Три

Сережа приходит к Вадику в комнату под утро. Расталкивает, что-то шипит, отвоевывает себе место (Вадик обожает спать, раскинувшись во все стороны) и замирает под боком. Вадим делает вид, что спит. И в целом Сережа мог бы поверить — спать вдвоем им еще не приходилось, и привычек друг друга они не знают, — но Вадик сам выдает себя, когда спустя долгие минуты Сережиной возни в поисках удобного положения раздраженно стонет: — Блять, Разумовский, у тебя правда шило в заднице, что ли? — А сам разве не видел? Шила не видал вообще-то, свой хер — это да, Олегов — даже чаще, кажется. Хотя шило там точно должно быть, потому что этот бешеный все крутится как юла и никак не успокоится. Вадик наконец закидывает на него свою руку и прижимается бедром — без какого-либо подтекста. Но Вадим всегда (почти) спит голым, и Сережа ожидаемо возмущается: — Ну, Вад! Я не за этим пришел. Вад вообще-то уже догадывается, что за нелегкая принесла Разумовского в его постель. Ну извините, что не подготовился к приходу и не натянул трусы, которые обычно Сережа, кстати, и сам рад стянуть с него. — Сдался ты мне вообще, — рявкает в ответ Вадик, потому что хочет спать, и Серега сам виноват, что они все еще не посапывают, просматривая десятый сон. — Сдался, — неожиданно глухо произносит Сережа, разворачиваясь на бок и тоже обнимая Вадима. «Сдался», — соглашается про себя Вадим, а в реальности говорит: — Серег, давай спать, а. Сережа угукает ему в шею и вроде успокаивается. Поспать в таком положении удается еще пару часов. По крайней мере рыжему — Вадик к объятиям и телам рядом с собой не привык, это неудобно, и сон ни в какую не идет. Ну заебись. Так теперь каждую ночь будет? Второй тактильный монстр (Олег) уехал на пару недель, и Вадик соврет, если скажет, что не предвидел такого исхода событий: что Разумовский ворвется в его комнату, забираясь в постель и в объятия. И оказался абсолютно прав, а еще убедился, что в свое время сделал охуеть какой правильный выбор, когда заявил двум своим партнерам: буду спать один и точка. Одиноким при этом он себя не чувствовал. Ну, почти. Знал, что в любое время ночи может к ним заявиться, и никто его не прогонит. И все же никогда этого не делал. Хуй знает почему. Наверное, одному и правда было удобнее — Вадик так привык. Однажды только он жил с девчонкой, и каждую ночь терпел ее волосы на своем лице и ее конечности на своем теле. Динка была классной, даже поняла, когда Вад попросил их спать раздельно, но все равно с ней ничего путного бы не вышло — Вадик на свой счет иллюзий не питал, и «долго и счастливо» ему вряд ли светило. Олег и Серега, наоборот, будто даже дышать друг без друга не умели. Вадик вообще первое время охуевал от того, насколько им важны прикосновения. Незаметные (как им тогда казалось) касания пальцами, ладонь на плече, поглаживание по спине, пальцы поверх макушки — даже в первое время проживания Вадима на их территории, когда они еще не так открыто демонстрировали свои отношения, они таким нехитрым способом очень даже очевидно о них заявляли. Потом перестали стесняться — тут-то и началось. Вадиму казалось, что когда они оказывались в радиусе метра друг от друга, то неизменно примагничивались какими-то неведомыми силами. А потом Вадик и сам вдруг оказался втянут в этот круговорот. Сначала его позвали в постель, после по утрам чмокали в лоб, нос, обе щеки поочередно, гладили по предплечью, тормошили растрепанные волосы, легонько щипали за бедра — Вадику было непривычно и странно, хотя в целом приятно. Но спать он все еще предпочитал один. Сон — это святое. И тем не менее — вот Разумовский лежит в его постели и доверчиво жмется, слегка подрагивая веками во сне. Красивый — Волков ему постоянно об этом говорит, а Вадик осмеливается только в мыслях — вслух от него такое никто и никогда всерьез не воспримет. А сказать хотелось. И не только Разумовскому. Вадик вообще постоянно подавлял в себе желание ляпнуть что-то про Олеговы потрясающе нежные руки или Сережины выразительные глаза. И уж тем более никогда в жизни Вадик не позволил бы сказать себе три дурацких слова, которыми Олег и Сережа перебрасывались так легко. На него бы посмотрели как на психа и попросили бы на выход. Ну потому что какое «Я люблю вас» тут может быть? Сережа вдруг резко распахивает (выразительные) глаза и глядит так осмысленно, будто и не спал вовсе. Смотрит с минуту (Вадик эту игру в гляделки выдерживает без особого напряжения — Серый и во время минета обожает зрительный контакт), а потом спрашивает: — Ты не спал? Считывает моментально, что нет. Гладит его щеку в извиняющемся жесте и сверху добавляет: — Прости, Вад. Я помню, ты всегда спишь один. Прости. Вадим думает, что у Серого уже какой-то бзик на этих извинениях, поэтому обрывает его: — Есть хочешь? — Нет. Можем просто полежать? Вадик только молча соглашается. Это ему тоже в новинку — о таком его просят примерно никогда. Он вообще не особо понимает, в чем, собственно, прелесть. Но если Сереже нужно, что ж, он готов. — Муть какая-то снилась, — доверительно сообщает Разумовский. — То ли от мух убегал, то ли есть их собирался. — Пожелания для завтрака приняты. Рыжик смеется. Вадим ловит это редкое мгновение — когда Сережа настолько разморенный, что не лезет спорить, пререкаться или шутить в ответ. Таким Вадим видел его разве что после секса и когда Олег делал ему массаж. Теперь еще и после сна. Интересно. — Я боялся, что будут кошмары, — снова делится Сережа, а Вадик не очень знает, что на это отвечать. Про кошмары он в курсе, но справляться с ними (когда они и правда изредка появлялись) обычно приходилось Волкову. Теперь никаких Волковых поблизости нет, а значит, ответственность ложится на Вадика. Интересно. — Поэтому пришел? — И одному непривычно было. Вадим решает подбадривающе погладить Сережу по спине, потому что правда не представляет, как вести этот разговор. — Я постараюсь спать один, если тебе со мной неудобно, — говорит Сережа. Вадим слышит (или думает, что слышит), сколько надежды на отрицательный ответ в его голосе, мол, да не, все порядке, Сереж, оставайся. Вадим молчит. Думает. Потом все-таки решает спросить: — Переживаешь за Волка? Теперь молчит Сережа. Им вообще-то все еще непривычно вот так — разговаривать. Не закидывать друг друга остротами, не подначивать, не жадно просить глубже и сильнее, а просто обсуждать что-то. Вадиму немного неловко и все еще немного… боязно (и боязно себе в этом признаваться), что его не воспримут всерьез. — Мне все кажется, — собирается наконец с ответом Разумовский и говорит таким тоном, будто кается в чем-то постыдном, — что если я не рядом, то с ним точно что-то случится, а я даже не смогу помочь. Но и рядом со мной ему тоже опасно. Я вообще не понимаю, почему он до сих пор не сбежал. Заканчивает Сережа шепотом, кажется, даже со слезами в голосе. Вадим и не знал, насколько Серый все еще загоняется по этому поводу. И эти пять пуль… Он слышал об этом вскользь, из рассказов и сплетен в наемнических кругах. Олег с Сережей об этом мало говорили — в основном это выражалось в периодических горьких «прости» от Разумовского и молчаливого, одним взглядом «Серый, перестань, я уже» от Олега. Вадик в эту историю доступа не имел. — Я его убил, Вад. Убил своими руками, а он вернулся за мной. Кто вообще так поступает? Никто, думает про себя Вадим. Так не поступает никто, только преданный Волков, который, блять, и от него в свое время сбежал ради этого рыжего. Злился ли Вадим тогда? Нет. Злится ли он сейчас? Тоже нет. Кажется, он решает, что лишь немного завидует. Выжил бы кто-то ради Вадима вот так, пострадав от его собственных рук? Простил бы его кто-нибудь за такое? Он не уверен. Сереге повезло. Все сложно вообще-то. Все сложно — в прошлом, все чуть проще — сейчас. — Серый, — Вадим ближе прижимает рыжего к себе и обвивает его обеими руками. — Со мной рядом и для тебя опасно, — не дает ему ничего сказать Разумовский. — Я вообще — одна сплошная ходячая проблема. Вад. Сережа чуть отстраняется и смотрит на него взглядом, в котором столько боли, сколько Вадим в своей жизни видел не часто (или не обращал внимания). Ему хочется что-то сказать, успокоить, пообещать, что сейчас все по-другому и будет только хорошо. Но они оба не способны предсказывать будущее, так что их обоих такими словами не обмануть. — Ты бы хотел, чтобы Олег ушел от тебя? Сережа опускает голову и мотает из стороны в сторону. — Он и не уйдет никогда, — как-то грустно усмехаясь, сообщает очевидное Вадим. — Он один же сдохнет. Вот и весь ответ. Хватит винить себя во всем, Серег. Олег большой мальчик и сам делает свой выбор. Вадим не знает, имеет ли эта его «речь» хоть какой-то эффект. Он даже не уверен, что Сережа хоть сколько-нибудь искренне может ему поверить и услышать, что до него хотят донести. — Вад, — зовет Разумовский тихо куда-то в шею. Вжимается сильнее, не обращая внимания на наготу и не выискивая больше в этом никаких подтекстов. — Я иногда думаю, что вам двоим просто нужно… — Помолчи, Серег, а. Он от тебя не уйдет, знаешь же. — А ты? Ты здесь из-за него? Вадик молчит мгновение. Не раздумывает — потому что раздумывать тут нечего, он уже давно все для себя понял. Формулирует мысль. — Я вообще-то ревновал первое время, — вдруг признается Разумовский. — Это ведь была его идея, чтобы ты жил с нами. И я все думал: а вдруг меня ему больше недостаточно, вдруг я ему больше не нужен. И ты весь такой бесячий долбоеб был (и есть, кстати), а он на тебя глядел по-особенному, улыбался, даже смеялся над тупыми шутками. Я потом думал, может вам и правда было бы лучше просто оставить меня, и Олег был бы в безопасности. Но он как будто знал о моих мыслях, смотрел так, что я верил — все еще любит. И говорил это постоянно. А потом я понял, что и ты в общем-то не мудак. — Столько комплиментов за раз, Серый... — И с тобой спокойно, — продолжает Разумовский, не дав договорить. — С Олегом тоже. Но с тобой по-другому. Олег будет со мной до конца, но ты не дашь мне до этого конца скатиться. А его вытащишь оттуда — в случае чего. Не знаю, зачем мы́ тебе сдались, может выгодно или еще что, но ты нам нужен, Вад. Ты мне нужен. У Вадима от такого внутри все сжимается в тугой комок, и он опять не знает, что ответить. — Даже если ты здесь только из-за него, пускай. Мне не обидно. И, возможно, я вообще не имею права просить, но, Вадим, не уходи от нас, пожалуйста, — Сережа почти шепчет, будто делится чем-то совсем сокровенным. Вадик думает, как выразить, что он и не хочет уходить. Что ему конечно и правда выгодно быть с ними, но дело тут не в этом. Дело, блять, совсем не в этом. Но вместо этого говорит: — Уйду разве что в душ, Серый. Хочешь со мной? И целует его. Надеется, что, может, так получится «сказать» хоть что-то. Вадик на свой счет иллюзий не питает, и «долго и счастливо» в этой жизни ему вряд ли светит. Но с этими покалеченными людьми ему уютно и странно тепло, так что, возможно, никаких других «долго и счастливо» ему и не нужно.