Счастье. Её счастье

В квартире может завестись кто угодно. От сбежавшего кота до... ребёнка. От возглавивших бунт назойливых тараканов до очередных упрёков по поводу невыслушанной и не принятой к сведению просьбы. В семье такое случается часто. Даже очень. Недопонимания — вообще бич нашего времени. Оставалось закрыть глаза на недомолвки, которые становились прямым поводом для недопониманий, или рассказывать историю, недописанную (в нашем случае — недосказанную) одним членом семьи, САМОМУ. Не понимаете? *** — При-ве-е-т! Ираида Степановна впорхнула на кухню с радостью и воодушевлением, что, впрочем, не было открытием для её вечно задорного характера и неугасающей предприимчивой «жилки». Водрузив сопровождающие её, совершенно не демонстрирующие её, как грациозную певицу и артистку сцены, привыкшую блистать по крайней мере с микрофоном в руке, пакеты из ближайшего овощного на стол, она с улыбкой выдохнула. — Ой, привет, мам. Накупила чего-то? — Так, по мелочам. Хотя, сейчас эти мелочи — очень даже не мелочи. Любой продукт, Лена, любой продукт сейчас будет составлять основу питания ребёнка. Задумайся, насколько это важно и ответственно звучит! — Мамочка, что ж ты мне ликбез устраиваешь. К твоему сведению, я выносила, родила, к тому же — ещё и воспитала Олесю. Право слово, не пойму, к чему все эти нравоучения, как будто мне снова пятнадцать. — Тебе не пятнадцать, Лена. Тебе сорок. — Спасибо, что напомнила, мама. И за это. — косо усмехнулась новоиспечённая «будущая мать», как незатейливо иногда, в порядке разговора, называла её подруга Ольга. — И, раз уж ты меня так настойчиво спрашиваешь и имеешь совесть, вернее — ни капли, высказывать мне свой возмущённый эгоизм, то я, доченька, вынуждена тебе напомнить. Я становлюсь бабушкой уже в том возрасте, когда впору становиться прабабушкой. И, насколько ты помнишь, у нас недавно уже пыталась вырваться из-под лап принудительно-настоятельной опеки, с твоей стороны, между прочим!, одна «беременная». Но, как оказалось, глаз да глаз нужен не за ней. — При чём тут моя принудительная опека… — недовольно подчеркнула Лена, закатывая глаза, куда давно пора их закатывать. Там им и место в предстоящие «весёлые» девять месяцев. — Лена, не сворачивай с темы, не надо. Ты мне скажи: я, как мать, имею право желать лучшего своей дочери и внучке?.. — Мамочка… — вздохнула Лена. — Ну? Ты мне скажи. — высматривая в глазах дочери справедливость и милосердие, подойдя близко-близко, лицом к лицу, Рада смело и непримиримо продолжала выстаивать свою правду. — Мам, ну конечно ты имеешь. — потупилась под напором её «сверлящих» зрачков и прерывистого дыхания дочь. Ещё сердце, не дай Бог. — Чудесно! — отпрянула та, вновь суетливо порхая по комнате, занимаясь принесёнными пакетами. — Значит так, хочешь ты или не хочешь, а давно пора внять голосу разума. И, хоть ты и кривишься, не забывать о своём возрасте и держать руку на пульсе. Не нервничать! Лена, я тебя умоляю! Самое главное: не нерв-ничать! — прочла она по слогам, настойчиво жалуя беременной, несмотря ни на что, сохранять спокойствие и беречь силы. В конце концов, не тратить их на безрезультатный спор. Что оставалось Лене? Только согласиться. Покорно кивнув и смирительно поджав губы, закидывая брови в ухмылке: по всей видимости, изображая трепетную радость об обаявшей её заботе. — Пребывать в блаженном, сосредоточенном на созерцании радости, состоянии, заботясь о своем малыше — вот истинное… — распиналась будущая лучшая бабушка, пока не вмешалась «чуткая» к прихотям беременной старшая, «деликатная» дочка Леся. — Ма-а-а! А где мои серые джинсы, ты не помнишь? И, кажется, ты обещала порешать там что-то со свадебным оформлением ресторана. А за ресторан, кстати, предоплату уже внесли? — Да, Лесь, сейчас мы с бабушкой закончим говорить о моём блаженном состоянии. — подтвердила Лена. Действительно, им было что обсудить в преддверии важного семейного события, но заветы любимой матери и бабушки Ираиды, повествующие о том, как важно не разбрасываться собой и нести ответственность за новую жизнь, достойную пребывать в блаженстве, никак не должны находиться вне внимаемых постулатов. — О! А, всё-таки, после свадьбы, может, над жильём подумаем? Ну правда. Я чё об этом вспомнила: у Никиты там кто-то на работе, нечаянно выяснилось, квартиру за неплохую стоимость сдаёт. И, если за свадебные прибамбасы чуть меньше заплатить, ну, я не знаю… на лимузине сэкономить, можно в неплохой плюс выйти! И тогда, я подумала, в смысле, мы… — Леся… — Лена попыталась пристудить пыл старшей дочери. Которая, разумеется, могла ещё много рассказать о грядущих планах на жизнь, не привлекая к тому усилий, кроме убедительных просьб о полноценной помощи в достижении этих планов. Свадьба уже выкрадывала весь бюджет из бедной копилки семьи — не той, что в форме свиньи, а той, что в форме старых пыльных книг, помятых кошельков и толстого конверта с заначкой, а на квартире для молодых, кажется, они отметят своё благополучное бедствование скупым завтраком с гречкой и ужином со сладким чаем. Ребёнок же появится — и сразу перейдёт на сбалансированную диету. Из материнского молока и кипячёной воды. Не так уж и плохо, на самом деле. — Лесечка, иди-ка, знаешь что, пока, моё солнышко, подумай ещё. Попребывай, так сказать, в светлых мечтах и предчувствии праздника. Я уверена, вам будет что обсудить с Никитой. Пока мы тут с твоей мамой поворкуем. — даже светлые и воодушевляющие всегда своей масштабностью чистые, незатёртые планы Леси и Никиты, узнавать о которых и участвовать в которых всегда было для неё первейшей честью, не смогли перебить упрямый пыл Ираиды поговорить с дочерью о, так сказать, смысле жизни. Научить, так сказать, всему, что сама знала, пусть дочь и никогда не слушала её догмы — вот долг и неотложная задача, ради которой выпроводила Рада из кухни обожаемую внучку. Более того — даже захлопнула за ней дверь на кухню, создавая обстановку доверия и уединения. — Ленка, извини. На чём я остановилась? — На блаженстве, мам. — в очередной раз глубоко вздохнула Лена, видимо, предвкушая сладостность и лёгкость беседы. — Абсолютно верно. Так вот, чтобы не тяготить молодых, Лена, я думаю, дети правы: им действительно лучше жить отдельно. Ну ты сама подумай… — запально «погнала» Рада, на энтузиазме повествуя дочери о делах семьи, великодушно посвящая её в их собственноручное решение, пока та её не остановила. — Мам, я уже думала. Если ты хотела со мной подробнее об этом поговорить, то совершенно не за что нам с тобой будет зацепиться. — крепко и неоспоримо заявила она, не давая договорить. Впрочем, если мама захочет продолжить свой пламенный спич, то перебить её теперь уже вряд ли удастся. — И рада бы, но… Семейного бюджета пока хватает только на неучтёного ранее нового члена семьи. И то — под вопросом, что дешевле: рожать или тешить себя иллюзией, что есть другое решение. И правда: тешить себя иллюзиями ещё глупее, чем решаться рожать в тридцать девять от мужчины, бросившего на произвол судьбы, даже не догадываясь, что уже погубил в ней одну искрящуюся жизнь и готовился погубить вторую, зарождённую им. Если она ещё раз услышит его попытки поговорить... Подобным смелым и отвратительным образом. Она всё меньше уверена в этом ребёнке, но, почему-то, вообще не сомневается по поводу того, что можно избавиться от своей новой головной боли. Счастливо осуждённый, так или иначе, раскрасит её одинокие будни, когда — непонятно, надолго или нет — «свалят» на новую выклянченную квартиру молодожёны, вскорости — уже муж и жена; когда мама дёрнется от Сан-Саныча из его «райского дворца», ежели вернётся туда ещё (исходя из последних событий); когда холодными зимними вечерами ей будет ещё более проклято, чем в прошлом — менее, как оказалось, неспокойном — году. — Другого решения нет! Лена, не смей! — дрогнувшим голосом приказала Ираида. — Я не смею. — поспешила успокоить её достаточно уверенным тоном своей искренней правды Лена. — Но как-то же надо уживаться… Неужели тебе не совестно будет отбирать у детей лучшие годы их жизни своим занудством и буднями с неспокойным ребенком? — Мама, ну что ты такое говоришь. Ребёнка же ещё нет, а ты его уже окрестила неспокойным. По крайней мере, пока беременность идёт не самым худшим образом. А вообще, мама!.. Детишкам, к твоему сведению, ещё не окрепшим, вылетать из гнезда сейчас просто не разумно! Из своего кошелька я, как уже сказала, не могу, но, наверное, и не хочу жертвовать денег на содержание их беспечной жизни нахлебников, в то время, когда в светлом будущем у них ещё нарисуется и своя квартира, и съёмная… — на этот раз с запалом на выходе твердила Лена. — И вообще, ма-ма! — растягивая слова на слоги, она подчёркивала возмущённую и задетую обиду. — Если ты хочешь, чтобы твоя дочь и твоя вторая, которая ещё не рождённая, внучка пребывали в «блаженном состоянии», тогда дай нам побыть для себя и поработать для себя! Нажить хоть что-нибудь после этой чёртовой свадьбы! — наконец, вынесла она, поднося последний приговор к лицу матери, кидая козырь: дрогнувшее сердце и трясущуюся, сжавшуюся в комочек душу и последний осколок лопнувшего терпения. У всего бывает конец. — Лена, успокойся. — Ираида поспешно засеменила за дочерью, когда та распахнула двери кухни и уверенно устремилась в сторону своей комнаты. — Тебе нельзя волноваться! — великодушно напомнила она. — Вот спасибо на этом! — положа руку на сердце, закричала Лена. — Мам, ты чего? Всё в порядке? — среагировала на крик Леся, появляясь у дверного проёма в мамину спальню, где они уже столпились втроём. — Да всё в порядке, доченька. Извините, гормоны. — скривилась в улыбке сквозь проступившее отчаяние и нервозность беременная женщина. Дочь же в ответ лишь пожала плечами и поспешила удалиться от этой разборки. — Леночка, ну ты, всё-таки, поосторожней. — не примирилась с ответом Рада. — И вот я ещё чего не поняла… — Мам, дай побыть одной! Чё-то тоска какая-то захватила… — От тоски есть чудесное средство! — тут же сориентировалась бабуля. — Поехали к Олечке на дачу! — Мам, ну ты что, совсем не дашь мне побыть одной? Не хочу пока ни на какую дачу. — пришлось практически начать канючить. — А ты совсем не дашь мне позаботиться о новоиспечённой внучке? — та воцарилась в дверном проёме, разделяющим спальню и прихожую, уперевшись фертом. — Мам, я тебя прошу. Мне через два часа на работу. — сменив расстроенно-капризный тон на банальную и строгую констатацию факта, Лена не теряла надежды убедить порой чересчур назойливую в своей заботе мать, пока действительно не пришла пора собираться. — Я тебя тоже прошу, Лена. Женя. — Нет, мам, нет. — судорожно отвернулась Лена, ища глазами, за что «зацепиться» в окне, пока мама стояла грудью, облокотившись на дверной наличник. — Да, Лена, да! Я уверена, он обрадуется. — Пха! — не скрывая иронии, та выдала нервный смешок. — Лена, умоляю. Нет, он, конечно, тот ещё мерзавец… — Последняя мысль, наконец-то, звучит здраво. — Не паясничай! — не оценила комплимента в сторону её формулировки Ираида и продолжила, не оставляя попыток направить своего ребёнка в нужное, по её мнению, русло. — Объясниться нужно будет, даже не сопротивляйся. Он — мужчина, он, как-никак, плечо. Опора и поддержка. А надежда, к тому же, умирает в последнюю очередь. Вот и моя, что ты образумишься и простишь этого заскитавшего блудного попугая и примешь в трогательные руки вашей будущей семьи, вообще умрёт после всех остальных. — на Лену устремилась пара воинствующих глаз. — Пусть даже после той, что ты начнёшь слушать свою мать и не предаваться излишней аналитике, что ты любишь в жизни. Это очень мешает тебе строить личную жизнь! — Мама! Очнись! Левандовский — вот кто мешает мне строить здоровые крепкие отношения. Все претензии к его жизненным приоритетам. — Лена, ну что ты за человек? — в конце концов, вырвалось из уст сдавшегося, но не готового проиграть войну, несмотря на только что проигранную битву, бойца за счастье. Всеобщее счастье. *** — Ты мне приоритетами не прикрывайся! — задорный и расколящий любого голос Ольги вошёл в повествование спустя несколько томительных строк ожидаемых, но не безрезультатных дискуссий. Сказав это в поддержку Ираиде Степановне и своей Своднической конторе, которая не может не проявлять себя в деле, упражняясь на любимой подруге Сайко, чудом подходящей под эти полу-игры, полу-старания во благо судьбы, Ольга позже наблюдала картину, которую следовало запечатлеть следующим образом. *** — Чё, реально предложение сделал? — улыбка Оли плыла по ту сторону трубки до самого ближайшего Подмосковья, куда вот уже в недалёком будущем собралась бы, в конце концов, переехать Ленка. Но, правда, спустя ещё две недели уговоров. Куда уж там — до истинного понимания, что в этой жизни всегда надо быть милосерднее к мужчинам, которые по майской (растрёпанно-апрельской, в случае с Левандовским) тенденции сворачивают на путь бегства и скорого возвращения ради занятости в выжидательной, уже абсолютно готовой к раскаянию, позиции. Жаль только, что положение их на этой станции ожидания одобрения для отправки поездов так же засекречено, как и Штирлиц на грани провала. Брутальность «мэнов», наверняка, расцветёт с женщиной, которая имеет такое хрупкое и покорное сердечко и Своднический концепт по соседству — в одной квартире, в лице мамы, и на расстоянии пригорода, в лице лучшей подружки. Простить — простила. Мачо-мэн обрёл вторую, окончательную (но не факт) возможность «не облажаться» и, разумеется, зарделся с женщиной, которая сама, не выслушивая признаний и извинений толком, упала ему в руки. Мечта. И у них обоих она исполнилась. Давайте будем считать, что формальности в виде проверки друг друга на подлинность чувств и намерений они довершат в новом, уже закадровом путешествии, отголоски представлений о котором уже можно было разглядеть ранее, в эпизодах романтичных прогулок нагрянувшей осени после неоднозначного лета. Пусть это — сон, пусть это — виде́ние, что не отображает реального, происходящего уже на самом деле в большом столичном доме Евгения, в его (их) новой жизни, интересно было посмотреть на такую альтернативную реальность. *** — Лена! Твой кофе готов! — донёсся с кухни голос любимого, воззывающий Лену спуститься вниз и приступить к их семейному завтраку, пока он опаздывает на работу. — Ой, спасибо, Женька. Божественный аромат! Сама не понимаю, откуда такая любовь к кофе проснулась. — Лена в мгновенье ока воспарила над кухней и потянулась к чашке с заветным напитком. Который, однако, врачи рекомендовали пить в осторожности. Но отказать себе в подобном удовольствии было просто невыносимо. — Ну, видимо, Алёна Евгеньевна просит напиток Богов! — усмехнулся Женя, отпивая из своей чашки бодрящий чай. — Как истинная наследница Левандовских! Требовательная. — Да уж, требовательная. Скорее, настойчивая. Есть в кого. — намекая на родителей малышки, то есть — на себя и супруга, смекнула Лена. В глазах её блеснула ирония над собой и над Левандовским. — А вот по поводу Алёны Евгеньевны… — начала было она. — Не переживай, это я просто, как будущий отец, пытаюсь маломальски поучаствовать в судьбе… Ираиды? — предложил он с сомнением, склоняясь к разным версиям, которые бы одобрила будущая строгая и, как сама же она едва подметила, настойчивая и упрямая будущая мама. — А-хах, нет, думаю, не Ираиды! — на предыхании отрезала она, криво усмехаясь и ловя на себе внимательно сопровождающие её взгляды Левандовского и его ещё больше расплывшуюся улыбку от получения заведомо ожидаемой реакции. Которую он и провоцировал таким предложением. — Ты уж извини. Но первая попытка «поучаствовать» была уместнее. Алёна — неплохое имя. Рассмотрим его кандидатуру, когда малыш хоть немного подрастёт, чтобы можно было с уверенностью разговаривать про пол. — она продолжила уверенно отпивать из чашки, в уме наблюдая за своим комичным и не больно деликатным поведением... Но, в конце концов, одной Ираиды в её жизни было вполне достаточно. Зачем же дублировать её уникальность в другом человеке? Пожалуй, и одного такого счастья — выше крыши. Пусть ребёнок несёт другую судьбу. — Жду-не дождусь. — подытожил эту бесполезную, по большей части, дискуссию об имени своим внезапным стремлением к порогу Евгений. — Позвольте, моя королева, выразить Вам своё почтение и откланяться. — высвободившись из-за стола, тот позволил себе отвлечь дорогую ему женщину от неумелой утренней трапезы и, взяв её руку, поцеловал её продолжительно и нежно; после чего поспешил захватить с одного из кресел за столом рабочий портфель. — Жень, я тебя умоляю: сегодня пораньше вернись домой. — запросила Лена, смотря ему вслед. — Ну хоть немножко. Если ты хотел поучаствовать, то как раз нужно будет некоторые вопросы по поводу детской обсудить, да и свадебного торжества. — всё же, эти двое решили стать законными супругами. А не просто случайными попутчиками с общей, неожиданно ставшей нечто большим, историей. — Если ты, конечно, не передумал. — подтрунила она его. — Да и, честно говоря, как-то дом по тебе уже затосковал. — с грустью добавила хранительца очага и верная будущая жена, которой только и остаётся, что преданно ждать. Вместе со всей одинокой обстановкой большого дома. — Если в твоём лице, то я готов лететь на всех парах к этому дому! — без сомнений дал он понять, что к вечеру как штык будет. — И да, насчёт свадьбы… — интригующе протянул Левандовский в своей привычной манере, задумчиво отводя глаза. — Ты знаешь, что ты будешь самой красивой невестой? — с расцветшей, как майской порой широкие райские сады, улыбкой устремил он полный любви и нежности взгляд на свою Елену Прекрасную. — Постараюсь не забыть об этом. — оценила его очередной, но никогда не менее приятный от этого комплимент Лена, даря ответную улыбку. — Для этого мне ещё предстоит феерия составления себе свадебного образа. — будто напомнила она себе, что ещё далеко не всё готово, и впереди долгая, но интересная, насыщенная подготовка к самому, возможно, главному торжеству на её бытности. — Так ты во сколько сегодня домой? — поспешила напомнить она. — Ровно в семь, моя королева. — отрапортовал король прежде, чем скрылся за выходом на веранду и в машине, давно ждущей для выезда в очередной будничный день, за которым следовал бы сладостный романтичный вечер. — Королевский ужин будет смирно и торжественно ждать. — подтвердила Лена его выше промелькнувшие ожидания, посылая воздушный поцелуй тому, кто непременно вернулся на несколько шагов назад, чтобы в блаженстве подарить ей настоящий — в губы. *** Контора писала. Дела шли. Левандовский воцарялся над своим рабочим столом в своём ненаглядном кабинете в Московском головном офисе и занимался разбором бумаг — привычное дело для середины рабочего дня. Телефон завибрировал. Кто? Ну конечно, его лучик света в тёмном царстве. *** — Мама звонила. — про между прочим заявила Лена, когда разговор из обсуждения стороннего «срулил» в тему свадебных приготовлений. — Выбивала центральные места на свадьбе? — улыбка будущего зятя вновь не могла найти себе место при мысли о будущей тёще. Чего стоило только их первое знакомство. Из которого, кстати, уже можно было понять, как ловко он находит общий язык с этой, сказать прямо, причудливой дамочкой. И невероятно обаятельной. — Уже сидит в центре событий по рассадке. — он знал, что Лена на том конце телефонной трубке так же улыбается, заведомо представляя себе эту весёлую и неугомонную благодаря характеру матери свадебку. Оба не удержались и прыснули со смеху. — Как Олеся? — расспрашивал он поочерёдно обо всех членах семьи, не желая упускать данный судьбой и ей шанс, не желая хоть раз показывать ей, что он не интересуется делами Тетюшева. Конечно же, дочка была не менее важным персонажем в их семье. Тем более, речь уже зашла о свадебной рассадке и приглашённых гостях тире родственниках. — Просит выслать фото со свадьбы. — та решила начать издалека. Как видно, она тоже умеет и любит интриговать. Не один Левандовский. — Грозится не приехать: они с Никитой внесли предоплату за однушку, в которую уже мысленно и почти что практически перевозят вещи. — пояснила Лена, ненароком заправляя прядь волос за ухо. — А как же ваша общая свободная квартира? — удивился Евгений. — Мама, насколько я понимаю, переселилась к новоиспечённому жениху. О да, мама, наконец-таки, вместе с новоиспечённым женихом соизволила дойти до ЗАГСа в бурной череде неумолкающих и льющихся рекой событий и дел. И, разумеется, как приличная жена, она должна была жить вместе с мужем. Хоть и долго поначалу этому сопротивлялась, судорожно прикрываясь этими самыми многочисленными делами и невозможностью уделить время неутешительному переезду. И поначалу ей это удавалось. Но от судьбы, как говорится, не уйдёшь. И скромная обитель Сан-Саныча, наконец, с радостью приняла её в свои объятия. По её словам, там было очень мило... если не считать кактус. А ещё отсутствие привычной атмосферы, пианино, кофе, который Сан-Саныч никак не мог добыть. И кучу хлама, с которым предстояло расправиться и перевезти на его место со старой квартиры её собственный хлам гардероб. — Видимо, уже не актуально. — продолжала Лена об Олесе. Которая была, как известно, не хуже бабушки: металась с насиженного места только так. Бабушка, к слову, не забывала навещать внучку, а по большей части — свою старую квартиру под предлогом: «Ой, дети мои, я так по вам соскучилась!». И после каждого такого «визита на родину» берлога Сан-Саныча всё больше теряла его личные «боеприпасы» и всё больше обретала нотки гламура с атрибутикой бывшей артистки, которой наполнялась стремительно квартира. Проще говоря, ей всё-таки удалось перевезти большую часть своих вещей. Оставалось несчастное пианино. — Но место на свадьбе я для неё рассчитываю: они точно к тому времени уже поссорятся на новой квартире и сбегут в Москву. Олеся — так точно. Я её знаю. — усмехнулась Лена, в очередной раз сожелея о том, что дочь пошла не в неё. Жизнь, так или иначе, сложилась бы легче, если б не две такие взбалмошные творческие личности на её голову. — А Ольга Сергеевна? Кажется, одно упоминание об этой шаловливой подруге, которая своими легкомысленными аферами поднимала всех и на уши и со дна жизни, куда затянуть уже могло по самое не балуй, приводило строки в хитрый пляс и рождало на лице самую что ни на есть искреннюю улыбку. С нотками благодарности и одновременно странной недосказанности. — Можешь не сомневаться. — расплывшись в подобной улыбке, Лена на некоторое время «повисла» в молчанье на том конце провода. После чего продолжила шуточную терапию своих же незастоявшихся ран. — Прилетит в первых рядах. Займёт место у сцены и благословит наш брак ещё до финального слова регистраторши. — Лучшая подруга заслуживает благодарность в качестве VIP-места за своевременное известие. Про кое-чей секрет, который был таковым до поры до времени... — смущённо поправил пиджак акционер компании, который в данный момент находился на связи с любимым человеком. А все мы, по правде говоря, глупеем и смущаемся рядом с родными людьми. Отчего? Боимся показаться теми, кто мы есть? Нет. Боимся, что нас такими не примут. Но его принимали. Что и удивляло, и радовало одновременно. Со всем его многообразным прошлым. Со всей его наглой репутацией богатого ухажёра-сердцееда, бабника и ловеласа, которая непрерывно рвалась в нынешнюю, более или менее устаканившуюся жизнь, в которой карты были сговорчиво перетасованы, и небеса, девственно чисты — без единого облачка, — намекали на то, что впору начинать новую жизнь, с чистого, как говорится, листа. Она принимала его с его богатым «приданым» за струящимся занавесом их собственной сцены, где они играли нешуточное по накалу, порой даже драматическое представление. Собственную пьесу. Она принимала его. И, пожалуй, на этом все акты должны были завершиться, а занавес равнодушно пасть, отчего-то без всякого волнения и интереса открывая всё закулисье этим двум заигравшимся актёрам. Они — вместе. Ну и пусть трудно. Занавес всё равно уже открыл всю нелепую, даже скупую правду. Им не залакировать это тёмное прошлое, эту старую атрибутику не вынести назад, к истокам, верхам некогда распутной жизни ныне прилежного и глубоко влюблённого семьянина-фанатика. Остаётся только жить. И ждать. Вернее, творить новые свершения. И не забыть уточнить список гостей. — Ага, за то, что я две недели ходила-гадала, как известием огорошить, в то время, как ты уже чуть ли не детскую заканчивал. — упрёк последовал в адрес великих сговорщиков. Конкретно ему, но, в то же время, — и любимой подруге, которая не своевременно выдала сакральную тайну. Предала ещё чужому, как считала Елена, на тот момент человеку известие о беременности. О новой жизни. После которого не осталось сомнений у породителя о том, чтобы вновь скрестить судьбы в этом трепетном союзе. Свадьба Олеси и Никиты. Приятные отголоски того дня. Она, смущённая и растерянная. Но, по всей видимости, ждущая. Он. Машина останавливается у ворот. Цветы. Руки предательски дрожат. Взгляд уже не ищет поддержки. Не знает ласки. Теперь окончательно боится оступиться. Но уже знает, что права на ошибку нет. Что, одновременно, греет мыслью о сладком прощении, и бросает в полёт над глубокой впадиной при одном лишь невыносимом и так или иначе не покидающим истерзанное сердце допущении о провале. Её глаза. Яркая вспышка. Неповторимое счастье от едва затеплевшейся надежды. А больше ничего и не надо. Вся их сцена уже, наверное, воссоединения, говорит за себя. И его полный муки и раскаяния блеск суровых глаз и тягость прибережённой для их полностью счастливых дней улыбки. Ребёнок. Как же она прекрасна, нося его ребёнка. Это невероятно грело душу и давало чуть меньше сомневаться в том, что будущему быть. ИХ. Будущему. Упрёк про детскую засчитался, вызвав долю стыда на румянце щёк, но и вызвал у обоих очередной приступ смеха. — Но ты, в итоге, огорошила. И детская оказалась не зря. Довершил он её реплику своим неиссякаемым юмором, в котором они оба так любили соревноваться, сами того не подозревая. Всё-таки, «невероятно гармоничная пара», как говорила в потоке любви и восхищенья, прислонив руки к груди, звезда Ираида Степановна. — Ударникам труда Мэрии — пламенный привет! Конец.