Послушные тела

      Мин Юнги поместили в особую тюрьму при дворце, посчитав отправку его в крепость Намхансансон чреватой восстанием базировавшихся там частей. Было ли безопасно держать бомбу прямо под боком у Его Величества, сказать не мог даже сам Юнги. Так или иначе, им занялся лично король, а значит сам Тхэджон и поручил запереть Мина тут.       Юнги отдавал себе отчёт — смерть маячила прямо перед глазами. Смерть мучительная.       Он поднялся с тоненького футона, уложенного на покрывающее холодный каменный пол сено, и прошёлся по периметру довольно приличной по меркам системы наказаний Чосона темницы. Вот вождя чжурчжэней Джэбэ держали в грязной, сырой и тесной клетке в крепости Намхансонсон. Юнги же был в относительной чистоте, имел горшок, воду, постель, но, если бы не поздняя весна на дворе, он бы, вероятно, замерзал по ночам без ондоль.       За выложенной из крепкого бруса решëткой клетки пролегал коридор. Одна из его стен имела замощëнное толстыми бамбуковыми прутьями окно, через которое проникали свет и свежий воздух с улицы. Тюрьма была маленькой, но в последнее время через неё регулярно проходило большое число придворных и слуг, подозревавшихся в нарушении ужесточавшихся день ото дня правил. Соседняя камера была отгорожена стеной, оттуда не доносилось звуков, из чего Мин сделал вывод, что в постройке в заключении был только он один. Важная персона всё-таки.       Во Дворце сегодня было неспокойно. Судя по гулу, доносившемуся со двора, по клеткам на улице набили рабочий люд: подозреваемых в причастности к отравлению и со стопроцентной вероятностью тех, кто не имел к этому делу никакого отношения, и просто попался под горячую руку беззакония.       Коридор вдоль клеток имел поворот, что вёл прямо во двор, обнесённый высокими стенами из скрепленных между собой деревянных кольев. За воротами была воля. Двести шагов на северо-запад — и попадёшь в комендатуру, где в последнее время хозяйствовал именно Юнги. Ещё триста — и перед глазами предстанет грандиозный павильон Кёнхверу, где полдня назад был отравлен кронпринц. Оттуда на Запад, за чуть меньшее количество времени пути — и во Внутреннем дворце развернутся здания палат членов королевской семьи. Чимин, скорее всего, был доставлен в свои покои. Когда Юнги уводили, тот уже находился без сознания.       Факт отравления был налицо. Чимин хорошо чувствовал себя накануне, а никакая в мире из известных болезней не проявляла себя подобным образом. Чимин был отравлен прямо на пиру, либо незадолго до. Юнги не просто попал под подозрение — он был заочно осуждён Его Величеством, чтобы обезопасить свою власть. Осадить военных и подорвать позиции королевы Мин одновременно. От Юнги зависело слишком многое, и путь к этому хоть и не был лёгким, но стремительным точно — только после признания Чимина принцем, смерти отца и возвышении в военной иерархии Мин понял, насколько важной оказалась его роль. И пытался держать планку, установленную самим собой же. И Чимином, и королевой Мин, и, как ни странно, Чонгуком, с чьей руки Юнги стал капитаном гвардии.       Был ли король отравителем? Если ответ — «да», все его слова о так называемой любви к племяннику Хэ были чистой воды ложью, и самодержец своими руками, подло и исподтишка, попытался убить сына своего брата. Или просто воспользовался удобным случаем, чтобы низвергнуть Минов, пока отравитель не был раскрыт? А станет ли вообще когда-нибудь известна личность покусившегося на жизнь и здоровье бедного Хэ?       Если не король, то кто? Королева Мин? Юнги мог в это поверить. Она не уставала говорить во всеуслышание, что кронпринц должен умереть, и, наверное, ненавидела его так же сильно, как и своего мужа. Но этот шаг был бы невыгоден ей. Было сложно поверить, что такая хладнокровная и рассудительная женщина могла совершить столь большую глупость, ведь её действия поставили бы под вопрос само существование клана Мин.       Юнги отравил? Это просто смешно.       Мин прижался лбом к клетке из дерева и со всей силы ударил по прутьям кулаком. Он сжал их в руках, но не для того, чтобы проверить на прочность. Никак иначе выместить всё, что скопилось у него внутри, Юнги не мог. Занозы усеивали ладони, а в голове царствовало отчаяние. Мыслить здраво едва ли удавалось.       Больше всего Юнги сейчас хотел изменить историю.       Он держался, чтобы не показаться слабым и самому не сдаваться. Сослуживцы оставались на его стороне. Надзиратели выражали готовность помочь сбежать и обхаживали как добрые хозяева, пропуская к нему слуг со сносными блюдами вместо баланды, но не без опаски понижали голос при разговоре. Природа обитателей дворца была такова — даже самый глупый, а может, как раз таки самый умный, не имеющий правды и упрёка, первым переметнётся на сторону врага. Чем дольше Юнги здесь просидит, тем меньше будет становиться его авторитет. Или наоборот? Испытав на себе последствия исчезновения Мина из военной и светской жизни, оставшись без пайков и денег прямо в разгар упадка государства, люди ещё сильнее уверуют в его бравое дело? Чёрт знает.       Юнги закусил губы и поднял взгляд к потолку, силясь удержать слёзы. Перед глазами стояли кадры немого кино — Чимин без памяти, падающий ему в руки и марающий рукав кровью, чистая ненависть в глазах Его Величества, перепуганные лица придворных. Суровое лицо королевы, чьим просьбам оставить Юнги в покое стражи не прислушались. Её сорвавшийся голос, что Юнги понимал не иначе как негодование и разочарование в силе своей власти над ратными людьми. Чонгук, не дававший ему рвануть обратно к столу, и толпа, окружившая младшего, впопыхах принявшаяся утаскивать его в направлении внутреннего Дворца как бездушную соломенную куклу. Чимин, самый любимый за все века человек, был сейчас на грани жизни и смерти, а Мин снова не мог быть рядом, не смог предотвратить этого, потому что оказался слишком слаб и неподготовлен. Будто снова был тем восьмилетним ребёнком. Юнги отогнул чёрный манжет рукава и взглянул на шрам, расчëркивавший запястье вдоль — в опасной близости с венами, по которым текла кровь рода Мин. Шрам, оставленный покушавшимся на жизнь Чимина человеком Королевы.       Отравление ядом — это не чья-то глупая шутка, не полумера. Это попытка убийства, с наибольшей вероятностью, удачная… Что-то пытаться исправить было уже поздно. Он винил себя, проклиная за немощь и глупость, даже не представляя, какой будет его дальнейшая жизнь без Пак Чимина. Мин Юнги не просто любил, не просто молил смерть обойти любимого стороной. Он хотел, чтобы младший прожил долгую счастливую жизнь без сожалений и так, как хотел бы тот сам. А ещё, чтобы они были вместе. Не зря же история заставила их пройти через столько испытаний? Они же достойны быть вознаграждёнными? Быть вместе.       Когда Чимин не видел, Юнги подолгу засматривался на его красивый профиль, полные губы и пленяющий разрез глаз, которые приобретали такой умилительный вид, когда младший оказывался чем-то удивлён или дурачился. Если Чимин замечал его взгляд, на мягких словно плод хлопчатника губах того расцветала тёплая любовная улыбка. Оказываясь в постели в объятиях своего героя средневековых эпосов, безродного принца, Юнги привычно вглядывался в знакомые черты лица, осторожно гладил шёлк чужих волос и много размышлял о своей судьбе. И во снах, и наяву у него никогда не получалось убежать от теней, игравших свою фантасмагоричную пьесу, в которой смешивались две жизни, разные лица и воспоминания. Чем глубже Юнги погружался в это состояние, тем больше терял себя. В объятиях ночи, под одним одеялом на двоих, безмятежность на лице Чимина удерживала Юнги от этого сумасшествия. Пускай реальность и казалась сном, Юнги был готов остаться в этой иллюзии, если в ней он мог держать тёплую руку младшего у своего сердца.       — Я больше не могу, — на выдохе произнёс Юнги и зарылся пальцами в растрёпанные волосы, когда уловил краем глаза, как к камере подходит генерал Чон. Смена девятичасового караула, ознаменованная медным звоном гонга, произошла где-то часа два назад. Может быть и меньше, куда меньше — для Юнги время ползло улиткой из Чхунджонского леса. — Как он?       Чонгук прислонился спиной к стене напротив Юнги и оставил фонарь на полу, там, где перекрестия тюремных решёток служили границей двух лагерей. Жёлтый свет снизу рисовал жёсткие, жутковатые тени на лице Чона, делавшие из него того устрашающего непобедимого генерала, наводившего ужас на весь люд.       — Он без сознания, — лаконично отозвался Чонгук о состоянии Хэ, так и не взглянув ни разу на Юнги. — Прости, мне очень жаль.       — Лечат? Что говорят? Говори, — с долей раздражения и несколько приказным тоном Юнги обозначил своё желание знать всё. — Промыли желудок? Дали каких-нибудь отваров?       — Я не знаю всего. Я там не был. Говорят, держится, но улучшений нет, его лихорадит, — Чонгук возвёл на него сочувственный взгляд и помассировал рукой шею, разминая. Видно, устал после неспокойного дня. — Дворцовых лекарей созвали и лучших из городских, наши парни по всей округе их искали. Нет, их имён я не знаю, — предвосхищая его вопрос, ответил генерал. — Состояние… плохое. Его отравили — это подтверждено. Яд, вероятно, был нанесён на ободок его пиалы. Никто больше не пострадал. Слуги, занятые на празднике, все помещены под стражу.       — Яд определили?       Чонгук пожал плечами, шумно вздохнув.       — А король что? — Юнги сжал волосы на затылке, удручённо простонав. Он имел надежду на то, что Чимин уже оправился к концу дня, но трезво оценивал серьёзность намерений отравителей. Он возвёл взгляд исподлобья на Чонгука, который так же смотрел на него в напряжении.       Теперь не столько клетка разделяла их, сколько причастность к разным из враждующих сторон. Отравление Чимина окончательно развело их по разные стороны игровой доски.       Мин не надеялся на поддержку Чонгука в политических делах. Уважал его мнение и ситуацию, рок и предопределение, из-за которых Чон был привязан к королю, но всё равно испытывал обиду на товарища, и сильно удивился, если бы тот поддержал его в политической борьбе. Чонгук оставался Юнги лучшим другом и был ему дорог. Генерал избавлял его от общества Ким Тэхёна, а это уже дорогого стоило… А без шуток — Юнги очень не хотел бы потерять единственного друга — да, такого друга, с которым связь была совершенно другой, чем с другими. Они боевые товарищи, братья, как говорил Джэбэ. Чонгук ведь был первым из обитателей этого времени, кому Юнги рассказал о своём путешествии! Они друг друга могли понять, и слова не произнося, по одному вдоху распознать.       — Я не стану говорить тебе об этом… я… — Чонгук от вопроса Юнги о короле вмиг потерял облик несокрушимого генерала, становясь знакомым Юнги юным парнем, раздираемым внутренними противоречиями. — Мнения касательно твоей вины раскололись, король настаивает перед чиновниками, что тебя необходимо… устранить. Сторонники Её величества категорически против, ну, ты понимаешь… но самое интересное…       — Что? — нетерпеливо рявкнул Юнги. Быстрее же, скажи хоть что-нибудь по делу. — Как «раскололись»? Кто вообще может подумать, что я способен на такое?!       — Мин, верни здравость рассудку, — с некоторой резкостью одёрнул его Чон. — Самое главное, что я теряю контроль над гвардией. В Намхансонсоне тоже неспокойно. Они боятся, что достанется и армии, ты ведь… не последний человек в наших рядах, под твоим командованием много людей, из твоих земель много ополченцев, они хорошо вооружены… Что ты успел сделать за моей спиной? — сжав челюсти, Чонгук вернул себе строгость, которую проявлял в самых тяжёлых случаях. Обычно и его голос грубел, но с Юнги он разговаривал, не прибегая к командирскому тону, каким строил нерадивых глупцов.       — Всего лишь позаботился о подопечных. Из собственных средств, — выдохнув, Мин отпустил прутья и прошёлся вдоль решёток своих «хором». — Я не сделал ничего предосудительного. Не старался забрать у тебя власть над войсками и подорвать субординацию. Просто… — начал он, разворачиваясь лицом к замершему в напряжении Чону, — сословие пресытилось ущемлениями со стороны этой системы, Чонгук.       — Мин, люди просто так не самоорганизуются, всегда есть тот, кто их ведёт, даже если они чем-то настолько недовольны.       — Ты много знаешь о политике? — Мин оглянулся на него через плечо.       — Говори подобающе. В Чосоне запрещено иметь частные армии. Ты хочешь повторить судьбу семьи Соль, против которой мы с тобой воевали бок о бок?       Владение частными военными объединениями строго каралось, это стало первым же законом, введённым Тхэджоном. Соль подняли восстание на севере страны, привлекли чжурчжэньских наёмников в качестве дополнительной военной силы, но были разбиты в ходе последней кампании и казнены вместе с Джэбэ. Юнги прекрасно помнил об этом, знал он и о том, что на введение этого запрета короля подтолкнуло то, что семья Мин владела крупнейшей частной армией, с помощью которой в числе прочего он и выиграл в борьбе за престол против своих братьев. Спустя семнадцать лет после введения этого запрета, однако, Юнги начал восстанавливать эту силу. Ратные люди чувствовали себя защищённее и обеспеченнее под крылом семьи Мин, к тому же, в документах отца Юнги обнаружил, что какое-то время после роспуска частной армии её членам платили пенсию. Ныне Юнги так же не скупился на поддержание своего войска. Отец хоть и был лоялен королю и не одобрял амбиций дочери после случившейся в семье трагедии, но как разумный, прагматичный человек был озабочен вопросами самозащиты.       — Я в тюрьме, — Юнги неопределённо взмахнул рукой, демонстрируя свою камеру, и продолжил устало, с ноткой раздражения: — Мой любимый человек отравлен, и неизвестно, кто из нас двоих умрёт раньше, а ты приходишь ко мне с обвинениями в заговоре? Я не затевал ничего, — и он правда ничего не затевал. Пока. Всего лишь набирал силы на будущее. — Кроме меня никто нас не защитит. Нас с кронпринцем.       Чонгук накрыл лицо ладонями, после его руки рухнули вдоль тела по швам. Он запрокинул голову и на какое-то время замер в таком положении, видимо, задумавшись.       — Прости, я всё понимаю, но и ты пойми. Я хочу знать, что тебе угрожает…       — Мне угрожает плаха, — прошипел Юнги. — Без суда и следствия. Хотя бы скажи, когда это случится.       Юнги не собирался так просто умирать.       — Я сообщу, если состояние кронпринца изменится. Не делай глупостей. Я посмотрю, что можно сделать… — Чонгук, видимо, не знал ответа на вопрос, когда придут по душу Мина, как и не знали другие. На всё была воля сумасбродного правителя. — Я должен спросить тебя, — генерал сильно нахмурился, было видно, как ему тяжело перейти к сути.       — Сколько осталось до того момента, как следующий король займёт трон, и кто это будет? — опередил его Юнги, предполагая каким мог быть вопрос.       И он готов был ответить, и рассказал бы обо всём Чонгуку, даже если бы тот его не спросил. Пусть это будет не «по правилам» людей, которые преодолевают время. К чёрту правила. Следование им не привело ни к чему хорошему. Юнги испытывал долженствование рассказать о том, что знал, и о том, что заботило его всё то время, пока он был в этом веке.       — Так вот. Совсем скоро… полагаю, где-то через год. Ли До будет править под именем «Седжон».       Чонгук уставился в пол безучастным взглядом.       — Король? — одними губами спросил он и мельком испуганно глянул в лицо Юнги.       — Нет, он не… Не умрёт. Отречётся.       Чонгук жевал губы и повторял тихое «отречётся», «третий принц», над чем-то размышляя. Юнги дал ему время осмыслить невообразимое «пророчество», лишь смотрел на лицо друга в ожидании его отклика.       — Что, если ты?..       Юнги округлил глаза, осознав смысл подразумевавшегося вопросом Чонгука. Что-то заставит короля отречься, и это «что-то» вскоре случится. Не будет ли это делом рук Юнги? Юнги, королевы Мин и… Чимина?       — Я передам письмо одному человеку, — Юнги осенило. — Оно должно дойти до королевы.       — Ты поставишь Ему какой-то ультиматум?       Юнги не стал отвечать Чону. Всё же генерал фактически был не на его стороне, и впутывать Чонгука в переворот не хотелось. Нет, никакой подставы от друга, прошедшего с ним через огонь и воду, Мин не ждал. Он всего лишь не хотел впутывать Чонгука в свои планы, в том числе и для его безопасности. Генерал и так нёс на себе грехи отца, Чон Мучжона.       Чонгук приблизился к решёткам темницы и протянул руку внутрь. Они с Юнги заключили братское рукопожатие.       — Помни, что у тебя есть один вариант, но помогать тебе в этом я не буду. Просто… делай то, что посчитаешь нужным.       Юнги горько закивал и метнул взгляд в сторону входа в тюрьму, откуда он мог попытаться сбежать. Как Чонгук и сказал, с побегом он не поможет, но Юнги и не рассчитывал на его участие, как и не ожидал сопротивления с его стороны. Он ощутил уверенную хватку Чонгука на плече. Они расстались без излишних сантиментов, как если бы пустились в атаку на поле битвы. Юнги видел, что тот не получил ни малейшего удовольствия от этого разговора: Чонгуку он дался так же сложно, как и Мину.       У Юнги был шанс совершить глупость. Ему предлагали сбежать, организовать это было действительно несложно, когда в страже есть преданные тебе люди. Но что бы Юнги делал, реши он сбежать? Выбрался бы из дворца и уехал в дальнюю провинцию, чтобы его поймали там? Собрал бы все богатства, до которых рука дотянется, и бежал бы за Чёрную реку к «людям, которые приходят и уходят», названным ишиха-ган?       Или в будущее.       В крайнем случае, вероятно, так и придётся поступить.       Бросить друзей, семью и оставить Чимина.       Юнги уселся на футон и обнял свои колени. Было время спать, но одна мысль об этом вызывала неприятие. Он не мог отправиться на боковую, пока Чимин страдал, пока союзники пребывали в растерянности из-за сложившихся обстоятельств, а ему самому вот-вот снесут голову топором, запрут в узком ящике с рисом, либо снимут кожу. Пока не прошёл первичный шок, Юнги держался, не давал себе окончательно пасть жертвой безудержной истерики, но теперь, с наступлением ночи, настало время молиться всем Богам за здоровье младшего.       Юнги просто хотел жить и любить так, как Чимин заслуживал.       — А кем бы я был в будущем? — спросил Чимин, приподняв голову с его обнажённой груди, пока они ленно валялись на большой кровати в доме на горе. В доставшемся Чимину по наследству особняке с голубыми крышами, с Чалли, Хваюн, бившей посуду по неосторожности и Аран, со стойкостью и спокойствием прибиравшей за ней осколки.       Юнги не стал убирать пальцев из растрёпанной шевелюры младшего, в задумчивости продолжив массировать кожу его головы.       — Я не знаю, — неуверенно протянул Юнги и взглянул Чимину в глаза. Тот смотрел с любопытством, и выглядел взбудораженным. Мину, наверное, тоже было бы интересно на его месте, но этот вопрос поставил его в тупик, к тому же, Юнги пришлось поднапрячься, чтобы вспомнить о той жизни, что была у него прежде.       — Ну, здесь я Чимин рода Пак из Мильсона… — начал перечислять Чимин, чтобы упростить задачу Юнги. Его щёки сохраняли заметный румянец после их… ночной физкультуры, — У меня есть верфи, земли, рабы и…       — На самом деле, мне в голову приходят только самые худшие варианты, — усмехнулся Юнги и переместил свою руку на изгиб поясницы младшего.       И правда ведь — ничего из имевшегося сейчас у Пака бы не было, а если бы и было, всё бы быстро отняли ещё во времена японской оккупации.       — Если бы твоя семья не успела сколотить капитал на основе наследства, сам в таком возрасте ты бы вряд ли чем-то владел.       — Вечно ты со своими упадническими настроениями. Ты не рассказываешь мне ничего о будущем, а теперь ещё и пугаешь, — надулся Чимин и уложил подбородок на свои ладони, продолжая лежать на обнажённой груди Юнги. — Мы могли погибнуть на твоей войне?       — Да погоди ты, — усмехнулся Юнги, потрепав Чимина по волосам. — Я пытаюсь придумать тебе историю жизни. Наверное, ты бы ходил в университет, как я. Это как Сонгюнгван, но не только для дворян.       — Простолюдинов пустят в Сонгюнгван?!       Юнги не имел ни малейшей идеи, как объяснить Чимину, что к тому моменту дворянства как такового не останется, тем более, что раньше он уже пытался это сделать не раз. Тот информацию, очевидно, переварил плохо, поэтому Мину пришлось вкратце всё пересказать.       — Ужас, — вздохнул Пак. — Так, и что?       Юнги долго колебался, прежде чем рассказать о том, какие именно трагические события пришлись на его жизнь в XX веке, думая, что это и Чимина расстроит, и его самого, особенно сильно сомневаясь в том, мог ли он вообще рассказывать о будущем человеку из прошлого. В то время Юнги действительно боялся любого жеста, который каким-либо образом мог повлиять на историю.       — Потом ты бы либо пошёл воевать, либо как-то выкручивался в тылу, — Юнги приподнялся на локтях, заставляя Чимина сделать то же самое, и притянул его к себе, уложив руку на затылок, чтобы поцеловать в лоб. — Я не знаю, малыш, мне странно об этом думать. Но что я знаю точно — так это то, что тебе пришлось бы состричь твои прекрасные волосы, а в костюме-тройке ты бы смотрелся просто охуенно.       Чимин издал смущённый писк и принялся демонстративно оттирать лоб от слюней Юнги, а затем прильнул к нему, уткнувшись носом в шею.       — Я жалею, что не могу сделать твою фотографию сейчас, чтобы ты всегда был со мной, — прошептал Юнги.       Чимин поджал губы в сочувственной гримасе, хотя наверняка и не понял ничего из сказанного Юнги, просто считал его печаль. Тот приподнялся и поцеловал его в губы, отвлекая от безрадостных мыслей, а после оседлал его бёдра. Шумный вздох, слетевший с губ Чимина, соблазнил Юнги к тому, чтобы он рывком поднялся на постели и уложил младшего на лопатки, а после вклинился между его разведённых ног и погрузился одним толчком в чужое нутро.       Если организм Чимина проиграет битву с ядом… У Юнги будет меньше поводов оставаться здесь. Семья как-то разберётся, тем более, что будучи преступником и предателем, он им не поможет, а наоборот потянет прямиком ко дну. Вероятно, Мины в принципе будут низвергнуты если не до рабов, то до мещан. Никаких титулов и привилегий для потомков. Социализм там, где его не ждали. Если после двух войн принцев семья потеряла детей, но не потеряла дворянского титула, то в этот раз, вероятно, последствия будут фатальными для всей основной ветви рода.       Если Чимин выживет — Юнги сможет забрать его с собой. Организовать это будет куда сложнее, но всё же можно будет постараться. Надеяться, что Юнги дадут амнистию, не приходилось.       Но путешествие во времени как выход из сложившейся ситуации — это просто бред. Раз история была изменена, испытания Юнги должен встретить с достоинством. В этом времени, здесь, где всё и началось.       Герой — тот, кто способен изменить историю, изменить судьбы мира. Так думал Ким Сокджин.       А если они не смогут запрыгнуть в последнюю дверь этого трамвая, следующего по маршруту Чосон пятнадцатого века-Северная Корея? В каком году они окажутся, пятьдесят третьем уже? Идёт время, однако…       Да и в будущем… страшно. Может, никакого будущего уже не было, атомная война уничтожила его.       Но Юнги ведь пытался вернуться! Может, двери ждали его вместе с Чимином? Если с храмом не получится, и их не поймают по пути, Юнги придётся бежать за реку, туда, где по словам Джэбэ, жили «приходящие люди», а это полная неизвестность.       Чимин может не согласиться ни на один из этих вариантов.       У Юнги не будет времени, чтобы обсудить это с ним.       «Они приходят и уходят без следа… В какие-то лунные дни, когда на небе не видно звёзд, ишиха-ган уходят в другой мир», — вспомнил он слова чжурчжэньского вождя. Стоило бы узнать у астрономов, когда можно ждать этих лунных дней? Кажется, в день его путешествия было затмение.       Возможно, стоило подождать нужного дня, и тогда Юнги бы вернулся ещё два года назад? Не узнав о себе ничего, не встретив отца Чонгука, Чимина, не испытав взаимной любви с тем, кто был предначертан судьбой и ждал все эти годы.       И тут, и там, всё бы шло своим чередом, без этой неразберихи. И Чимин бы не знал бед, быстро позабыв о друге детства. Мин решил, что принадлежал этому веку, но что, если ни одно из времён не было «его»? История была изменена. Он выжил, и это повлекло за собой катастрофические последствия. Тем человеком, кто изменил историю, тем, на ком лежала вся вина, была Ким Чхона. К ней Юнги питал настоящую ненависть, при этом, сохраняя сыновья чувства к Мин Мирэ… В его голове эти две личности никак не желали сходиться в одном человеке, сколько бы времени ни прошло, сколько бы новых грязных секретов он ни узнавал.       Если Пак Чимин умрёт, а Мин Юнги будет казнён, если Тхэджон отречётся и передаст власть третьему принцу Ли До, который станет Седжоном Великим, всё встанет на свои места.       Видно, Вселенная стремилась восстановить естественный ход времени. Теперь это казалось очевидным. Их двоих просто не должно было существовать. А Ким Сокджин? Его тоже не должно было быть здесь. Пожалуй, он из них троих — тот, кому плаха будет более всего на пользу. А так ли Ким Сокджин бесчеловечен? Чимин убивал, Юнги убивал несчётное количество раз, Сокджин же ни разу, по его словам, не замарал собственных рук в крови. Грех… Юнги, безусловно, был греховен, так имел ли он право судить о греховности других?       Ким Сокджин просто, возможно, сам не осознавая этого, шёл по стопам матери. Возможно, хотел быть, как она? Нет, даже превзойти её. Доказать себе, что ни в чём не уступал Ким Чхоне. Убеждал себя и других, что навести смуты — главная цель в жизни. Сыграть какую-то роль… и не остаться сиротой, которого никогда не любили, мальчишкой, жившим на псарне. Прославиться и обрести власть над другими.       Казалось, в этот момент Юнги нашёл ключик к разгадке души Ким Сокджина. Он никогда не верил, что артист делал всё это лишь для «забавы». Сокджин не был психопатом.       Кем бы Сокджин ни был, Юнги никогда не желал становиться таким, как он. Сокджин не имел никаких рамок, к людям относился, как к средству достижения своих целей, считал себя если не Богом, то лучше других. Он, безусловно, был умён, и умом своим пользовался на полную, но теперь Юнги понимал — комплексы воспитали в Сокджине высокомерие. Но разве то, что он добрался до таких высот, не достойно восхищения? Чванливость дворян, получивших деньги и власть по наследству, — разве они были не более жалкими, чем артист? Прижившийся в незнакомом, странном мире прошлого, он сумел сделать себя сам. И даже помощь семьи Мин не возвела бы случайного человека на уровень Сокджина.       Юнги стоило поднапрячься, перестать испытывать к себе жалость и понять, наконец, что Мирэ его растила не нюней, а готовым к испытаниям мужчиной. То, что ему казалось материнской холодностью, возможно, было вовсе не безразличием. Вторая мать готовила его к трудностям, к возвращению в прошлое: бою на мечах и письменности, но не только — Мин Мирэ воспитывала в нём бескомпромиссность.       Отправляя сына на войну, Мирэ, вероятно, понимала, что это станет не самым страшным и тяжёлым испытанием в его жизни.       Юнги должен был пройти этот трудный путь. И теперь, как мужчина, он должен был защитить то, что дорого. Неоднократно вспоминая сказки, Юнги не анализировал их общую мораль, а та была проста: стань героем. Сделай всё для этого. Спаси ценой своей жизни.       «Вы знаете, что в большинстве народных сказок благополучная развязка всей истории держится на раскаянии главного злодея? К концу у главного героя истории не остаётся ничего, и его жизнь зависит только от того, пробудится ли у злодея совесть. Скучно, не так ли? Нет пространства для героизма. Судьба главного героя всецело зависит от его противника», — как-то сказал Сокджин. Как действительно проницательный человек и знатный мутитель вод, тот предвидел, что Юнги придётся несладко. Ким сам хлебнул горя в этой жизни… Может, история Юнги и окажется скучной, а может и нет. Да и возможности некой середины нельзя было отрицать, и Ким наверняка понимал, что делить всё на чёрное и белое бесполезно. У злодея может не остаться иного выбора, кроме как простить, и этот выбор перед ним может поставить сам герой.       — Стража! — резко поднявшись над постелью, Юнги распорядился: — Принесите мне бумагу и чернила.       Он не знал, что дóлжно сделать, реальность требовала героических поступков от простого человека. Ему было откровенно страшно. Но бездействие он отныне даже не рассматривал как вариант — слишком много судеб зависело от его действий.

***

      Юнги до самого рассвета писал письма и обдумывал планы. Во-первых, он предложил королеве чёткий план сотрудничества. Простой до смешного, но теперь казавшийся Мину выполнимым. Он составил послания родственникам на случай провала, то есть его смерти, испытав тоску, казавшуюся ему подобной той, что, должно быть, ощущал его отец, пока писал письма перед своей смертью.       Написал он письмо и племяннику Ли До, который по истории должен был занять трон после отречения нынешнего короля. Его Юнги просил о помиловании во имя семейных уз и заявлял об искренней поддержке его кандидатуры на трон. Откровенно и без купюр. Знание истории сыграло на руку; имея в голове банальное знание о будущем Доёна как Великого правителя, он полагал, что может положиться на принца, искренне любившего семью Мин, свою мать, почившего деда и самого Юнги.       На рассвете Мин выдал письма подчинённому, сохранив все копии при своём сердце за пазухой. Не сомкнувший за всю ночь глаз, Юнги ждал сестру и ещё одного человека — сложно сказать, кого больше. Королева Мин явилась в тюрьму лично под утро, пренебрегавши всеми возможными правилами дворца, а с нею вместе и второй из желанных гостей.       Только увидев край пурпурной юбки, Мин подскочил с подстилки-футона. Он преисполнился надежды на благополучный исход дня, веки начало пощипывать от подступающих слёз. Сам факт появления Королевы в тюрьме, где сидел её брат, говорил о том, что та прямо выступает против воли короля. Юнги заметил, что королева привела с собой Ким Сокджина, у которого с собой была вечная вежливая улыбка. Тот, а также личный охранник королевы, генерал, хорошо знакомый Юнги и вежливо с ним обходившийся и главная придворная дама, остановились вдалеке от них.       — Сестра, — выпустив воздух из лёгких, произнёс Юнги, когда она подошла ближе.       — Когда я тебе понадобилась, сразу же стала сестрой, — хмыкнула она, искривив губы в ироничной усмешке. — Откройте клетку, — строго приказала она надзирателю, оставшемуся позади. Тот растолкал генерала и даму, со сгорбленной спиной припустив к решётке.       — Простите, что приходится принимать вас в таком месте, — хохотнул Юнги.       — Ничего, дорогой, мы с тобой не чай пить собрались, — съязвила она.       — Подать чаю? — спросила главная дама. Королева отмахнулась от неё как от назойливой мухи.       Генерал установил для неё кресло из резного дерева, а дама уложила на сидение подушку. Королева присела в него, а после того, как Юнги выпустили из клетки (он испытал некоторое облегчение), он встал напротив сестры, прислонившись спиной к прутьям.       — Оставьте нас, все, — велело её величество.       — Итак… Что вы думаете? — опасливо подняв на неё взгляд, спросил Юнги с замиранием сердца.       — Что изложенное тобой в письме — это полный вздор, дорогой брат.       Юнги горько усмехнулся. Он проходил это уже в третий раз. Но ничья реакция не сделает ему больнее, чем те слова и слёзы Чимина, когда он рассказал младшему о том, что он из будущего.       Мин не знал, зачем решил излиться сестре и Ли До о своих перемещениях во времени, но думал, что те примут это как факт.       — Если история предопределена, мне нет смысла тебе помогать, рискуя жизнью моего сына и моей собственной.       — Я должен выжить, Ваше Величество, — чуть наклонившись, заговорил Юнги. — И чтобы поток событий шёл по нужному руслу, нужно что-то предпринять. Вы и так это знаете.       «У Ким Сокджина был хороший учитель, и он сидит прямо передо мной. Эта показательная филантропия в характере действий, будто она делала одолжение, и долго взвешивала плюсы и минусы. Человек, что питается мольбами других о его помощи, что любит видеть, как другие лебезят, лишь тешит этим своё самолюбие», — промелькнуло в мыслях.       — Я очень хочу верить, что ты не используешь своё знание, чтобы убедить меня в том, что мой сын станет правителем, и не пытаешься играться со мной, лишь для того, чтобы спасти твою шлюху, — она подняла ладонь, заставляя собравшегося было переубеждать её Юнги замолчать, — я и так вижу, что ты не стал бы этого делать. Ты слишком честный человек, что и доказывает твоё письмо. Так скажи мне, что говорит твоя история о кронпринце Ли Хэ? Ты не упомянул об этом в письме.       Юнги намеренно опустил тот факт, что история в его ограниченном знании о ней не упоминала ни его имени, ни имени Хосока, но он мог просто не помнить об этом, не знать, потому что не все архивы сохранились. Однако же для королевы этот аргумент казался определяющим, и сейчас, будучи на распутье — солгать и выдумать свою реальность, или нет, он не знал, как следовало поступить.       Так, он действительно манипулировал Её Величеством, пытаясь вернуть изменённую историю в нужное русло, но с некоторыми поправками на сохранённые жизни его и самых близких ему людей. Получается, однако… Изменить историю, не изменяя её.       — Мне не ведомо, Ваше Величество. Это что-то меняет? — с нажимом спросил он. — Так или иначе, если вы хотите мира семье… нам придётся действовать сообща. Из тех сентиментальных чувств, что у вас остались, я прошу, помогите мне.       — Я согласна, Юнги, но я категорически против того, чтобы Ли Хэ жил, — она вздохнула, откидываясь на спинку кресла, и в задумчивом жесте поднесла к лицу палец со сверкающим перстнем с огромным камнем, на который она вдруг обратила внимание. — Я видела бабушкино кольцо на его руке. Дурачина, — обозвав Мина, слабо усмехнулась она.       Мину стало так неприятно от её ухмылки. Ведь она пыталась убить Чимина, рискуя жизнями членов своей семьи!       — Что случится с кронпринцем Хэ… под моей ответственностью. Есть немало предлогов для того, чтобы король передал титул третьему принцу. Кронпринц Хэ… сейчас слаб, — он твёрдо посмотрел на сестру, всё ещё предполагая, что она могла быть виновницей состояния Чимина, — физически и духовно, к тому же, не пользуется поддержкой кланов. Он больше не является угрозой.       — Ты глуп, если думаешь, что он перестанет быть инструментом, который может попасть не в те руки.       — Тогда пусть он попадёт в мои руки.       Королева внимательно посмотрела в его лицо; кошачьи глаза зажглись интересом.       — Если очувствуется, — продолжала она.       — Ваше Величество, давайте оставим споры.       — Времени мало. Хорошо, — она поднялась, — в частях бунты, весь слой ратных людей как на иголках. Король осознаёт, в какой взрывоопасной ситуации находится. Кроме До, другого преемника он не сможет выбрать. Считай, твоей жизни ничего не угрожает, в остальном поручиться не могу, — честно ответила она.       Мин понимал, что брать на себя задачу по вызволению его из тюрьмы или из изгнания она не собиралась, да и в стопроцентную вероятность успеха веры не было. От её решения зависело многое, но и оно не было единственным фактором. Насколько широкой окажется поддержка их небольшого переворота — вот в чём был вопрос.       — Что ж, я пойду. Увидимся… при других обстоятельствах.       Королева покинула тюрьму с тем же церемониалом, с каким и появилась, однако Ким Сокджин появился вновь. Вернувшийся в клетку Юнги теперь видел его перед собой, а тот имел привычный вид властителя судеб, хотя явно не имел теперь такого влияния на королеву, какое было у Мина. Он не слышал их разговора, королева бы этого не допустила, и был отослан наружу. И Юнги было искренне интересно, знал он что-либо или какими были его предположения о сущности их с сестрой договорённостей.       — Был удивлён получить от вас весточку, но ещё больше я был удивлён, когда понял, что вы не плачете от отчаяния и не просите меня о помощи. Так зачем же в итоге я вам здесь нужен?       — Возьми ответственность за то, на что обрёк всех нас.       — Зачем? — Сокджин отошёл назад, прислонился спиной о стену и покачал головой.       — Я правильно понимаю, что ты готов сбежать в будущее?       — Хотите со мной? — с неуместной улыбкой поинтересовался Ким. Юнги промолчал, а когда пауза затянулась на слишком долгое для такого болтуна как Сокджин время, он заговорил вновь: — Она устроит убийство кронпринца при первой же возможности. И не настолько беспардонное, как некто попытался совершить накануне.       — Ты знаешь, кто пытался его отравить? — задал Юнги главный вопрос, интересовавший его.       — Не знаю.       — Не знаешь или не хочешь говорить?       — Правда не знаю, Господин Мин.       — Подозреваешь. Кого?       — Вы убьёте этого человека? — усмешка на лице Кима взбесила Мина, и он ударил по решёткам. — Подумайте о количестве придворных, о людях в партии королевы, кронпринца, короля, о тех, кто питают личную неприязнь. Как мы можем знать наверняка? Людей допрашивают, выезд из дворца и Ханянские врата закрыты. Они перероют весь город…       — И никого не найдут.       — Да, всё закончится с вашей казнью, — Сокджин пожал плечами и отступил на шажок назад. Сокджин поднял задумчивый взгляд к потолку, а после пожал плечами. — Полагаю, есть основания подозревать тех, кто недавно вступил в высочайшие должности во дворе… Однако это звучит как безумие. Есть одна девушка, которая вызывает много подозрений, я уверен, вы её знаете… Придворная дама Хун недавно закончила обучение и вышла замуж за нашего дорогого друга, а теперь служит Её Величеству.       — Нет, Джин, это не звучит как безумие. Это оно и есть.       — Кому, как не нам с вами, знать о безумии, господин Мин, — с намёком произнёс артист.       «Бешеная сука», — пронеслось в мыслях Мина, когда он вспомнил лицо Хун. Он сжал кулаки, напряг челюсти и отвернулся, предъявляя Сокджину свою спину вместо ярости, что исказила лицо. — «Бессовестная шлюха». И пусть её вина не была доказанной, Юнги нашёл, на кого выплеснуть всю злость в данный момент. Ногти впились в кожу ладоней. Шершавую не по-дворянски, со следами двух войн на себе.       «Как ты мог так с ним поступить, Ким Намджун? После всего, через что вы прошли? Убить хоть и не родного, но брата, которого ты всегда защищал? Я и представить не мог, что ты способен на подобное!»       Зуб за зуб, месть Чимину за отца, господина Кима… Это так же невозможно, как и совершенно похоже на правду.       — Это такой необдуманный поступок, — стиснув зубы, прошипел Юнги, пытаясь вернуть себе способность мыслить и сморгнуть ослеплявший его гнев. — Зачем королеве травить его вот так? Зачем ей в слугах девушка-убийца? Знает ли королева об этом? Чёрт, — он метнул взгляд в сторону выхода, словно пытался уловить след пурпурной юбки, но Мин Вонкён давно покинула тюрьму.       — Вы пришли к каким-то выводам? — в голосе Кима прослеживался явный интерес. — Ох, Господин Мин, вы думаете, что она бы не стала, но последствия очень пришлись бы ей по душе. Вы знаете о том, как было устроено первое покушение на его жизнь.       — Верно, — Юнги вновь не услышал ничего нового. — Она могла рискнуть мной, — с истерическим смешком заключил он. — Но это… так глупо. Намджун… Может вовсе не Хун подала яд, а другая прислуга… Может некто намеревался подставить Её Величество.       Имелся предположительный исполнитель, но личность заказчика… оставалась загадкой. Королева Мин? Не мог же сам Ким Намджун лично спланировать столь циничное, серьёзное покушение? Месть должна ослепить, лишить рассудка, чтобы человек вроде Кима мог решиться на убийство брата. Мин не хотел в это верить. Его душу разрывало от одной мысли о том, что Намджун совершил такое предательство. Сердце болело за Чимина.       Какое-то время ни один из них не открывал рта, чтобы продолжить говорить на эту тему. Юнги про себя поблагодарил Сокджина за то, что тот не стал потешаться над ужасающей теории о братоубийственном покушении. Он отпустил решётки, которые до этого сжимал так крепко, что костяшки его пальцев побелели, и хрипло вздохнул.       — Если план провалится, в ближайшие дни меня казнят. Если это случится… позаботься о нём. Я знаю, что ты считаешь, что это я тебе должен, но моя семья сыграла в твоей жизни значительную роль. Ради того, что нас связывает, — прошептал Юнги. — Если меня не станет, ты должен будешь защитить его. Больше мне некого об этом просить…       — Прямо уж некого? — хмыкнул артист. Затем его лицо приобрело задумчивое выражение. Юнги выжидающе смотрел на него. — Я… не собираюсь этого делать, — протянул Сокджин без былой спеси. Неуверенно и как будто колеблясь.       — Договорились. Я на тебя полагаюсь, — Юнги принял слова Кима за согласие, выучив реакции артиста на любого рода просьбы. — Передай это ему. При любом исходе.       Мин протянул Сокджину письмо в длинном вертикальном белом конверте через решётки. Тот с крайней неохотой, отразившейся на лице, взял его, а затем убрал за пазуху. Юнги не прятал руки обратно за решётку. Когда Ким поднял на него вопросительный взгляд, Юнги встряхнул ладонью. Он смотрел уверенно и в упор.       Они пожали руки. Так Сокджин в первый день их знакомства дал знак о том, что он тоже пришёл из будущего, но тогда Юнги не придал этому значения. Теперь же для него это рукопожатие значило многое.       — Сделай в этой жизни хоть что-то для другого человека.       — Я надеюсь, вы не умрёте и не сбежите, поджав хвост, иначе мне придётся нянчиться с ним, — Сокджин с недовольством закатил глаза, а затем добавил: — Просто постарайтесь выжить.       — Договорились, — у Юнги на лице промелькнула улыбка. Сам он вдруг преисполнился уверенности. Он жизнь обоих отвоюет мечом, лучше погибнет так, нежели просто сдастся, кем бы ни был их противник. — И ты продержись. И пообещай, что отдашь ему это письмо, что бы ни случилось.       — Знаете, хоть он так и не очнулся, но доза была не столь велика, чтобы убить его, иначе смерть наступила бы намного раньше. Он борется… Боритесь и вы.       Юнги оценил попытку Сокджина его успокоить. Тот, вероятно, тоже понимал, что они трое повязаны друг с другом. Всем было бы неплохо выжить. Нет, Юнги не желал Киму смерти. Пусть живёт и дальше руководствуется своими странными, эгоистичными принципами. Как-никак, они с ним почти братья, и всех троих чудесным образом миновала смерть, а значит та постарается взять реванш. Они не должны ей сдаваться.       — Умрёте вы — умрём и я, и ваш драгоценный кронпринц. Вероятно, Хосок тоже. Так что… живите.       — Кто знает. Возможно, история совершит невероятный кульбит. Ты вернёшься в будущее?       — Не знаю, — протянул Сокджин со спокойной улыбкой на лице. — Посмотрим. Может быть. Но я уже не в том возрасте, чтобы бегать. Не имею никакого желания ни приспосабливаться к вашим самолётам, ни смотреть в глаза этой дряни.       — Дряни? — Юнги нахмурился.       — Матери, господин Мин. Вашей и моей. Слишком мне неприятно всё, что связано с жизнью в грядущем. Вы бы хотели, чтобы Господин Пак ушёл туда?       — Может, там ему будет лучше… Но не одному, — Юнги прикусил губу, серьёзно задумавшись над вопросом Сокджина.       Мин честно не хотел, чтобы Чимину пришлось пережить тот шок, с которым он столкнулся в детстве, и понимал чувства Кима как никто другой. Юнги тоже не имел ни малейшего желания возвращаться к началу. Его пугала неизвестность… Да, она всё ещё пугала его. Неизвестность пугала, когда он попал сюда, неизвестность пугала его и сейчас.       Юнги часто гадал: как там? Живы ли отец, «мать», боевые товарищи, Джихëн… Думал порой, что обретёт покой, если вернётся туда, в обыденность простого человеческого существования без дворцовых интриг, большой ответственности за чужие жизни, реальность без ужасов обнажённого беззаконием монархического единовластия. И так ли это будет отличаться от нынешнего положения дел, а может и вовсе окажется хуже, чем есть… Ведь он привык к этому веку, и нашёл здесь своё начало. Возможно, совсем скоро Мина против его воли найдёт и конец.       Вернись он в войну, будет скучать по жизни мирной. Как и, оказавшись вне войны, он скучал по боям. Но насчёт будущего Юнги испытывал такой страх неизвестности, что точно мог сказать: он не хотел туда. Но, вероятно, не хотел потому, что там не было Чимина.       И, представляя, что Чимин вернётся с ним, Юнги не испытывал столь большого страха перед неизвестностью. Любовь к другому человеку — это неизменное. До поры до времени, а может и навсегда. Пока ты любишь, ты знаешь, где твой дом. Тебе всегда есть куда вернуться, даже если мир вокруг беспощаден к тебе. К вам обоим.       — Я вас понял. Ну, дай Всевышний, никому из нас не придётся совершать это схождение в Ад.       — Родной Ад роднее, — усмехнулся Юнги.       — А какой Ад вам родной? Можете не отвечать. Ад — это другие люди. Как и Рай.       И впрямь — мысль Кима была в одном русле с суждением Юнги. Сокджин понимал любовь, пусть и не испытывал её никогда в том смысле, что был всем привычен. Любовь будто не была ему известна от слова совсем, кроме любви к самому себе, и это было тем, чему бы стоило у него поучиться.       Сокджин ушёл со склонённой головой, ничего более не сказав. Юнги отпустил решётки и упал задом на футон. Нужно было держаться, но простому человеку — глубоко чувствующему, влюблённому и ранимому — отчаяние было тем, чего в такой ситуации невозможно не испытывать.       Когда пришёл Хосок, тот вновь просил о побеге вместе, заверял, что защитит, что не он затеял это покушение на кронпринца и ручался, что это не было делом рук наложницы. Она сдала позиции, и, будучи неглупым политиком (иначе бы она не продержалась так долго при дворе), не стала бы совершать столь опрометчивых поступков. Дать своё одобрение — вполне возможно.       Прощание с Хосоком отдало не меньшей горечью — прежде всего, принц был ему другом. Тем осколком души Юнги, который в числе других раскидало по другим людям, в которых он находил своё отражение на протяжении всего своего пути.