***
— Гой еси, молодой господин! Как спалось? — прикрикнула бодро Бэксун, как только увидела Юнги. В её руках была крупная плетёная корзина с бельем, которую ей пришлось отставить. С самого утра она уже была занята хозяйством. — Все господа уже ушли? — подойдя ближе, спросил Мин. — Кажется, молодой господин Пак ещё спит, но давайте-ка я спрошу его слугу, — она было собралась отправиться на поиски личного слуги Чимина, но Юнги остановил женщину, коснувшись её плеча. — Подождите, я не за этим. Я хотел спросить, знаете ли вы, как моя нянька, откуда может быть этот шрам? — Мин подтянул рукав повыше и продемонстрировал Бэксун шрам, пересекающий запястье вдоль и чуть наискосок. — Айгу-у, молодой господин, — она взяла руку Юнги, чтобы рассмотреть шрам поближе, — Не припомню что-то, вы с молодым господином Паком много хулиганили, наверное, где-то поранились. А может с тем мальчишкой из прислуги, как его звать, не помню… — Разве вы не знаете обо всех моих родинках и шрамах? — возмутился Юнги, не ожидавший такого ответа кормилицы. — И что за мальчишка? — Этого не помню, Ваше Благородие! — отозвалась Бэксун. — Не помню имени, к несчастью! Мать его у вас служила, у господина Мина и госпожи Сон. Юнги схватил кормилицу за плечи и вперился в её лицо испытующим взглядом. Та в страхе уставилась на него распахнутыми глазами. Было бессмысленно её обвинять в том, что она чего-то не помнит, но как бы её знание помогло Юнги разобраться во всём… Он извинился за свой гнев и пошёл прочь в сторону сада, где ему думалось лучше всего. Он столкнулся со слугой Чимина, который пришёл из другого конца сада — оттуда, где росли яблони. Юнги перекинулся с ним парой слов и уточнил, не служил ли он Чимину, когда тот был ещё ребёнком, но слуга, которого звали Чондык, всегда работал на семью Ким, и служить Паку, пока тот жил с Минами, никак не мог. Юнги пребывал в раздражении ещё со вчерашней ночи, когда прочёл злосчастную записку от королевы Мин. Изнутри его прогрызала тревога и опасения насчёт будущего. Он слишком расслабился, позволил себе наслаждаться бездельем и дружеским общением с обитателями этого времени. К тому же, он ни на шаг не приблизился ни к решению проблемы с возвращением в двадцатый век, ни к разгадке событий пятнадцатилетней давности… Те непонятные фразы, то и дело роняемые Чимином, вгоняли в больший ступор. Мину хотелось встряхнуть его, заставить собраться и пересказать всё, что тот знал, но Чимину явно было непросто даже думать об этом. Юнги раздражала эта ситуация, да и сам Чимин слегка подбешивал тем, что жевал сопли, но он действительно не хотел причинять младшему боли своими словами или действиями. К тому же, кто знает, что произошло тогда… Вторя безрадостным мыслям Юнги, вдалеке прогремел гром. Осень не заставила себя долго ждать. На землю упали первые капли дождя. Юнги остановился посреди сада и посмотрел в сторону, откуда пришёл Чондык. Мин ещё ни разу не заходил в ту часть поместья, поэтому решил разведать этот небольшой яблоневый сад, пока дождь не усилился. Чуть в отдалении виднелась крыша небольшого дома, под которой Юнги мог спрятаться от непогоды. Он подошёл к дому, когда капли дождя начали вполне ощутимо ударять по лицу. Домик выглядел как жилой, а на его крыльце, прячась от ненавистной влаги, дремала трехцветная кошка. — Хён? — из-за двери показалось заспанное лицо Чимина. Он спешно огладил растрёпанные волосы и вышел на крыльцо к Юнги, осторожно ступая босыми ступнями по деревянным доскам пола. — Доброе утро, — проговорил Юнги и поклонился. — Ты живёшь здесь? В отдельном доме? — Мин был слегка озадачен. — Хочешь зайти? Не мёрзни на улице, — проговорил Чимин после того, как подтвердил догадку Юнги лёгким кивком. Чимин придержал дверь в дом, и сержант прошёл внутрь, замечая, прежде чем скрыться в уютной теплоте дома, как дождик на улице обращается в настоящий ливень. В доме была всего одна комната — спальня Чимина, не очень большая, захламлëнная разными предметами обихода: украшениями, одеждой, книгами и бумагами. Футон на полу был расправлен, два одеяла лежали на нём смятые, будто Чимин только что вылез из теплой постели. За футоном находилась ширма с ненавязчивыми сюжетами городской жизни на створках. Хозяин комнаты прошёл к окну и прикрыл его, чтобы вода не попала на стол, где лежал неоконченный рисунок. В комнате приятно пахло слегка горьковатым, но не лишённым цветочной нежности ароматом хризантем. Цветы стояли в вазе на резном сундуке из тёмного дерева. Чимин подошёл к одной из тумб, которыми комната была уставлена по периметру, и взял в руку зеркальце. Он посмотрелся на себя и провёл гребнем по волосам, а затем заметил, как Юнги в нерешительности мнётся у входа, и пригласил его присесть за низкий столик. В дверь начала скрестись кошка. Чимин отложил зеркало и гребень и открыл дверь, впуская животное внутрь. На то мгновение, пока дверь была открыта, в комнату проник шум ливня с улицы. Запахло свежестью. — Почему ты живёшь отдельно? — поинтересовался Мин, проведя ладонью по спинке подошедшей кошки. — Так повелось, я же не член семьи господина Кима. Вообще, здесь жили сёстры Намджуна, пока не вышли замуж и не уехали… — отозвался Чимин, как только закончил заплетать свои волосы в косу. Он присел на подушку напротив Юнги и пододвинул к себе поднос с чайным сервизом. Он взял небольшой глиняный чайник в руки и поднял крышечку, чтобы убедиться, что там есть вода. — Чай будешь? Он остыл… Но Чондык его заварил буквально пятнадцать минут назад. — Нет, спасибо, — отказался Юнги и прочистил горло, кашлянув в кулак. Кошка покинула его неспешной хозяйской походкой и запрыгнула на тумбу, где и уселась, принявшись следить за не складывающейся беседой этих двоих. — У неё есть имя? — спросил Мин, указав кивком головы в сторону кошки. — Нет. Зачем ей имя, она же не человек, — заключил парень, так и не выпуская крышки из рук. — Но она ведь живет с тобой, как член семьи. Мне кажется, если бы ты ей не нравился, она бы не следовала за тобой повсюду. — Ей нравится тепло дома и регулярная кормëжка, — ответил Чимин, и, наконец, отставил чайник обратно на поднос, — но, возможно, ты прав, нужно дать ей имя. Она пришла пару лет назад. Пора уже, — продолжил Чимин и посмотрел на животное, улыбнувшись, — У меня же есть имя. — Ты сравнил себя с кошкой? — Юнги немного не то имел в виду, когда говорил Чимину, что эта кошка ему, как член семьи. — Если так подумать, она как я. Я тоже здесь на птичьих правах, кормлюсь и сплю в этом доме, — опустив взгляд на свои сложенные руки, ответил Пак. — Только она может уйти в любой момент и найти себе новое пристанище, а мне идти некуда. — Не говори так, Чимин, Намджун тобой очень дорожит, ты ему как брат. Собственно, ты и есть его брат. Господин Ким тоже тебя любит… — Намджуни-хён очень добрый, — Чимин проигнорировал уверения Юнги. — А ты меня любишь? Этот детский, наивный вопрос застал Юнги врасплох. Любил ли он его? Вряд ли. Суммарно они были знакомы едва ли неделю, но если они с Юнги-из-пятнадцатого-века росли вместе, как утверждают все вокруг, то, конечно, Юнги должен любить Чимина. Точно так же, как его любил Намджун. Как Чимин мог ждать от него таких громких слов, если понимал, что Юнги не знает ни о чем из прошлого? — Не люблю, — ответил Мин, решив не лгать. — Я плохо с тобой знаком. Осознание коснулось взгляда собеседника. Поджав губы, Чимин улыбнулся ему и встал с пола. Он подошёл к столу и взял рисунок. Продемонстрировал Юнги лист, удерживая за верхние края. Там была изображена кошка Чимина в натуралистической манере — контур был выполнен из туши, а рыжие участки шерсти чем-то вроде темперы, Юнги не разбирался в этом деле и не мог сказать, из чего делали тогдашние краски. Рисунок имел явное портретное сходство, кошка выглядела невероятно симпатично и мило. Юнги восхищённо присвистнул. — Очень красиво, у тебя талант, — он не соврал и во второй раз, Чимин действительно очень недурно рисовал. — Спасибо. Как кошку назовём? — на лице Чимина расцвела смущённая улыбка. Он положил рисунок обратно на стол и принялся размешивать чернила. — А как бы ты хотел, чтобы её звали? — Так, чтобы хёну нравилось, — отозвался он, беря кисть в руки. — Тогда как тебе имя Чалли*? — Интересное, оно что-то значит? — Чимин закатал рукав ханбока и развернулся к Юнги, держа кисть в руке. — И как его записать? — Нет, ничего особенного. Юнги поднялся из-за стола и подошёл к Чимину. Он взял кисть из его рук, чтобы показать иероглифы, которыми можно было записать новое имя кошки. Чимин пододвинул к нему лист с рисунком и указал в левый нижний угол. Юнги вывел два иероглифа, которые не несли вместе какого-то значения, а являлись только фонетической записью имени, и поставил кисть обратно в стакан пером вверх. Чимин смотрел несколько секунд на выведенные Юнги иероглифы, а затем улыбнулся ему. — Спасибо. Мне кажется, ей очень идёт это имя. Юнги упёрся бедром в край стола и сложил руки на груди. Довольный собой, он хмыкнул, но улыбка медленно сползла с его лица, а во взгляде появилась настороженность. Он вспомнил про шрам и свою неудовлетворённость недомолвками со стороны Чимина. Ему не хотелось нарушать идиллию, выстроенную разговорами о кошке, но ещё больше не терпелось узнать о происхождении этого чёртова шрама на руке. — Чимин, — начал он вкрадчиво, заглянув в глаза младшему. — Откуда у меня шрам на руке? Чимин сглотнул ком в горле и приоткрыл рот, готовый было что-то сказать, но звуки не шли. Вместо этого он тяжело вздохнул и развернулся к Юнги спиной. Стремительно двинулся к одной из низких тумб, присел перед ней на корточки. Юнги нахмурился и повторил свою просьбу более настойчиво: — Чимин, — начал было он снова, но младший тут же достал из тумбы бутылку из беленой керамики — в такие обычно разливали соджу. Хлопнул дверцей, подошёл к столику, взял с чайного подноса пиалу и плеснул туда прозрачную жидкость. Точно соджу — пахнуло спиртом. Он осушил пиалу в пару глотков и выдохнул так, словно на него обрушился весь вес этого мира. Он отер губы тыльной стороной ладони и, развернувшись лицом к молчаливо наблюдавшему Юнги, попытался сфокусировать на нём свой взгляд. — Мы жили в поместье Мин в Кэгёне, на нас напали. Наёмник… Я подвернулся ему под руку. Он трогал меня так, как детей не следует трогать. — Господь, что он сделал? — Ничего страшного он сделать не успел, просто начал трогать, заставлял трогать себя. Ты набросился на него с ножом, но он его отобрал у тебя. Так ты получил этот шрам. — И что… случилось потом? — Я его убил. Юнги застыл на месте и невидящим взглядом уставился впереди себя. Из ступора его вывел звук, с которым пиала, что была у Чимина в руках, коснулась поверхности стола, — он поставил её обратно и развернулся к Юнги лицом. — И сколько тебе было? — Шесть. Мне было шесть. — Господи. Юнги отёр руками лицо. Не заметил, как уже второй раз упомянул господа, но не всуе — он был в ужасе, разозлился на себя было в начале из-за того, что заставил Чимина об этом рассказать, но вспомнил, зачем вообще это затеял, и снова встрял. Значит, это всё действительно с ним произошло? Доказательством словам Чимина служил шрам, и Мин не помнил, как его получил, но вот Пак рассказал ему. Такое не выдумаешь намеренно. Чимин убил человека в шесть лет — конечно, он был травмирован. Как ему это удалось? Он спас Юнги, он, чёрт возьми, спас ему жизнь! — Не знаю, доводилось ли тебе убивать, но чувство ужасное. Доводилось, но в осознанном возрасте, а не когда нужно радоваться простым мелочам вроде сладких конфет и новых игрушек. Что же чувствовал Чимин? Как он рос с осознанием этого? Почему он безрассудно бросился на защиту Юнги? Малолетний убийца — он наверняка себя корил все эти годы. Кровь на руках ощущается по-особенному, её не так просто смыть, если ты не психопат, а Чимин не выглядел как психопат. Он выглядел, как человек с самым несчастным детством. — Иди ко мне, — сказал старший и сам в пару шагов пересёк расстояние, разделявшее их. Он прижал к себе младшего, крепко обхватив его руками. Чимин доверчиво ткнулся лицом в изгиб шеи и обернул руки вокруг его талии. Юнги прижимал его к себе, казалось, целую вечность, пока в голове жужжал целый рой мыслей. — Ты ни в чём не виноват, Чимин-и, — произнёс он необходимые, как казалось, слова поддержки, и крепче сжал младшего в своих объятьях. — Прости, что я не помню этого. Прости меня. Они стояли так, обнявшись, очень долго. У обоих сердце бешено стучало. Чимин мелко подрагивал в руках старшего, а тот не мог сдвинуться с места, только смотрел в пустоту и шевелил губами, в сотый раз повторяя беззвучное «прости». Юнги не заметил, как они переместились на футон. Чимин сидел на постели, укрытый одеялами, Юнги рядом. На Ханян уже опустилась тьма, а с того момента никто из них так и не заговорил. В своей холодной ладони, сжимая, перебирая, Юнги держал маленькие пальчики Чимина, которые тот опасливо высунул из-под вороха одеял. Пока они сидели так, в домик один раз наведывался Чондык с обедом, но блюдо так и осталось нетронутым и уже остыло. Второй раз слуга зашёл с ужином на двоих на подносе и с Уёном, в нерешительности топчущемся за спиной. — Малыш, надо поесть, — Юнги приобнял Чимина и слегка встряхнул его, чтобы привести в чувство.***
Отужинав в тишине, они вышли в сад, чтобы прогуляться. — Прости, хён. — За что ты извиняешься? — За то, что тебе пришлось услышать. Наверное, ты думаешь, что я больной. Юнги остановился и развернулся к Чимину. Он обхватил его лицо ладонями, заглянул в мечущиеся беспокойные глаза и вкрадчиво заговорил. — Тебе не нужно извиняться, ты спас меня, рискуя собой! Ты говорил, что не знаешь, доводилось ли мне убивать… Да. Я год был на войне. Но я всё равно не могу представить, что ты пережил, — он замер, и затем добавил в полной уверенности: — Ты очень сильный. Рвануло. Чиминово лицо в его ладонях скривилось в жалобном выражении, глаза собрали влагу, стремительно начавшую стекать по щекам. Слёзы на своём пути встречали пальцы Мина. Юнги обхватил его крепко и спрятал в своих руках. — Мне так жаль, что тебе пришлось нести этот груз в одиночку, так жаль, что я не помню ничего о нас. Я постараюсь вспомнить, постараюсь создать с тобой новые воспоминания. Никто из них не заметил среди деревьев фигуру третьего. Неожиданный гость, увидав, как Чимин взрывается плачем, поспешил к ним. Юнги почувствовал, как младшего вырывают из его объятий. — Не смей его обижать! — Тэхён вырвал за руку ничего не понимающего Чимина и прижал его к себе. Волком уставился на Юнги, чуть не рыча, как зверь, увидавший чужака из другой стаи. Была бы у него шерсть, встала бы дыбом. — Что он с тобой сделал? — вопрос, обращённый Чимину. Смягчившийся взгляд, ласковая интонация. — Тэхён? — растерянно произнёс Пак. Взгляд метнулся в сторону Юнги, который ничего плохого, собственно, не замышлял, даже наоборот. Юнги начал с чистого, неподдельного удивления, продолжил непониманием, и закончил гневом. Да что Ким Тэхён себе позволяет?! Какого он о нём мнения? Как он мог подумать, что Мин намеренно мог довести Чимина до слёз? — Тэхён?! — не нашёл других слов Юнги и повторил вопрос Чимина, но с заведомо большей враждебностью в голосе: — Какого чёрта? — Ты не так всё понял… — запротестовал Чимин неуверенно, затем, будто осознав, что вообще произошло, рассердился. Он выскользнул из хватки Кима, растолкав руки товарища локтями. С подобным тому, что испытывал Юнги, возмущением, Пак уставился на Тэхёна, который протянул к нему руку. Затем его взгляд смягчился. Он постарался разрядить обстановку, огладив плечо одного, а затем другого. — Хён меня не обижал, Тэхён-а. — Как не обижал, а чего ты плачешь?! — воскликнул Ким в искреннем непонимании. Рука потянулась в сторону Мина, чтобы ухватить его за шиворот и, невзирая на увещевания Чимина, дёрнуть старшего на себя. Внутри разгорелся ревностный огонь. Мысли крутились вокруг того факта, что Тэхён Чимина от силы неделю знает, так какого чёрта он бросился его защищать от Юнги, который, на минуточку, с Паком вместе рос? Когда они вообще успели стать такими хорошими друзьями? Это Мин должен оберегать младшего, спасать от таких сумасшедших, как Ким! Пальцы вцепились в турумаги Тэхёна и дёрнули на себя. В сторону Чимина, в бессилии мечущегося от одного к другому, никто из них и не взглянул. Кажется, никто уже и не помнил, в чём сыр-бор. — Ты, сука такая, в край заебал, — рявкнул Юнги, выражая напрямую степень своей неприязни. — Мерзавец! — в ответ — шипение, в руках — треск ткани чужого одеяния. — Вы! Оба! — Чиминов высокий мелодичный голос обернулся хриплым рыком, он поочередно растолкал обоих. — Прекратите немедленно! Не по статусу себя ведете! — Чимин! — Тэхён! — отразил Пак и поспешил объяснить: — Я просто расчувствовался! Да и сам могу за себя постоять! А вы, — перевёл взгляд с Кима на Юнги, — только повод ищете, чтобы сцепиться. Я не намерен терпеть ваши ссоры, — он толкнул Тэхёна в спину, разворачивая его лицом к старшему, и приказал обоим: — Миритесь. — Я с ним на мизинчиках мириться не собираюсь, — отозвался Тэхён, складывая руки на груди. — Замечательно. Даже не пытайтесь со мной заговорить, пока не помиритесь, — закатив глаза, проворчал Чимин и развернулся в сторону своего домика. Юнги не намеревался заканчивать их с ним вечер на подобной ноте. Ему хотелось ещё немного побыть с младшим, убедиться, что он успокоился и чувствует себя нормально после тяжелого разговора. Перед ним встал непростой выбор: засунуть в задницу свою гордость и пойти с Кимом на мировую, чтобы не расстраивать Чимина ещё больше, либо постараться найти прощение Чимина, не унижаясь при этом перед Кимом. Юнги бы принял извинения Тэхёна, если бы тот сделал шаг первым, ну, как принял — принял бы к сведению и забил до следующей ссоры. — Ладно, Чимин-и, твоя взяла. На Тэхёна уставились две пары глаз. От него никто не ожидал. — Прости меня, Мин Юнги, — отворачиваясь, пробурчал Тэхён и принялся рассматривать траву под ногами. Юнги бросил ему неохотно короткое «ага» и развернулся к Чимину, но тот всё ещё выжидающе смотрел на него, да ещё и кивнул, мол, «теперь ты». — Извини, — пробурчал Юнги и посмотрел с надеждой на Чимина. В этом взгляде — фраза: «Теперь-то я прощён?» — Ладно. Мы ещё вернемся к этой проблеме, — выдохнув, закончил Чимин, не особо довольный подобным примирением. — Чимин-и, есть разговор, — подойдя к Чимину, проговорил прощённый Тэхён. В сторону Юнги прилетел его настороженный взгляд. Видно, разговор был не для его ушей. — Это срочно? — подойдя к Юнги, спросил Чимин. Похоже, что ни для каких разговоров у него не было настроения, тем более в столь поздний час. Тэхён, сощурив глаза, оглядел их двоих и отрицательно мотнул головой. Убеждать Чимина не стал и настоятельно попросил поговорить завтра, напоследок пожелав спокойной ночи. Юнги проводил Чимина до дома и зашёл следом, прикрыв дверь. Скрытые от чужих глаз, оба расслабились. Чимин больше мог не храбриться и снова поник. Юнги присел рядом и взял его за руки. — Пообещай, что не будешь себя накручивать, — не сводя с него глаз, вкрадчиво заговорил Юнги. — Хорошо, хён, — слабый кивок, он шмыгнул носом. — Хён? — он поднял голову и коротко взглянул на старшего. Юнги ласково промычал в ответ. — Можешь остаться со мной сегодня? Юнги согласился переночевать в домике Чимина, понимая, что так для него будет лучше. Младший смочил лицо в тазике и наскоро почистил зубы порошком, снял верхнюю одежду. В нижней рубахе и штанах он шмыгнул под одеяло. Мин погасил свечи и улёгся на футон рядом. Чимин лёг на бок и в темноте нашёл его руку. — Спасибо, хён, — прошептал Чимин, не благодаря за что-то в частности, скорее, за всю заботу и понимание, что проявил к нему Мин. За то, что вернулся. За то, что не отвернулся. За то, что пообещал не отпускать. — Спасибо тебе, — отозвался Юнги, укладывая голову поудобнее. Постель приятно пахла свежестью, Чимин сам приятно пах — его волосы и одежда источали нежные запахи, как букет разноцветов. Юнги шумно втянул этот запах носом и прикрыл глаза, неосознанно улыбнувшись. С Чимином он чувствовал себя в безопасности даже несмотря на то, что их сегодняшний разговор не был приятным. С открытием страшной правды можно было вздохнуть спокойно — не осталось недомолвок, на их место пришло чувство уверенности, доверие, крепкая связь, основанная на общем прошлом, каким бы оно ни было. Неужели Чимин действительно думал, что узнав обо всём, Юнги отвернулся бы от него? С другой стороны, Чимин не знал его, повзрослевшего, так что его опасения имели смысл. Юнги был нацелен доказать, что Чимин не зря ему открылся. Когда дыхание напротив выровнялось, и Чимин уснул, для Юнги настало время задуматься. Мысль, возникшая в момент, когда Чимин ему пересказал о событиях пятнадцатилетней давности, вновь всплыла на поверхность сознания. Шрам, нападение, Мин Юнги. Мин Юнги из пятнадцатого века и он — один человек? Юнги 1929 года рождения и Юнги, рожденный в конце четырнадцатого века — что их связывает, кроме общего имени и внешности? Почему Юнги настолько легко принял тот факт, что Чимин спас именно его, а не кого-то другого? Неужто принял желаемое за действительное? Почему в голове в момент откровения даже не промелькнуло мысли, что всего этого не происходило с ним? Шрам от нападения — Мин мог переместиться в чужое тело — но шрам всегда был с ним, даже парни в школе его уважали за глубокий порез, полагая, что он получил его в бою. Тяжёлые мысли не давали уснуть. Чимин освободился от тяжкого груза на сердце и быстро уснул, его хватка на руке Юнги ослабла, а Мин лежал, кусая губы, и всматривался в тени на лице напротив. Как же было тяжело от осознания. Он ничего не знает о себе. Юнги был сыном Мин Мирэ и безымянного отца, который, по рассказам матери, спился, не прошло и трёх лет с рождения Юнги. Мин его не помнил совершенно, и не мог не нарадоваться этому факту — если тот пил, то наверняка и бил, и наилучшим выходом было действительно вовсе не знать его. От отца осталось только упоминание в Мэиль синбо — наверное, единственное хоть сколько-то значимое событие в его жизни. Статья о поножовщине в пьяном бреду и смерти вследствие алкогольной интоксикации вызывала только смех. Зато ниже пасть некуда, за негативный пример Юнги всегда ему был благодарен. С алкоголем всегда был осторожен, по этой причине и пить научился осторожно. Когда Мину было двенадцать, мать вышла замуж за Шин Бёнчхоля — коммерсанта, с появлением которого их жизнь поменялась кардинально. Он работал дилером известной японской машиностроительной фирмы. Больше не сын матери-одиночки, а ребёнок в полноценной семье. Через пару лет дела отца пошли в гору, и вот он уже сын уважаемых родителей, локальная знаменитость в Тэгу. Не блещущий в школе, но музыкально одарённый, ему пророчили будущее пианиста. Некстати увлёкся джазом, и навыки академической игры на фортепиано скатились, потом юридический университет за неимением особых планов на жизнь. Зато в дальнейшем смог бы перенять дело отца. С матерью отношения всегда были странные, она была не просто эмоционально холодной, а будто не от мира сего. До неприличия суеверная, заставляла Юнги заучивать молитвы и соблюдать ритуалы. Отец её до безумия любил, хорошо относился к сыну, но Мин к моменту его появления в семье уже сформировался, по большей части, как личность, поэтому особого влияния он на его характер не оказал. Да и воспитывать Юнги не рвался — во время ссор Юнги с матерью он будто сжимался весь и прятался в кабинете, ибо в этом урагане было не выжить нормальному человеку. В начальной школе Юнги упал с качелей и повредил голову, что впоследствии выразилось в проблемах с памятью и с умственной деятельностью. Тогда-то из памяти и начали пропадать целые куски каких-то событий, но с возрастом это у него прошло. Проблемы с концентрацией вскрылись в процессе обучения в школе. Тогда же начал шепелявить, как ему объясняла мать, когда он приходил в слезах домой из-за того, что сверстники задирали его из-за манеры речи. Юнги неплохо давалась литература, и вообще, глупым его назвать нельзя было; он просто не мог сконцентрироваться на задачах, требовавших усидчивости. Он был любознательным и эрудированным во всех областях понемножку. Врачам был неведом его диагноз, они оправдывали его странности истероидным поведением, что совсем на него не было похоже, называли особенным ребёнком, но на деле он был совершенно обычным мальчишкой. Странные отношения с родителями, странный он, даже здесь — неудивительно — странный, хотя он самый что ни на есть обычный. Чимин заёрзал головой на подушке и уткнулся в неё носом. Юнги движение со стороны младшего ненадолго вернуло в реальность. Он в нерешительности занёс руку над лицом Чимина и осторожно коснулся его шеи, проведя по волосам, забрался пальцами на румяную щёку — мягкую, смугловатую — как он помнил — чистую кожу. Тепло чужого тела успокаивало. Судьбы отщепенца удалось избежать. Мин быстро научился ладить с людьми. Хоть его и считали холодным и немногословным, он мог, если хотел того или ему было нужно, влиться в оживлённую беседу. Его уважали и сверстники, и учителя, и профессора, потому что не в его характере было пустословить, он был человеком дела, но и зубы мог заговорить так, что никто не осознавал проделанного фокуса. Мрачность и холодность добавляли его образу притягательности. Слабые люди его опасались, сильные проникались уважением. У Чимина были пухлые губы, большой палец не нарочно соскользнул на них, совсем легонько огладил и спустился к подбородку. Указательный коснулся мягкой кожи под острым подбородком. Чимин вновь заёрзал, и Юнги отнял свою руку от его лица, чтобы не разбудить ненароком и не оказаться пойманным с поличным. Зачем он вообще начал его трогать? Юнги остановился на том, что, кажется, с возвращением в двадцатый век стоит повременить, но поиски информации о возможностях вернуться и таких же путешественниках во времени он не был намерен прекращать. Вместе с этим усилилось желание узнать о событиях пятнадцатилетней давности. Столкнуться с правдой, какой бы она ни была, страшно; труда себе в этом признаться не было никакого. Тут Мин вспомнил об ещё одном слагаемом таинственной истории — королеве Мин, которая первая вышла на связь. Он совсем забыл о записке, а меж тем, день встречи в лесу приближался. Поняв, что если он продолжит думать, накручивать себя ещё больше, то вообще не сможет уснуть до самого утра. Он постарался очистить свою голову от мыслей, отложить всё на завтра. Благо Чимин под боком действовал, как доза брома. Как трёхцветная кошка, Юнги тянулся к теплу дома, которое давал ему младший.***
Проснувшись утром, Мин обнаружил на себе руку Чимина, которую тот неосознанно забросил во сне. Благо, не прижимался — ему удалось удержаться на разумном расстоянии от старшего. Юнги аккуратно убрал руку Пака с себя, и тот вскоре раскрыл глаза, припухшие со сна. У Мина голова была пуста от мыслей, он хорошо выспался и был полон сил. Чимину нужно было идти по делам, поэтому, пожелав ему приятного дня, Юнги ушёл к себе в комнату. Он умылся и переоделся в свежее, а затем Донсу сопроводил его в одну из комнат в главном доме поместья семьи Ким. Там его ждал подосланный господином Мином учитель по этикету. Мин Джэ в своём стиле не стал предупреждать Юнги о внеплановом уроке, поэтому старику Донсу пришлось объясняться за господина. Так, Мин старший посчитал необходимым провести для Юнги несколько уроков по этикету перед тем, как он предстанет перед королевским двором. — Как вам следует обращаться к вашему отцу при других людях? — учитель, конфуцианский учёный в летах, сидел за столом напротив Юнги и продолжал спрашивать разные вещи. В руках у него был наготове прутик, которым он лупил уложенные на столе ладони Юнги при любом неправильном ответе. — Отец. Удар. — Господин Мин? Удар. — Не знаю, ёнгам?! Удар, а за ним — правильный ответ: — Тэгам, ваш отец — тэгам. Как и господин министр, Ким Намчхоль — тэгам. К чиновникам первого ранга следует обращаться только таким образом! — прикрикнул учитель. — Ваш отец — член Тайного совета! — Почему совет называется Тайным, если известно, кто туда входит?! — задал резонный вопрос Юнги, поставив тем самым учителя по этикету в тупик. Ответом послужил свист прутика и резкая боль в исполосованных ладонях.***
— Когда играешь в бадук, ты обдумываешь каждый отдельный ход. Вот ты поставишь камень сюда, — таков твой замысел, — и в перспективе в пару ходов захватишь эту территорию. Ты думаешь, разгадает ли твой замысел противник, заблокирует ли он тебя. А нужно мыслить глобально, — отпив чаю, проговорил Намджун и запустил руку в вазочку с камешками для игры в бадук. Чёрный гладкий камешек лёг между ногтем указательного пальца и подушечкой среднего. Намджун оставил камень на гопане и заблокировал территорию Чимина. Пак собрал в руку «мёртвые» камни Намджуна и принялся перекатывать их в руке, внимательно рассматривая игровое поле. На Ханян опустилась тьма; Намджун пришёл из дворца и через пару часов, как только расправился со своими делами и отдохнул, пригласил Чимина поиграть в бадук в своём кабинете. Они часто играли вдвоём, хоть Ким и был слишком хорош, чтобы Чимин мог с ним тягаться. — Я пропускаю ход, — наконец, отозвался он. — На самом деле, я думаю, на этом можно закончить. Мы встряли в одном углу. — Согласен, — проговорил Пак и принялся сдвигать камни на доске для лёгкости подсчета. — Ты выиграл, хён, — заключил младший после подсчёта всех камней. Он отпил чаю и поднял глаза на Намджуна, который уже какое-то время неотрывно за ним следил. — Ты узнал что-нибудь о Юнги? — обыденно спросил он, начав убирать камни с игровой доски в свою вазочку. — Вы много времени проводите вместе. Чимин напрягся, потому что ему в последнее время стала неприятна сама мысль о продолжении их внутреннего расследования того, что касалось пропажи и возвращения Мин Юнги. Это было нечестно по отношению к Юнги. Они не говорили о нём плохо и не предполагали ничего дурного. Чимин всегда был скорее безмолвным слушателем мозгового штурма Кима, нежели его активным участником. Чимин вспомнил, что Юнги перед ним обмолвился, что участвовал в некой войне, но Пак решил не рассказывать об этом брату. Эта информация предназначалась только для его ушей. Чимин открылся ему, своим опытом поделился и Мин. Если Юнги захочет, он сам расскажет Намджуну. Чимин считал себя не в праве распространяться об этом третьим лицам. Даже если это был его любимый хён Намджун. — Приветик, — в кабинет зашёл Тэхён. Он прикрыл за собой дверь и подошёл к столу, за которым сидели Намджун и Чимин. Упёрся бедром в стол и сложил руки на груди, оглядывая доску, на которой остались только белые камни Пака. — Кто выиграл? — Хён, — вынырнув из своих мыслей, ответил Чимин на заданный Кимом вопрос. — Ты, кажется, хотел со мной поговорить? — добавил он, вспомнив о том, что Тэхён ещё вчера очень хотел с ним что-то обсудить. — Мы хотели с тобой поговорить, — отозвался Намджун. Он встал из-за стола и подошёл к окну, рядом с которым стоял ещё один стул. Он взял его одной рукой и поставил рядом со столом, приглашая Тэхёна присесть и присоединиться к беседе. — О Мин Юнги? — сразу понял Чимин и приготовился занять оборонительную позицию. Ответом пришлись кивки обеих светлых голов. Две пары глаз выжидающе на него смотрели. Они, прежде чем Чимин сам это осознал, поняли, что между ними что-то происходит. Чимин не ожидал от Намджуна, что он объединится с Тэхёном в деле промывания костей Юнги. О вражде Тэхёна с Юнги Чимин знал с первого дня, но от Тэхёна не ожидал, что тот будет обсуждать Мина за его спиной. С Тэхёном Чимин очень быстро поладил — они, прежде всего, оба были в схожем положении: Ким воспитывался у Минов, Пак рос у Кимов. К тому же, они были одногодками, что автоматически предписывало им статус друзей в корейской традиционной системе межчеловеческих отношений. С Тэхёном было весело, никаких рамок, никаких условностей, не пофилософствуешь, но развлечься, поиграть в игры, выпить — самое то. На характере Тэхёна был налёт тоски — Чимину это было близко, но в душу друг другу они не лезли. Вместе они могли высмеивать старших и хаять дурацкие конфуцианские трактаты. — Мне кажется, это не очень честно по отношению к нему, — решил раскрыть свои мысли Чимин. — Если вас волнует, действительно ли это хён… У меня нет в этом сомнений. Ответ Чимина не стал неожиданным для них. Тэхён потупил взгляд в поверхность стола, Намджун виновато поджал губы, и заговорил: — Пускай это будет так, вопросы к нему всё равно есть. — Так задайте их ему напрямую, — возразил Пак. — Ты же понимаешь, Чимин, — постарался вразумить брата Намджун. — Что я понимаю, хён? Если вы и дальше хотите что-то о нём выяснять, то делайте это без меня… Он – мой друг, а с друзьями так не поступают. Тэхён не встревал в разговор двух родственников. Он привык только слушать подобные разговоры, а не участвовать — боялся чрезмерной любопытностью выдать себя. Правда заключалась в том, что он сам был засланцем в семье Мин, что уже давно, судя по всему, не являлось для Мин Джэ секретом. Эти же двое не знали о его доле. Намджун был не по годам рассудительным и трудолюбивым чиновником, что вызывало уважение, Чимин был хорошим другом. С ними он мог расслабиться и позабыть о своей роли, но держать ухо востро было необходимо. Особенно после того, как король через Чонгука повесил на него обязанность следить за всеми господами в этом доме. С тех пор стало сложнее поддерживать непринуждённое общение. Чимин своей наивностью умилял. «С друзьями так не поступают». Поступают, против своей воли. Киму было интересно, какой была бы реакция, узнай его товарищ о том, что он сам за ними шпионит… Почему-то ему казалось, что Пак бы его понял, но проверять он это, конечно, не хотел. Самому ему было глубоко плевать на Юнги. — В общем, я всё сказал, — с этими словами Чимин поднялся из-за стола. Смел одной рукой свои белые камни с игровой доски и высыпал их в вазочку. Тэхён подорвался и вышел из кабинета в коридор вслед за ним, оставив Намджуна одного. — Чимин-а, — окликнул его Тэхён, — прости. Давай поиграем на инструментах немного? — предложил Ким, желая реабилитироваться перед Чимином. Пак заломил брови и надул губы, скрестил руки на груди. — Зачем вы это делаете, Тэ? Я понимаю, что ты терпеть не можешь хёна, кстати, чего я совершенно не понимаю, так это за что! Но от тебя я не ожидал… Разве Юнги-хён хоть раз давал повод усомниться в себе? — Я больше не буду, Чимин-и. Ты прав, он мне неприятен, поэтому я не хочу больше его обсуждать… — Очень жаль, потому что мне нравится хён. В глазах промелькнуло подозрение: Чимин слишком уж печётся о Юнги, да и тот не отстаёт — что-то их связывает. Не просто же так Чимин у него плакал на плече вчера ночью в саду, где их застал Ким? «Расчувствовался» — ответил ему Чимин, а, собственно, из-за чего? Тёмная история, партнёры по преступлению? Тэхён не хотел в этом копаться. Оставить всё, как есть — всё равно ни король, ни Чонгук не узнают о подозрительных отношениях этих двоих. Тэхён решил не лезть в их историю. Даже если допустить, что в дружбе с детства зарыты какие-то тайны, Тэхён и мысли допустить не мог, чтобы залезть настолько глубоко до того, как его пригласят. Переписки, счета, разговоры о власти — пожалуйста. То, что заставляет его друга плакать — нет, увольте из шпионов. Тэхён ответил Чимину мягкой улыбкой и протянул ему мизинчик для примирения. Чимин сцепил свой палец с его; они поклялись не возвращаться к этой теме. Чондыку поручили принести в павильон под открытым небом каягым, Тэхён сбегал в свою комнату за тэгымом. Двор наполнился звуками музыки. Пальцы Чимина легко летали по крепким струнам, Тэхён аккомпанировал на флейте. Чимин с Тэхёном разделяли любовь к искусству, что предписывалась идеальному образу добродетельного дворянина того времени. На звуки в сад пришёл Юнги, который до этого отдыхал от урока с учителем-садистом и вымачивал ладони в холодной воде. Самый старший уместился затылком на перилах павильона, в руках покручивал пиалу с чаем, который благодарные слуги поспешили подать господам. Юнги на волне наслаждения от гармонии звуков позволил себе расслабиться и не метать напряженных взглядов в сторону Тэхёна. Чимин, склонившийся с лёгкой улыбкой над музыкальным инструментом, пребывал в расслабленной сосредоточенности, что бывает у профессиональных музыкантов.***
Юнги до последнего не решался ни с кем поделиться известием о том, что королева назначила ему тайную встречу. Говорить кому-то из прислуг, как он посудил, было небезопасно, а о необходимости знать об этом Мин Джэ он сомневался. Юнги бы и не стал никому рассказывать, напросто постаравшись ускользнуть из поместья под шумок, но он не знал о местонахождении леса Чхунджон, указанного в записке. Взвесив все за и против, он решил спросить про лес у господина Мина. Тот быстро понял, в чем дело, но никак не стал комментировать факт приглашения. Лишь попросил передать привет своей дочери и быть осторожным. Юнги выскользнул из поместья, надвинув на глаза широкополую шляпу, когда небо над Ханяном окрасилось розовым заревом. Лес находился недалеко от того места, куда прислуга со всей округи ходила стирать — у берега реки недалеко от дома кисен. Когда он дошёл до опушки Чхунджона, ещё не стемнело, и он прошёл дальше внутрь леса, чтобы дождаться заката. Словно по часам, когда последний луч солнца скрылся за горизонтом, он услышал мелодичный свист и увидел у опушки леса на проселочной дороге две фигуры в тёмных одеяниях. Он направился в их сторону, пытаясь унять тряску, охватившую всё тело. Когда он подошёл достаточно близко, чтобы разглядеть гостей, и не смог скрыть своего удивления. Женщина в чёрном платье приподняла полупрозрачную вуаль, свисавшую с широкополой шляпы, и закинула её за спину. Но не она привлекла внимание Юнги: за её спиной стоял человек, которого Мин уже встречал. Ким Сокджин продемонстрировал ему свою фирменную улыбку, и Юнги перевёл взгляд, в котором выражалось всё его недоумение, с артиста на женщину. Перед ним стояла Мин Вонкён — первая жена короля Тхэджона, он сразу понял это по её позе и взгляду. Властная, сильная женщина, она внимательно следила за каждым его движением, при этом оставаясь неподвижной, с ровной осанкой, чуть приподнятой головой. Она была невысокой, но из-за её покровительственного взгляда Юнги перед ней чувствовал себя ниже на пару голов. Юнги поклонился ей, но не сразу сообразил, что ему стоило её поприветствовать словесно. Когда он распрямил спину, женщина подошла к нему почти вплотную и огладила его щёки своими горячими ладонями. Она смотрела на него влажными глазами, подкрашенные алым губы, растянутые в лёгкой улыбке, подрагивали. Королеве было около сорока, её возраст выдавали морщинки в уголках небольших глаз. Юнги был очень похож на старшую сестру, словно брат-близнец, но со скидкой на возраст, и он теперь понимал, почему все вокруг в нём распознавали отпрыска семьи Мин. — Юнни, — ласково проговорила она и огладила его плечи руками, сжимая крепко. — Ваше Величество? — неуверенно отозвался Мин, всё ещё не веря в реальность происходящего. Он бросил неуверенный взгляд в сторону Сокджина, будто искал подтверждения своим словам, но тот только коротко, нечитаемо посмотрел на него в ответ. — Мы и не надеялись, — улыбнулась она после того, как услышала его голос. Когда она улыбалась широко, было видно её дёсна, как и у Юнги. Ему было странно видеть свою улыбку на другом человеке. Она притянула Мина к себе и сжала его крепко в своих объятиях. От одежды королевы Юнги почувствовал довольно крепкий запах благовоний. — Как же ты вырос, — проговорила она, не выпуская его из своих рук. — Я не хотела, чтобы наша первая встреча спустя столько лет произошла во дворце, нужно было бы соблюдать протокол, сам понимаешь. Не хотелось этого, — проговорила она после того, как выпустила его из объятий, и махнула рукой. — Да… Наверное. Королева взяла его за руку и развернулась к Сокджину. Артист улыбнулся им, но Юнги его улыбка насторожила. Она была какой-то искусственной, а глаза Кима были по-лисьи сощурены. Кажется, он и не пытался выглядеть более невинно и позволял Юнги разглядеть факт наличия второго дна в каждом своём жесте, но скрывал он его под толщей мутной воды — так, что никто и не мог догадаться о его истинных мотивах. Королева взяла брата под руку и повела за собой по тропинке вдоль окраины леса. Всё это не выглядело реальным, это было похоже на мистерию — тёмные фигуры в лунном свете, ни души на километры вокруг. Королева вернула ему лёгкую улыбку, вздернув брови. Пройдя чуть вперед, они натолкнулись на обоз. Юнги помог королеве забраться внутрь и присел рядом. Она вновь взяла его руку в свои ладони. — Ты не можешь себе представить, что я чувствую, когда вижу тебя. Мы успели похоронить тебя, как Юнхёна, Юнджэ, Юнхана… – картинно стирая осевшую на веке слезу, проговорила она. — Я счастлива. Юнги уже слышал эти имена — это были казненные один за другим его старшие братья, младшие братья королевы. Пару дней назад на Чхусок семья Мин совершала церемонию поминовения предков в уцелевшей части поместья Мин, куда были приглашены некоторые дальние родственники. Семьи Юнхёна на церемонии не было. Юнги было не впервой вспоминать тех, кого он никогда не знал — с матерью на праздники они делали подношения младшему брату, который и года не прожил: умер, когда Юнги ещё не было в планах. Юнги накануне попросил Бэксун рассказать, какими были «его» братья. Юнхён был самым старшим — ему было двадцать три, когда король привел свой жестокий приговор в действие. Бэксун описала его, как не самого спокойного воспитанника: он постоянно шалил в детстве и часто обманом добивался сладостей, поэтому был не очень стройным. Повзрослев, он стал более спокойным и очень напоминал Мин Джэ характером, да и внешне был больше похож на него. Они были наиболее близки с сестрой. Он же и сыграл наибольшую роль в возведении её мужа на престол, будучи опытным и умелым воином с большими политическими амбициями. Юнджэ было двадцать, в детстве он был нелюдимым и очень тяжело шёл на контакт со сверстниками. Во взрослом возрасте это исправилось, но он был очень импульсивным, из-за чего был склонен к необдуманным поступкам. Они не очень ладили с королём из-за его взрывного характера. Юнхан был невероятно красивым парнем, на момент гибели ему было шестнадцать. Все девушки и мальчишки восхищались им, называли Хвараном за навыки боя и внешность, которой он умело пользовался, легко располагая к себе людей. Он очень заботился о Юнги — больше младшенького любила, наверное, только сестра. Юнхан учил младшего брата писать стихи, любил рассказывать ему разные истории, ловя восхищение в детских глазах, и задаривал подарками. — Мне жаль, что я ничего не помню о них, — ответил Юнги. Королева Мин понимающе поджала губы и погладила его по плечу, а затем крепко сжала его своими пальцами, усеянными крупными перстнями. — Я надеюсь, ты вспомнишь. Мы можем попробовать найти шамана, может быть, если он введёт тебя в транс, получится всё вспомнить, — проговорила она и посмотрела на Сокджина, чуть наклонив голову на бок, будто спрашивая его мнения. — Возможно, время ещё не пришло, моя королева, — отозвался артист. Юнги перевёл озадаченный взгляд с сестры на Сокджина. Для него их слова не имели никакого смысла. Шаман? Вспомнить? Он вновь ушёл в отрицание. Быть того не может, чтобы он всё вспомнил… С помощью шарлатанов или без. Думать о том, что кто-то будет рыться в его голове, было до тошноты неприятно. Королева, заметив его смятение, приобняла его за плечо и слегка встряхнула. По-матерински оставила лёгкий поцелуй на виске брата, уставившегося в пустоту. Краем глаза он видел, как Ким Сокджин неотрывно за ним следит. По спине пробежался холодок, а ещё ему не нравилось, что его целует так по-родительски чужая ему женщина, которую он видит впервые. Его слегка передёрнуло. — Ну ладно, Юнни, главное, что ты теперь дома. Уже думал о том, чем хочешь заняться? — Мин, ещё не до конца выйдя из оцепенения, мотнул головой, и королева продолжила: — Всему своё время. Мы с папой позаботимся о том, чтобы тебя восстановили в правах. Всё будет хорошо. Уверения королевы в благополучном исходе не внушали доверия, Юнги чувствовал от неё холодок — показалось, что её нежность по отношению к нему была не совсем искренней. Он подумал, что жизнь во дворце, должно быть, убила, выжгла в ней всё живое... Да и друг другу они были почти что чужие люди. Восемнадцать лет разницы в возрасте, пятнадцать лет с пропажи Юнги. Упрекать её в отсутствии к нему особо нежных чувств было бы неразумно. Мина пугало всё и вся вокруг, захотелось исчезнуть отсюда и проснуться в своей комнате. Кто сказал, что путешествия во времени — это легко? Мин взял себя в руки и вернул беспристрастность взгляду, решив играть по их правилам. В конце концов, если он приходится этой женщине братом, то, по уверению отца, они «сестрой этот характерный взгляд матери поделили, и нрав далеко не кроткий». — Я был бы признателен, если бы вы рассказали, что меня ждёт во дворце, — взглянув в глаза королеве, попросил он. Королева Мин улыбнулась в ответ. Не исключено, что ей можно довериться. Она — его плоть и кровь, в конце концов. Так ведь?***
На следующий день они с Чимином выбрались в город. Рассказывать младшему о встрече с королевой Юнги не стал, хотя его всё ещё потряхивало от волнения — это был максимально неординарный опыт, а присутствие Ким Сокджина при их рандеву вызывало множество вопросов. Прогулялись на лошадях до Учжон-га — колоритной торговой улицы, где Юнги смог впервые потратить деньги, которые ему выдал господин Мин. Они накупили дорогой и качественной бумаги, на которой не расползается тушь, — для рисунков Чимина. Юнги купил себе несколько тетрадей: хотел возобновить ведение личного дневника, потому что мыслей в последнее время в голове крутилось неприлично много. Юнги действительно много времени проводил с Чимином. Младший удерживал его от падения в пропасть безумия. Он мог сказать Чимину, что чувствует себя плохо, и тот приклеивался к нему с тёплыми объятиями без лишних расспросов. Юнги нравилось находиться рядом с ним, нравилась его тактильность, хотя излишних прикосновений от других людей Юнги никогда терпеть не мог. После того как они открылись друг другу, стало намного проще. Юнги сокрушался, что не воспринимал Чимина всерьёз поначалу. Исповедь Пака не стала поворотным моментом в их отношениях, но позволила Мину заглянуть немного глубже и увидеть за симпатичным лицом внутренний стержень, который в себе он вряд ли сможет когда-нибудь взрастить. Чимин хоть и не был таким дурнем, как Тэхён, но Мин всё равно затруднялся ответить себе, что же в нём зацепило. Преданность, верность — у Мина были такие друзья, но Пак будто был на другом уровне. Такой непохожий на него в своём поведении, игривый, лёгкий на подъём, но внутренность его резонировала с тем, что было у Мина на душе. Он видел в нём себя, избравшего другой путь, более, наверное, социально-приемлемый. Вместо внешнего холода — теплота объятий, вместо излишней уверенности в себе — полные сомнений в своих силах разговоры. Люди любят видеть в других трещины, которые можно заполнить мёдом внушающих поддельное чувство уверенности речей. Мин в себе до тех пор, пока не перенёсся в Средние века, не сомневался. Чимин себя изводил колебанием натянутых внутри струн и остро воспринимал плохие слова недостойных людей. С уверенностью Мина и деяниями Чимина из прошлого получился бы монстр, поэтому такой баланс не нарушал естественного состояния мира. С монстрами — Мин был уверен — ему ещё предстоит встретиться. Чимин уловил перемены в настроении старшего и вернул его из глубокой задумчивости обратно в реальность, потянув за собой к текстильной лавке, но увлёкся разговором с продавцом и не заметил, как Юнги вновь пропал. На улице в середине девятого месяца было ещё достаточно тепло, чтобы не заворачивать себя больше, чем в два слоя одежд, но погода уже заметно отличалась от летней. Таким был и сегодняшний день: бывают дни, обычно свойственные сезону дождей, когда небо заволакивала молочная пена, не вызывавшая ничего, кроме тоски. Все становилось серо-зелёным, лазурного неба будто никогда и не существовало, а солнце с его теплыми лучами начинало казаться какой-то выдумкой. Вместо них — влажность, духота. Небо, как зимой, но пот в три ручья. Хорошо, если за этим следовал дождик, если нет — время будто замирало, и ты растекался, как худо слепленный пельмень в этой духоте. Мин, вглядываясь за горизонт в это грязно-белое небо, ненароком обратился к глубоко запрятанному воспоминанию из детства, которое удар качелью в затылок напрочь стёр из сознания. Такое же унылое небо, кусочек которого виднелся через потрескавшуюся оконную раму, в комнате душно, стены серые, пахло затхлостью. Пружины матраса впивались в ягодицы, Юнги лет девяти сидел на нём, обняв колени руками. Мимо кровати в глубокой задумчивости ходила мать в ночнушке на тонких бретелях, в одной руке тлела сигарета, что губ касалась раз в полминуты, в другой руке — бутылка из зелёного стекла, на ней — этикетка с неизвестными Юнги закорючками, как ни старалася, — не мог прочитать. У матери тонкие брови сведены к переносице, вчерашние кудри на длинных волосах почти сошли на нет. Она подошла к окну, и рукой, которая держит сигарету, прикрыла декольте. Женщина выглянула на улицу, высматривая что-то или кого-то. С улицы в комнату проникал ужасный шум — крики, сирены, неразборчивый гудëжь из рупора, даже не поймёшь, на каком языке. Мать раздражённо цокнула языком, не заметив, как с губ сорвалось скверное словцо, но Юнги не обратил на это особого внимания и только сильнее сжался на кровати; какофония звуков вызывала у него панику. Перед глазами — чужие карие радужки, на предплечьях — тепло ладоней, вместо затхлости серой комнаты обонянием завладел запах цветов. Юнги моргнул пару раз, прогоняя наваждение, и схватил чужие ладони, протянутые к нему, сжал, благодаря и прося не волноваться за него. В голове — мысли о серой комнате, которая возникает в воспоминаниях уже не в первый раз.