Увидеть свет

На неделю жизнь превратилась в штиль. В полное безмолвие и тишину, разделившую друзей на островки одиночества и обиды, состояние, нужное всем как напоминание, что ценность человеческих отношений — в искренности и честности. Герои запутались, перестали отличать настоящее от кривого отражения своих поступков и дум. Хотя бывает, что кривое и есть наше подлинное отражение. Никто не мог ответить, как так вышло, с чего всё началось, почему умолчали об одном и не рассказали о другом. Вопросы, на которые, кажется, нет ответов, но они есть. Ответ всегда есть, просто частенько он такой правдивый и бьющий наотмашь, что не хочется даже одним глазком в его сторону посмотреть. «Где же я настоящий?» — крутился вопрос в каждой утомлённой голове. «Кто я? Пустышка? Обманщица? Пофигистка? Три в одном?» Двадцать три в одном, хочется себе признаться. Или не хочется. Оплеуха прилетит неслабая. Закрадывается чувство, что мы живём в мире фантазий. В больном мире своих больных фантазий, выросших внутри за годы внешнего «воспитания». Герои переняли внешние правила: поздороваться, улыбаться при встрече, почистить ботинки, надеть дорогие часы, оплатить налоги, съесть брокколи, выключить свет, сходить на работу, проверить почту, курсы валют, не забыть поворчать и покритиковать правительство. Бесконечный список бесконечных выученных телодвижений. А как насчёт улыбаться не потому, что так надо и отрепетировано, а просто потому, что хочется? Но не хочется же. Все коробочки в голове забиты этим «кивнуть, пожать руку, сохранять лицо». Куда же там улыбку впихнуть? И вот уже и правда ничего не хочется, кроме шарманки, выученной на «отлично». И что теперь? Так и жить? Чёрта с два. Как бы не так, если поприличней. Задачка как будто непростая. Но ведь простая до безобразия. Запутанный клубок взаимосвязей внезапно разорвался на части, и кусочки-человечки теперь летали на дальнем расстоянии друг от друга, каждый в своём мире. Неделя без соприкосновений, попыток отстроить мосты, попыток завести разговор, поскандалить, выяснить остатки правды. Кончики ниточек подгорели, и чтобы соединить их вместе, потребовалось бы снова оплавить их в едином огне. Но ни о каком «едином огне» и возвращении в «клубок» никто не помышлял, а всё потому, что помимо обиды, каждому наконец пришло в голову, что он был неправ. Переполох, произошедший в галерее в день открытия выставки, запустил механизм судебных разбирательств. До суда дело ещё не успело конечно дойти, но такая вероятность существовала. Адвокаты всех сторон пыхтели как паровозы сутки напролёт. Страховая компания и следователи обрывали телефоны. В офисе Тинк организовали обыск, хотя она проходила потерпевшей стороной. Галерею опечатали и выставили круглосуточное наблюдение. Институт искусств вынужден был вывести Свон из штата сотрудников и отправить в отпуск, вместе с ней от работы отстранили Филиппа, Мулан и всю группу искусствоведов, работавших над Ренуаром. Их по очереди таскали на допрос, отдельно друг от друга. За неделю следствие так и не врубилось, что центральным лицом этой истории является Реджина Локсли, а не клуб любителей живописи. Они рассматривали нападение на неё как случайность, мол, подвернулась под руку, идиоты, их больше волновало газовое отравление ста шестидесяти человек. Видимо, дело ещё не передали в центральное управление, и поэтому не могли соотнести уже имеющееся расследование о покушениях на владелицу компании. Поиски Сидни тоже продолжались безуспешно, так как это не было приоритетным направлением. Отдел расследований почему-то решил, что массовое отравление как-то связано с проектом Эммы об Остине и живущих там людях, видимо опасались резонанса, злободневная тематика на этот раз сработала и привлекла к себе внимание. Район Феликса перевернули вверх дном ещё раз, ища зацепки, которых там не было. К тому же, если бы зафиксировалась информация о племяннице Реджины, которую недавно там нашли, то, скорей всего, в голове у копов прояснилось бы, но за годы существования офис Локсли научился подчищать хвосты. Реджину не допрашивали, она неделю провела в госпитале. Всех остальных выписали через два дня. Грэм рвал на себе волосы из-за нерасторопности полиции и их ложному выбору пути. Попытки призвать следователей к здравому смыслу разбивались о стену профессиональной глухоты, демонстрируемой по отношению к глупым обывателям-пострадавшим, коими и считали их художественную компашку. Нервные ответы на звонки, тонны переписки с юристами всей страны, одышка, вялость и слезотечение составляли основной костяк этой недели. Штиль, который не вязался с темпом разворачиваемых событий, существовал только внутри черепной коробки недодрузей. И то, по отношению друг к другу, а не к новым проблемам. Реджина неделю провалялась в отдельной палате, под капельницами, её состояние вызывало настороженность. Лежала и молчала, боролась с желанием вколоть себе чего-нибудь для стирания памяти. Робин неделю просидел с ней рядом. Но никто из них так и не захотел поговорить о главном. Хотя, главным сейчас стало уже совсем другое. Ланс и Шон вросли в кафельный больничный пол у двери её палаты и не сходили с места, пока Грэм залечивал ранение. Кто-то из Совета директоров высказал предположение, что от Хамберта и его «дружков» слишком много проблем. Вроде как все неприятности начались именно с его появлением. И никому в дырявую головёшку не приходило, что только усилиями Грэма президент компании до сих пор жива и нескомпрометирована. Киллиан забрал свои вещи и съехал, поселился в отеле около аукционного дома, и с мрачным видом, без радости и малейшего желания таскался на работу. В нём как будто что-то переломилось, он не мог спокойно переварить события и просто хотел обо всём забыть. Горькая досада на Тинк разъедала мозг. Почему же она не поделилась своими идеями и задумками с ним? Как так получилось, что знакомство с его друзьями вышло в самом скверном виде, который и не нафантазируешь на трезвую голову? А ведь он многого ждал от этой встречи. Киллиан гордился своими друзьями. Ему хотелось, чтобы и невеста прониклась этими отношениями с Эммой, Бутом, Руби и Мулан. Она и прониклась, да уж. Видимо, к переходу на следующий уровень оба оказались не готовы. Это толкнуло Киллиана к выходу, с чемоданом костюмов и книг по скульптурной живописи. Да и слова Августа так и звенели неделю в голове. Формалист, притворщик, пустышка, моралист чёртов. Замкнутый круг теперь уже досады на себя. Тинк сначала пребывала в ярости, ровно два дня, доставляя медицинскому персоналу госпиталя немало проблем. А потом впала в фазу нервического пофигизма. Её имя прополоскали все информагентства города и штата, все галереи и залы проверили сапёры из отдела борьбы с терроризмом. Два раза её вызывали на допрос, намекая, что она сама виновата, что организовала сомнительный перформанс о людях, которые не хотели публичности. Тинк устроила в участке чуть ли не драку, услышав эти измышления. Как бы ни сердита она была на Реджину, она понимала, что её безобидная выставка никогда бы не привлекла отравителей, и что организовано всё было именно для ликвидации Локсли. Но когда ты на протяжении всего допроса орёшь как ненормальная, то твои доводы разбиваются о стену, а офицеры хотят побыстрей закончить выслушивать истеричку. Уход Киллиана привнёс в общее состояние тревожность. Тинк не чувствовала себя виноватой, она чувствовала себя обманутой. Да, она не захотела поделиться выставочной эпопеей с Джонсом, ей просто не хватило доверия из-за привычки всего добиваться самой. Но она была единственной, кто не таил лукавства. И да, поверхностное отношение к людям, но упрямая вовлечённость в дело теперь ясно лежали на ладони. Тинк заметила, что пропустила массу важных мелочей, пока носилась за доказательством своей значимости в глазах других. Амбиции хороши, когда подстёгивают тебя к росту и развитию, но выглядят глупо, когда ты готов любой ценой прокладывать себе дорогу. «Предательство» Реджины её шокировало, но ещё больше она ужаснулась тому, в чём её обвинила Эмма. Подруга из неё получилась хреновая, и это очень походило на правду. Болтовня о пустом не приносила ничего кроме пустоты и отчуждённости. Вокруг оказалось слишком много бесполезного шума, а ведь нужно было всего лишь остановиться, на мгновение пусть, и подать подруге руку. Свон утомила следователей не меньше Белл. Её тюремная история играла здесь не на руку. Приходилось прилагать немало усилий, чтобы лавировать между неудобными вопросами полиции, относящимися к факту их всеобщего знакомства. Не удивительно, что служители закона не могли ничего понять из разрозненных показаний «Клуба Ренуара». Адвокат Локсли, которого предоставили Эмме после газетной заметки, тряс её чуть ли не за шиворот, попросту запретив открывать рот. Из-за этого всё запутывалось ещё больше. И никого не смущал факт того, что Вейл, личный адвокат Реджины, представляет интересы ещё и какой-то девчонки из музея? Наверняка это лишь усложняло всё. Но Свон держалась с полицией холодно, как ей и было велено. Её больше интересовала безопасность Генри и близких людей. Молчание сводило с ума, она это чувствовала. Вынужденный отпуск вдавливал в пол, Эмма жаждала погрузиться в работу с головой, без сна и отдыха, лишь бы не переживать раз за разом мучительные минуты позора, которые всплывали у неё в сознании с мучительным постоянством. Мулан не звонила, Август укатил в командировку в Мэн, Филипп присылал какие-то неясные сообщения с требованиями всё объяснить, и только Руби привычно бродила по её кухне, бранясь с невидимым собеседником, и не давая Свон окончательно впасть в хандру. Эмма прокручивала в мыслях каждую сказанную в том зале фразу. Реджина её обманывала, но это не сильно удивило, она была готова к такому повороту, всё-таки не первый день на свете жила. Да и Свон не была до конца честна со всеми, будем откровенны. Сильнее подкосила неразбериха с Киллианом и Тинк, и нападение, которое затронуло дорогих ей людей. Оказаться в реальном месте во время реального преступления, с человеком, который по-настоящему небезразличен — это встряска, открывающая двери в другой мир и запускающая новый механизм мышления. Телефоны Реджины были отключены, для Эммы, или для всех — это не имело значения, связи не было. Только Генри как ни в чём не бывало лопотал под боком, нисколько не испугавшись всех этих событий, а, наоборот, попискивая о крутом захвате «заложников», как в кино прям, и своём героическом участии в «боевых» действиях. Но Эмма всё равно не находила себе места, хоть и выглядело всё более-менее спокойно сейчас. Но, это, скорее, был очередной обман. Ничего не выглядело спокойно, или хотя бы отдалённо «нормально». Всех трясло, и даже те, кто молчал, метались в тревожности и раздумьях. Неделя без связи натянула нервы до предела, не выдерживали даже самые стойкие. Реджина срывалась на каждого работника, попадавшегося ей на пути. Ей хотелось наорать ещё раз на Тинк, устроившую ту разборку у всех на виду, хотелось разогнать всю охрану, обвинив в халатности и разгильдяйстве, не терпелось вышвырнуть из офиса Дэвида, Бланшар, Кэтрин, Питера, Голда и всех тошнотворных секретарей, которые с двойным рвением носились теперь за ней по пятам. Она два раза послала к чёрту Мал, следом Зелину, восемь раз вызывала Ариэль, чтобы отчитать за мятые салфетки на обеденном столе, и не могла вынести улыбающегося лица Даниэля, всячески стараясь отослать его по какому-нибудь дурацкому делу. Не раздражали только Робин, Грэм и девочки в соседних апартаментах. И то, Грэм периодически подбешивал своими нервными комментариями по поводу угрозы, поджидающей её на каждом шагу. Реджина испугалась. Шумные крики и скандалы, затеянные ею после возвращения из больницы, были лишь ширмой, прикрывающей реальные чувства. Она впервые испугалась по-настоящему. И снова не за себя, а за людей, своих друзей и семью. Она вспоминала лицо Эммы, когда та услышала о многолетней дружбе с Тинк и Киллианом, затем её слова о том, что их отношения настоящие. Локсли даже помнила интонацию, с которой Эмма произнесла слово «влюблены». От этого становилось страшно. Показалось, что дверь с запасным выходом захлопнулась, и отыграть назад уже нет никакой возможности. Потерять людей, из-за отравляющей лжи. Тряхнуло их порядком. И всех разбросало по углам, но все интуитивно понимали, что скоро им предстоит заново объединяться и строить новые мосты. Хотя вариант того, что обиды могут и затянуться, в плане длительного «позирования» кого-нибудь из команды, тоже существовал. Но никто об этом не думал, все пока упорно стояли «в позе» и безуспешно пытались убедить себя в своей же правоте. А бояться, когда у тебя невыносимые боли, спутанность сознания и постоянная бессонница от аддералла — дело почти смертельное. Легче постоянно орать и вытрясать жизнь из окружающих.