Двойная пропасть

Допись к 1 части:       В целом… это было ожидаемо и весьма предсказуемо с его стороны. — «Я не намерен терпеть такие слащаво-развращённые к себе подкаты, будь ты хоть некрофилом на моём кладбище!»       Мортис, казалось со стороны, стыдливо, совершенно растерянно, мол, «и что ему с такими продуманными планами и непродуманными высказываниями делать?», замолк. Он замолк подобно незадачливому гостю, что, теперь уже, с недобрым фантомным прищуром из-под этой до жути аляповатой маски, уверен вампир, уставился на него, разглядывая и переваривая сию дерзость.       Открыть рот без прямого позволения кого-либо из вышестоящих — уже крайняя, непочтительная грубость, неуважение и несоблюдение принятых правил, в которых, как было известно даже впервые здесь очутившимся (и что было ещё более логично), такие дерзости пресекались своими неординарно-жёсткими, до глубины души жутчайшими методами, о которых, к сожалению, лично ему было известно.       Общепринятые меры таким же образом могли спокойно варьироваться в зависимости от нужд, принципов и намерений хозяина виновника: проще говоря, у господина есть возможность назначить своё наказание за проступок, как и шанс соблюсти привычные, «традиционные» правила. В этой ситуации всё зависело исключительно от воли и снисходительности хозяина.       Он вновь слегка поёжился, стараясь пересилить навязчивое желание пригладить волосы или снова прикусить губу, судорожно пытаясь слизать с губ остаточные капли крови. — «А не жалко ли тебе будет всех потраченных денег?».       Его слегка передёрнуло — вампир чересчур громко выдохнул.       С неодушевлённой собственностью можно делать всё, что тебе заблагорассудится: бросать из стороны в сторону, в препятствия в виде нововозведённых стен, ветхих коробок, завядающих растений, в людей, как мяч в «Броуболе», хранить и всевозможно оберегать, сдувая пылинки, как с гранёных кристаллов на выездах из шахт в горах, а одушевлённые «вещи» можно ломать, кромсать, уродовать и забавляться с чужих страданий под своей рукой. Роли мячей и кристаллов им обычно не приписываются.       Выбор всегда остаётся за хозяином, но разве даже поехавшему будет приятно ломать самые ценные и дорогие, самые красивые свои игрушки? На то они «самые красивые и ценные», ведь обыкновенно такие игрушки приурочены радовать глаз тем, кому они принадлежат на почётном пьедестале в специально отведённом для этого месте:  — «Лишь спятившее, откровенное мудачье станет так наплевательски относится к своей собственности. Даже эта вечнозелёная и вечно-недалёкая махина это будет понимать, чёрт подери!»       Мортис пытался не терять надежды, всё ещё оставаясь не до конца уверенным, правомерно ли он записывает себя в категорию «красивых и дорогих игрушек», чему можно было спокойно противопоставить факт его названных «красивых глазок», но не подтвердить его полностью. — А ты, вижу, на язык остр? — тот хватает вампира за подбородок, без намёка на прежнюю, весьма сомнительную «ласку», настойчиво вздёргивает ему голову кверху, заставляя посмотреть на себя. — Что ж…       Мортис невольно попытался отступить на полшага назад от ледяного, продирающего внутри холода двух последних слов.       Если первое высказывание имело в себе пассивно-агрессивную, выдержанную и яркую эмоциональную окраску, но второе пробирало практически осязаемым холодом резко переменившимся, почти ощущаемым равнодушием хозяина слов, и от него веяло почти могильным… «чем-то». Опасностью, угрозой или чем-то похожим. Чем-то, аналогичным словосочетанию «тебе не жить».       Но вдруг гость, самым, наверное, непотребным и странным способом отрывая его от размышлений, прервал зрительный контакт и залез пальцами ему в рот. В прямом смысле этих слов.       Хозяин вынудил слабо воспротивившегося разомкнуть всё ещё слегка кровоточащие губы: пальцы в чёрной перчатке проникли внутрь, и на языке отпечатался неприятный вкус их материала. Он довольно мягко, не надавливая и не продвигаясь дальше в горло, прошёлся по дёснам и внезапно остановился у бокового клыка. — Твоя повышенная способность к регенерации поразительна, вампирские умения невероятны, — он погладил эмаль зуба, указывающего на принадлежность, — просто очаровательно.       «Бля-я-я-ять»

***

— Надеюсь, в твоей черепной коробке имеется хоть минимальное понимание, что ты малость не в том положении, чтобы подобным образом выражать своё недовольство? — хозяин, сидя в громоздком, сотворённом по стандарту девятнадцатого века кресле, сцепил руки в замок. — Чтобы его вообще выражать? — Катись к чёрту в могилку! — презрительно процедил тот сквозь клыки.       «Хозяин», имя которого до сей поры скрывалось самым надёжнейшим образом, незамедлительно перевёл его к себе.       Вампир не мог точно сказать и даже приблизительно рассчитать, в какое именно место его перевезут. В голове витали лишь далёкие, смутные предположения, не имеющие под собой цельных факторов и основанные лишь на косвенных догадках касательно место проживания этого существа (человека или нет — непонятно), в какое аккурат из них он собирается перевести своего пленника. Всё-таки, у того, кто в силах потратить на игрушку малоизвестного происхождения баснословные пять миллионов, должен быть далеко ни один земельный участок, а заранее заготовлено несколько мест проживания на любые случаи жизни: будь то квартиры в центрах и столицах густонаселённых городов, коих имелось не так много, как могло бы быть, будь то домики в забытых богом и глухих окраинах.       И Мортис, по правде говоря, ожидал полноценного дома. Дорогой усадьбы или чего-то близкого к ней.       Ещё одна ступень логики.       Чтобы ты, состоя в высших слоях общества, и не имел слуг? Недопустимое, крайне сомнительное недоразумение: взваливать на себя грязную работу, когда ресурсы на пару с возможностями позволяют тебе обзавестись полноправной помощью со стороны, неважно, какой конкретно — добровольной или принудительной — от этого было бы просто нерационально и нелепо отказываться от данного шанса. Особенно, когда искушение поддаться ему, оказывалось превыше (пусть и постыдного, как считалось, в рабовладельческом образе жизни не было — «минималистичные» заскоки элиты).       А слуг, понятное дело, нужно где-то содержать. Держать желательно под рукой, в непосредственной близости от себя и своей занятости, и не может быть лучше варианта, чем просторный и вместительный, умещающий в себя множество прислуги на любую вариацию работы, дом. Удобное и самое подходящее для таких нужд детище (которое тебе, вдобавок, по карману!), по которому можно расположить и рассосредоточить необходимую помощь, и жить припеваючи, не погрязая в тучах бумаг на своё счастье.       И, тем не менее, если его хозяин сроду не жил вдали от цивилизации, то было ещё несколько железобетонных аргументов, которые заставляли того уверовать в пользу варианта с «домом на краю глухой окраины» — содержать купленных на подобных аукционах существ в городе не принято: в высших слоях это не приветствовалось, оттого было мало распространено и само по себе менее удобно, не так эффективно.       И… он был прав.       Это взаправду оказался дом. На удивление, но этим несчастным местом, в которое его доставили по прошествию мучительных, приблизительно, четырёх часов несносных раздумий и оказался частный трёхэтажный особняк с, что уж таить, шикарно обустроенным внешним двором и фешенебельным фасадом издалека. Он очаровывал — во внешнем виде дома тонко чувствовалась натура его хозяина: разило солидностью, авторитетом, богатством и этим же богатством резало глаза, пока вампир с пожирающим, но настороженным и всё ещё аккуратным любопытством всматривался в сию картину. Величественно стоящий, уединённый на окраине, кажется, уже намного дальше от города, он смотрелся довольно новёхонько, вопреки разительному эталону девятнадцатого века — «видимо, его хозяин ещё тот любитель старины».       А потом он резко отпрянул от дверцы. — «Чёрт, это же… взаправду происходит, да? Вот же… блять».       Он сжал пальцы в кулаки.       Воспылавший, вмиг потухший, его взгляд с вида из крохотного оконца устремился на шарнирные наручники на запястьях: твёрдая решимость послать их всех нахер (и ещё дальше) перестала быть такой твёрдой. Чувство ненависти к кичливым и заносчивым кадрам вокруг себя, к их действиям, к их самоуверенным в своей неприкосновенности личностям разразилось ещё бо́льшим презрением, а чувство буйного гнева, что в голове отдавался ещё более навязчивым «ну же, твои ноги не во что не закованы! Сделай же это и умри спокойно!» плавно перекочевало в ощутимый до горькой боли в груди страх.       В сознании давящем эхом каждый раз отдавался вопрос — «а что будет дальше?».       Его отдали в беспрекословное, абсолютное повиновение, под чужое покровительство в статусе «вещи», и, как бы глупо это не звучало, что может быть дальше? Работа, работа и ещё раз работа — нескончаемое дело в этих стенах — баловать его уж точно (после случившегося особенно) никто не намерен. Никто так же не собирается ему потакать, мириться с его заскоками и с ним самим. Грязное бытие в роли покорно-дышащего в сторону «Господина» инструмента, что даже при всей своей возможной воли и независимости может лишь выдохнуть и опять вобрать в рот воздух. И то, единожды.       Мортис лишь по наслышке знал, насколько плох подобный образ жизни и «о господи, даже в твоём Ужасариуме будет приятнее находиться!», а потом… что там ещё говорил его крайне непочтительный собеседник?       Вампир обречённо выдохнул.       Вряд ли бы тот бедолага смог ещё что-то вымолвить, знатно получив лопатой по челюсти, отчего остаточным обрывкам разговора пришлось слечь в закрома памяти, к которым Мортис предпочёл больше не прибегать.       Разумеется, не прибегать до поры до времени. — Твоё упорство в непринятии реальности меня, конечно, поражает, но не думаешь ли ты, что это переходит любые возможные границы в наших отношениях? — хозяин не шелохнулся. Как сцепил руки в замок, не двигаясь и продолжая настойчиво прожигать стоящего на коленях, всё ещё закованного в цепи по руки, но с гордо выпрямленной осанкой вампира взглядом, так и сидел. — Реальность сама по себе штука довольно неприятная, а окружающие меня в ней — особенно! — прошипел он, показательно злобно сверкая на него взглядом.       Блять, ему срочно нужно научиться себя затыкать. Очень нужно и очень срочно.       Колкие и оскорбительные слова вновь льются нескончаемым потоком презрения из его рта. — «Что уж ты, дорогуша, себя не завалишь? — помнится, когда-то спрашивали его на арене. — Такое раздутое самомнение, знаешь ли, тебе совсем не к лицу». — Допустим, — как-то больно снисходительно и, похоже, устало от толком не начавшихся словесных перепалок, плавно перешёл к главной теме: — твоё поведение со временем ещё выровняется в необходимое русло. Это не вопрос.       «Необходимое русло»? А в какое русло, собственно, оно должно выровняться?       Манера поведения безвольной и безропотной, преданной хозяйскому кнуту собачонки — это то самое «необходимое русло»? Это та манера поведения при тотальном, чрезмерном контроле господствующих рангов над низшими? Их полной, безграничной власти при полном, беспрекословном подчинении? — Пресмыкаться перед тобой и падать в ноги я не собираюсь. Не твоя личная шкура, уж извини! — на «извини» был сделан свой, особый акцент, и вампир, до этого сохранявший пассивно-агрессивный вид, немного опешил, когда хозяин стал грузно подниматься из своего кресла. — Ты слишком много болтаешь, — господин неспешно подошёл вплотную. Подошёл с пары широких шагов таким образом, что Мортису без намеренного поднятия головы удавалось лицезреть лишь его пояс. — И болтаешь попусту. Говоришь о несуразностях, в которых не мыслишь.       Сейчас тот промолчал.       Промолчал, потому что ощутил в словах что-то… немыслимо опасное. Как тогда.       Укол, акцент, не столь важно, что конкретно, но это резко обрывающее «что-то» и вынудило завалить его вечно не закрывающийся рот. Да и ситуация сама по себе обстояла весьма невыигрышно: не просто так этот кретин поднялся со своего царского седалища и не просто так начал затирать про «болтаешь попусту», что уже может оповестить о кое-каких серьёзных умыслах и натолкнуть на относительно херовые догадки касательно чужих задумок, что для пленника однозначно ничего хорошего в себе нести не будут.       Мортис весь сжался.       Как-то… как-то… всё это было, честно, чертовски странно и неправомерно с его стороны. Даже неправдоподобно, чёрт возьми.       Покупка прошла успешно и без накладок, перевозка — тоже, а он, всё не снимая маски и молчаливо, как в этих дешёвых фильмах про созависимую любовь и абьюзивные отношения, томит, будто бы специально для чего-то оттягивает. Что ему, блять, мешает просто отдать новообретённого в руки других слуг (которые стопроцентно здесь присутствуют, ибо на входе парочка подобных стояла, а, значит, и в остальном доме коротают свои будни такие же) и удалиться восвояси? — «Или факт тобою выдвинутой, фантастичной суммы донимает твою безбедную душеньку?»       Мортис же реально обладал для того «какой-то» особенностью.       Эта сумма, которую тот так решительно выставил на торги вопреки другим, просто мерклым на её фоне вариантам, значила «ценность» вампира для покупателя — а, если нет, то в чём был тогда её смысл? — Но это моё упущение. Моя грубая, неприемлемая ошибка. А знаешь, почему? — господин учтиво наклонился к пленнику, чтобы заглянуть тому в зрачки и не менее учтиво оповестить о фатальности его действий. — Потому что я изначально тебя не заткнул.       И последовал удар.       Нос его ботинка прилетел ровнёхонько тому в челюсть.       И Мортис, порядком ожидавший чего-то такого, не смог удержаться в изначальном положении: удар получился такой силы, что тот при всей выдержки и желании не устоял, и, не сориентировавшись, отлетел спиною назад на пол, больно ударяясь головой о твёрдый бетон.       Из груди вырвался вынужденный, предательский вздох, а за ним — стон от резкой боли в затылке и запоздалой — в челюсти. Вампир попытался рефлекторно оградить уязвимый, ослабленный ударом о пол участок головы руками, и отползти подальше, как чужой ботинок невозмутимо, менее сильно и даже снисходительно припечатал слабо трепыхнувшееся в сторону тельце. Наручники залязгали, Мортис свернулся втрое, ожидая нанесения уже привычных из «Столкновения», лихорадочных и бесконтрольных ударов по разным частям тела для «добить да побыстрее свалить», однако хозяин, видимо решивший, что на первый раз этих крох достаточно, убрал ногу с его груди, бесстрастно отвернулся от него, сцепив руки в замок позади спины. — Приступлю, пожалуй, к разъяснениям: ты в моей полной власти. Полноправной и подтверждённой легитимно власти, — говорил он в пустоту, пока вампир позади улавливал лишь отрывочные фрагменты речи из-под невыносимо-громкого звона в ушах. — Я могу делать с тобой и твоим телом всё, что пожелаю. В любых масштабах — разумных и неразумных, законных и незаконных во всём остальном мире, и слова против сказать ты права не имеешь. Твои несогласия и отказы — пустой звук в прямом и переносном значениях. Надеюсь, это понятно?       Хозяин повернулся к тушке, съёжившейся от боли, и невозмутимо прошёлся туда-сюда, продолжая: — Ты не имеешь ни право выбора, ни право голоса — думаю, это понятные для твоей натуры пункты. Крайне вздорной натуры, хочу заметить, — он остановился в одном углу комнаты, легко, будто бы «отработанно», как в армиях, развернулся и не торопясь последовал к противоположной стенке. — И твоё упрямство с дерзостью в этих ситуация неимоверно лишние. На тебя у меня были совершенно другие планы, но, если допустить некоторое отступление, то, думаю, ничего смертельного не произойдёт.       «Планы»? «Смертельного»?       Пленник сдавленно выдохнул.       Ни его планы, ничто альтернативное от этого ненормального Мортиса не вдохновляло. Крайне не вдохновляли и болезненные, отдающиеся пульсирующей болью в челюсти ощущения всякий раз, когда он приоткрывал рот, жадно хватая им воздух, или те ощущения, когда он слабо вертел головой, что характеризовалось волной самой настоящей боли (что-что, а приложили его сильно), в большинстве своём стараясь уйти от прямого вида этого ублюдка, сдержанно ходившего назад-вперёд.       А он всё продолжал. — Когда я с тобой разговариваю, ты обязан смотреть исключительно на меня и никуда более, — господин свернул со своей траектории, приблизившись вплотную к лежащему, присел на корточки возле снова дёрнувшегося подальше от его компании тела и перехватил чужой подбородок, заставляя снова посмотреть на себя. — Как и говорить только тогда, когда я тебя спрашиваю или даю разрешение ответить. Это одно из основных правил, включённое в твоё пребывание здесь. — П-пош…! — прохрипел он. — Да пошёл ты… у-урод умалишённый…       Вместо нареканий последовал один сильный, точный пинок в область грудной клетки — казалось, он пытался выбить из него лёгкие, в которые точно попал нос его ботинка, но… нет. После удара, что распространился по всему телу чертовски острой болью, из-за которой он не сдержал болезненного вскрика, тот прекратил, вновь присел на корточки и схватил вампира за растрёпанные волосы, уже вздёргивая ему голову и чуть приподнимая над полом. — Теперь, надеюсь, понятно?       Мортис ничего не ответил, не найдя в себе сил.       Резкая, пусть и незначительная смена положения в пространстве дала о себе знать не лучшим образом — картинка перед глазами окончательно скосилась в неопределённую сторону, голова невыносимо закружилась из-за взятия и поднятия с пола — Мортис в панике схватился за руку хозяина в лихорадочной попытке облегчить свою пытку.       Глубокие вдохи и выдохи сопровождаются тупой внутренней болью в области грудной клетки — вампир с усилием подавляет кашель, чувствуя на языке удивительно мерзкий металлический привкус собственной крови, и эфемерно ощущает себя не иначе как израненной собачонкой в руках недоброжелателя-человека. — Помнишь, я говорил о твоих выдающихся способностях к регенерации? Вампиры — весьма живучие твари и тебе, как никому другому, этого не знать. Да что там — чувствовать!       Ещё одна стремительная перемена в пространстве и Мортис безнадёжно, практически целиком повисает на его руке — встать ровно на ноги не удавалось из-за бурлящей мути в голове, в коей реальность плыла не хуже, чем сознание — под лаками малышки Эмз, и не отступающих, неприятных и отягощающих, но уже не таких диких болей, потому пленник испугано, слабо ухватился за чужую, неимоверно сильную руку. — Интересно, за какой промежуток времени ты сможешь восстановить свои раны?       Вампиры — довольно опасные противники, и дело тут обстояло вовсе не в совершенных навыках боя (что, кстати говоря, было присуще многим из этого вида), или в каких-либо иных преимуществах, помимо их регенерации.       И она, пожалуй, достигает одного из самых высоких из возможных уровней: повреждённые части тела, потерянные литры крови, полученные травмы и даже оторванные конечности восстанавливаются чрезвычайно быстро (конечно, в зависимости от факторов получения, глубины раны), в отличии от уровня регенерации тех же самых людей, которые потерю-то одного литра крови или перелом одной конечности с большим трудом переносят, а об оторванных частях тела в таком случае и заикаться не стоило.       Вампиров оттого и принято считать до черта проблемными, выносливыми тварями, а правило «добить-убедиться-что-сдох-добить-снова-и-опять-убедиться-что-сдох» превозносится в приоритет у многих, кто вышел против них на арену. — Не впечатляешь, увы. Я посчитал тебя более крепким, вопреки твоему беззащитному виду на сцене, — въедливый взгляд по ту сторону маски ознаменовал комментарий недобрым прищуром. — И этому худощавому, но прелестному телу. Даже несмотря на то, что таким образом мне легче с тобой справляться.       Мортис оскалился сквозь уже более-менее терпимую боль.       Да! Такая мелочная очевидность в угадывании его намерений нашла себе железное подтверждение: его ценность для этого кретина заключалась прежде всего в его «красивом и необычном виде»!       На свои капризы, если учесть этот роскошный, светский дом и эту наскоро совершённую, невыразимо-дорогую покупку, он не скупится.       И, исходя из этого, с уверенностью можно сказать, по каким именно целям сам Мортис был приобретён — «радовать» глаз хозяину своей «вампирской регенерацией», своим «худощавым, но прелестным телом» и своими «красивыми глазками». — «Обычный фетишизм и извращённая симпатия ко всему «необычному» за стеной холодной невозмутимости, — он мысленно безнадёжно усмехнулся: — Сколько таких было?»       И, скорее всего, в пункт его «отступления от изначальных планов» не входило предумышленный вред самому вампиру, ведь каким образом чьё-то изысканное и утончённое, но изуродованное собственными руками тело должно «радовать глаз»?       Господин на долгие секунды, а может, что и минуты (сложно было следить за временем, когда последние недели ты был буквально отрезан от самого его ощущения), замолчал — его пальцы ощутимо сжались на чужой одежде и он прижал Мортиса к стене — боли особой это не вызвало, кроме лёгкого дискомфорта. Действовал он совсем не так — менее грубо и жёстко, как было «до». — Столь неутешительное зрелище в красивой обёртке кажется настолько обманчивым, — его правая рука опустилась чуть ниже, позволяя Мортису вновь почувствовать пол под ногами, снова ощутить твёрдую на падение поверхность, помимо пронизывающего холода стены позади. — Ты отчаялся, да?       «Отчаялся?»       Мортис сильнее сжал напряжённые пальцы на чужой, приятной наощупь одежде (кажется, сшитой из шёлка отборного качества), хоть острой необходимости держаться за хозяина и не было: «отчаялся» значит «сдался», «принял эту долю», «прогнулся», «покорился».       Вампир всё ещё, пускай и без опоры на земле, со стянутыми цепью руками, с повреждённым, кровоточащим телом, ничего из перечисленного не сделал: всё иное, что касалось физических, насильственных «преклонений», оставалось исключительно вынужденными действиями. Исключительно.       Головная боль отступила на задний план — её место занял ощутимый, но не так разительно беспокоящий дискомфорт. Всё же, за время чужих и собственных раздумий, чересчур тихого безмолвия унылых стен предположительного подвала или специально изолированного помещения прошло достаточно времени, чтобы раны начали постепенно затягиваться.       Господин помедлил, но всё же удостоил того скудной, на удивление сухой реакцией: — Прелестно.