Сильнее любого зла

Вообще, это несправедливо, думает Птица, рассматривая не в меру догадливого мента, сейчас, по счастью, валяющегося в отключке. Почему во всякую херню обычно вляпывается Тряпка, а расхлёбывать приходится ему, Птице? Причём, заметьте, без капли благодарности с Тряпкиной стороны. Птица брюзгливо поджимает губы и пальцами босой ноги толкает в сторону бутылку из-под шампанского. Нет, в этот раз — в кои-то веки! — Тряпка всё сделал правильно, и если ситуацию не менее правильно обыграть... Жёлтые глаза Птицы загораются азартом. Он стремительно подходит к репродукции Боттичелли, нажимает потайную кнопку, открывая тайник за барельефом, и достаёт оттуда костюм Чумного доктора. «Что ты задумал?» Птица удивлённо заламывает бровь: надо же, Тряпка ещё может что-то вякать. Однако если ему охота пообщаться, то почему бы и нет? — Классический злодейский трюк: по-крупному подставить героя, чтобы самому выйти сухим из воды. «Что?!» Птица с театральным огорчением качает головой. Тряпка, конечно, размазня, но не дурак же? Так почему переспрашивает? — Не лезь под руку и сам всё увидишь. Стаскивать с бесчувственного тела куртку и рубашку непросто, но результат того стоит. — Хорош, — присвистывает Птица, с прищуром знатока оглядывая мускулистый торс будущего мента отпущения. — Может, немного поиграем напоследок, а, Тряпка? Тебе ж он вроде понравился. «Не смей!» Ух! Не ожидавший такого Птица чуточку морщится от силы, с которой его альтер-эго бьёт по прутьям своей ментальной клетки. Ничего, пусть побесится — ему полезно. — Да ладно, ты только посмотри на это, — Птица в два движения рвёт ментовскую футболку. — Почти как твой Олежа, согласен? Интересно, размером он тоже не подкачал? «НЕ СМЕЙ!» Птица довольно скалится: вот это да, вот это реакция! Даже не вспомнить, видел ли он когда-нибудь Тряпку в таком бешенстве. — Брось, тебе понравится, гарантирую. Ещё и продолжения банкета захочешь. Птица усаживается менту на бёдра и с расчётливой медлительностью оглаживает ладонями обнажённое тело. Царапает на пробу, чувствуя, как приятно тяжелеет в паху. Ох уж этот Тряпка с его программёрским задротством и целибатом! В порыве мстительного вдохновения Птица делает контрольный выстрел: — Хоть узнаешь, каково это — быть сверху, — и удовлетворённо наблюдает за новым взрывом Тряпкиной ярости. «С-сука! — Тряпка реально разбивается в кровь, пытаясь вырваться на свободу. — Не трогай его, слышишь, ты!..» — Иначе что? — издевательски тянет Птица, расстёгивая ремень и «молнию» на чужих джинсах. Запускает руку внутрь: — М-м, похоже, размер действительно что надо. Но ведь лучше один раз увидеть, правда? «Нет!» Этот удар особенно силён, отчего Птица вынужден немного отвлечься от соблазнительной задумки. А грёбаный мент не находит лучшего момента, чтобы со стоном зашевелиться. — Крепкая у тебя черепушка, — светским тоном сообщает ему Птица, склоняясь к самому лицу. — Ну да ничего, сейчас мы это поправим. Он хозяйским жестом кладёт ладонь менту на шею: так-так-так, где там сонная артерия? «НЕ СМЕЙ! ЕГО! ТРОГАТЬ!» И звук лопающегося металла. *** Голова болит просто адски — реально раскалывается на две части. Тело не слушается, будто придавленное чем-то, и голоса — Игорь совершенно точно слышит два голоса, хотя отчего-то уверен, что должен быть только один. — ...сейчас мы это поправим. На горло ложится крепкая ладонь. «Не смей его трогать!» Игорь распахивает глаза и обнаруживает прямо перед собой — над собой — рожу этого сукиного сына Разумовского. Картинка двоится, отчего рожа кажется то расчётливо-холодной, то полной какой-то звериной ярости, но важно совсем не это. Важно, как вдруг доходит до всё ещё плохо соображающего Игоря, то, что у ушлёпка Разумовского радужка — внезапно — жёлтого цвета. — Съебись на хуй! — рявкает Разумовский, и — тут Игорь решает, что жёстко галлюцинирует от сотряса — его взгляд на несколько секунд вновь становится голубым и чертовски виноватым. — Прости, — искренне извиняется этот новый — прежний? — Разумовский. — Я не хоте... Внезапно его голова резко дёргается в сторону, как от невидимой затрещины. — Сиди, блядь, смирно, — шипит вновь сделавшийся желтоглазым ублюдок, и Игоря буквально накрывает пониманием. В том числе и того, что пора завязывать с косплеем бревна. Неожиданно оказавшись под своей жертвой, Разумовский недовольно сообщает: — Да как же вы оба заебали, — пытается двинуть Игорю лбом по носу — и вдруг буквально выгибается дугой от сильнейшей мышечной судороги. «Бля», — ещё успевает подумать Игорь, а потом возможность размышлять резко исчезает. Потому что удерживать сражающегося с собой человека — далеко не фунт изюма, а отпустить его Игорь не может. Слишком близко осколки разбитой витрины — с ней-то что случилось? — слишком яростно Разумовский — который из двух? который? — скребёт по полу скрюченными пальцами, пытаясь дотянуться до острого. — Серёга! — рычит Игорь, на пределе сил вжимая в пол хрипящее, бьющееся в диком припадке тело. — Мочи его, Серёга! Ты сильнее, давай, мочи! Разумовского скручивает в совсем уж нечеловеческой судороге — Игорю кажется, что он слышит звук ломающихся костей, — а потом всё, как по щелчку, заканчивается. Беснующийся, безумный человек обмякает тряпичной куклой, и только благодаря тому, что Игорь практически лежит на нём, можно разобрать — это обморок, а не смерть. — Серёга? — Игорь благоразумно не спешит ослаблять захват. Синяки у Разумовского, конечно, будут знатные — хоть в суд на неправомочные действия полиции подавай. «Стоп, какой полиции. Меня ж уволили». Последняя мысль думается совершенно равнодушно, однако сделать из этого какие-либо выводы Игорь не успевает. Потому что Разумовский вдруг как-то совсем по-детски всхлипывает и открывает глаза. Голубые. — Серёга! Игорь реально рад едва ли не до усрачки — то ли на адреналине, то ли оттого, что хороший человек Сергей Разумовский и в самом деле хороший. Просто крыша у него течёт, серьёзно так, но это же лучше, чем если бы он сознательно людей сжигал, а потом белым и пушистым прикидывался, верно? Тут рассудительная часть Игоря справедливо замечает, что мёртвых это «лучше» всё равно к жизни не вернёт, и, должно быть, что-то похожее думает и Разумовский. Лицо у него становится ужасно виноватым, глаза — подозрительно блестящими, и он как из глубины души выдыхает: — Прости. — Э-э, — Игорь вдруг — очень кстати! — соображает в каком виде и в какой позе они находятся, и торопливо скатывается с Разумовского. Садится на пол, жизнеутверждающе сообщает: — Ничего, разберёмся, — и лишь потом осознаёт, на что именно подписался. Комната выглядит феерично: разбитое стекло, разбросанные бумаги, сваленные в кучу детали костюма Чумного доктора, валяющаяся одежда самого Игоря — нетрудно догадаться, какой хитрый план изобрёл желтоглазый мудак. И посреди всего этого сидит на полу бледный и мелко трясущийся Сергей Разумовский. Босой, в домашних штанах и распахнутом шёлковом халате. Картина маслом, вздыхает про себя Игорь. Пошатываясь, встаёт, оценивает оставшиеся от футболки лохмотья и подхватывает куртку с рубашкой. Под ботинками неприятно хрустят мелкие осколки — чёрт, как же Разумовского отсюда вытаскивать? Не на руках ведь. Игорь вновь мысленно вздыхает, накидывает рубашку на себя, а куртку — на дрожащего Сергея. Шоковое состояние, все дела. — Слушай, Серёг. — Разумовский смотрит на него откровенно круглыми глазами, машинально пытаясь запахнуть кожанку. — Ты это, может, расскажешь мне? Ну, про себя и... того. — Птицу, — хрипло отвечает Сергей. — Его зовут Птица. Да, конечно, я расскажу. Игорь сидит напротив и очень внимательно слушает, стараясь игнорировать ядовитые комментарии внутреннего голоса о том, что, вообще-то, именно с этого и надо было начинать сегодняшнюю встречу. А не с наездов — хрен ли он вообще так распсиховался? Теперь вот ещё и голова раскалывается — вишенка, блядь, на торте. Игорь старается как можно естественнее потереть пульсирующий болью висок, однако Разумовский всё равно прерывается на середине фразы. — Погоди, что ж это я... Тебе же рану обработать... Он суетливо вскакивает, и Игорь едва успевает следом — перехватить, пока не ломанулся босиком по битому стеклу. — Всё нормально, само заживёт, ты под ноги-то смотри, ага? — Ага, — отмахивается Сергей. — Тогда, может, хотя бы водой промыть? Водой. В принципе, Игорь услышал достаточно, чтобы полностью подтвердить своё озарение, от души себя обматерить — по краешку ведь прошлись! — и упереться в жирный такой вопрос: а что дальше? — Ну, давай промою, — «и подумаю». — Показывай, куда идти. Миллиардерская ванная, естественно, поражает не меньше, чем кабинет. Молочный и кремовый, тончайшая золотая отделка, пушистый ковёр на полу перед джакузи, на стене напротив — огромный, но идеально вписанный в интерьер белый экран. И, само собой, всё сияет почище, чем в рекламе всратого «Комета». На фоне этой стерильной красоты Игорь с разбитой мордой и в мятой рубашке без половины пуговиц выглядит абсолютно чужеродным элементом. — Вот, — Разумовский протягивает ему полотенце, белоснежное и мягкое, как райское облачко. — Давай я всё-таки аптечку... — Всё нормально, — с нажимом повторяет Игорь и открывает воду. Мрачно смотрит на своё отражение в идеально чистом зеркале над раковиной — Господи, ну и рожа! — и начинает аккуратно смывать запёкшуюся кровь. По сути, вариантов у них особенно нет. Явка с повинной или вызов наряда сюда, в башню. Следствие продлится ровно столько, сколько нужно, чтобы оформить все бумажки, потом суд — и либо колония, либо «дурка». Полотенце неудачно цепляется за подсохшую корочку. Игорь морщится и бросает косой взгляд на Разумовского. Тот сидит на краю джакузи, сгорбившись и обхватив голову руками, будто хочет её то ли удержать, то ли оторвать к чертям. Заёмная куртка держится у него на плечах едва ли не чудом, и Игорь вовремя успевает погасить порыв её поправить. Сдерживает тяжёлый вздох — ну вот на хрена надо было выпендриваться, отнёс бы папку Прокопенычу, и дело с концом, — как может, выполаскивает полотенце и закрывает воду. — Всё? — Сергей вздрагивает и поднимает на него воспалённый взгляд. Вяло машет рукой на полотенце: — Оставь, завтра кто-нибудь разберётся, — и с явным трудом встаёт на ноги. Машинально поправляет куртку: — Мне нужно пять минут, чтобы переодеться, а потом едем. — Куда? — Нет, интуитивно-то Игорь догадывается, но... — В полицию, — Разумовский смотрит на него натурально, как на дитё малое. — Или, думаешь, лучше по сто двенадцать вызвать? Просто не хотелось бы людей без нужды гонять. — Стоп, — Игорь на секунду прикрывает глаза, сосредотачиваясь. Да, он сам только что об этом думал, и тем не менее... — Ты отдаёшь себе отчёт, что именно хочешь сделать? — Полностью, — Сергей расправляет плечи, смотрит прямо и неожиданно жёстко. — Игорь, я убивал людей. Сжёг заживо двух мужчин, двух женщин и ребёнка. Такому, как я, по всем законам место в тюрьме. Игорь вспоминает недавнюю исповедь и не удерживает поправку: — Скорее уж, в ПНД особого режима. Разумовский даже не бледнеет — зеленеет — и тихо, но безапелляционно заявляет: — В психушке я сидеть не буду. — По-твоему, в колонии сильно лучше? — из какого-то идиотского чувства противоречия ядовито интересуется Игорь, и Сергей отводит глаза. — Не сильно, но лучше. Я, знаешь ли, не просто так ежемесячно отправляю донат «Руси сидящей», я... стараюсь вникать. — Так вникни ещё и в то, что тебе толком виниться не в чем! — зло рявкает Игорь. — Ты ведь даже не помнишь ни хрена, что и как делал! — Это не снимает с меня ответственности! — Разумовский тоже повышает голос. — Я мог догадаться — хотя бы когда увидел счета от «Хольт Интернешнл». Мог проанализировать провалы в памяти, и то, что Олега никто не замечает, и... Мог бы попросить у тебя помощи, в конце концов! «Действие или бездействие» — чёрт, Игорь, ты же полицейский, ты лучше меня всё это знаешь! — Да, знаю! — Игоря даже не цепляет слово «полицейский», перед которым, строго говоря, теперь надо ставить «бывший». — А ещё я знаю, что тюрьма — для тех, кто виновен. И это не про тебя! — Да почему?! «Не смей его трогать!» Воспоминание срабатывает, как тумблер. У Игоря мгновенно отключается ор, и он спокойно, чеканя каждый слог говорит: — Потому что я вас слышал и видел. Б...лин, Серёга, да у вас даже глаза разные! — И если вдуматься, то это капец, как жутко. Потому что у психов, насколько бы психованными они ни были, радужка вот так, за здорово живёшь, цвет не меняет. — В смысле, разные? — Сергей тоже сбавляет обороты, смотрит с недоумением. — У тебя голубые, у этой... этого — жёлтые. — Игорь с силой трёт лоб — бля, как же голова болит! — и продолжает: — Серёг, реально, тебе клиника нужна. Не наша «карательная психиатрия», конечно, а что-нибудь забугорное, со светилами науки и этим, как его, общественным контролем. Ну, или команда экзорцистов при Патриархе всея Руси. Жаль только, что подобная хренотень существует только в дурацких комиксах. — Что-нибудь забугорное, — с кривоватой усмешкой повторяет Сергей. Вновь присаживается на бортик джакузи, устало смотрит на Игоря снизу вверх: — Ну, допустим, я пройду курс лечения. Это вернёт убитых к жизни? — Угу, а если ты сядешь, то они наверняка воскреснут, — парирует Игорь. Разумовский отрывисто кивает, признавая возражение засчитанным, и продолжает: — А если я снова потеряю контроль? Несмотря на лечение? — Не потеряешь, — хрен его знает, откуда у Игоря такая уверенность. Возможно, оттого что Олег Волков не может умереть дважды, а возможно... — Ты слышал, что я тебе кричал, когда вы с этим дрались? Сергей неуверенно хмурится: — Что я сильнее? — Верно, — подтверждает Игорь. — Понятия не имею, с чего ты это взял, — бормочет Сергей, поворачивая голову так, чтобы за волосами нельзя было разглядеть выражение лица. Однако прежде, чем Игорь придумывает ответ — в первую очередь, для самого себя — Разумовский вскидывается и задаёт новый, ещё более сложный вопрос. — Почему? — Почему что? — на всякий случай уточняет Игорь. — Почему ты меня отговариваешь, а не наоборот? «Не смей его трогать!» — Я ведь уже говорил, — дёргает плечом Игорь. — Потому что не считаю конкретно тебя виновным, а вытащить и пожизненно упечь этого... Птицу не могу. Сергей шумно вздыхает — не разобрать, что за чувства в этом вздохе, — встаёт, твёрдой рукой возвращает куртку. Напряжённо вглядывается Игорю в лицо и говорит: — Тогда так. Я напишу признание и отдам тебе. Если случится... что-нибудь или намёк на что-нибудь — ты немедленно дашь бумаге ход. Договорились? Игорь теряется — впервые за хрен знает сколько времени. Аккуратно спрашивает: — Ты настолько мне доверяешь? — потому что это действительно как целиком и полностью доверить жизнь глубоко постороннему человеку. — Да. Идиотский вопрос, понимает Игорь. Какие у него ещё варианты — Волков-то мёртв. От мысли веет непонятной и неприятной тоской, поэтому Игорь быстро соглашается: — Ну раз так, то договорились. Уголки бесцветных губ Разумовского приподнимаются в слабой улыбке. — Спасибо. Вернёмся? За то время, пока они решали важные стратегические вопросы, в кабинете закономерно ничего не изменилось. — Излагать в свободной форме? — уточняет Сергей, усаживаясь за письменный стол. — Ага, — поскольку мозги у Игоря не в том состоянии, чтобы что-то надиктовывать. Ему вообще эта затея не по душе, но если Сергею так будет спокойнее, то пусть. «Ты понимаешь, что делаешь? — прокурорским тоном осведомляется вдруг проснувшаяся ментовская совесть. — Чему содействуешь с точки зрения закона?» «Что-то ты поздно, — хмыкает про себя Игорь, не отвлекаясь от складывания разбросанных документов-доказательств обратно в папку. — Но всё равно отвали». «Наше дело маленькое — отправить материалы в суд, а там уж пусть другие разбираются». «А моё дело — большое. И меня, если ты помнишь, уволили». Совесть сжимает губы куриной гузкой. «И ты сможешь спокойно спать, зная, что...» — Всё, — Сергей ставит последнюю точку и протягивает лист. — Проверь, пожалуйста, ничего не упустил? Игорь берёт документ, но смотрит на Разумовского — острые скулы, бескровный рот, решительный взгляд. Человек, заработавший миллиарды исключительно своим умом и силами, и даже дурацкому халату не испортить это впечатление. «Смогу», — твёрдо отвечает Игорь совести. Опускает глаза на бумагу, быстро пробегает по строчкам: «Разумовский Сергей Викторович, года рождения, по своей воле, признаюсь в, пятерых человек. Дата, подпись». — Ничего не упустил, — Игорь убирает лист в папку и крепко завязывает тесёмки. — А теперь займёмся уничтожением улик. — Чем? — моргает Сергей, потом переводит взгляд на чёрную кляксу костюма Чумного. — А... как? — Вывезем на свалку и сожжём, — Игорь прикидывает время. — Как раз обернёмся до разведения мостов. — Может, всё-таки оставим... — начинает Разумовский, однако сам прерывается, не закончив. — Ладно, ты прав. Три минуты, и я готов. Игорь кивает и, пока Сергей, исчезнув за ещё одной скрытой дверью, меняет домашнюю одежду на что-то более приличествующее предстоящей эскападе, успевает завернуть детали костюма «народного мстителя» в пафосный плащ. Думает: «Надо бы осторожнее, а то как бы эта лабуда не рванула вместе с нами», — и в этот момент в комнате снова появляется Разумовский. Кеды, джинсы, футболка, торчащая из-под куртки рубашка в клетку. Совершенно обычный, без грамма безумия или миллиардерского лоска. Только выражение лица прежнее: крайне сосредоточенное. — Готов? Отлично. — Игорь надевает кепку и взваливает на плечо узел с главной уликой дела о Чумном докторе. — Веди, где у вас тут гараж. — Сейчас, одну минуту, — просит Сергей и громко зовёт: — Марго! На занимающем половину стены экране тут же появляется анимированное личико. — Да, Сергей? — Удали все записи камер с, — Разумовский хмурится, прикидывая, — шести вечера и до утра. Замаскируй под системный сбой. — Готово, — через паузу говорит Марго. — Что-нибудь ещё? — Д-да, — а вот тут прекрасно видно, насколько тяжело Сергею произнести следующую фразу. — К утру подготовь мне топ мировых психиатрических клиник. С подробной информацией и отзывами. Неофициальными, естественно. — Хорошо. Что-нибудь ещё? Всё-таки здорово, что компьютеры пока не научились удивляться и задавать лишние вопросы, решает Игорь. Интересно, кстати, если сказать ей: «Взломай Пентагон», — она тоже через пару секунд ответит: «Готово. Что нибудь ещё?» Однако взлом штаб-квартиры американского министерства обороны в сегодняшние планы Разумовского не входит. Так что он просто отвечает: — Подай запасной лифт сюда на этаж, и всё. Экран гаснет. Сергей немного нервно одёргивает куртку, делает Игорю приглашающий жест, и они молча выходят из разгромленной комнаты. Вместе.