Екатеринбург. Район дач. Июль 2000 года.
За городом и воздух другой. Весь пропитан прохладной водой из колодца, цветами и свежими пирожками. Они ещё слишком горячие, чтобы есть, зато прохладный квас тихо шипит в стакане. Костя тянется к нему, руки дрожат, но это возрастное. Тянется и замечает: на очках разводы от пальцев, опять кто-то их таскал. Скорее всего Любочка — маленькая шебутная проказница, долгожданная правнучка. Она сейчас бегает по газону, гоняется за взрослым лабрадором по кличке Гримм. Он слишком большой для двухлетней девчонки, валит её на свежую траву, лижет лицо и руки. Девочка звонко смеется, а Костя улыбается, даже пить перехотелось. Рядом по деревянному полу прокатываются ножки стула. Девушка садится в плетеное кресло: на веранде прохладнее, чем в доме, и можно курить. Костя подталкивает к ней пепельницу. — Ничего, что я закурю? — А тебя что-то когда-нибудь останавливало? — говорит Костя, усмехнувшись. За всю жизнь он привык к табачному дыму, растворился в нем и пропитался им же. Он и сам раньше курил, в моменты тревоги много и долго, но как-то забросил это дело, лет тридцать назад. — Деда! Плохо станет — сразу говори. Костя кивнул, взгляд был прикован к правнучке. Внучка же — Ира её звали, медленно курила, выпуская тонкие струйки дыма куда-то сторону. Нынешние сигареты отличались от тех, к запаху которых он привык. Те были тяжелыми, табак оседал не только в легких, но и во рту, на руках, пропитывал одежду. Если уж и курил, даже раз, пахло потом долго, но приятно. Качественно. Сейчас — совсем не то, от табака там только название. — А бабка где? — спросил Костя, не заметя жены в теплице. Он всего на мгновение отвернулся от маленькой девочки. — С мамой в магазин уехали, — ответила Ира, выдохнула дым. — Говорили же с утра. К вечеру вернутся. — Нашла развлечение. На автобусе до города таскаться. — Ты уснул, будить не стали. А прав-то больше нет ни у кого. Девушка докурила сигарету, потушила в пепельнице. Вытащила из-за спины стопку листов и записную книжку. Училась на журналиста, в итоге бросила и решила посвятить себя писательству. Костя её в этом поддерживал. Читать он любил, раньше, когда зрение позволяло, читал много, уходил, как любил выражаться, в литературный запой. По молодости читал всё без разбора, от Маркса и Ленинских тезисов, до запрещенных поэтов и писателей. Он жил с ними в одно время, видел их расцвет и угасания. Помнил, как запирался дома на чердаке, прятал сборники Есенина, Маяковского, Блока, Бунина. Читал взахлёб Булгакова, Хлебникова. Цитировал Цветаеву и Ахматову, помнил строки Гумилева. Он знал — внучка в поиске идеи. Загорелась написать роман, но одна задумка за другой, а результата нет. Перегорала, пыталась изменить, но получалось уже не то. И рвение к писательству медленно, но верно угасало в её глазах. — Ир, — позвал Костя, не отвлекаясь от игр правнучки и собаки. — Ау, деда? — Ира тоже не отвлекалась от своих записей. — Могу я доверить тебе одну свою тайну? Девушка подняла глаза: ну какие у её деда могут быть тайны? Бабке изменял — невозможно, любил он её горячо, в обиду никому не давал, всегда всё делал для неё и семьи. На войне убил кого-то? Так многие так делали. Купил диплом? Вроде тоже нет, врачом он был блестящим и признанным. — Я никому никогда об этом не рассказывал. Нельзя было о таком говорить, да и сейчас нельзя. Но мне уже восемьдесят семь — уже не важно, что люди подумают. Мне умирать, если не завтра, то послезавтра. Не могу молчать. Девушка удобнее уселась в кресле. Махнула рукой, мол, хорошо, я тебя выслушаю. — Я так понимаю, это должно остаться между нами? — Как пожелаешь, милая. Мое дело — рассказать, ты же можешь сделать, что душе угодно. Только, наверное, матери и бабке не рассказывай, пока не помру. Они девки вспыльчивые, обидятся ещё — кормить перестанут. Костя легко рассмеялся. Ира рассмеялась тоже, что правда, то правда. Деда уже лишали обеда за проступки и шалости, ходил обиженный и голодный, но слова против вставить не мог. Знал, вдогонку его ещё огреть по затылку могут или полотенцем шугнуть. А шалости он любил, не в характере были, но любил. Испугать мог, изобразить припадок, сказать что-нибудь провокационное или начинал дразнить и перевирать слова. Бабушка — Елена Михайловна, такое очень не любила, поэтому ругалась на мужа, как могла. Быстро остывала, но делала вид, что зла — для профилактики. — В 1938 году я наконец-то окончил свой студенческий путь. После школы поступил в медицинское училище, отучился там, выпустился и понял, что для хорошей жизни знаний нужно больше. Поступил в Уральский государственный университет имени Горького, он тогда совсем новый был, ещё и пяти лет не отработал. Поступил на медицинский факультет в узкую специальность — хирург. Отучился там, практику проходил в местной городской больнице, пропитался там запахом хлорки и крови. Неприятно было, но виду не подавал. Ира как-то машинально стала делать пометки в своей записной книжке. Может, удастся впихнуть эти моменты в будущий роман. Костя дотянулся до стакана с квасом, тот уже прохудился, но вкус остался. Слабый, слегка кислый. Но Костя не жаловался, он пить хотел, а не пробовать. — Значит… В тридцать восьмом я выпустился… Ах, точно! — Костя продолжил свой рассказ. Маленькой девочке не было дела до чужих воспоминаний, она уже резвилась в песочнице, которую для неё сделал отец. Собака, уставшая от игры, забежала на веранду и улеглась в тенек. — В сорок первом мне только-только двадцать восемь исполнилось. Объявили войну. У нас на Урале заводы стояли, к нам из центра стали рабочих перенаправлять. Думал, отправят танки собирать, а нет, в столицу призвали, в госпиталь. Штопать раненых и описывать мертвых, под запись и на стол главврачу: кто, когда, при каких обстоятельствах и во сколько. Отправили меня значит, в Москву-то, как сейчас помню, двадцать четвёртого Августа. Двадцать седьмого должен был уже начать работать. Но дороги оказались перегружены и мне пришлось ехать через Ленинград. Там-то я его и встретил.Ленинград. Двадцать шестое Августа. 1941 года.
Костя неохотно ступает на перрон. Душно, куча толкающихся людей, отовсюду слышатся громкие рыдания, слова прощания и несбыточные обещания. Костя глядел на всю эту толпу и видел, — половина умрет в первый же год, если не месяц. Вчерашние школьники, они автоматы-то никогда в жизни не держали. Он неспешно пробирался к зданию вокзала, тяжёлый чемодан оттягивал руку, и он уже порядком устал его тащить. На плече была сумка с документами. Он сталкивался с людьми, которые спешили то к поезду, то на вокзал, не успевал извиняться. Все сливалось в один сплошной поток шума: слёзы, смех, слова, гудок поезда, свиток, крики машинистов. Голова начинала болеть, боль разливалась от затылка к вискам, стягивала. — Твою мать! Илюха, ты, блять, как всегда! Пронзительный голос выбился из потока, резанул по ушам и заставил не просто обернуться, а остановиться. Кинуть взгляд, отыскать владельца в толпе. Им оказался высокий, но неладно сложенный парень: плечи вроде широкие, а талия, как у девушки, худые ноги, длинные пальцы рук, острый профиль лица. Волосы неаккуратно, будто в спешке, стриженные и рассеченная бровь. Вот она-то в глаза бросалась сразу. Потому, что он выгибал ее, сопровождая возмущенными возгласами. Форма сидела хорошо, но сапоги явно были большеваты на размер и пояс затянул слишком сильно, как дышать ещё мог — не понятно. Парень уловил чужой взгляд, повернулся. Снова выгнул бровь, но не возмущенно, а спрашивая: «Чего надо?». Костя стушевался, отвернулся и пошёл дальше. Возгласы за спиной повторились, к ним прибавился еще голос, и ещё, и ещё два. Затевалась драка, но какое Косте было дело, ему бы побыстрее в зону ожидания и поспать хотя бы часик, ночью из-за тряски и храпа соседа, так и не сомкнул глаз. Вечером прямой поезд до Москвы, а после сразу в госпиталь. Вчера получил «молнию», работы много, умелые руки нужны здесь и сейчас. Костя был рад такому стечению обстоятельств. Не хотелось ему руки по локоть в крови марать и слушать чужие душераздирающие крики. Оттягивать неминуемое хотелось бы и дальше, только вот, за дезертира принять могли. Тяжелая дверь вокзала грохнула за спиной. Внутри было прохладно, пахло бетоном и краской. Костя скинул вещи на первую попавшуюся лавочку, размял плечи. В помещении было намного тише, чем на перроне. Изредка слышались чужие переговоры, объявляли посадку на поезда. Народа, конечно, было тоже много, но все сидели тихо, тоже оттягивали неминуемое. Впрочем, тишина продолжалась недолго. Звонкий, и уже знакомый, голос достал его и здесь. — Ёбанное карапучело! Костя обернулся на дверь. Темноволосый парень тащил, практически на себе, своего товарища — того, которого назвал «Илюхой». Тот сильно хромал, лицо его то краснело, то бледнело, глаза на мокром месте, бегают в панике. К ним тут же подбежал кто-то из охраны, Костя прекрасно слышал их диалог: — Медпункт тут есть? — Есть, но врача нет, — отвечал один из охранников, тот, что был повыше и с возрастной лысиной. Другой — приземистый, кивал на каждое его слово. Шальная мысль метнулась по наболевшей голове, Костя даже обдумать не успел, а уже сделал шаг вперёд. — Я — врач. Четыре пары глаз тут же уставились на него. Темноволосый даже вопросов не задал, поволок друга в сторону Кости. Костя скинул свои вещи на пол, освобождая скамейку. — Клади сюда, — скомандовал он. Они вместе положили тяжело вздыхающего парня на скамью. Костя стянул с него сапог, закатал штанину. Нога уже успела слегка опухнуть и посинеть. — Когда он ногу успел сломать? Я видел вас буквально пять минут назад. Темноволосый помялся, отошел слегка в сторону. Смотрел, как Костя осторожно прикасается к сломанной ноге, осматривает со всех сторон, но что ищет — непонятно. — Дак это, повздорили мы, драка началась. Его повалили, и кто-то упал ему на ногу. Парень был похож на провинившегося мальчишку, который украл соседские яблоки и был пойман с поличным. Сразу как-то сжался весь, опустил плечи. Бегал глазами по помещению, говорил тихо. — Так, — выдохнул Костя, хотя раздражение медленно подкрадывалось. — Сбегай к торговым составам, найди два тонких строительных бруска, веревку или тряпку, и что-нибудь холодное. Парень кивнул, бросил сочувствующий взгляд на друга и выбежал на перрон. Костя полез в свою сумку, надо было достать обезболивающее, снять острую боль, а то неровен час, парень потеряет сознание. Запивать было нечем, Илья глотал со слюной, подавился, но лекарство не выплюнул, честно проглотил. Его друг справился быстрее, чем ожидал Костя. Холодного он, конечно же, не нашёл, зато тряпки и бруски притащил. Костя развернул штанину, надел сапог. — Придерживай бруски с обеих сторон, но не дави, — объяснял Костя, фиксируя деревяшки по обе стороны тряпками. Те были перепачканы чем-то чёрным, оставляли следы на пальцах. — Фиксировать надо два сустава — выше и ниже перелома. Видишь, у него сломана голень, поэтому надо фиксировать голеностопный и коленный суставы. Ему повезло, что не сломал бедро — пришлось бы фиксировать всю ногу. Парень кивал, но вряд ли понимал и половины из того, что говорил Костя. Он всё время косился на лицо друга, тому явно стало полегче. Около главного входа началось копошение. Кто-то, вероятно люди из охраны, вызвали скорую. Дежурный врач лениво поднимался по ступеням. — Что тут? — Перелом, — отвечает Костя. Взглядом пытается найти ещё фельдшеров, но никого нет. — Носилки нужны. — В машине есть. — Я принесу, — вызвался темноволосый и резво сбежал по лестнице. Дежурный врач осмотрел Илью. Тот разомлел от лекарства и сонно моргал. Костя приложил ладонь к чужому лбу: от стресса могла подняться температура. Лоб оказался холодный, чуть влажный от пота, но в целом, ничего страшного. На носилки укладывали медленно, Илья, как выразился его друг, «засранец, жрет, не зная меры», оказался тяжелым, но под пальцами чувствовались лишь мышцы, носилки несли вдвоем, шли сразу за фельдшером. — Спасибо большое, — сказал темноволосый парень, захлопывая дверцы кареты скорой помощи. — Не стоит. Это моя работа. — отозвался Костя. Из вежливости. — Юра, — парень протянул руку. Костя неохотно её пожал. Наваждение первых секунд встречи пропало ещё давно, теперь Костю просто всё раздражало. — Юра Татищев. — Костя, — представился он в ответ. Помолчал, не отпуская руку, и добавил: — Уралов. — Ну, я поеду. Юра хлопнул себя по карманам, отошёл на пару шагов. Дернул ручку двери, Костя на прощание сухо кивнул. Надо возвращаться назад, вещи подобрать, если их еще не украли. Время приближалось к вечеру. До поезда оставалось жалких два часа.Москва. Двадцать седьмое Августа. 1941 года.
Свой первый вечер в столице Костя встретил болью в ногах, голове и раздражением глаз. Он лежал на свободной кушетке. От неё пахло медицинским спиртом — смывали кровь. Она была жесткая, узкая и короткая. Костя был человеком высоким, так что ноги его свисали прилично, пришлось согнуть колени, чтобы было хоть как-то удобно. Провел рукой по лицу, пытался согнать сонливость. Едкий кислый запах, тухлый слегка и с примесью железа, разбавленный резким запахом спирта и чем-то травянисто сладким. Скорее всего это морфий — другого средства анестезии тут нет. По правде, его тут вкалывают всем: при операциях, вместо обезболивающего, даже температуру пытаются им сбить. В коридоре зацокали каблуки. Костя неохотно сел. Дверь кабинета приоткрылась, невысокая женщина проскользнула в помещение, прижимая папку к себе. — С поезда сняли солдата — перелом. Поместили его в общую палату, жаловался на сильные боли в ноге. Костя резко выпрямился. Он помнил — вчера парень на перроне сломал ногу. Может, совпадение, а может и реально он. Значит… И товарищ его здесь? Глубоко в груди поднялось волнение, приятное, будто от долгой разлуки. Но Костя виду не подал, забрал бумаги и вышел в коридор. Общая палата, палатой как таковой и не была. Это был большой коридор третьего этажа, там было всего два кабинета — операционные, а все остальное место раньше занимали диванчики и кафетерий. Обычно люди сидели там в длительном ожидании, теперь, всё те же люди, лежали там, мучаясь от боли или томясь со скуки. Нового гостя, Костя наотрез отказывался называть их больными или пациентами, он заметил сразу. Носилки лежали почти у самого входа на этаж. Костя остановился, выдохнул. Волнение медленно растекалось по всему телу. Голову слегка повело. — Привет. Илья, да? — Костя присел на корточки рядом с парнем. Тот кинул на него смазанный взгляд и Костя нахмурился: когда успели вколоть? — О! Вчерашний доктор. — тихо протянул Илья, улыбаясь от уха до уха. — А вы? Работаете тут? — Работаю. — кивнул Костя. — А ты тут какими судьбами? Илья говорил тихо, совсем слабо. Костя практически видел, как мысли, одна за другой, метаются по его черепной коробке, хотят быть озвученными. Предложения выходили нескладные, но общую суть Костя улавливал. — Сняли с поезда, сюда привезли… Выписали больничный… Нас же, доктор, уральских, всех на западный фронт… Сам я из Кургана… А Юрка! Товарищ мой! Тоже уральский… Он мне рассказывал… — А где товарищ твой? — поинтересовался Костя. — Убежал… Телеграмму надо отправить в центр… Распоряжение отдали. Мы пока тут остаёмся, потом догоним остальных. Если не переведут… Костя покачал головой. Выпрямился, бросил дежурное «отдыхайте» и выскочил на лестницу. Отделение почты было тут совсем рядом, очередей вроде не наблюдалось, значит, вернуться должен был вот-вот. Не оставит же он своего друга. Костя не понимал, откуда у него такое неугомонное желание встретиться с этим Юркой, с которым вчера перекинулись парой фраз. Он, вроде как, и раздражение у него вызывал вчера, отоспаться со своим переломом не дали. А желание было, жгло изнутри. Костя глазами бегал по главному холлу госпиталя, выискивал среди одинаковых, под копирку, солдат того самого, с рассечённой бровью и звонким голосом. Возможно, Костя находил его забавным, а его речевые обороты пробирали на легкий смешок каждый раз, как он вспоминал. А за последние сутки, вспоминал он часто. Больше думать не о чем было. Основная работа делалась на автомате, а пустой голову оставлять не хотелось, надо было на что-то отвлекаться. Перед глазами мелькали люди. Живые выносили мертвых, заносили раненных, их тут же встречали уставшие медсестры и врачи. Лампы над операционными всегда горели красным, от чего уже в глазах рябило. Один и тот же густой и тяжелый запах — кровь и спирт. Костя посмотрел на свой халат. Перепачканный, помятый. Надо бы в прачку его сдать. Вряд ли отстирают, но хоть пахнуть не будет какое-то время. Косте надо было обойти второй этаж, проверить швы и тех, кто всё ещё лежал под наркозом. Он развернулся, ноги отдавали тупой болью при каждом шаге. За спиной послышался чей-то быстрый топот. Костя усмехнулся — к чему спешка? — Костя! Костя замер. Юра обогнул его. Растрепанный, с красными щеками. Бежал. Упёр ладони в колени, глубоко и часто задышал. Костя одёрнул руку, хотелось пригладить растрёпанные волосы. Юра выпрямился, тут же улыбнулся, будто старого друга встретил. — Вот уж встреча! — И не говори. Костя умолчал, что ждал его. Малознакомые люди друг друга не ждут, перебиваются вот такими неожиданными встречами и живут от совпадения до совпадения. Хотя совпадением это вряд ли можно было назвать. Скорее, счастливой случайностью. Костя подозревал, что парня со сломанной ногой снимут с поезда в Москве и оставят отлёживаться, предполагал, что оставят с ним кого-то ещё. На всякий случай — вдруг дезертир. Косте удача улыбнулась, хотя сам он ещё об этом не подозревал. Довольствовался тем, что смог увидеть его ещё раз, до того, как помрет. А такие, по наблюдениям Уралова, дохли, как мухи. Даже жалко. Весёлый парнишка, с юмором и не глупый, правда голова у него часто горячая. В бой бросится первым. Первым скорее всего и ляжет. Костя ожидал их следующую встречу в морге, когда будет описывать для главврача. — Твой друг на третьем этаже, — сообщил Костя, огибая Юру. — Уж извини, у меня работа. — Подожди! — но Костя не остановился. Слышал тяжелые шаги сбоку. Поговорить можно и по ходу дела. — Может, я помочь могу? — Шить умеешь? — спросил Костя. Юра хлопнул глазами, помотал головой. — Шины накладывать, обеззараживать, анестезию вводить? Капельницу ставить? — Нет… — В медицинском оборудовании разбираешься? Сможешь скальпель от зажима отличить? Юра опустил голову. Костя лишь хмыкнул, толкая тяжёлую дверь. — То-то же. На втором этаже пахло ещё хуже. Костя уловил это сразу. Плохие швы сразу бросались в глаза, шили в спешке, лишь бы кровь остановить. Какие-то уже начинали гноиться, расползаться. Всё это приносило невероятную боль, со всех сторон только и слышно было — сдавленные вздохи и редкие вскрики от сильной боли. Костя осматривал каждого, а солдат тут было много. Занимали весь коридор, оставляя лишь тонкую тропинку, чтобы можно было ходить. Он рассматривал ранения, повязки, помечал в своей тетрадке номера тех, кому следовало провести перевязку и назначить повторную операцию. Склонившись над очередным раненным, он слегка замер, тяжело сглотнул и потянулся рукой к запястью. Сухо кивнул, обернулся к Юре: — Мёртв. Юра испуганно оглядывал коридор. В сами палаты они не заходили, но судя по тому, что из них доносилось — там всё ещё хуже. Костя спокойно ходил от одного человека к другому, особо бойкие цеплялись за его штаны грязными пальцами и что-то шептали. Разобрать было невозможно, но Костя на всё кивал и мягко улыбался. Они медленно продвигались в глубь коридора. Чем дальше, тем хуже. Юра шатался от каждого, чуть не вскрикнул от страха, когда и за его штанину уцепились. — Брат! Беги, пока можешь! — хриплым голосом сказали Юре. Тот оцепенел, не знал, что делать. Скинуть руку нельзя было, а сказать ничего не мог. — Оставьте его. — грозно сказал Костя. Штанину тут же разжали. Юра бросился к знакомому и дальше шёл прямо за ним, смотря ему в спину. Чужая широкая спина служила ему неким щитом, отделяющим его от последствий войны. Юра рассматривал подсохшие разводы на халате, следил за перепачканными рукавами. У Кости даже на шее была бледная полоска, видимо, провел рукой и не заметил. В волосах, зачёсанных назад, виднелась белая ниточка от бинта. Косте, признаться, было не до внешнего вида. Последние часов семь он только и делал, что работал. На банные процедуры времени просто не было. В молчании они дошли до конца коридора. Костя толкнул дверь в палату. Как только они зашли, отовсюду стал доноситься только один возглас: «Больно, сделайте что-нибудь!». Костя никак не реагировал, лишь проверял капельницы и повязки. — Через час придёт медсестра — все вопросы к ней. Я хирург, а не ваш лечащий врач. Юра не понимал, как можно общаться таким ледяным тоном. Но спрашивать не стал, возможно, издержка профессии, а может Костя просто вымотался. Прогулка по второму этажу Юре не понравилась, в холл он буквально выбежал. — Всё ещё хочешь помочь? — спросил Костя. Он специально не стал прогонять Юру, хотел, чтобы тот сам увидел, на что собирался подписаться. Если он и правда захочет остаться и помогать, Костя планировал скинуть на него эти обходы, чтобы разгрузить свои плечи и перейти непосредственно к лечению. — Да, — ответил Юра, хотя глаза его всё ещё бешено бегали по помещению, ища угол, в который можно было бы забиться и попробовать забыть увиденное. — Тогда приходи завтра к семи. Костя кинул взгляд на часы. Через два часа будет пересменка, и можно будет со спокойной душой уйти на квартиру, так любезно предоставленную государством. Хотя квартирой это было назвать сложно. Одна большая комната, маленькая кухонька, в старом доме, где протекала крыша и с окон тянуло. Но и на том «спасибо», не оставили ночевать прямо в госпитале. Юра помялся, переступил с ноги на ногу. Идти-то ему некуда было. Гостиница не по карману, денег не было даже койку снять. Так, мелочь в кармане бренчала, на бутылку молока и свежую булку. Он надеялся, что ему позволят остаться в госпитале. На улице ночью уже холодно. Костя быстро смекнул что к чему. В принципе, это проясняло его рвение работать здесь. — В чём проблема? — издевается, хочет, чтобы Юра сам попросил. — Ну… В общем… Идти-то мне некуда. Могу я тут остаться? — тихо спросил Юра, пряча смущённое лицо. Костя видел, у парня уже шея с ушами покраснела. — Сомневаюсь, что здесь есть места. Все койки и носилки заняты, а служебные помещения уже застолбила ночная смена. Костя развёл руками, мол, ничего не поделаешь. Юра и сам видел, что места не хватает. Через раненных порой приходилось переступать, чтобы пройти дальше. Можно было, конечно, прибиться к офицерам на увольнении, но это прокатит раз, может быть два. Куда потом? Залезть в чужую опустевшую квартиру — не вариант, сразу поймают. А с милицией разбираться не хотелось. Он резко вскинул голову, посмотрел Косте в глаза. — Ну, нет…- протянул Костя. — Пожалуйста! — Сними себе комнату! Костя двинулся к лестнице. Работа, работа, работа. Надо было заполнить карточки, сказать, чтобы перевезли труп со второго этажа в морг, дождаться заключения патологоанатома, заполнить кучу бумажек и всё это желательно за оставшиеся два часа, чтобы не брать работу на дом. — Кость, ну правда, у меня денег нет совсем! Разве ты не должен помогать людям? — Должен! Но на операционном столе, а не когда у них денег нет! Юра ходил за ним хвостом, пугался, конечно, в морг не пошёл, запах там был настолько сильный, что к горлу подкатило моментально. Но стоял и ждал в дверях, как собачка. Костя запряг его таскать увесистые папки, под диктовку заполнять карточки. Почерк у Юры был ровный, почти печатный. В морг ему всё же пришлось спуститься, на минутку, забрать заключение и пулей в кабинет. Время утекало, Костя начинал нервничать и злиться, что ничего не успевает. А Юра молча выполнял всё, что прикажут. От двухчасовой беготни он устал, сказался ещё пустой желудок, последний раз парень ел рано утром и то — скудно. В конце смены Костя ушёл в хранилище, Юра расставил последние папки и прибрал документы на столе. Ему сказали ждать на улице, сдача смены дело долгое и нудное. Юра сидел на холодных ступенях, облокотившись спиной на колонну. На улице уже было темно, редкие фонари освещали брусчатую дорожку. Изредка мелькал яркий свет фар, к машине подбегали санитары, разгружали раненных. Юра пробовал считать, сколько носилок проносили мимо него. Сбился после тридцать пятой. Костя вышел спустя час. Усталый, потянулся в карман за пачкой сигарет, в темноте вспыхнула спичка. Потянуло табачным дымом. Сам Юра не курил, но к запаху привык давно, еще в детстве. Костя сел рядом, они молча смотрели на подъезжающие и уезжающие машины, вслушивались в окружающую их суету. Юра заметил, Костя курит уже третью сигарету. В жёлтом свете фонарей, он казался ещё более измученным, чем был. Яркие синяки под глазами, раздражённая кожа на руках от частого мытья, искусанные губы, общая бледность лица. Челка выбилась, прилипла ко лбу. — Пойдём, — сказал Костя, вставая с холодных ступеней. Юра подскочил тоже. У Кости был широкий шаг, пришлось нагонять. — Куда мы идём? Костя дотронулся до покрасневших глаз, поморгал. — Спать!