Белее горя

«Там под говор моря Дремлют горы в облаках; Там так ярко солнце светит, Родные горы светом заливая» ♫ Е. Сотникова «Улетай на крыльях ветра»

Солнечной нити слишком долго не было. Не то чтобы Вэнь Цин волновалась — понимала, что ясные дни сменили осенние ливни, а может, и вовсе где-то там, за границей каменных стен, землю сковал зимний иней. Холод. Он ощущался и в ее тесной обители, и внутри тела — еще более тесного и бесполезного, чем эта темница с тяжелой дверью. Несмотря на сырость, она никогда не скрипела, когда ее открывали. Впрочем, этого не происходило уже довольно давно. Может, люди навсегда покинули это место, и она осталась совершенно одна. Эта мысль совсем не пугала. Куда больше голову Вэнь Цин занимала тоска по солнечной нити — крошечному золотому лучу, что спадал из щели под потолком в погожие дни, давая понимание, что ночь по-прежнему сменялась утром. Хотя бы этот порядок вещей оставался неподвластен ни тиранам, ни темным заклинаниям. Она любила водить дрожащим, скрюченным пальцем по этой нитке, что была едва ощутимо теплее воздуха в темнице, представляя, как накручивает ее подобно локону. Что ж, теперь и этого не стало. Вэнь Цин не находила в себе сил даже надеяться на то, что вскоре солнечная нить вернется. А главное — не испытывала по этому поводу ни капли сожалений. К ней очень давно никто не заходил. Она не знала точно, сколько. Время перестало иметь значение, заостряясь лишь иногда, крайне редко, словно игла, жалящая кожу. В такие моменты Вэнь Цин понимала, что хочет умереть, однако хочет слишком слабо, чтобы сделать над собой усилие и перестать дышать. Полное безразличие сковало ее куда прочнее серых стен вокруг, лишенных удовольствия даже поиграться бликами свечей. Когда кто-то приходил, чтобы дать ей риса и воды, никогда не приносил с собой ни единого источника света. Вэнь Цин не была уверена, что все еще различает цвета. Черное, серое и изредка — золотое от нити с потолка — единственные оттенки, что ей остались. Давно никто не приходил. Если Вэнь Цин хотела пить — проводила ладонью по северной стене и слизывала влагу с шершавой, потрескавшейся кожи. Питаться пока не было нужды — она умела долго обходиться без пищи даже с запечатанными энергетическими каналами. Кажется, она сама их и запечатала. Но Вэнь Цин могла ошибаться — память ее порой странным образом преломлялась и играла с ней в затейливую игру. То подбрасывала белесые сны, в которых она видела лишь нечеткие тени да слышала знакомые некогда голоса, то взрывалась яркими образами: взявшимся из ниоткуда запахом целебных отваров или обманчивым ощущением духовной силы в кончиках пальцев. Вскоре ее тело сдастся и умрет. Погаснут последние проблески разума, померкнет зрение, способное различать лишь черное и менее черное. Уйдет безразличие. Или нет. Разве может исчезнуть пустота? Разве она — не есть отсутствие чего-либо? Вэнь Цин чувствовала это в груди, в холоде между ребер, в тихих ударах равнодушного ко всему сердца. Отсутствие. В какой-то момент Вэнь Цин показалось, что она услышала где-то высоко-высоко звук, похожий на торопливую поступь. А следом — такой же, но куда более размеренный, словно некто шагал степенно, но твердо. Разумеется, она решила, что ей лишь почудилось. Это место давно опустело. Некому ходить там, наверху. К тому же без Цзинь Гуанъяо никто не имел права открывать эту дверь, а его шаги она узнала бы точно. Не были они ни торопливыми, ни твердыми. Он плавал по воздуху, как золотое облако, только шуршание дорогой ткани выдавало в нем человека, все же ступающего по земле. Низкорослого — его портные долгое время делали подол верхних одеяний слишком длинным. Или он сам им это приказывал — чтобы казаться выше, чем был на самом деле. Однако звук становился все ближе. Вэнь Цин только повернула голову к двери или скорее чуть склонила ее вбок, даже не переводя взгляда. Что бы ни означала эта поступь, темнота этого места никогда не изменится. Она останется здесь навсегда, как и вечная мерзлота в ее грудной клетке. Что-то лязгнуло, стукнуло глухо, как бамбуковый стебель, слишком долго пролежавший на земле и выцветший своим зеленым нутром под солнцем. Среди черного и серого на мгновение почудился серебристый отблеск. Он был едва различим, но для Вэнь Цин показался ярче слепящего света. Дверь никогда не скрипела, когда ее открывали. Отходила от проема беззвучно и мрачно, как отходит в цикл перерождений дух мертвеца. В этот раз она тоже отворилась бесшумно. Скользнул по босым ногам острый язык ледяного воздуха. — Здесь кто-то есть! Голос был незнакомый. Неприятно звонкий, режущий тонкий слух, что отвык давно от иных звуков, кроме тишины пустот. Шаги стали ближе. Вэнь Цин почувствовала движение рядом с собой, но не стала поднимать голову. Перед глазами мелькнули складки одеяний, не сильно отличавшиеся по цвету от той темноты, что ее окружала. Человек, кто бы это ни был, присел перед ней, держа что-то в руке. Ссыпалась на согнутые колени алая, как убранство бывших дворцов Цишаня, бахрома, качнулась тяжелым холодным кольцом подвеска из зеленого нефрита. Вэнь Цин моргнула, попытавшись сфокусировать зрение на предмете в чужих пальцах, с которого и свисало это украшение. Вещица, казалось, заинтересовала ее куда больше, чем мужчина, ее державший. Он громко дышал, и пахло от него чересчур резко: сандалом, лошадьми и лесной пылью. — Лань Чжань… — шепотом произнес он. Раздались другие шаги, и, когда они затихли, по стенам растекся голубоватый свет. Приглушенный, как сияние луны, каким оно было в воспоминаниях Вэнь Цин. Это заставило ее все же приподнять голову и оторвать взгляд от нефритовой подвески с красной кистью. Сидевший перед ней человек смотрел на нее, округлив яркие глаза, в глубине которых отражался льдистый свет. Лицо его было ей незнакомо, и она быстро потеряла к нему всякий интерес. На его лоб спадала тугая темная прядка, дрожавшая от дыхания. Боковым зрением Вэнь Цин заметила что-то белое. Силы начали покидать ее очень не вовремя, так что она не успела рассмотреть еще одного человека, чье присутствие ощущала. Резкие запахи, напомнившие о том, что за пределами этих стен существует что-то еще, кроме темноты и камня, щипали ноздри и вызывали дурноту. Вэнь Цин хотела отвернуться, вдохнуть снова затхлый воздух, к которому привыкла, но ее мягко придержали за плечи. — Вэнь Цин?.. — услышала она звонко и четко. Все остальные звуки превратились в неясное бормотание, как стрекот цикад в густом лесу. Как много лет никто не окликал ее по имени. * * * Где же она видела эту вещицу? Сознание преломлялось, отбрасывая к далеким годам, когда она училась врачеванию у седовласого мастера Чу, и мальчишка-посыльный, доставлявший им травы и иглы, играл во дворе на бамбуковой дудочке, сидя на перевернутой бочке. Порой ему долго приходилось ждать возвращения старика и дозволения уйти, так что незатейливая мелодия могла звучать с раннего утра до часа Лошади. Вэнь Нин, которого мастер Чу строго ругал за нерасторопность, часто заслушивался, а Вэнь Цин раздражалась. И на брата, и на посыльного, что отвлекал их от учебы, пусть под плаксивую флейту и лучше выходило накладывать на иглы обездвиживающие заклинания и покрывать их тончайшим слоем духовной силы — от боли и для успокоения. И все же вещица в чужих руках была не из того времени. С ней было связано нечто другое. Куда более сложное. Пустота внутри будто слабо вздыхала, когда Вэнь Цин думала об этом. Вихры угольных волос, красная лента, впадавшая в эти пряди подобно ручью — в горное ущелье. Тоскующая, ищущая и зовущая мелодия, которую пальцы с обломанными ногтями с забившейся под них глиной извлекали из черного бамбукового корпуса. Подвеска из нефрита, которую Вэнь Цин часто выхватывала взглядом из темноты раньше, чем самого ее владельца, когда он шел без свечи и факела по узким тропам Погребальных Холмов. Сколько досады, гневного недоразумения, боли, надежды и чувства вины он вызывал! Сколько тоски… Вэнь Цин не могла вспомнить эти чувства, не могла воскресить в себе их вкус даже на мгновение, но почему-то знала, что тогда их в ней было много. Сокрушительно много. «Вэй Усянь! Надеюсь, ты мертв, иначе у тебя нет других оправданий!» Вэй Усянь. — Госпожа Вэнь. Госпожа Вэнь, откройте же глаза. Госпожа Вэнь? Назойливый женский голос не умолкал, с какими бы усилиями Вэнь Цин ни отгораживалась от него, пытаясь нырнуть обратно в поток своих мыслей. Он звучал и звучал где-то над головой, и ей все сложнее становилось прятаться в густой смоле памяти. — Госпожа Вэнь! Вэнь Цин все-таки открыла глаза и поморщилась от боли, тут же впившейся в виски. Свет нещадно жалил каждый цунь тела, несмотря на загороженное шелковой ширмой окно. Она успела заметить ее до того, как снова зажмурилась, даже не разглядев настойчивую женщину, что щупала ее запястье. — Нужно сообщить второму господину Ланю, — произнесла та. Вам нужно помолчать, подумала Вэнь Цин, но не стала пытаться разлепить сухие губы. Может, второй господин Лань окажется более понимающим и даст ей воды, вместо того чтобы мешать уснуть. Лань?.. Не сумев приподнять голову, она лишь повернула ее набок и попробовала снова приоткрыть глаза. В помещении было светло, как в жерле раскаленного вулкана. Вэнь Цин пошевелила рукой, мысленно охнула, поняв, что между ее пальцев воткнуты лекарские иглы. Это ощущение ни с чем невозможно перепутать. Если ее опять пытаются лечить с целью заставить вновь заниматься этими грязными экспериментами, Цзинь Гуанъяо непроходимый глупец. Лишь безумец будет снова и снова поднимать с земли камень и ронять его раз за разом, надеясь, что он все же не упадет. Правда ранее Вэнь Цин не выводили из темницы, чтобы попробовать восстановить ее силы — делали все прямо там, в тесной каменной клетке, где от врачевателя требовалась вся сноровка, если он не хотел проткнуть больному глаз вместо точки меж бровей. И при чем здесь клан Лань? Разболелся затылок. Вэнь Цин моргнула, выдохнула в два приема. Вторым господином Ланем раньше называли Лань Ванцзи. По ее ощущениям, прошла не одна вечность с тех пор, как она последний раз о нем слышала. Раздались шаги. Вэнь Цин заставила себя открыть глаза и не закрыть их снова в то же мгновение. В помещение плавно вплыл молодой мужчина в белых одеждах и встал, хвала ему, у ширмы, заслонив сочащийся дневным светом шелк. Он тактично потупил взгляд, не склонив при этом головы. — Госпожа Вэнь. Это действительно был Лань Ванцзи. Человек, которого при жизни — именно так Вэнь Цин думала о своем прошлом, когда еще ощущала себя живой, — она не в силах была понять, как и признаться себе в том, что просто боялась его понимать. Он повзрослел, если уместно так говорить о мужчине, чью юность не питали ни озорство, ни беззаботность. Война и горе сделали его черты острее задолго до этой их новой встречи. И все же это был один из призраков, до этого обитавший лишь в ее памяти. Вэнь Цин сухо сглотнула. Это не укрылось от Лань Ванцзи, который, не поднимая глаз, взял пиалу и протянул ей. Опомнившись и все же коротко глянув на нее, поднес ближе к губам. Вэнь Цин ткнулась ими в прохладный край посуды. Вода на вкус показалась вязкой и сладкой, по сравнению с каплями на сырых стенах темницы. — Спасибо, — сказала Вэнь Цин. Лань Ванцзи как-то понял за тем сипящим звуком, вырвавшимся из ее горла, нужное слово и кивнул, возвращаясь на свое место у ширмы. Свет уже не так резал глаза, так что Вэнь Цин видела его достаточно ясно. — Вы находитесь в Облачных Глубинах под покровительством временного главы клана Лань, — пояснил он. — Здесь вам ничто не угрожает. Лекарь Лин позаботится о вас. Так эта женщина, не дававшая ей спать, и есть лекарь Лин, сделала вывод Вэнь Цин. Но временный глава клана? Насколько она помнила, этот титул носил старший сын почившего главы Лань — Лань Сичэнь, брат Ванцзи. Пусть она столько лет и мечтала о безумии, что навсегда убережет ее от осознания происходящего и горькой реальности, жизнь так и не подарила ее разуму помутнение. Так что Вэнь Цин воскресила все эти знания в памяти безо всякого труда. Ее тело было истощено, энергетические каналы — пусты, как реки в засуху, но ум оставался острым и ясным. Лань Ванцзи вновь бросил на нее короткий взгляд. Этого хватило, чтобы он, будто почувствовав что-то, добавил: — Сейчас во главе клана стоит мой дядя, Лань Цижэнь. Он охотно пообщается с вами, когда вы будете готовы. В этот момент в комнате появилась худая, вытянутая, как бамбук, женщина с высоко забранными деревянной шпилькой волосами. Прищурив глаза, она протянула ладонь к Вэнь Цин и быстрыми щипками вытащила иглы из ее правой руки. Вэнь Цин этого видеть не могла, но догадалась — ведь сама так поступала до тех пор, пока не начала пользоваться одной иглой, поочередно прорабатывая точки на теле больного. Во многих случаях это было куда эффективнее. Однако вряд ли лекарка Лин станет ее слушать. Тем более — в Облачных Глубинах. Тут слушали когда-то разве что Вэй Усяня, и то потому, что тот был способен болтать, не умолкая. — Госпоже Вэнь лучше отдохнуть, — сказала женщина, повернувшись к Лань Ванцзи. Вот как? Не ты ли мучила меня, не давая довести мысль до конца, устало подумала Вэнь Цин. — Я уже ухожу. Спасибо за ваши старания, госпожа Лин. — Лань… — попробовала произнести Вэнь Цин, но голос снова подвел ее. Лань Ванцзи, направившийся было прочь из комнаты, остановился, заложив руку за поясницу, словно его мучили боли в идеально прямом позвоночнике. — Мы все считали вас мертвой. Четырнадцать лет назад Цзинь Гуаншань объявил о вашей казни и развеял ваш прах по ветру. Четырнадцать… Чего еще вы ожидали от человека, привыкшего бросаться как словами, так и собственным семенем? Вэнь Цин мысленно выругалась и прикрыла глаза, вспоминая лицо Цзинь Гуанъяо. Он совершенно не был похож на отца этой своей нежной, почти женской красотой. Это он решил передать ее в Облачные Глубины? С какой стати? Клан Лань не должен был ничего знать о его делах. В дни, когда Лань Сичэнь прибывал с визитом, Вэнь Цин оставляли в покое, лишь бы не выдать ее местонахождение. Для всех она была мертва. Как и ее брат. Мысли о Вэнь Нине не принесли ничего, кроме едва ощутимого движения пустоты внутри. Вэнь Цин слышала, как лекарка что-то сказала Лань Ванцзи, а тот негромко ответил, но не стала снова открывать глаза. Пустота обняла ее, привычно кутая в невесомые черные крылья. В следующий раз она проснулась сама, без настойчиво зовущего ее по имени голоса. И даже смогла открыть глаза, не обезумев от боли в них. Был вечер или слишком раннее утро. От ширмы, по-прежнему загораживавшей окно, падала в сторону косая тень, ржавая по краям. Вэнь Цин пошевелила пальцами сначала правой руки, затем — левой. Иголок в коже не было. Воздух пах цветками вечерней примулы. Мастер Чу учил, что примулу лучше не добавлять в курильницу, а делать отвар и ставить его у изголовья кровати, чтобы прогнать дурные сны. Интересно, рассказывал ли лекарке клана Лань об этом ее собственный учитель, или она сама пришла к такому же выводу? Глупая. Вэнь Цин давно не видела снов — ни дурных, ни благих. Лишь невнятные, мутные всполохи в самых дальних уголках сознания. Поборов слабость, она все же села, переждала головокружение, приложив дрожащую руку ко лбу. На коже выступила холодная испарина. Стерев влагу пальцами, Вэнь Цин взяла в ладони пиалу с отваром примулы и склонилась над ней, уже остывшей, едва не клюнув носом рябящую от тряски ее рук поверхность. Невесомая прядь волос упала на лицо. Вэнь Цин всмотрелась в собственное отражение, поморгав несколько раз для верности. И отставила чашу в сторону, едва не промахнувшись мимо подставки. Разумеется, она замечала это и в своей темнице. Волосы сильно отросли, постоянно путались и лезли в глаза, поэтому она закручивала их в жгут и завязывала узлом, не жалея. Однако даже в темноте Вэнь Цин могла различить, что с ними произошло. Оттянув прядь и положив ее на ладонь, она повернула руку, ссыпав часть сухой, безжизненной копны, как снег. Она стала седой, как сама старость. Белее, чем собственное горе. Вэнь Цин была бы рада почувствовать что-нибудь. Хотя бы опечалиться из-за ушедшей красоты, раз уж она не могла больше плакать по покинувшим ее близким. Ничего. Безразличие в ее груди оставалось холодным, как остывший прах. Пусть Цзинь Гуаншань и наврал тогда всем кланам, сказав, что еще одна псина Вэнь мертва, в чем-то он все же был с ними честен. Ветер унес ее душу к берегам, с которых не возвращаются. И Вэнь Цин не собиралась звать ее в это беспомощное, пустое тело обратно.