Нарцисс

Это началось слишком давно, чтобы Роксана могла помнить, с чего. Но она, конечно, помнила. Это давно стало обыденностью, почти привычным ритуалом. Роксана никогда не менялась в лице, когда, возвращаясь домой, получала от Карлоса или Джейкоба корреспонденцию, даже когда среди вороха писем и счетов был один жёлтый нарцисс. Их взгляды давно перестали быть любопытными. Всего лишь скромный знак внимания от какого-то очередного поклонника, её популярность росла. Не то, чтобы Роксана никогда не получала цветов от тайных поклонников. Цветы, шоколад, мягкие игрушки. Но забирала с собой только один нарцисс, потому что она всегда знала, от кого он. Ей было всё равно, что Карлос или Джейкоб сделают с остальными её подарками, которые ей были не нужны. Роксана спокойно поднималась в свою квартиру, привычно сортируя почту ещё в лифте и вдыхая приятный цветочный запах, зарываясь носом в лепестки, мечтательно улыбаясь. Обычно, в день, когда она получала нарцисс, его запах преследовал её повсюду, иногда с момента, когда она просыпалась или выходила из душа, иногда появлялся на работе, в транспорте, когда она заворачивала за угол или входила в магазин. Уже к тому времени, как она возвращалась домой, она знала, что получит его. Войдя в квартиру, Роксана не включала свет. Просто бросала верхнюю одежду и сумочку на кушетку. Иногда уже на пороге она раздевалась, скидывала неудобное тесное платье или костюм на пол, особенно если была в красивом белье в тот день. Зачастую, она оставалась на каблуках и проходила так в гостиную, любуясь на свою тень, которую отбрасывала её фигура в свете множества свечей, и вдыхая аромат нарцисса, корицы, мёда и ванили. Ей нравилось, как она выглядела на каблуках, она знала, что это особенная степень привлекательности, когда на ней изысканное бельё, что-нибудь из лент или цепей, шёлка и пряжек, латекса, кожи, кружева, цветочных узоров, воздушной легкомысленности или строгой элегантности. Огромная часть её бюджета была отведена на покупку изумительного белья и чулков. Мегамозг всегда ждал её там. Он стоял и смотрел, тени плясали по его лицу, а его зелёные глаза светились, когда он молча пожирал её голодным взглядом. В полном боевом облачении, торжественный, великолепный. Закрытый в своё одеяние, в плаще с огромным воротником, в шипах и коже, такой, каким он обычно шёл на бой, или, возможно, ещё более зловещий и угрожающий. Он приходил на бой с ней. Он сверлил её глазами, вздёрнув подбородок и практически не шевелясь. От него пахло корицей и мёдом, тонким древесным ароматом, иногда ванилью и всегда — нарциссами. Роксана ничего не говорила, чтобы поприветствовать его, и он молчал. Он приходил для того, чтобы использовать свой рот по-другому, они оба помнили, о чём они условились в самый первый раз. Он уйдёт, если кто-то заговорит. На самом деле она боялась, что если что-то скажет, что угодно, это просто навсегда закончится. Роксана могла заниматься своими делами, переодеться, смыть косметику, и даже сходить в душ, пока Мегамозг, словно безмолвная статуя, стоял в её гостиной, ожидая её. Она могла приготовить себе кофе, включить мультиварку, или поставить на загрузку фильм или сериал, выбрать и включить музыку. Она проверяла. Она танцевала перед ним и поддразнивала его, водя по себе руками. Она делала себе массаж, повернувшись к нему спиной. Она отвечала на почту, раскинувшись на диване и забросив ноги на спинку или подлокотники, в одних хлопковых уродливых трусах и домашней растянутой майке. Мегамозг мог простоять несколько часов, преследуя её взглядом, пока она ужинала, глядя ему в глаза и втягивая макаронину в рот, а потом слизывала соус с губ и пальцев. Не то, чтобы у неё когда-либо хватало терпения на несколько часов, или продержать его так весь вечер и всю ночь. Она догадывалась, что он мог. Её суперзлодей изображал статую в её квартире и не шевелился без разрешения, и от этого что-то дополнительно щекотало её внизу живота. Конечно, не её суперзлодей. Просто приятно было думать об этом. Иногда Роксана была слишком голодна, слишком возбуждена и слишком тороплива. Тогда, едва зайдя в квартиру, она подходила прямо к нему, глядя в его глаза и насмешливо улыбаясь, а потом молча клала руку ему на голову, нежно проводя пальцами по его лбу вверх, пока не добиралась до затылка, и нажимала. Иногда это были обе её руки сразу, она гладила его лоб, макушку, уши и затылок и легко давила вниз, нетерпеливо обхватывая его пальцами, глядя, как её розовая кожа контрастировала с его синей, а тени оставляли на них причудливые узоры. Мегамозг тут же опускался перед ней на колени. Он обхватывал её ноги руками и убирал ртом её трусики с пути, если они были на ней. Часто перед этим он лизал и сосал её через бельё, скрёб её клитор зубами и давил языком, припадал и двигал ртом. Он мог довести её до бурного оргазма, с силой и давлением работая ртом, зубами и губами, заставляя её ощутить не только его язык и зубы, но и фактуру ткани. Он мог стянуть её трусики зубами, или подвинуть их подбородком, или просто проникнуть под них языком. Его жадный рот впивался в неё, его светящиеся глаза смотрели в темноте, как она изгибалась, краснела, открывала и закрывала рот в беззвучном крике, кусала свои губы и гладила своё тело, если она не гладила его голову. Если Роксана была одета, Мегамозг сначала молча раздевал её. Расстёгивал её ремень, каждую пуговицу, снимал брюки или джинсы и помогал её ногам переступать их. Он гладил и целовал её ноги перед тем, как снять юбку. Он задирал вверх её платье. Роксане нравилось носить пышные юбки-солнце, потому что его голова просто исчезала под складками таких юбок, когда он лизал её, и это была особая степень эротики, когда она могла видеть лишь очертания его головы под своей одеждой, зато он позволял себе быть громче. И они были полностью одеты, когда его пальцы в холодных грубых кожаных перчатках стискивали её бёдра. Ей нравилось ощущение его рта на ней, ей нравилось, как нежно он касался её зубами, как обхватывал губами и сосал её, как его язык бился о её клитор, или, раздвинув складки, входил внутрь неё и скользил, извивался, давил, пока он припадал к ней ртом, выцеживал и высасывал из неё удовольствие, заставляя дрожать и трястись, извиваться, часто дышать и зажимать себе рот руками и кусать себя, заглушая крик. Иногда у неё подкашивались ноги, когда он был особенно хорош. Мегамозг подхватывал её и укладывал на диван, задирал её ноги себе на плечи, устраиваясь удобнее между ними, приподнимая руками её за зад, направляя к себе и снова накрывая ртом, чтобы с силой и упорством довести её до второго оргазма, третьего... Его шипы царапали и кололи её кожу, отвлекая от движений его языка и одновременно усиливая удовольствие, цепи звенели, большая синяя голова двигалась, лакированная кожа скрипела, она слышала шлепки его рта, его дыхание, она толкалась и билась под ним, а он держал, чуть слышно ворчал, прижавшись к ней. Ей нравилось держать руку на его голове и чувствовать вибрацию его тела, когда он вылизывал её. Ей нравилось выражение его глаз, когда он полностью подавлял её волю и заставлял кричать. Роксана кусала своё запястье, чтобы сдержать крик, затыкала себе рот, тихо скулила, но в конце концов, выгибаясь и бешено толкаясь в его рот, она кричала, долго, протяжно, пока он удовлетворённо стонал, закрыв глаза и впитывая в себя её оргазм, чуть подрагивая и дожимая языком. Мегамозг держал рот на ней, пока она не затихала, перестав дрожать и стонать, он убаюкивал её своими губами, ласковыми поцелуями, и она никогда не знала, продолжит ли он ещё, когда она потеряет бдительность и начнёт дремать. Он отстранялся всегда резко и быстро. К тому моменту, как Роксана открывала глаза, он уже бесследно исчезал из её квартиры, оставив открытую балконную дверь, потушив все свечи с ароматом мёда и корицы и забрав с собой её мокрые пропитанные её смазкой и его слюной трусики. Всегда. Если она не хотела, чтобы он забрал её трусики, она не должна была их надевать. Оставался только нарцисс на полу и этот дурманящий запах. Иногда у неё было другое настроение. Злое, колючее. Иногда она злилась, что он не принадлежал ей. Что на самом деле она ничего не решала. И, возможно, она ничего для него не значила, а это всё было его способом доказать свою власть над ней и то, что он никогда не сломается, а она никогда не соблазнит его по-настоящему. Она злилась на него, она старалась накручивать себя, чтобы сильнее злиться. Тогда Роксана не подходила к Мегамозгу, пока он на неё смотрел. Она переодевалась прямо перед ним, медленно снимая и бросая одежду возле него. Она могла облачиться во что-то особенно развратное из своей коллекции белья, она выбирала шипы и кожу для этого, пряжки, ремни, портупеи, колючки и цепи. Она могла, напротив, остаться полностью обнажённой. Сев на диван, глядя в его жадные голодные глаза, она раздвигала ноги и медленно ласкала себя. Она видела, как его глаза прослеживали движения её пальцев, а его грудь вздымалась от возбуждения. Он смотрел, как она стискивала свои соски и мяла грудь. Как она гладила свои бёдра. Как её пальцы раздвигали её складки и исчезали в ней. Как она двигала руками, сильнее и быстрее, пока не доводила себя до оргазма, выгнувшись перед ним. Такой оргазм никогда не был достаточно силён, и она легко глотала стон, беззвучно открыв рот или закусив губу. На самом деле, она даже заставляла себя стонать громче, чем чувствовала себя на самом деле, потому что, как бы он ни был холоден и жесток с ней, она прекрасно видела, как сильно ему нравились её стоны. Иногда Роксана была так зла на него, что делала это долго. Она долго гладила и ласкала себя, тёрла свой клитор, вводила в себя пальцы, дрожала перед ним, корчась, кусая губы, извиваясь, пока Мегамозг стоял и смотрел, часто дыша, почти задыхаясь от возбуждения, его взгляд становился совсем безумным, но он всё равно не двигался. Роксана могла взять дилдо, чтобы вставить его в себя. Небольшой, полностью анатомический, приятно бархатный и тёплый на ощупь. Ей пришлось потратить много времени, чтобы найти синий, в конце концов, когда она отчаялась найти ту самую форму, фактуру и цвет, она сделала это на заказ. Когда Мегамозг первый раз увидел такой, он вздрогнул и, наверное, почти сломался. Его лицо исказилось от смеси желания, боли и отчаянья, но он сдержался. Сначала Роксана облизывала дилдо языком, обхватывала губами и сосала, глядя Мегамозгу в глаза, пока её пальцы были в ней. Она смотрела на него пронзительно и соблазнительно, безмолвно обещая сделать это с ним. Потом вынимала из своего рта и поглаживала им свои половые губы, разводя складки, а потом медленно, но до упора вводила в себя, закусив губу и стараясь не отводить взгляда от его лица, хотя ей хотелось откинуть голову и зажмуриться, когда она была растянута на синем, полностью анатомическом искусственном члене со всеми этими складками и венами, тогда она могла представить, что это его член, здесь и сейчас. Она двигала рукой, вводя его в себя снова и снова, пока смотрела на Мегамозга, его лицо, полное желания и боли, роняя стоны удовольствия и возбуждения. Иногда, не сдержавшись, она всё-таки кончала, подрагивая и толкаясь, чуть слышно всхлипывая. Когда Роксана решала, что достаточно наказала его, или, гораздо чаще, что она умрёт, если он немедленно не прикоснётся к ней, она едва заметно ему кивала. Мегамозг с голодным рычанием бросался к ней, подминал её под себя и погружал свою голову у неё между ног, впиваясь в неё ртом с небывалой жадностью и страстью, отбрасывая игрушку в сторону и хватая её за бёдра, притягивая к себе. Он широко открывал рот, глубоко входя в неё языком, он гудел в ней, прижимаясь губами и высасывая её. Иногда он забирал из её рук дилдо, чтобы двигать им самому, насаживая её на него, с силой трахая, иногда грубо, жёстко, и вместе с тем нежно сосал её клитор, или двигал по ней языком, легко, воздушно. Он не мог сдерживать стонов, касаясь её и оставляя на её бёдрах, лобке и клиторе лёгкие, воздушные, нежные поцелуи, иногда он прижимался ртом к её животу и громко стонал в её кожу, пока с силой трахал её, но никогда не поднимался и не касался её выше. И тогда Роксана выгибалась и кричала, дёргаясь и двигаясь к нему навстречу, скользила пальцами по его голове, царапала его, запрокидывала голову, насаживаясь на синий искусственный член, толкаясь в его рот, к его языку, кричала изо всех сил, пока тяжёлый, мощный, оглушающий оргазм не заставлял её забыть всё и растечься под Мегамозгом без сил и без памяти, а он всё лизал и трахал её, лизал и трахал, двигаясь и бормоча в неё что-то сладко-бессвязное, унося её к следующей волне оргазма. Пока мир не кончался, звёзды не кончались, всё не кончалось. Она всегда приходила в себя в пустоте и одиночестве и обычно с тугой болью в глубине груди и щемящим чувством в сердце. Мегамозг никогда не оставался. Роксана мылась, убирала бельё, выбрасывала смятый и разодранный нарцисс в мусор и старалась забыть о том, что это было, обещая себе, что больше никогда. Она просто никогда не вернётся к себе в квартиру, почуяв запах нарциссов, просто снимет комнату в отеле на ночь. Или, если вернётся, проигнорирует эту зловещую тёмную декорацию со светящимися глазами в гостиной и просто уйдёт спать, и плевать, сколько часов он простоит там, прежде чем отчаяться и уйти. Плевать, уйдёт ли. Он уже тысячу раз доказал ей, что не коснётся её без разрешения, что бы она ни делала. То, что они делали, было безумием. Она помнила, что они должны прекратить. Это началось с дурацкого слишком далеко и слишком резко зашедшего спора, это должно было произойти всего один раз, этого вообще не должно было быть даже один раз. Один раз использовать его рот так, как она хотела. Один раз доказать его выдержку. Один раз так и не суметь заставить его сломаться. И всё. Каждый раз Роксана решала, что это последний, теперь точно последний. Хватит. Пока снова не просыпалась с ароматом нарциссов в спальне, пока этот запах не преследовал целый день, пока она не получала цветок вместе с корреспонденцией и не спешила домой, подрагивая от предвкушения, заранее возбуждённая, мечтая снова чувствовать его голову между ног, его дыхание, его рот, его жадные глаза, укусы его зубов и его сильные ловкие пальцы. Они никогда не говорили об этом, словно этого никогда не было. Они жили две жизни, и когда Мегамозг связывал её и прыгал вокруг неё, они могли говорить о чём угодно, кроме этого. Однажды она попыталась и провела целое похищение с заклеенным ртом, а потом целых два месяца без нарциссов. Её сердце почти разбилось за это время. Несколько раз она чувствовала их фантомный запах и каждый раз была сильно разочарована, так и не получив ни нарциссов, ни Мегамозга в своей квартире. Роксана не чувствовала облегчения, когда думала, что всё закончилось. Но он всё равно пришёл. Увидев его, она хотела поцеловать его в тот день, но он оказался быстрее, и как только её руки коснулись его лица, опустился перед ней на колени, буквально разорвав её одежду и впившись в неё голодным ртом, кусая и царапая через бельё, пока она не начала кричать, держась за его голову, толкаясь, падая, а потом обнаружив себя на диване, под ним, под его губами и пальцами, которые ритмично и сильно входили в неё, на новой волне удовольствия. Мегамозг заставил её скулить, хныкать и кончить пять раз подряд, исцарапать кожу его головы, ей казалось, он смеялся в неё, когда она билась под ним и кончала в его рот снова и снова, крича его имя и пытаясь цепляться за него пальцами. Она кричала его имя впервые, и это словно удваивало её удовольствие и утраивало её зависимость. Похоже, это оказалось единственное слово, которое ей можно было произносить, когда он приходил. Больше всего на свете она хотела, чтобы после этого он остался. А потом, между глубокими вдохами, между её морганием, потягиванием, шевелением пальцев, убаюкивающими поцелуями на её бёдрах, Мегамозг снова ушёл, исчезнув и забрав с собой всё, кроме холодного нарцисса, который он, словно насмешкой, оставил лежать на её животе. Наверное, она его ненавидела. Нельзя просто так взять её сердце и оставить её в пустоте и тишине одну. Даже если она обещала, что он никогда не будет ничего значить для неё. Он, наверное, не значил. Это не такие отношения, чтобы он что-то значил, чтобы они разговаривали друг с другом, открывались друг другу и доверяли друг другу. По-правде, они никогда не были далеки друг от друга настолько сильно, как когда он приходил к ней в квартиру только для того, чтобы сделать ртом то единственное, что она хотела от него получить. Единственное ли? Она не говорила с ним об этом. Не то, чтобы у неё была возможность, когда рядом мельтешил Прислужник, или Мачомен, или камеры были нацелены прямо на её лицо. Не то, чтобы у неё когда-нибудь была смелость открыть рот, когда она встречалась с его голодным взглядом в темноте и в тишине своей квартиры. Ей было достаточно сказать «хватит», чтобы это прекратилось. Ей было достаточно сказать что угодно. Возможно, даже если бы она сказала «я люблю тебя», это тоже всё уничтожило бы, и если бы после этого остались какие-то осколки, они бы бесконечно пытали её. Тем более, она его не любила. Нельзя просто так взять и полюбить его только за то, что он с ней делал. Это была страсть. Влечение. Вожделение. Голод и жажда. Гордыня и гнев. Упрямство. Желание подчинить его, желание обладать им полностью. Эгоистичное, нарциссичное желание. Ничего больше. Не любовь. Не желание обнять его, не желание почувствовать вкус его кожи на своих губах. Не желание просто засыпать и просыпаться в его объятьях, не желание быть с ним рядом и вдыхать его запах просто так, каждый день. Не желание чувствовать его руку в своей руке, его голову на своём плече, слышать его голос, которым он бы, наконец, просто разговаривал с ней, просто говорил. Она так хотела, чтобы он просто говорил с ней! Не желание узнать его и не желание открыться ему. Нет, не это.. Она повторяла себе, что точно не это. Кого она обманывала? Как долго она врала себе? Мегамозг связывал её и смеялся над ней, пока она с ненавистью цедила в его адрес насмешки или проклятья, мечтая поцеловать его и прижать к себе. Он, должно быть, ненавидел её, раз продолжал делать это, а потом напоминал, что она просто приманка в мышеловке. Роксана пыталась вызвать его ревность, когда на публику обнимала и целовала в щёку Мачомена после спасения. Мегамозг просто приходил в ту же ночь, чтобы наказать её, чтобы кусать и лизать её. Он смеялся снова и снова, когда она держала его голову между своих ног и, выгибаясь, кричала его имя, толкаясь в его рот и отчаянно желая большего. Она сжимала зубами свою руку, чтобы не умолять его, а он, целуя её лобок, вставлял в неё свои пальцы в чёрных перчатках, злобно ухмыляясь и прослеживая своими горящими глазами каждое изменение на её лице. Он нежно и медленно лизал её, невесомо водил кончиком языка, прижимался губами, чтобы что-то бормотать в неё, и медленно, медленно двигал в ней пальцами, пока она не начинала насаживаться на него и скулить. Он становился яростным и страстным всегда непредсказуемо, заставляя её биться и кричать под ним, а потом становился ласковым и нежным, успокаивая её и продлевая блаженство. Роксана не знала, был он зол на неё, или нет, ревновал он её, или нет. Хотел ли он её по-настоящему. Наверное, хотел, но никогда достаточно для того, чтобы остаться, чтобы поцеловать её губы, чтобы обнять её, чтобы позволить ей его коснуться, чтобы раздеться и соединиться с ней. Она не знала, что он вообще чувствовал. Он никогда не говорил. Единственное время, когда он говорил с ней — это когда она была привязана к стулу, и он мог быть уверен, что она не скажет лишнего во время трансляции в прямом эфире. Только тогда он говорил с ней и, конечно, он не собирался говорить ничего из того, что она хотела бы услышать, обсудить что-то или хотя бы остановиться и попытаться сделать хоть что-то по-человечески. Он потешался над ней, и даже когда он позволял просачиваться едва заметным намёкам на что-то в своих словах, это всегда была жестокая насмешка. Он занимался бесконечным самолюбованием. Наверное, все его ночные визиты — это тоже самолюбование. Когда он вторгался в её жизнь, демонстрируя ей свою власть. Когда он держал её за бёдра, прижимая к своему рту. Когда он водил по ней языком, точно зная, в каком месте нужно сильнее надавить, а где укусить. Когда он долго мучил и нежно ласкал её, не давая разрядки, останавливаясь в последний момент. Когда он был страстным, яростным и жёстким, насаживая её на свои пальцы, или дилдо, и смеясь, когда она извивалась и кричала. Когда он считал её оргазмы. Когда не останавливался, пока она не начинала кричать его имя, толкаясь в его рот. И когда он бросал её одну на диване зажимать ноги, кусать подушку и, отвернувшись, плакать о том, что, однажды заставив его сделать это, она навсегда потеряла даже призрачный шанс быть с ним ближе. Он бесконечно любовался своим великолепием, потому что он был великолепен. Роксана всегда спешила домой, прижимая нарцисс к лицу и кусая его лепестки. Она ненавидела нарциссы. Она ненавидела Мегамозга. Она никогда не посмеет сказать, как сильно любила его, она не посмеет просить большего.