оправдаться перед ним. — Забини — мудак. Я не могу поверить, что он мог так поступить. — Да, — тихо сказала она, перебирая свои пальцы вместо того, чтобы смотреть на меня. — Хотя это не должно меня так сильно беспокоить. Я даже не знала их. Я моргнул, потому что меня всегда удивляло, когда Ева упоминала что—то, связанное с ее родителями — она редко говорила о них, и она даже никогда не рассказывала мне, что на самом деле произошло в ночь их смерти. Я видел, что она начинает расстраиваться, поэтому быстро взял ее за руку и сказал: — Мне так жаль, Ева. Я бы хотел, чтобы никто не знал. — Я тоже, — сказала мне Ева, позволяя мне взять ее руку в свою. — Забини просто использовал все, что мог, чтобы вывести меня из себя. — Хочешь, чтобы я надрал ему задницу? — я бы так и сделал, если бы она мне позволила. Но Ева покачала головой, наконец посмотрев на меня и слегка улыбнувшись. — Нет, не в этот раз. Может быть, позже. Я вспомнил, когда Забини в последний раз заговаривал о ее родителях, и как он довел ее до слез на уроке зелий, задавая так много вопросов о них. Поэтому я немного нервничал, когда осторожно спросил: — Как их звали? Я имею в виду твоих родителей. Извини, я просто— я ничего о них не знаю и… — Все в порядке, — прервала Ева, позволяя мне держать ее за руку, когда она тяжело сглотнула. — Ричард и Джоанна. Наверное, Эдвардс — моя настоящая фамилия. Моя тетя изменила его на Хокингс после их смерти, чтобы Сам-Знаешь-Кто не смог нас найти. Чувство вины снова поднялось — потому что это была моя вина, что все, что сделала ее тетя, было напрасно, — но я отогнал ее обратно. Я мог бы сказать, как грустно ей было просто говорить об этом, поэтому все, что я позволил себе сказать, было: — Оу. Правильно. Ева молчала, уставившись перед собой, ее глаза слегка затуманились, как будто она задумалась. Внезапно она покачала головой и тихо сказала: — Знаешь что? Я всегда говорю, что совсем их не помню, но это ложь. Я помню одну вещь — и это единственное воспоминание, которое у меня есть. И ты знаешь, что это такое? Я крепко держал ее за руку, когда в ее голосе появилась горечь, слушая, как она говорила мне: — Я помню их только сразу после автомобильной аварии. Я была на заднем сиденье, мне было два года, так что автокресло удерживало меня, когда это случилось. Я помню, как смотрела на свою маму на пассажирском сиденье, и я плакала, потому что она не двигалась. Все, что я могла делать, это сидеть там на сиденье и плакать, потому что мой папа тоже не оборачивался и не смотрел на меня. Они уже были мертвы. Я не понимал, что расстроен, пока не моргнул, и слеза не скатилась, но я быстро протянул руку, чтобы вытереть ее. Ева все еще смотрела на камин, ее глаза наполнились слезами, когда она сказала: — Это единственное, что я помню. Разве это не ужас? Единственное воспоминание, которое у меня осталось о моих родителях — это когда они уже были мертвы. До этого ничего не было — даже когда произошел несчастный случай. Как раз тогда, когда я была одна на заднем сиденье и плакала, потому что мои родители не смотрели на меня. Я не знал, что сказать; я наблюдал за ней затуманенными глазами, пока она шмыгала носом, вытирая губы тыльной стороной ладони. Она немного плакала, поэтому я протянул руку и нежно провел большим пальцем по ее щеке. Ева, наконец, повернулась ко мне тогда, и она внезапно прижалась ко мне так быстро, что дыхание вышибло из моей груди, оставив ее руки обвивать мою шею. Я протянул руку, чтобы обнять ее, пока она тихо плакала, потирая одной рукой спину. Ева выдавила тихим голосом: — Я никогда никому этого раньше не говорила. Даже мои тетя и дядя. Они думали, что я совсем не помню своих родителей, но я помню. Я действительно помню их, но то, что я помню, хуже, чем не знать их вообще, ты… ты понимаешь? Ее голос начал срываться, поэтому я прижался губами к ее щеке и крепко прижал ее к своей груди. Я хотел что-то сказать ей, что угодно, но не было ничего возможного. В конце концов, все, что я смог выдавить, было: — Мне жаль. Мне так жаль, Ева, я понятия не имел. Тогда меня осенило, какой одинокой она, должно быть, чувствовала себя. Все это время у нее были только тетя и дядя, единственное воспоминание о родителях было связано с тем, что они только что погибли в автомобильной аварии. И теперь ее дядя бросил их, а ее тетя была в бегах — рядом с ней больше никого не было, кроме меня. — Прости, — пробормотала Ева, когда ее слезы пропитали мою рубашку, пытаясь вытереть под глазами и заставить себя перестать плакать. — Я не должна была плакать, прости… — Не извиняйся, — сказал я ей тихим голосом, потому что тоже пытался не заплакать. — Тебе не за что извиняться. Я держал ее, пока она тихо плакала в пустой общей комнате, мои руки крепко обнимали ее, а ее лицо уткнулось в мое плечо. И впервые я ничего так не хотел, как занять ее место и сделать так, чтобы ей никогда не пришлось проходить через это — потому что Ева, из всех людей, ничего этого не заслуживала.