Три

Сережа невольно покрывается мурашками, когда чувствует дуновение ветра из спальни Олега. Тот, кажется, опять курит. Уже третья за последний час. Не то чтобы Сережа считал. Просто холодные порывы он чувствует сразу — и так жутко мерзнет целыми днями (зима, чтоб ее), а открытая балконная дверь все лишь усугубляет. Сережа ежится и тяжко вздыхает: хочется попросить Олега курить поменьше, хрен с ней с открытой дверью, но делать он этого точно не будет — в тяжелые дни он многое Олегу прощает и позволяет. Тяжелые дни — это когда рука ноет так, что ни один обезбол ее не берет. А еще, кажется, немного тянет поясницу и падает давление (Олег в такие дни просыпается чернее тучи), но по сравнению с рукой и ноющими шрамами его это мало беспокоит. Он говорит, что сигареты немного помогают. Сережа не уверен, что это правда, но позволяет это Олегу и не бегает за ним курицей-наседкой, пытаясь вырвать из зубов взрослого дяди мерзкую бяку. Да и вряд ли они доживут даже до шестидесяти, так что какая разница? Вадик в такие дни снижает дозу доебов. По крайней мере до Олега. Сережу, честно говоря, удивляет, насколько Вадим чувствителен к малейшим изменениям в окружающем настроении — всегда почти моментально считывает их причину и действует в соответствии. Обычное плохое настроение он не считает достаточно веским поводом перестать шутить тупо и не к месту. В тяжелые же дни он Олега почти не трогает, вместо этого незаметно снимает с него часть рутинных дел и отваживает Волкова от тренировок. Говорит: — Блин, Поварешкин, ключ от зала где-то потерял. Ты не боись, завтра найду. И ведь все всё понимают, но Олег по какой-то дурацкой привычке пытается казаться бессмертнее, чем он есть на самом деле, и в качалку все равно собирается — ежедневные тренировки должны быть, ну, ежедневными. Но тут на помощь обычно приходит Сережа, который улыбается как-то по-особенному и просит: — Давай без этого, Волков, хорошо? Иначе к кровати привяжу и будешь весь день лежать. Олег слабо улыбается и правда уходит в спальню. Лежит. Выходит на балкон — курит. Пытается читать. Курит. Смотрит свои кулинарные шоу или что-то про животных. Курит. Сигареты почти заканчиваются, и Вадик уходит в магазин за очередной партией. Сережа просит забежать еще и в аптеку — мазь тоже почти закончилась. — Денег дашь? — обувается Вадик, а потом выпрямляется и вытягивает вперед руку. В шутку, конечно. Он всегда так делает и всегда получает в ответ лишь взгляд из серии «Вадим, заебал, ты же взрослый мальчик». Но в тяжелые дни Сережа сует ему карточку на имя Робера Ришара и лишь просит не истратить все. — Вернусь к утру, мам, — вылетает из квартиры Вадик. А Сережа вдруг опять чувствует пробирающийся по квартире холод и лишь кутается теплее в плед. Когда в первое время таких своих табачных заходов Олег кидает на Разумовского виноватые взгляды — мол, и так мерзнешь постоянно, а еще тут я, с этой дверью, которая толком не закрывается с балкона, — и пытается вовсе не курить, Сережа ложится под бок на его постели, целует легонько в шею и спрашивает: — Олег, мы с тобой сколько знакомы? — Почти всю жизнь. — Точно. И сколько мы с тобой за эту жизнь пережили? — Серый, я сейчас не в том настроении, чтобы снова копаться в нашем прошлом… — Я о настоящем. Олег, я не свечка и от ветра вряд ли потухну. Кури, пожалуйста, если это тебе помогает. — Разве ты не должен говорить, что курение убивает? — хмыкает Олег. — Убивает, конечно. И целоваться с тобой куда приятнее, когда ты не куришь. Вадик, кстати, тоже с этим согласен. Но в такие дни… Короче, Волч, давай хотя бы в такие дни ты будешь думать о себе. Я вообще-то планирую с тобой жить относительно долго и очень счастливо. Мы придумаем, чем заменить сигареты, а пока кури, если нужно. Олег прижимает его крепче здоровой рукой и не может удержаться от поцелуя в нос — Сережа зеркалит это действие. Кажется, это даже мило. Вадик возвращается из магазина быстро. Вываливает пачки сигарет на стол, туда же рушит пакет — видимо, успел заскочить еще и за продуктами. Сережа разбирает содержимое, а после сурово смотрит на Вадима: — А мазь? Если ты не купил, то лучше тебе сейчас просто молча уйти и вернуться уже с ней. И тогда, возможно, я оставлю тебя в живых. — Твои угрозы, Серег, уже давно на меня не действуют. Лучше вот, — вытаскивает злосчастную мазь из кармана куртки, — поцелуй за успешно завершенную миссию. Пряник всегда лучше кнута. — С тобой — не уверен. Ты же отбитый. — Взаимно, — улыбается Вадик и все-таки притягивает Разумовского в объятия. Тот деланно шипит, но в итоге все равно кладет руки на талию, сжимает его бока и чмокает сначала в шею, а потом поднимается на скулу. — Какой хороший мальчик, — говорит Сережа. Пытается, конечно, саркастично, но не выходит. Этим же вечером Вадик сначала растирает Олегу руку, а потом тянется и к пояснице, но Олег противится, говорит, и так достаточно. Сережа лежит тут же, снова прижатый здоровой рукой, и Вадика поддерживает: — Волч, ну тебе ж самому легче будет. — Мне и так уже хорошо. Вадик вытирает руки о полотенце, кладет их на лицо Олега и назидательно поучает: — Со старшими не спорят, Поварешкин. Старших слушают, делают, как они говорят, а потом благодарят за помощь, — склоняется ниже и заговорщически дошептывает, — благодарят минетом, уяснил? Сережа уточняет, не охуел ли Вадик все время требовать благодарности, на что Вадик резонно замечает, что в этом доме все равно никто не против таких наград. Олег хрипит от смеха и все-таки ложится на живот. Руку все еще тянет, но к вечеру боль становится притупленной, и в целом жить можно. Даже есть настроение ответить: — Может тебе еще и задницу подставить, Вад? — Это мы обсудим сразу после того, как я намажу твою поясницу и ты мне за это отсосешь, — негромко оповещает Вадик на ухо и кончиком языка проходится по ушной раковине. — Шантажист, — негромко хмыкает рядом Сережа. — Ты, кстати, тоже приглашен, рыжик. — Вот это подарок, — закатывает глаза Разумовский и просит Вадика поторопиться с массажем. Сережа видит, что Вадик сдерживается от какой-то сальной шуточки (может, думает сказать «А тебе так хочется поскорее перейти к следующей части?»), и готовится отбиваться. Но Вадик на удивление молчит и просто улыбается Разумовскому, а потом все-таки хватает мазь и растирает Олегу поясницу. Тот стонет, совсем негромко, и Сережа не удерживается от успокаивающих поцелуев в лопатку. — А меня? — тут же тянет Вадик. — А тебя завтра и так ждет секс, так что обойдешься. Но угрозу свою все равно не исполняет и (пока Вадик мнет Олега) оставляет несколько поцелуев на его плече. Вечером они все вместе оккупируют Олегову кровать (к счастью, места предостаточно) и смотрят документалку про каких-то больших кошек — кажется, леопардов. Олег тихо говорит, что его это успокаивает. Вадик в кои-то веки не язвит и даже соглашается. Сережа решает промолчать: он почти засыпает, прижимаясь к Вадику и сцепившись перекинутой через него рукой с Олегом. Кажется, Олег тоже уже почти готов провалиться в сон, и Вадик предупреждает их, чтобы не смели засыпать на нем вот так, «особенно ты, Разумовский, ты слюни во сне пускаешь» (Сережа еще слышит это, но возмущаться уже нет никакого желания). А когда эти двое начинают сопеть почти одновременно, Вадик усмехается и спит с ними всю ночь, так и не поменяв положения. Наутро Сережа хочет извиниться за это, говорит, что, наверное, Вадику было очень неудобно. На что Вадик мило улыбается и уверяет: — Все в порядке, Разумовский. Ты знаешь, как меня отблагодарить. Сережа возмущенно закатывает глаза, а вечером на пару с Олегом проходится губами по крепко стоящему члену Вадима и чувствует, что абсолютно доволен своей участью.