Вожделение

Темные узкие коридоры освещаются единственными во всем особняке источниками света — керосиновыми лампами, висящими на крепких деревянных основаниях. Их свет падает на ободранные штофные обои, тисненные причудливыми узорами, и на старый деревянный пол, ступать по которому не то что страшно... Некомфортно. Скрип через каждый шаг можно услышать на первом этаже, если хорошенько прислушаться. Обитатели поместья, может, и погружены в царство Морфея, блуждают в беспокойных снах, на время покинув это поистине зловещее место, но дом никогда не спит. Тонкая рука с несильно выступающими венами скользит по железной ручке двери; девушка чувствует холод на внутренней стороне ладони и приоткрывает тяжелую дверь, тихо, чуть ли не на цыпочках ступая в прохладную комнату. Эмили ежится, кидая сонный взгляд на настежь открытое окно. Бежевые занавески качаются, поддуваемые легкими потоками ветра: Эмили вспомнила, как так же плавно покачивалось белое постельное белье в прачечной при больнице, и неприятные воспоминания штормом хлынули в голову, заставляя девушку фыркнуть и встряхнуть головой. Она переводит взгляд на силуэт, сидящий на кровати подле прикроватной тумбочки, неторопливо подходит и ставит алюминиевую чашку со свечой на гладкую поверхность. Эмили стоит прямо перед мужчиной, что с детским любопытством наблюдает за хороводом звезд на ночном небе, словно в первый раз. Уголки губ невольно приподнимаются, когда он, умиротворенный, с железным спокойствием тянет холодные руки к ее талии, грубыми ладонями прижимая к себе. Он прячет лицо в белой ночнушке, раз за разом вдыхает родной запах, будто боится, что переживает этот момент в последний раз. Но Кэмпбелл прекрасно знает, что он далеко не последний. Он просто не может насытиться этими сладостными моментами. Лунный свет падает на голый торс мужчины: Эмили кладет ладони на ледяные плечи и ахает, тут же отстраняясь. Она наклоняется к его лицу, щеки соприкасаются — тонкие пальцы подхватывают тяжелый плед, подтягивая к себе. Мягкая ткань плавно падает на замерзшее тело Нортона, и синеглазый не знает, куда себя деть, потому что чувствует и жар, и холод, находясь рядом с Ней. Эмили слишком суетливая, помешанная на заботе, вечно летит вперед паровоза, и всегда думает слишком много. В этом он и видит прелесть родного человека, однако даже такая близость кажется ему пылью, неощущаемой, такой мнимой. Руки Старателя ложатся обратно на стройную талию девушки, сминая тонкий шелк вместе с нежной кожей, пока глаза с дикой жадностью блуждают по лицу Дайер. И, о боги, как ему хочется увидеть хоть намек на смущение любимой! Она знает, точно знает, что Кэмпбелл любит властвовать, соблазнять так искусно, что на какое-то время теряешь самообладание, причинять боль так, что от нее невозможно отказаться. Просто потому, что когда тело Эмили оказывается в руках Нортона, эта боль равносильна райскому удовольствию. — Сядь, — ладонь Кэмпбелла плавно съезжает с приятной на ощупь ткани на более жесткую: он дважды хлопает по собственному бедру, намекая, что каждая потраченная на раздумья секунда обернется Дайер пытками с идентичным интервалом времени. Она послушно садится, нарочно ерзая бедрами в районе чужого паха, и лицо ее остается таким же каменно спокойным, как и всегда. Нортон еле заметно морщится, прекрасно понимая поведение Эмили. Она дразнит его. Провоцирует. Делает вид, что не чувствует и толики страха перед хищником, который вот-вот не оставит от нее живого места. Ненавижутебяненавижутебяненавижутебя. Ее губы, сладкие, мягкие, словно райский плод, касаются чужих, грубых и холодных, но таких желанных, что Эмили теряет смысл в слове «остановись». Ее теплая ладонь ложится на огромный шрам от ожога на правой половине лица, большой палец мягко, с пугающей осторожностью проходит по неровностям кожи. Дайер определенно боится оставить более глубокие следы, чем эти. Я люблю тебя. Нортон целует ее снова и снова, обкусывает чужие губы и с непривычной ему робостью облизывает, пока Дайер, прижавшись к мужчине всем телом, уже вовсю извивается в его руках, словно аспид, доселе неприручённый. Один укус, и Нортон падет — жертва собственной глупости, наивности и слабости. Однако Эмили и не думает всерьез показывать острые клыки. Уж слишком велик ее страх перед тем, кто ее приручил. Огрубевшая кожа на внутренней стороне ладоней заставляет Дайер дрожать, пока руки Кэмпбелла вальяжно, по-хозяйнически проходятся по каждой извилине, неровности ее тела. Ее идеального тела. Большим пальцем он проводит по впалому животу, снова всматриваясь в родные черты лица; уголки губ приподнимаются в довольной нахальной улыбке, когда Эмили закусывает губу и приподнимает брови, тут же отводя взгляд куда-то в стену. О нет, так совсем не пойдет. — Смотри на меня, — тяжелая ладонь ложится на маленький подбородок, и Нортон притягивает ее лицо к своему, чуть наклонив голову, припадая уже горячими губами к ее уху, — и никуда больше. Эмили дергает бледными плечами, чувствуя, как горячо и болезненно становится в районе живота. Нортон только и ждет мольбы. Хочет услышать ее тихий, сладкий голос, умоляющий взять ее до хриплых криков. Кэмпбелл чувствует, как тесно становится в штанах, и Эмили всецело этим упивается. Она трется промежностью о возбужденный орган, чувствуя твердость сквозь плотную ткань, и еле слышно выдыхает в шею любимого, тут же припадая губами к коже, покрытой мурашками. Нортон никогда не разрешает ей оставлять отметины на своем теле. Не потому, что ему не нравится — просто из принципа. И, конечно, чтобы подразнить ревнивую Дайер. И сейчас, возбужденный, он резко отстраняет лицо девушки, с неподдельным наслаждением наблюдая, как та млеет от ласк и мягких прикосновений. — Засранец, — кажется, Эмили не хотела говорить этого вслух; ей тяжело прятать эмоции, находясь на пике, и Нортон добивался именно этого. В очередной раз раскрыть ее, как книгу, прочитать в языке ее тела что-то новое. С каждым разом он, как первооткрыватель, находил новые способы раззадорить ее, заставить таять прямо на глазах. И с каждым разом картина менялась, становилась еще развратнее, что его чертовски возбуждало. Пальцы Старателя ложатся на русые пряди Эмили, что волнами падают на хрустальные плечи. Она вздрагивает, когда ладонь с силой сжимает копну волос; Нортон резко дергает ее назад, открывая вид на тонкую кожу шеи. Сейчас он видит перед собой кристально белое полотно, которое не может оставить пустым. Эмили шипит, подобно кошке выгибается и царапает рельефную спину мужчины, давая понять, что Нортон сильно рискует. Но чем? Дайер сама не знает. Кэмпбелл превосходит ее во всем, и какой бы характер она не показывала, Эмили хочет подчиняться. Нортон упивается этой преданностью. На шее одна за другой появляются красные отметины; Доктор чувствует боль, когда Старатель впивается зубами в левую ключицу, почти до крови прокусывая кожу. Дайер и не замечает, как начинает тихо, протяжно хныкать, умирая от медлительности процесса. Уже наплевав на собственные принципы, она лезет в брюки Старателя, чувствуя разгоряченную плоть подушечками пальцев, как вдруг руку перехватывают и заводят вверх. Доктор смотрит на Нортона сквозь пелену в глазах, и Кэмпбелл может поклясться, что впервые видит мольбу о продолжении так скоро. Он усмехается, скалясь, и смотрит прямо в глаза Эмили, отчего та заливается слезами, чувствуя, как больно становится от неудовлетворенности. — Если ты попросишь меня недостаточно хорошо, — он наклоняется к уху любимой, притягивая ее так близко, как только можно, — я не буду доводить тебя до разрядки. Слова, сказанные Старателем, подобны электрическому удару, молнии, пронизывающей ее тело с ног до головы; и было бы весомо просто встать и выйти из комнаты по своему желанию, но Дайер впервые так сильно хотела почувствовать Нортона в себе. В этот момент в ее голове крутилось лишь одно слово: «Ублюдок». — Нортон, пожалуйста, — Дайер льнет к губам Кэмпбелла, тихо постанывая в разрывах поцелуев, снова рукой скользит под резинку брюк, обхватывая головку ладонью и несильно сжимая, — я хочу тебя в себе. Полностью и без остатка. Нортон бы подразнил ее дольше: может, у него хватило бы воли оставить Дайер в таком состоянии, если бы в штанах не стало так тесно до боли. Руки сжимают талию, оставляя алые полосы на бледном, но разгоряченном теле, которое в следующую секунду оказывается прижатым к жесткому матрасу. Тело к телу, ладонь в ладони — Кэмпбеллу не требуется много времени, чтобы избавиться от такой лишней в этот момент одежды; отбрасывает брюки куда-то в сторону, тут же припадая губами к нежной чужой шее. Эмили поднимает мутный взгляд к потолку: завтра утром она проснется как минимум к обеду, и будет очень хорошо, если ее тело будет хоть немного ее слушаться.