Дьявол всегда рядом

      Потянув за шерстяную нить из клубка, я поддела и втянула в новую петлю, нанизывая на спицы. Пальцы ощупывали петельки и привычным движением вязали, раз за разом двигаясь от края до края, а потом я начинала заново.       Клубок понемногу уменьшался, волчком подпрыгивая в корзине, — чтобы не покатился по полу, нить продолжала тянуться.       Чугунный чайник стал посвистывать на решетке над огнем. Две маленькие птички амадинов мандаринового окраса запрыгали по клетке, стоящей под стенкой, радостно щебеча под набирающий такт свиста. Скорее не пение, а утиное кваканье напоминал их щебет. Только и слышно их копошение по жердочкам туда-сюда.       Висящая в воздухе нить задергалась и потянулась в обратную сторону. Кто-то решил поиграться.       Удерживая за нить, я пощупала пол вокруг себя, отыскивая маленькое недоразумение, пока не схватила его.       — Вот ты где, попался!       Маленькое тельце котенка сжалось, шерсть стопорщилась от азарта, а острые коготки вонзились в руку, причиняя легкую боль. Клубок был позабыт, а пальцы стали новой мишенью для охотничьих игр. Прижав рыжего нарушителя, я погладила по длинной шерстке, а он не думал успокаиваться и продолжал кусаться.       — Акари! Он ведь вас уже исцарапал всю! Дайте его сюда, не стоило впускать в дом, надо было оставить этого зверя на улице.       Раздался сердитый голос и послышались переваливающиеся шаги, когда женщина с трудом поволокла правую ногу. Ханако уже была довольно пожилой, а ногу волочила, потому что в детстве по неосторожности свалилась с дерева. А все потому, что позарилась на соседские яблоки.       — Вы снова выгоняли его на улицу? Там холодно и бедолага замерзнет! — прижав юркое тельце к груди, немного притворно насупилась я, откладывая вязание в сторону, чтобы не запутаться.       — А где он был все это время, как не на улице бродил? То-то выжил и добрел сюда, такому зверю холод только на пользу. Закалит его, а если нет, то издохнет. Он должен отлавливать грызунов, а не сидеть в тепле. Избаловали его.       — Грызунов все равно сейчас нет, так почему бы не побаловать дитя? — заметила я, поглаживая притихшего котенка. — Ханако, я закончила лущить фасоль и стручки, надеюсь, не перемешала.       Ханако отставила уже вовсю бурлящий чайник на подставку, заодно подбрасывая новые поленья в ирори. Чуть погодя она заглянула в наполненные мешочки, встряхивая и перехватывая веревкой, шурша плотной мешковиной.       — Не беспокойтесь, все сделали как надо, отнесу в кладовую. Вам сейчас готовить ванну?       Я отпустила кота и принялась складывать спицы и нити в корзинку, попутно вытягивая из игривых кошачьих лап.       — Да, спасибо, а я сейчас расправлю ширму, — с благодарностью согласилась я, немного расправляя затекшие плечи.       От Ханако исходил уже совсем родной запах — смесь аромата чайного дерева и масла, использовавшегося для полировки мебели. Еще специями из-за готовки, — а готовила она постоянно, ибо любила это дело. Я немного помогала, правда очень медленно и немного нерасторопно, заучивая места где что и в каком порядке лежало на кухонной полке. Подавала и убирала, пока Ханако раскрывала некоторые секреты быстрого приготовления суси или других кушаний. Если вдруг останусь одна, а ее рядом не будет.       А взамен я немного учила читать. И мы вместе коротали долгие зимние вечера за книгами, переносясь в неведомые дали благодаря волшебству одних лишь букв. Переживая новые приключения и познавая сакральную суть обыкновенных вещей. Таких простых и замудренных одновременно.       — Вы все время сидели здесь с открытым окном? — резко возмутилась женщина, протопав теперь к другой части комнаты, пружиня по устилающим матам.       — Нет, только вот недавно. Мне стало душно, и я немного проветрила. Тем более не открывала вовсю, а так, чуть приоткрыла жалюзи.       После моих слов как раз прогулялся свежий ветер с моря, раздувая полы платья и обдавая щеки. Капризная завихрень уходящей зимы. А весна совсем ранняя. Огонь в очаге всполошился и затрещал с новой силой, подначиваемый точно мехами кузницы. Котенок продолжал увлеченно играть с моим рукавом.       — Весьма недальновидно! Вы ведь можете простудиться, еще чего нам не хватало! — Не переставая возмущаться и отчитывать, она шумно цокнула языком и так же шумно захлопнула створки ставней. — Скоро смазывать придется, совсем задубели от соли и морозов. Уже оттепель началась, пора снимать шторы. Темнеет…       Озвучивая свои мысли вслух, от которых у нее иногда не бывает отбоя, женщина принялась суетливо поправлять и плотно заколачивать окна, задевая чайный куст, росший прямо под верандой. Живая изгородь служила не только идеальным декоративным украшением, но и сдельным расположением. Если вдруг понадобятся листочки, то всегда можно открыть ставни, срезать нужное количество, измельчить в порошок или оставить как есть для заварки. Наверно, летом, когда все настежь открыто, а куст вовсю пышно цветет, весь дом только и пахнет зеленым чаем.       Покончив с одним, Ханако принялась чиркать огнивом, но после неудачных попыток плюнула и аккуратно зажгла фитиль в керосиновой лампе от очага, продолжая выхаживать вокруг меня. Даже не видя, как она это делала, я уже по звукам определяла каждое последующее движение. Ритуал каждодневного распорядка дня, ставшим совсем привычным. Пока я вовсю обживалась на новом месте в новом доме, прошлое становилось смутным образом в подкорке памяти, к которому возвращалась в моменты ностальгии. Или печали. А печаль спутница беспомощности, потому мне срочно понадобилось открыть окно и позволить ей улетучиться. Точно уносимый ветром пух с одуванчиков.       Иногда мне казалось, что все произошло давным-давно, истощилось и сходило в тень, и не могло быть правдой. Иногда мне хотелось переписать увиденное и пережитое, чтобы убедиться не только в собственном существовании, но и в присутствии невидимого гостя, желающего оставаться в ночной темени. До сих пор не появившемуся.       После всего случившегося в моей жизни оставалось так мало вещей, на которые я могла надеяться. Поэтому и надеялась на то малое, что осталось. С неунывающей доверчивостью — и осторожностью — впускала поселиться новому.       — Вы ведь не намерены снова пойти к морю? — как бы между прочим спросила Ханако.       — Не беспокойтесь, сегодняшняя погода не для ночных прогулок. Я обещаю, что не поддамся искушению выглянуть наружу, даже если что-то приманит! — Рассмеялась я, зная, как она любит повторять одно и то же из-за своего чрезмерного попечительства, окружая заботой и вниманием словно квочка своего цыпленка. — Сегодня определенно не та ночь, когда…       Отвернув занавеску, висевшую в дверном проеме, я прошла в другую комнату, где стояло заранее приготовленное деревянное фурако. Взявшись раскладывать бамбуковую ширму, я принялась загораживать от окон веранды, словно расправляя гармошку. Делая укромный закуток и чтобы с улицы никто не увидел голую меня. Набрасывая поверх чистую одежду, которую надену после. Стекла позвякивали дробным звоном в одном ритме с ходьбой.       — Погода под вечер разгулялась, — донесся голос Ханако, и амадины вторили чириканьем, коверкая слова. — Тучи плывут, вот-вот станет накрапывать дождь.       — Тогда вы должны успеть вовремя добраться! Не задерживайтесь больше, дальше я справлюсь!       — Вы уверены? — с сомнением переспросила женщина, попеременно бранясь на шкодливого котенка.       — Уверена. Не в первый раз остаюсь одна, а вам надо поторопиться, — сняв заколку и распустив волосы, я принялась причесываться, сидя у комода, подзывая кота к себе, чтобы он не мешал Ханако.       Все, как и прежде, находилось на своих местах; трюмо в трех шагах от дверей, переносная ширма под стенкой, а гребень по левую руку на отполированной поверхности рядом с лакированной шкатулкой. Заученные шаги и места расположения, которые я уже знала интуитивно.       Все было так, как я запомнила в первый раз и никак иначе.       — Будем надеяться, будем надеяться. И вы не выходите наружу. Знаю ваш сиюминутный порыв! Иначе прибегу с другого края деревни, чтобы обратно загнать вас в дом! Слышите?.. Я замечаю, как вы каждый раз с тоской смотрите в окна, желая углядеть то, что мне неподвластно… Меня наняли за вами присматривать и во всем пособлять, и более ничего не сказали. Но я привязалась к вам и теперь очень сильно беспокоюсь. Помню, как нашла вас в первый раз… случайно наткнулась на побережье, издали заприметив одинокую фигурку. Хоть я ждала ваше появление в ночи, так мне сообщили, а нашла утром.       Ханако рассказывала одну и ту же историю уже в который раз. Я даже знала последовательность слов. Такая искренняя забота вызывала трогательное умиление.       — Вы можете с чистой совестью навестить свой дом и отдохнуть в кругу близких. Не переживайте. В прошлый раз вы быстро меня отыскали, — с лукавым подтекстом заметила я, раздразнивая бдительность Ханако. — В этот раз будет еще быстрее: вы знаете, где меня искать.       — Вот поэтому и переживаю! — запричитала Ханако, приготавливая поленья для растопки и нагрева бочки.       Стекла дрожали, но теперь от порывов ветра, гонимого с восточной стороны моря. Подвешенная музыкальная подвеска на крыльце вовсю трезвонила. Обступающие полукругом внутренний дворик деревья беспокойно шумели, раскачиваясь ветвями.       — Даже если такое произойдет — не заблужусь. Я выучила каждую деталь не только в нашем доме, но и за пределами. Знаю даже как вы выглядите, рисуя лицо по всем признакам характера и привычкам. Нет причин думать, что я потеряюсь и не найду дорогу. Тем более знаю тропку, ведущую к морю и обратно как свои пять пальцев.       Заверив Ханако со всей доступной убедительностью, я сумела притупить опасения, напоследок пообещав вести себя осмотрительно.       — Я приготовила булочки со сладкой начинкой, возьмете, когда проголодаетесь, — сообщила женщина, прежде чем попрощаться и выйти, плотно закрывая седзи за собой.       Оставленный без присмотра котенок продолжал играться, оттачивая коготки на подоле моего платья, пока таинственный свист флейты ветра исполнял мелодию наступившей ночи.       Я не соврала. Я действительно знала, где что лежит и как выглядит. Знала, сколько шагов понадобится, чтобы сократить расстояние от дома до сада с персимонами, а потом обогнуть хребистый холм и выйти к песчаному берегу. А то, что не могла углядеть, рисовала на полотне воображения, подпитываясь живой реальностью. И море становилось похожим на византийское бирюзовое покрывало с солнечными вставками, вытканное искусными мастерицами в арабской дали. Весь окружающий мир отзывался иными красками и звуками, заполняя недостающее зримое.       Иногда я могла часами сидеть и слушать звуки природы. Представляя, что и он может их слышать прямо сейчас, находясь где-то очень далеко. Или совсем близко. Проводила все ночи напролет в мыслях о Мичикацу. Каждый раз перекручивая минувшие события. Каждый раз, когда шел дождь или падал снег, а птица вила гнездо под дранкой крыши, знаменуя приход весны. Каждый витающий в воздухе запах, напоминающий липу, возвращал к нему. Я замирала и вдыхала как можно глубже. Его кожа пахла липой и чем-то пряно-острым, как специя. Или когда луна, точно тонкий изогнутый кошачий коготь, извечная спутница путешественников, выглядывая на небе, сопровождала его. Или просто сорванные клочья листьев. Их могло ветром пронести через огромное расстояние, чтобы опасть рядом с ним. Мы могли смотреть на одни и те же вещи и явления, как тонкая красная нить, позволяющая соприкоснуться с ним даже там, где его уже не было.       Каждую ночь, проведенную в одиночестве, я думала о нем. Представляла, как распахнется окно, превращая ожидания в другую реальность, зазывая в сказочную утопию, где будем только мы вдвоем. Почему я не могла перестать думать о Мичикацу? Потому что это равносильно пытаться просеять толщу океана по одной капле.       В этом новом доме на краю света я снова встретилась лицом к лицу с красотой печали одиночества, наполненного голосами прошлого. Одинокая звезда в планетарной системе течения времени.       Чего ты хочешь?.. Чего желаешь так сильно?..       На крыше снова послышался дробный перестук. Запотевшие от пара стекла вздрогнули сильней. Отодвинув декоративный батат в горшке, который планировала накануне удобрить, я щелкнула задвижкой и вышла на холодную веранду. Зябко поежившись на щербатом полу и обув башмаки на босу ногу, я спросила себя, держась за входную дверь: стоит ли выходить наружу? А если это обман и надо мной снова дурачатся безликие оборотни? Сколько их было, этих обманчивых миражей…       По ту сторону отчетливо шумели кроны деревьев, а позади уютно потрескивал огонь да витал аромат сладких булочек. Но мое возрастающее любопытство согласилось, шепнув, что стоит.       Сердце, пропустив удар, сжалось от страха и предвкушения. Предчувствие возрастало и крепло, — ведь ни разу не подводило. Не теряя уверенности, что смогу это сделать, я открыла дверь со звуком точно кто-то вынул меч из ножен, впуская не только студеный ветер, но и эфемерную пустоту, таившую в себе посторонний взгляд внезапного гостя. Чье присутствие укрывали тени, переливающиеся сразу в ночь.       Ветер, перекатывающийся под луной, был достаточно сильными, чтобы пошатнуть и свалить на колени. Чтобы вырвать мою душу. Но он не был виновником моего состояния. Совсем не он. Я отошла в сторону, приветствуя и низко кланяясь, впуская в дом того, кого не следовало. Пуская в дом того, кого ждала с нетерпением каждый наступивший вечер.       Осев на колени, я потянулась к нему, слегка прощупывая пол, пока не наткнулась на ноги.       — Что ты намереваешься делать? Ты слепа, — такой знакомый голос Мичикацу раздался сверху, а пальцы опустились на мой подбородок, приподнимая лицо.       Я слегка повела глазами, ориентируясь по звучанию голоса, отыскивая очень смутное очертания демона посреди пелены.       — То, что должна. Позволите?.. — спросила я, с приветливой и немножко робкой улыбкой ознаменовав нашу первую встречу за долгое время. Самую долгожданную встречу.       С немым вопросом дальнейшего указания я посмотрела на него, не трясясь от былого ужаса. Демон давно перестал быть кошмаром моих снов. И он заметил и принял эту перемену, а потому отпустил, отнял руку и больше не сдерживал.       Я улыбнулась милой естественностью, как тогда, в первый раз в рёкане. Когда выкатилась детская дудочка, которую я подобрала и протянула. Вот именно тогда осмелилась улыбнуться в первый раз. Это была робкая и подбадривающая улыбка. Может, тем самым извиняясь за то, что без спросу подобрала его вещь, а может, желая произвести хорошее и доброжелательное впечатление. Это была улыбка снискать расположение и понравиться, первого знакомства и попытка узнать его лучше. Если бы он позволил.       Я не видела выражения лица Мичикацу, столь привычно холодного и надменного, но теперь казавшегося снисходительно спокойным в плену моего неведения — ведь темнота стала извечной спутницей.       Ухаживая в должной почтительной манере, как и требовала того патриархальная этика, я помогла ему разуться, ставя сандалии носком ко входу, а затем подставила раскрытые ладони, пока не почувствовала тяжесть катаны, добровольно отданной на попечение. Заходить в дом с оружием вопиющее оскорбление. Мичикацу снова стал самураем, достойный самого высокого воинского звания, знаменосцем фамильного герба и под покровительством дайме, явившегося после затяжных завоеваний домой.       Мичикацу прошел вглубь дома, издавая совсем тихие шаги, чтобы я могла слышать и следовать за ним. Я снова подчинялась его воле, но делала это совершенно по собственной инициативе. Снова доверчиво вверяла ему себя, не оставляя надежды на продолжение.       Амадины испугано заверещали из-за прихода нового гостя. Зловещего незнакомца. А котенок яростно зашипел и, наверно, взбрыкнулся и нахохлился для защиты, но страх был так силен, что бедолага забился в самый дальний угол.       Мичикацу неспешно изучал обстановку, но делал это так, если бы бывал здесь несчитанное количество раз и мог знать, где что находится. Ему было все знакомо. Я словно видела его глазами птичью клетку на ножках, декоративные цветы, слегка заросшие мхом, огонь в аккуратном очаге, с очищенными бортиками от золы, недавно кипевший чугунный чайник, искусно инкрустированный цветами, стоящий на подставке рядом с щипцами для углей. Плетеный ковер по центру, с шашками го прямо на полу около павлониевого столика, на котором громоздились разбросанные вещи, среди которых затесались пучки сухих трав и ягод, измельченный черный чай курояки в ступке, журналы, кисточки и крема, взятые с крошечного столика для косметики, и неиспользованные тлеющие палочки с благовониями. Застеленная белыми простынями узенькая постель в дальнем углу за распахнутыми седзи, одежда, сложенная за нишей, где висела гравюра стаи летучих рыбок, висевшее на гвоздике вечернее кимоно производили впечатление логова сказочной лисы-колдуньи.       Под стенкой стоял старый сямисэн, обтянутый кожей сверху, как барабан, привезенный, со слов Ханако, из древней столицы и сделанный на особый заказ. Это был необычный музыкальный инструмент, с деревянной декой и тремя вращающимися деревянными колышками на конце.       — Хотите, могу сыграть вам. Правда, получается совсем худо, но мне нравится, и я стараюсь с каждым разом все больше и больше, — чтобы хоть как-то скрыть свое волнение, рассеяно предложила я, незаметно вытирая вспотевшие ладони и пытаясь упорядочить мысли, которые высыпались, как рис из дырявого мешка. — А звуки бивы теперь только пугают.       Мичикацу не ответил, а я не могла принять ни как за согласие, ни как за отрицание. Поэтому просто замолчала, прислушиваясь к тому, как он взял в руки глиняную чашечку со стола с отколотым краешком. Рядом лежали ракушки, тщательно отобранные на побережье, которые вынесло приливом после бури.       Я смотрела на все эти вещи его глазами, перенимая всю бессмысленность безделушек.       — Для вас это просто хлам, но для меня они хранят в себе память. Историю. И греют мне душу. Даже вот эта треснутая чашка у вас в руках. Пускай она не идеальна и не соответствует вашим требованиям.       С тихим стуком он положил упомянутую чашку обратно на место, прислушиваясь к моим словам, или, наверняка, был порядком удивлен тем, как я так проницательно угадала.       Я сделала пару шагов к нему, влекомая запахом липы, преобладающим над всеми прочими ароматами.       — Ты уже знаешь мои требования? — спросил он, как бы между прочим проверяя меня, ступая по матам и шурша плотной тканью хакама.       — Да, необходимо выполнять ваши требования, продиктованные порядком, — так просто ответила я.       — Обычно ты только и делала, что действовала наперекор, — голос Мичикацу снова раздался сверху, совсем-совсем близко, обдавая дыханием и родным запахом липы. — Неужели небольшой промежуток времени повлиял на зрелые выводы, обоснованные сейчас?       Коленки задрожали, я слегка пошатнулась, переминаясь с ноги на ногу, вынужденная прижиматься к нему животом. Захваченная в тесные объятия смущения, и, чтобы занять свои руки, принялась заправлять волосы за ухо, перебрасывая на плечо.       Он рассматривал меня сейчас так скрупулезно и пристально, как рассматривал до этого все вокруг, что казалось, будто касался одним только взглядом. Щедро одарена не только его присутствием, но и вниманием. Я знала, что на моем лице после всех перенесенных тревог, волнений и ярко выраженного положения появилось гораздо больше женственности. Тело менялось — ему более недоставало стройности.       — Для любого рода вещей требуется время. Время шлифует и оставляет отпечаток, но ценность не теряется. Даже замутненность и блеклость цвета является красотой — украшением простоты. Или оставленные сколы и шрамы. Истинная красота заключается в ее предназначении миру, а не принадлежности.       — Вещи, которыми я обладаю, обязаны находиться всегда там, где они оставлены. Сообразно и терпеливо дожидаясь моего прихода. Без лишнего шума. Послушно, — с почти неуловимым акцентом намекнул Мичикацу, игнорируя утихающее чириканье амадинов. — Только тогда они будут принадлежать мне.       — Разве можно обладать таким образом?       — Всегда было и всегда будет. Даже если их судьба скоротечна.       Мичикацу мог резать словами, как катаной, или жалить, как скорпион. И дело было не столько в самих словах или их значении, сколько в манере их произнесения.       — Тем более, если быстротечны, мой господин. Она будет принадлежать, если о ней заботиться. И служить с огромной преданностью, — завуалировано подметила я, растерянная тем, какой щепетильный оборот принял разговор.       — Я недостаточно позаботился о тебе? — вдруг, без перехода, серьезно спросил Мичикацу.       — Достаточно! Даже больше, чем я могла себе представить. Премного благодарю, мой данна, что озаботились моим благополучием. — Резко побледневшая, я снова опустилась на колени, низко склонившись и касаясь лбом сложенных рук на полу. Волосы рассыпались веером и легли на его ноги. — И буду благодарна до конца быстротечности отпущенных мне лет.       Я обмерла, ожидая его реакции. Только что прямо заявила, что он — покровитель. Без утайки обозначила наши отношения. Сложные и абсолютно неправильные по всем предрассудкам. Но желанные для меня. Ведь все, что меня окружало: одежда, косметика, купленная и приготовленная еда Ханако тоже связано с его расположением. Подготовленные уютные условия для моего пребывания здесь были поданы с его руки.       Мичикацу не исправил, недвусмысленно давая понять, что так оно и было.       — Мне никогда не покрыть и не вернуть этот долг, — оставшись сидеть на ковре, прошептала я, признаваясь в том, что тяготило и осаждало сознание, не давая иногда спокойно спать по ночам. Я рассматривала свои руки на коленях так, если бы могла видеть, или уронить в них румяное лицо и спрятаться.       — Деньги очень ценный ресурс для всех эпох. Они бесполезны для меня в любом случае. Но это не значит, что нет возможности иметь то, что необходимо.       Внезапно мне в руки была вложена одна маленькая вещица. Сжав ладони, я определила ее природу. Это были половинки той самой сломанной ракушки. Две половинки одного разбитого целого. Неужели он хранил ее для меня?.. Я почувствовала себя неуклюжей черепахой, перевернутой на панцирь и нелепо перебирающей лапками в попытке восстановить равновесие. Вот настолько была тронута сентиментальным поступком.       Одиночество, разорвав и растоптав свою печаль, порождало во мне необыкновенную силу привязанности. И еще больше невыразимой нежности к Мичикацу.       — Искупай меня, тем самым выплатив долг, — как обычно, без сомнений и без колебаний требовал он то, что хотел, все то, что пожелает.       Не дожидаясь согласия, Мичикацу направился в тесную банную, мне оставалось идти за ним, чуть не спотыкаясь под натиском обрушившегося треволнения. Бесспорно, он умел внушать любое повиновение. А я не противилась.       Я смежила седзи, закрывая нас вместе в купальне, где уже порядком было душно от пара, скапливающегося под потолком и просачивающегося через специальный наддув наружу. Вода в бочке была достаточно теплой, а дрова в маленькой печке уже почти догорели и теперь истлевали. Придется поспешить, пока не остыло.       Я проводила рукой по воздуху, намереваясь понять, где стоял Мичикацу, пока он сам не ухватил меня за рукав и не притянул ближе.       — Могу ли я приступить? — язык слегка заплетался, а спина вспотела, обычное льняное платье вдруг стало плотным и многослойным для пребывания в этой комнате.       Я положила руки на его твердый живот и подняла лицо. И снова он будет раздет для меня. И он давал на то свое согласие.       Взявшись за кимоно, я стала вытягивать края из-под пояса, но вытянуть толком не получалось, только сборки топорщились. Сначала пояс, запоздало сообразила я, ослабив узел на хакама непослушными пальцами, ощущая себя нерасторопной девицей под неусыпным взглядом Мичикацу.       Сняв с него верхнее и нижнее кимоно с прорехами по бокам, я медленно и деликатно спустила жесткую ткань хакама вместе с таби. Стоило полностью оголить, как мгновенно повеяло жаром мужского тела. Сложив вещи в сторонке, я зацепилась пальцами ту самую детскую дудочку, заталкивая поглубже, чтобы не потерялась.       Делая всего-то три шага туда и обратно, захватив пемзу, приготовленную заранее на столике около полотенца, я вернулась к Мичикацу, продолжающего стоять во весь исполинский рост. Осмелившись повернуть его немного в сторону, чтобы обтекаемая вода сразу сходила в углубление для стока, я смочила пемзу и набрала полный ковшик воды, обильно поливая сверху плечи демона. Теплая вода с журчанием, словно по речной гальке, устремилась вниз. Приходилось привставать на носочки, чтобы достать и ополоснуть как следует. Брызги летели во все стороны, впитываясь в мое платье.       Вспенив руки и твердую пемзу, я принялась натирать его тело, начиная с покатых плеч и рук, свободно опущенных вдоль тела, прямой осанки спины, возвращаясь к широкой груди и спускаясь к животу, с выпуклым рельефом мышц и косых линий, а потом осторожно переходя на узковатые бедра, колени и к стопам. Приходилось приседать, чтобы очистить ноги, обладающих техникой полета, вскакивать, чтобы дотянуться до самого верха, забирая распущенные волосы демона, чтобы не мешали, а собственные сдувая с лица.       Мичикацу был расслаблен, отдаваясь на попечение, не озабочиваясь наготой перед слепой девушкой, которой вменялось в обязанность обслуживать. Даже если бы я могла видеть, то вряд ли ему было дело до смущения, — он давно растерял человеческое стеснение, в отличие от меня, — с горящими щеками и безумным стуком сердца. Приходилось тормошить себя, чтобы сосредоточиться на купании и не пропускать ни кусочка кожи. Не решаясь приступать к интимному месту между бедер.       Мне было жарко и неспокойно, пот стекал ручьем, а ткань платья насквозь пропиталась влагой, откровенно обволакивая фигуру, рисую пружинящую податливость кожи и разнося аромат цветочной пыльцы. Мне понадобилось из раза в раз сдерживать учащенное дыхание, испытывая возрастающую тягучую истому внизу живота, которая охватывала все тело огнем. Робость и раскованность боролись между собой, словно перетягивая и связывая веревками. Во рту пересохло.       Каждый изгиб, каждая деталь и каждая линия мужского тела взывали к моему женскому началу. Будоражили пойти дальше.       Больше не оттягивая неизбежное, я ткнулась лбом в плечо Мичикацу и несмело сжала его плоть одной рукой, обхватывая почти целиком и начиная аккуратно скользить по всей длине. Торопиться особо уже некуда… Поглаживала, изучала и запоминала. Мягкий снаружи, твердый внутри и такой горячий. Ощущение того, как он увеличивался и будто оживал в моих пальцах заставляло задыхаться в тревожном желании. Заставляло распаляться от ноющего возбуждения, требующего заполнить пустоту внутри как можно скорее.       Мы оба две несовместимости, давно потерявшие нить между незнакомцами и чем-то глубже.       — Хватит елозить, тебе еще предстоит научиться правильно обхаживать, — резко оборвал Мичикацу, перехватывая руку и слегка сжимая поверх, но мое касание не могло причинить неудобств, а скорее наоборот, возымело аффект, к которому он не был готов. — Займись волосами и смой пену.       Я еще не успела предложить скамейку, как демон уже присел на выложенный дощатый пол, предоставляя доступ к своей голове. Раззадоренная и неудовлетворенная, подавляя возглас внезапного разочарования, я последовала указаниям.       Смахивая бисеринки пота, прилипшие волоски с лица и шеи тыльной стороной ладони, я присела рядом, поправляя его волосы, разбросанные по спине и плечам, пропуская отяжелевшие пряди сквозь пальцы. Я потянула за ленту, намереваясь распустить, как случайно болезненно дернула и замерла.       — Продолжай, — кратко разрешил Мичикацу.       Наверняка его волосы при переливе света густо почернели, приобретая слегка красноватый оттенок дерева, как тогда, в гостинице, когда он затачивал катану, а свет очага отливал заревом, играясь с тенями и несовершенными образами.       — Вы хранили ракушку все это время. Спасибо, — утихомирив легкий мандраж и зажатость, начала я, зачесывая его волосы с лица назад, заводя за уши и расправляя по спине. — И до сих пор храните дудочку. Наверно, она принадлежала дорогому вам человеку? Я бы тоже берегла. Видите, как много значат вещи, даже такие незначительные. В них заключена огромная ценность.       Потянувшись за водой в ковшике, я начала поливать его волосы, попутно смывая взбитую мыльную пену. От Мичикацу исходил терпкий запах смолы и липы, сладковатый от паров горячей воды. Я могла вдыхать этот запах вечно.       — Тебя это не касается, — с предупреждением высек демон, но прежней отпугивающей интонации в нем не наблюдалось. — Это было слишком давно и уже не имеет значения. Того человека больше нет, осталась только привычка.       Он снова отталкивал меня. Конечно, просить от него ответа или признания — все равно что бить палкой отдыхающего зверя.       — Понимаю, не буду беспокоить, простите, — исправилась я, с особой внимательностью продолжая омывать его. — У меня почти ничего не сохранилось, кроме воспоминаний. Как и у вас.       — Нет, ты не понимаешь, что это такое… жить с призраком без единого изъяна. Убегать от прошлого и презирать. Его, себя и свои поступки. Наше различие и схожесть.       Он сидел обездвиженный. Я прошлась кончиками пальцев по перекатам мышц его спины, оставляя невесомый, почти прозрачный поцелуй на ключице. Не знаю, зачем так сделала. Может, чтобы он знал. Знал, что я понимаю и разделяю с ним утрату. Перенимаю половину горьких воспоминаний. Облегчая ношу и даруя исцеляющую частичку утешения. Я сама желала и искала его касаний, исцеляющих тоску одиночества.       — Нам никуда не деться от призраков прошлого. Но жизнь продолжается, она не будет вечно пронизана злостью и обидой. И мы живем, чтобы помнить, иначе все забудется. Оставляйте в сердце только хорошие воспоминания, а все остальное заберет время. И тогда они будут жить в нас, а мы будем жить в продолжении. Самое ценное — наша память.       — Я — демон, у меня не может быть жизни, в отличие от тебя, — его низкий голос прошелся дрожью и отозвался внутри трепетанием.       — Может. Ваше и мое продолжение, — убежденно и уверенно кивнула я, кладя на его плечо подбородок и приобнимая за плечи, плотно прижимаясь, чтобы он почувствовал еще одно биение сердца внутри меня. Прижиматься и обнимать его самое редкостное удовольствие! — Мы передаем жизнь дальше, в этом искони заключена главная роль. Многие считают жизнь делом случая или путеводом высших сил, неподвластных никому, даже демонам. Наши следы совсем крошечные, по сравнению с незыблемостью мира. Мы, как кусочки глины, на которой всегда остаются отпечатки пальцев того, кто до нас дотрагивается. Следы на самой тонкой поверхности судьбы. Они впитываются, как краска в узоры на ткани юдзен, когда промывают в чистой Небесной реке.       Мичикацу шевельнулся и слегка запрокинул голову, ничего не проронив вопреки сказанному. Я ощущала, как из его тела уходило напряжение, представляя, как он с полузакрытыми глазами вслушивался в звучание женского голоса, тихого и мягкого, как скольжение шелка. Отдыхающий и расслабленный, конечно, это только внешняя обманчивость. И все же такое благосклонное расположение доставляло радость. Я могла предположить, что мой голос ему нравился, и он не прочь слушать все то, что буду говорить дальше.       Вот она, оборотная сторона луны демона, которую он скрывал. Даже неприступную каменную гору могут огранить капли бесконечного дождя.       Платье давно пропиталось влагой и налипло второй кожей, обозначив хорошо округлившийся живот. Меня немного задело то обстоятельство, что он не обратил внимания на положение. Не подал знака, что увидел. Ведь он, как никто иной, причастен к своему прямому наследию. Маленькая растущая жизнь внутри меня была его.       Даже при таком холодном и отстраненном отношении, Мичикацу по-особенному снисходителен. Его отношение ко мне продиктовано иначе, потому что я, возможно, единственная, которая добровольно согласилась выносить ребенка. Вряд ли он изъявлял подобное требование другой девушке. А были вообще другие девушки?.. По сложившимся вековым поверьям, люди страшились демонов, а девушки чурались подобной участи. Осквернять тело — смерти подобно, что для меня — ребенок оставался ребенком, всего лишь беспомощным младенцем.       — Ребенок станет вашим прямым продолжением. Вашей жизнью и памятью. Я буду заботиться о нем и любить, несмотря ни на что. Слепота не станет препятствием, — едва слышно заверила я, наконец решившись высказаться первой, подыскивая правильные слова, но голос немного подводил, становясь более грудным. — Совсем нет. Я уже научилась передвигаться на ощупь. Исследуя по крохам, медленно и осторожно, но учусь. Как игра на сямисэне, как готовка еды, как прогулка к морю. Все, что слышу, все, что чувствую. Помогают запахи и рисуется воображением. Иногда представляю волны под луной, как драгоценное ожерелье, колеблемое ветром. Каждое утро и каждый вечер, когда думаю о… Этот дом лучшее место, где мы будем спрятаны ото всех посторонних глаз и тех, кто может навредить. А вы не допустите. Кроме…       — Кроме? — подсказал он, оставаясь по-прежнему невозмутимым.       — Просто деревенские сплетни… Понимаете, живя в маленькой общине, редко избегаешь взора окружающих, вот и языками толкут, — беззаботно отмахнулась я, ласково потираясь щекой об его плечо, поглаживая мокрые волосы по спине, игриво выделяя и закручивая одну прядку за другой. — Многие из здешних жильцов гадают, что я могу быть…       Я замялась, слышался только треск съедаемых огнем дров в печке да позвякивание стекол на энгаве, точно шелест горсти хрустальных бус.       — Некоторые гадают, что я могу быть… — выделив особую паузу, я показала мизинец и неловко улыбнулась. — Любовницей какого-то чинуши или высокопоставленного лица, который отправил меня сюда подальше от своей семьи.       Прикрыв ладошкой рот, я подавила тихий смех от сложившейся комичной ситуации.       — Кто к тебе захаживал? — выделяя каждое слово, бескомпромиссно потребовал Мичикацу, а его руки и спина моментально напряглись, от чего я беспокойно вздрогнула и подняла голову с удобного местечка.       Прозвучал такой простой вопрос, но у меня волосы поднялись на макушке.       — Никто! Никто, Мичикацу-сан. Это просто старые люди, доживающие свой век, занимаясь тем, чем занимались их предки. Иногда заходили поздороваться, предлагали помощь и… Ничего такого. Простое любопытство. Мне все Ханако говорила, она всех знает и старается извести подобного толка сплетни на нет. Это просто россказни от скуки, не от зауми. Поверьте!       — Ты закончила?       Мичикацу встал, ступая по мокрому полу, поднялся по ступенькам и залез в бочку, растревожив поверхность воды шумными всплесками. Мне стало холодно. Между нами повисло натянутое молчание. Не знаю, как он отреагировал и о чем думал, но мне стало не по себе. Я почувствовала себя общипанной гусыней с растерянным выражением. Взмокшая, с прилипшими волосами к щекам, шее и плечам.       Мне снова придется добиваться его расположения. Он обладал несокрушимой уверенностью во всем, что делал и говорил. И при этом — абсолютная невосприимчивость к тому, чего хотели от него другие.       Не зная куда себя подать или деть, я начала раздеваться, отвернувшись от него, развязывая пояс и спуская платье на двойной подкладке. Теперь мое тело разительно отличалось от прежнего. Стало больше и мягче, еще более податливей и плавней. Живот достаточно сильно округлился, бедра пополнели, грудь налилась для будущего кормления. Собственная объемность и упругость вызывали ассоциации с вазой, наполненной водой. И это все со мной сделал он, Мичикацу.       Быстро облившись остатками воды в чане, я постаралась незаметно провести рукой по промежности, вымываясь полностью. Чуть прикрывшись волосами, я повернулась, стоя перед ним во всей увлажненной наготе, поджимая пальчики ног от дурманящего волнения. И кое-как залезла в бочку вслед за ним, забыв, что купаться надо только после него по правилам. Ведя себя так же тихо, как композиция из цветов, только что обрезанных и помещенных в ту самую вазу.       Теперь мы оба обнажены. Я осталась такой, какой на самом деле являлась, а не такой, какой хотелось бы казаться. Он остался тем же, кем и был. Обычная девушка и демон.       Разогретое в теплой воде тело получало отдохновение, только плечи торчали, как островки посреди моря, наверно, поблескивая в тусклых лучах света. Мои коленки касались Мичикацу, для которого здесь было тесновато. Положив руку на край кадки фурако, сделанной из кедрового дерева, я прижалась щекой к плечу.       Горячая вода и нагота дразнили, а разыгравшиеся нервы провоцировали.       Я была молодой и здоровой, цветущей. Беременность делала меня голодной. Молодое тело требовало мужчину. Одного конкретного. Демона, первого посвятившего в таинство, меня, которая до этого никогда не знала мужской ласки, а теперь стыдилась рассказать о своей потребности. Я не могла выразить желания, а если бы это удалось, то они показались бы такими смехотворными, невзрачными, крошечными. Ненужными. Фантазии и желания затмевали чувство скованности, а робость не позволяла открыто взглянуть в лицо Мичикацу. Как жаль, что я не могла сейчас видеть из-за слепоты! Видеть его глаза, отражающих глубину проникновения в суть всех вещей.       Смотрел ли Мичикацу сейчас на меня? Быть обласканной его вниманием — вот что было крайне нужным сейчас. То, как он рассматривал мое жилище до этого; каждую вещичку, даже клетку с птицами и сямисэн. Как бы мне хотелось быть инструментом в его руках! Чтобы он смотрел на меня, как на свой инструмент перед тем, как начать с ним управляться, с пониманием и мастерством. Именно так, с каким мастерством он управлял катаной, вкладывая весь опыт в изящество движений.       Ужасно порочная мысль заставила меня выдохнуть один незаметный стон. Сколько способов соития он мог знать и показать.       Желание было как на ладони, но я боялась признаться. Боялась попросить и быть отвергнутой.       — Тебе нельзя долго сидеть в горячей воде, — из марева тумана донесся голос Мичикацу.       Одним движением он привлек меня к себе, а затем провел по линии подбородка и запрокинул мою голову на свою на грудь. Я даже не замечала, как сползала в воду.       — Не могу встать, сморило, — еле приоткрыв тяжелые веки, проговорила я. Вытянувшись и потянувшись к его губам, наконец осмелилась попросить: — Я хочу…       — Чего? — голос Мичикацу отзывался около уха, склонившегося еще ближе к моему лицу. — Я не могу читать мысли.       — Вы умеете читать мысли. Вы видите насквозь, — еле шепнула я, смущенно задыхаясь от того, насколько обворожительно выглядела моя покорность вкупе с желанием. — Или я для вас загадка?       — Скажи.       Я уже было разомкнула пылающие губы, как внезапно поняла, что демон просто изводил. Он не был тактичен, не был нежен или ласков, скорее черствый и грубый, честный. И вот эта скупая честность восполняла все остальное. Суровые повадки и закаленный образ самурая манили.       Он слегка усилил хватку. Было невыносимо приятно, грубоватые движения его рук не портили удовольствие, а наоборот, все больше подстрекали и добавляли остроты.       Быть его. Принадлежать ему.       Я обвила его шею рукой, вдыхая тонкий аромат наших разгоряченных тел. Проникаясь невыразимой благодарностью, с обещанием бескорыстной признательности. Я хотела беззастенчиво шептать ему о любви, о его огромной значимости в моей жизни. Используя все доступные слова, ненаписанных и непроизнесенных доныне. Собрав рассыпанные в горсть и выбрав самые важные. И шептать нежно, искренне, доверчиво. Как никто никогда не шептал прежде. И никто другой никогда не будет шептать впредь. В этой комнате, наедине, под покровом ночи и при невидимых свидетелях.       Кажется, я сказала это вслух.       Какой-то момент наши лица находились так близко, что я чувствовала тепло его дыхания, а потом Мичикацу резко встал, подхватил меня за бедра и вылез из бочки. Я едва успела обхватить его шею руками и тесней прижаться. А мои ноги даже не касались пола, болтались где-то на уровне его коленей, пока он спускался по ступенькам, расплескивая брызги вокруг.       Распахнув седзи, Мичикацу сделал пару шагов, опустился на приготовленную постель и усадил меня к себе на колени. Подчиняясь его прихоти, я принимала тот вид, который надлежало иметь. Он раздвинул ноги и мое тело послушно отозвалось, раскрываясь вместе с ним и для него.       Ноги раздвинуты, выставляя на обозрение естество. Полностью открыта.       Я вздохнула, и это был очень глубокий вздох, потому что он содержал много маленьких вздохов: один вздох неизвестности, другой — предвкушение отдаться наслаждению, а на третий… просто закрыла глаза. Раз не видела, то и Мичикацу не видел ранимую открытость моего тела. Но я кое-что забыла. Для него женские прелести давно перестали быть тайной.       Его пальцы прошлись по мокрым складкам. Я неразборчиво прошептала от возбуждения. От яркого смущения хотелось спрятаться. Зарыться в волосах и больше не показываться на виду. Было до дрожи сладко и боязно. Коленки и руки тряслись, грудь вздымалась и опускалась, тяжелый живот тянул вниз.       Горячая плоть прижалась, распробывая и надавливая.       — Ты напряжена, — голос Мичикацу прошелся по виску, сливаясь с горячим воздухом, который скатывался бисеринками влаги по раскаленной коже.       — Немного, — одним крохотным словом подтвердила я.       — Расслабь тело.       — Очень волнуюсь… Простите.       — Как всегда, слишком много думаешь, Акари. О чем следует и о чем не следовало бы.       — А вы, как всегда, знаете обо мне больше, нежели я сама. — проронила я почти бессловесно, едва касаясь губами линии его угловатой челюсти.       Сейчас было не самое подходящее время говорить такую очевидность. Отвлекало от самого главного. Его мокрые волосы, высохшие на концах, щекотали и дразнили, так же сильно, как дразнил пряный запах и настойчивое давление внизу.       Огромная ладонь легла на мое колено, слегка поправляя и укладывая поверх ног демона, а затем задевая живот, слегка обрисовывая выпуклый контур, тем самым переманивая внимание. Престранным образом подействовало расслабляюще, стоило ему обхватить ладонью округлость — самую уязвимую часть моего тела. Он касался и поддерживал поверх так аккуратно, что меня переполнила небывалая нежность, — такой чувственной, что от нее затрепетало в груди. Мичикацу дарил облегчение и в ответ тепло расцветало между бедер.       Я успокоилась и позволила ему погрузиться, поддаваясь навстречу и впуская поглубже. Медленно проникая. Вытягиваясь нерв за нервом и принимая. В этот раз он дал возможность привыкнуть. Он был неспешным, он был… заботливым.       Каким же он был чужим и одновременно таким знакомым! Мое женское тело вспомнило эту чрезмерную, огромную наполненность плотью мужчины. Это растяжение… Как оно могло забыть нечто подобное!       — Мичикацу!.. — то ли вскрик, то ли стон вырвался из самых глубин.       Он ничего не говорил, а я, при всем желании, уже была не способна на это. Было слишком… слишком! Получать его целиком, как никогда прежде.       Я выгнулась, безмолвно прося то, в чем нуждалась, дрожа от крайней потребности, понимая, что не в силах попросить вслух.       Руки Мичикацу на моих бедрах сводили с ума. Я зависела от этих рук. И когда он начал двигаться, так медленно, так томительно наполнять, я сжала и вцепилась в эти руки, впиваясь ноготками так, чтобы он понял. Понял, как мне сейчас сладко, как остро внутри и как его плоть восхитительно растягивала мое тело. Чувствуя, как лоно становилось таким влажным, податливым и жаждущим.       Мичикацу больше не позволил разбираться, желала ли я этого, отнимая всю инициативу. Он давал, я брала. Он заполнял, я отдавалась требованию; отпуская и принимая обратно.       Вокруг только терпкий запах и лепет моих бессвязных слов.       Я запрокинула голову ему на плечо, незрячими глазами взглянув вверх. Крыша с треском раскололась, став той гранью, за которой снова исчезает реальность, исчезает само представление о времени и пространстве. Ускользающая, невесомая, призрачная игра фантазии, подстрекаемая приливами страсти.       Теперь там подол неба, пестревшего мириадами светил из отдаленных глубин. Нарисованный чернильной акварелью атлас неизведанных миров. А звезды на нем такие ясные, такие близкие, словно они все неудержимо мчались к земле. И чем ближе приближались звезды, тем дальше ввысь уходило небо, тем гуще становилось удовольствие. Поток звезд стал потоком чувств, искрящийся многоцветными переливами. Настоящая красота наслаждения, скрашенная нашим обоюдным уединением.       Загипнотизированная, я повернула лицо и столкнулась нос к носу с Мичикацу. Его дыхание, ровное и спокойное, оттеняло контрастом мое — протяжное и томное. Несдержанное.       — Можно?.. — попросила я, ластясь словно кошка, выпрашивающая лакомство.       Я хотела его попробовать. Хотела осыпать поцелуями каждый кусочек мужского тела…       Не дожидаясь согласия — оно вдруг стало лишним, — я робко отыскала его губы в темноте, слегка дотрагиваясь к самому краешку луны. Он отдавал, а я брала самый первый поцелуй в своей жизни. Первый настоящий поцелуй. Брала нечто большее. И приближалась к чему-то запрятанному по ту сторону, там, где я еще не была, а Мичикацу мог показать…       Под сомкнутыми веками промелькнул сноп свет, а потом еще раз, и еще раз. Я медленно пробуждалась, сбрасывая оковы эротического сна. Испытывая разочарование, когда он так коварно ускользал, оставляя меня неудовлетворенной таким исходом.       Проведя языком по пересохшим губам, я потянулась за бутылкой минеральной воды, помня, что положила ее в кармашек кресла. Пальцы ощупывали мягкую обивку, пока не наткнулись на холодный пластик, весь покрытый конденсатом. Бутылка была куплена на предыдущей станции, значит и спала недолго, раз она не успела полностью нагреться, запоздало определила я.       Телефон настойчиво пиликал в наушниках, уведомляя о новом сообщении. Протерев заспанные глаза и кое-как их разлепив, я поморщилась от яркого дневного света, заливающего в окна. И как смогла заснуть при нем? Ведь ни разу не получалось, всегда нужна была ночная повязка. Где бы я ни была, то ли в поезде, то ли в самолете. И беруши. Без них никогда не обходилась. Не могла нормально расслабиться, будучи не дома. Тем более в чужой обстановке и в другой стране. Наверно, сказался долгий перелет, а затем бесконечные пересадки. И вот я в новом скоростном поезде, мчащемся как ракета куда-то на край земли, туда, где я еще ни разу не бывала.       Хмыкнув про себя, я открутила крышку и сделала пару жадных глотков, запрокидывая голову и прикрыв чувствительные глаза, в которые будто песка насыпали. Я все никак не могла прийти в себя. Очухаться. Точно еще была в том сне, где почти достигла оргазма.       Вялым движением я достала беспрерывно пиликающий телефон и смахнула уведомление о пропущенном вызове от неизвестного абонента. Кто мог мне сейчас звонить из дома? Ведь на другом континенте уже глубокая ночь. Отложив телефон на соседнее пустующее кресло, я расслабленно осмотрелась вокруг.       За огромным окном поезда расстилалась плоская равнина, плотно застроенная одинаковыми, ничем не примечательными домишками. Тонкие прутья антенны, точно усики насекомых, глядели в небо.       Я уже давно проехала мимо современных небоскребов многочисленного муравейника, изобилующего фантастическими вставками и архитектурой. Теперь местность сменилась на более традиционную окружающую обстановку. Вдоль путей потянулись рисовые поля и обычные фермерские домишки. Солнце то скрывалось за кучерявыми облаками, то баловало косыми лучами, окрашивая землю в бегущими бликами.       Пассажиров в вагоне почти не было. Только мать с двумя детьми сидела чуть поодаль. Вся троица, похоже, ехала домой после развлечений. Мальчик, заметив мой интерес, показал мне язык и быстро отвернулся, радуясь своей выходке. Легкая улыбка тронула мои губы, но мышцы еще были расслабленными, а потому я не смогла ответить ему тем же.       Делать это в кресле было неудобно и непрактично, я все же потянулась, разминая затекшие мышцы и мысли. Голова до сих пор в тумане, а взгляд рассеянно выцеплял все вокруг, ни на чем не заостряя внимание. Сознание раздваивалось.       Мне каждый раз снился один и тот же сон, или одни и те же события. Раз за разом проматываясь, будто заезженная кинопленка в проекторе. Но ни лиц, ни имен не могла запомнить. Я видела и слышала их во сне, но стоило проснуться, как детали огромного конструктора рушились, если бы вытащили один винтик. И я просыпалась в странных чувствах. Меня одолевали голоса забытого прошлого, которого я не знала и которое никак не могло быть им, потому что события происходили уж очень давно, точно не в это время и не в этом мире. И не покидающее чувство тоски, одиночества и такой трепетной влюбленности, что я словно сама испытывала это когда-то. Но к кому именно? Я не знала. Одним словом — фильм, без названия и дат, где я была главной актрисой.       Начала побаливать голова, а на этот случай я запаслась таблетками. Стоило немного зашевелиться, как стало еще тягостней, не только по самочувствию, но и на душе. Закинув обезболивающее в рот, я снова открутила крышку бутылки и сделала пару глотков. Выходящие газы щекотали нос. Вспомнив, что в ушах до сих пор беспроводные наушники, я достала и положили их в футляр, на котором сразу же загорелась кнопка зарядки.       За окном тем временем уже тянулась плоская равнина пейзажа, точно отмеренная банальной линейкой. Ни холмов, ни рек, ни обрывов, ни прочих препятствий. Здесь все реже встречались дома и сельские угодья, больше полей и дикой местности. Поля засеяны и готовы уже плодоносить. Сквозь увядшую прошлогоднюю листву пробивалась свежая зелень. Была ранняя весна.       После длительного перелета, я пересела на синкансэн с билетом, купленным онлайн, но так как он не мог довезти меня до конечной точки, пришлось делать еще пару пересадок. Выйдя на одной станции, я спускалась и поднималась по лестнице на другую платформу, покупала билет и пересаживались на местную ветку. И все это делала с небольшой ручной поклажей и холщовой сумкой с ноутбуком наперевес. Стоял тихий воскресный день, народу было мало в вагонах, а если и встречались, то в основном старички и редкие одиночки. На одной из станции в вагон села целая группа пенсионеров, собравшихся в горы. Их была добрая дюжина, старичков и старушек поровну. У каждого за спиной рюкзак, на голове походная шляпа, настроение веселое — ни дать ни взять группа школьников. Их настрой меня взбодрил и заставил взглянуть на местное население под другим углом.       Отвернув голову от окна, где уже вовсю менялась очередная картинка пейзажа, теперь уже все чаще вставали горы, я стала блуждать взглядом, чтобы хоть где-то зацепиться и расслабиться. Солнце, бьющее в окно, только провоцировало на слезы.       Маленький вагон снова заставил память всколыхнуться, вытаскивая наружу воспоминания застарелой давности. Вот я сижу в паровозе, тюлевые занавески развевались, ветер гулял в волосах пассажирок, слышен только перестук колес да запах масла с железом. Смех ребенка, сидящего впереди, и разговор двух парней. О чем они говорили? Уже никогда не узнать.       Я прищурилась, намереваясь прочитать текст на универсальном языке, змейкой бегущего на маленьком экранчике, уведомляющего о возможной опасности и инструкции быстрого реагирования. Скомканный билетик лежал в кармане джинсовки, последний в этом безумном путешествии. Рядом покоилась сумка, в которой были тщательно отобраны все соответствующие документы и письмо, пришедшее мне пару недель назад на почту. Письмо, в котором сообщалось, что моя дальняя родственница, живущая давным-давно в другой стране, оставила завещание, в котором говорилось, чтобы все прямые наследники и потомки собрались в одном месте и в одно время, чтобы почтить память. Вот и настал час воссоединения. Я помнила о ней, мне рассказывала бабушка, которая, будучи еще молодой девушкой, эмигрировала из страны во время полномасштабной войны. Забрав семейную фотокарточку и единственную сменную обувь, бабушка отправилась вместе с другими пострадавшими за новой жизнью, которая открывалась на другом конце света. И вот теперь ее внучка возвращалась туда, где когда-то все начиналось. Цикличность в самом настоящем виде. Круговорот вещей в природе.       Двое детей начали спорить между собой. Мать, сидящая на соседнем кресле, отвлеклась от пролистывания новостной ленты в телефоне и тут же их приструнила. А я уже представляла, как приеду в назначенное место и отдохну как следует, искупавшись в душе под горячей водой. Потом достану увлажняющий крем из самого низа чемодана, который находится сейчас в багаже, намажусь и лягу на удобную кровать, вытянув ноги. Всем остальным буду заниматься по мере поступления дел. Да и вряд ли мой дальний предок будет гневаться на меня, если захочу немного передохнуть.       Устало облокотившись на подголовник кресла, я случайно заприметила в вагоне еще одного пассажира, который до этого сидел у окна, а теперь сменил место у прохода. Когда он сел на поезд? Может, на предыдущей станции. Наверно, в этом вагоне мы остались одни, не считая матери с детьми. Молодой мужчина сидел напротив, через четыре пролета кресел, и что-то увлеченно читал в маленькой книжке с сильно загнутой мягкой обложкой.       Офисный работник, определила я, изучая его белую рубашку и выглаженные черные брюки строгого кроя. Один рукав руки, в которой он держал книгу, был аккуратно завернут, а первые две верхние пуговицы на шее расстегнуты, и откуда выглядывала бледная кожа. Темные волосы, собранные сзади в хвост, слегка выбились и падали на лицо. Плотно сжатые губы и точеный угол подбородка.       Он резко вскинул руку и взглянул на часы, показавшиеся из-под закатанного рукава. Слегка нахмурив брови, он поднял лицо и уставился прямо на меня, если бы интуитивно почувствовал чужой взгляд.       Пойманная с поличным, я замерла, как замирает олень в свете фар. Я смотрела на него не отрываясь, он смотрел в ответ и все больше хмурился. Тонкая морщинка пролегла меж бровей. Его лицо было таким знакомым, что я всерьез подумала, не ударилась ли головой пока спала, ведь раньше никогда прежде его не встречала. Разве что во снах. Клеймом отпечатанное в подсознании. Во снах, где я была девушкой, влюбленной в демона.       На краткий миг я ощутила, что мир пошатнулся и раскололся на тысячи светящихся пылинок. Поезд сошел с рельс, пейзаж за окном погас, а сон стал явью. Стоило себя ущипнуть. И убедиться, что существуешь.       Покраснев до кончиков волос, я наконец пересилила странный ступор, взяла себя под контроль и отвернулась. Ситуация уже выходила из категории нормальности. Пластиковая бутылка хрустнула в моих пальцах, а костяшки побелели, — настолько явным и сильным было волнение.       Подумаешь, переволновалась. С кем не бывает.       Я сидела точно на иголках. Даже головная боль отошла на задний план и не раздражала. Продолжал ли он смотреть на меня? О чем он мог подумать? И как вообще его лицо могло быть таким знакомым? Все вопросы разом завертелись в голове, прикладываясь шумовым занавесом. Или дубинкой. Никогда прежде я не испытывала такого волнения и холодного озноба. Жара и беспокойства. Жгучее, все сильней возрастающее желание посмотреть на него еще раз. А потом еще раз. Убедиться в чем-то, в чем именно — терялась в догадках. Запомнить каждую отточенную линию и черту его лица, притягивающие, словно воронка на идеально ровной поверхности воды. Как магнит или сила земного тяготения. Как глаза ни отводи, по-любому затягивает в центр. Мне оставалось лишь прислушаться к внутреннему зову и последовать за ним. Точно пробудившиеся первобытные рефлексы. Мой взгляд так и норовил встретиться с его и узнать: чувствовал ли он то же самое? Или я немного не в себе?       Словно в своей прошлой жизни и в этой — он олицетворял все, что я когда-либо хотела.       Тяжело сглотнув, отдышавшись как следует, словно пробежала только что спортивное состязание на время, приведя в порядок мечущиеся мысли, я посмотрела на него еще раз. Очень осторожно, боясь наткнуться на темные пристальные глаза. Глаза, которые пошатнули мою уверенность и могли разрушить все до основания, поработив волю.       Мужчина спрятал книгу, заправил выбившиеся пряди волос за ухо и перевел внимание на окно, демонстрируя безупречно слепленный профиль. Я уже видела этот профиль, видела этот прямой тонкий нос, высокий лоб и губы, которые могли складываться в надменную усмешку или произносить весьма жестокие слова. А глаза, которые могли видеть насквозь, сейчас рассматривали проплывающий пейзаж за прочным стеклом. Но был ли этот образ настоящим или выдуманным? Мог ли этот незнакомец быть тем самым, кто подходил под описания образа из моих снов?       Его широкие плечи выходили за линию кресла, ноги немного расставлены в стороны, а пальцы на подлокотнике отбивали мерный ритм. На среднем пальце красовался какой-то перстень. Край рубашки слегка сдвинулся, и я могла углядеть часть татуировки. Он выглядел старше меня порядком на лет пять, а то и больше.       Стало слишком душно. Я вспотела и устала сидеть на одном месте. Волнение требовало какого-то действия. Надо развеяться. Утихомириться. Засунув телефон в карман, я встала и прошла по проходу в туалет, остро ощущая то, как мужчина провожал меня взглядом.       В пустующем вагоне было тихо, только небольшой механический гул, сопровождающий движение. Раковина с зеркалом находились снаружи, рядом с туалетом для людей с ограниченными возможностями. Включив кран, я быстро ополоснула горящее лицо, обмакивая бумажным полотенцем, спускаясь на шею. Отражение в зеркале было моим. Все тем же, с знакомыми чертами лица и родным носом, но эта девушка была совсем иной. Не той, с которой я привыкла встречаться в зеркале. А может, нездоровый блеск глаз и румянец на щеках придал тот самый неузнаваемый акцент? По крайней мере выглядела я весьма презабавно.       Холодная вода слегка остудила жар, точно прошлась по пожару. Выбросив скомканную бумагу в урну, поправив волосы и затая сердце, я возвратилась на место, пока автоматизированный голос оповещал о скором прибытии на конечную станцию. Слова были трудноопределимыми, ведь этот язык использовала только бабушка, и то с другим говором. Я являлась гайдзином в стране, в которой родились предки.       Мать с детьми стала собираться, складывая сумку и посматривая в окно, когда там вставали только горы и равнины. Не поднимая глаз выше положенного, я тоже стала собирать скудные пожитки, осматривая в поиске оставленного мусора. Телефон еще раз завибрировал, привлекая внимание. Поезд замедлил ход и остановился.       Поднявшись на носочки, я потянулась к багажной полке, вытаскивая небольшой ручной чемодан, покрутив и взявшись за ручку для удобного перехвата. Он не поддавался. Застрял, что ли? Я потянула сильней, пытаясь отцепить, не видя самой причины зацепки из-за маленького роста.       Чужие руки подхватили чемодан и с легкостью вытащили так, словно и не было никакой проблемы.       — Спасибо! — незамедлительно поблагодарила я немного сконфуженно на ломком языке, коверкая слова, когда чемодан был опущен на пол и передан в мое распоряжение.       — Рад помочь.       Мой взгляд сначала уперся в белую рубашку с расстегнутыми верхними пуговицами, а затем прошествовал на подбородок и остановился, заранее догадываясь, кто именно мне помог.       Быть на расстоянии куда ни шло, но находиться с ним почти впритык — настоящее испытание на силу духа. Я мгновенно ощутила слабость и головокружение, во рту пересохло, будто не пила целую вечность, бродя по раскаленной пустыне. Он совсем-совсем близко. Нельзя смотреть ему в глаза! Тогда точно сойду с ума. Но секунды отсчитывались, я все так же стояла столбом, не шевелилась и не дышала. Если вдохну, я услышу его запах?       Я загородила ему проход!       Почувствовав себя дамбой, сдерживающей всемирный поток, я подхватила сумку и ринулась на выход. Шум стоял в ушах, а в глазах пелена.       На воздухе пахло совсем по-другому. Свежестью и тишиной.       Вдохнув поглубже для успокоения, я сошла с поезда на плотно примыкающий к нему перрон и твердым шагом направилась прочь из здания, пересекая двухсторонние поручни и лестницу.       Я дернулась, когда холщевая сумка зацепилась за перила, ткань треснула и все содержимое вывалилось наружу. Документы легли белыми кляксами на перламутровый темный пол. Я чуть не взвыла от досадной неудачи. Благо людей не было, чтобы слышать мои завывания.       Опустившись на корточки, я стала складывать содержимое, отряхивая от налипшей пыли, хоть пол блестел от чистоты. Шов сумки разошелся, только белые нитки-лохмотья торчали.       Следовавший за мной мужчина встал около разбросанных файлов, подобрал ткань брюк на коленях и опустился рядом, помогая собрать. Протягивая мне дюжину листов, его пальцы выловили из общей массы письмо в конверте, ради которого я сюда приехала.       — Спасибо, — и снова поблагодарила я, не решаясь открыто взглянуть ему прямо в лицо, забирая документы из протянутой руки, замечая кандзи татуировки на фалангах пальцев.       — Всегда пожалуйста, — раздался хрипловатый голос мужчины, до сих пор удерживая в другой руке мое письмо, изучая адрес, с заминкой протягивая и его. — Направляетесь по указанному адресу?       Я молча кивнула, но сообразив, что веду себя неподобающе, склонила голову и подтвердила, что — да. На станции абсолютно безлюдно, только рабочие сновали где-то на периферии. Пауза затягивалась, смущение увеличивалось, румянцем ложась на щеки. Никак не могла перебороть эту скованность. Даже поднять глаза выше его шеи.       Обронив слова благодарности еще раз, я поднялась и направилась на выход, придерживая порванную сумку около груди, а чемодан на колесиках волоча следом.       На улице оказалось еще безлюдной, нежели в помещении станции. Просторная открытая местность, ни прохожих, ни магазинов, ни ресторанов. Небо висело ужас как высоко, а солнечные лучи неожиданно мягко ласкали кожу. Временами откуда-то доносились резкие выкрики птиц, хотя вокруг не было видно ни птахи. Самая настоящая глубинка. До ближайших домов идти и идти. Я постояла и поискала указатель автобусной остановки, но и такого не было. Неподалеку мать с детьми села в машину, захлопнула дверцу и они скрылись за углом. На парковке осталось такси, явно приехавшее сюда к прибытию поезда.       — Подвезти? — позади послышался знакомый голос.       — Нет-нет, не стоит беспокоиться. Я хотела сесть на автобус и доехать…       — Здесь не ходят автобусы. Я вызвал такси на такой случай. Могу заодно и вас забрать. Все равно ехать на один адрес.       — Что, простите? — я посторонилась и взглянула на него через плечо, сощурившись от солнечного света.       Какой же он высокий… Он мог загородить само солнце. Как луна затмевала солнце.       — Я еду на тот же адрес, что и вы, — ответил он, вынимая из кармана пиджака, перекинутого через локоть, такое же письмо, как и у меня.       Прочитав мелкий шрифт напечатанного адреса, мои глаза округлились от удивления. Ошибки быть не может. У нас одинаковые письма. В растерянных чувствах я взглянула ему в лицо, и нырнула в другую реальность. Где мне уже не спрятаться от одиночества.       — Мое имя Мичи, а ваше?

Кем бы ни были наши прежние ипостаси, и в другом времени, и в неизведанных доселе мирах, мы обязательно встретимся вновь. Потому что в своей прошлой жизни и в этой — ты олицетворяешь все, что я когда-либо хотела.

      Послесловие       Ущелье Богов. Это выдуманное название. Иными словами Страна Желтого Источника. Все описание ущелья было выдумано мной. Я просто кое что добавила из мифологии. А вот родная деревня Акари, Идзумо, существует на самом деле. А наименование провинции происходит от имени Богини Идзанами. Ее могила находится на горе Хиба, недалеко от врат ада (я упоминала это в первых главах). Дикий виноград и аромат персиков (в мифе было упомянуто персиковое дерево) тоже описаны неспроста, они помогли Идзанаги выбраться из вечного заточения в стране Еми. А могилу охраняли духи леса. Там были и Кодама, я даже приплела принцессу Мононоке — это она стояла с луком и стрелами на диком вепре в 15 главе. А вот в 9 главе, когда Акари вспоминала как исцелилась благодаря пыльце ликорисов, ее сопровождали енотовидные глаза. Это были глаза Тоторо. Также в 7 главе, когда она сидела в офуро и грезила о Кокушибо, а потом он сам внезапно заявился к ней — это чисто иллюзия тех оборотней на крыше. Духи над ней дурачились, а их образ взят с безликого из "Унесённые призраками". Все эти персонажи и духи творения Хаяо Миядзаки, которого трепетно люблю и обожаю. Но это просто приятные мелочи, в которых не могла себе отказать.       Ликорисы. Я решила, что они будут расти в Ущелье Богов. Потому что это переход из мира живых в мир мертвых. А где есть подобный переход, то определенно должна быть либо кровь, либо память о погибших. Поэтому я подумала: почему нет? А вот голубой ликорис это вроде как слезы мертвых по моей задумке. И видны они только под полнолунием. Под светом Цукиеми. Правый глаз Акари, где метка, способен видеть их среди красных. Потому что она отмеченная и потому что ее предком являлась сама Идзанами. Поэтому она видит их. Пока строила план и сюжет, еще подумала: не многовато ли почестей для главной героини? Но потом решила: была не была и сделала как хотела. А в 16 главе после того, когда Акари "спасла" Кокушибо боги отобрали способность видеть и ликорисы, и что-либо вообще.       Так, что еще хочу сказать. Про Орочи. Это имя обозначает дракон в синтоистской мифологии. В 4 главе Орито, напарник, так его и назвал: хитрый змей. Ну это так, просто отсылка.       6 глава. Когда Акари сидит на веранде в доме Оякаты, звучит музыкальная подвеска и она видит море и пустыню, слышит шелест волн. И 8 глава. Когда Орочи дарит Акари ракушку и она прикладывает ее к уху. Тоже слышит шум прибоя, застывшие волны песка и перезвон музыкальной подвески. Это все есть в 18 главе. То есть она видела урывками свое будущее. Точнее свой будущий дом на берегу моря.       В 8 главе на фестивале она встретила Аказу в толпе. Они еще вместе "любовались" фейерверком. Аказа выступил в роли камео. Все мы знаем грустную историю с его девушкой, которая мечтала посмотреть на фейерверк, но судьба так и не сложилась.       В 9 главе Акари проснулась в храме Доумы. Между 8 и 9 главой произошел временной скачок. Можно позже написать новую главу и более детально поведать, что с ней приключилось в храме. Но краткая суть в том, что ее опоили или одурманили, так она и лежала готовенькая к прибытию Доумы в логово. Временной скачок нужен был для того, чтобы сократить сюжет по канону. Пока Акари валялась в храме столпы в каноне активно тренировали мечников, а потом, как вы знаете, Ояката подорвал себя и дом, чтобы убить Музана. А в это время Кокушибо и Акари находились в Ущелье Богов. Сразу после взрыва Музан созвал всех демонов в крепость бесконечности, где Мичикацу и умер.       А еще в 9 главе я оставила пасхалку. В самом начале, когда Акари разглядывала седзи, то заметила рисунок:       "На расписных ширмах изображались лесистые горные кряжи и протекающая речушка под бревенчатым мостом. Рыбак в плетенной касе на маленькой лодке, управляя рулевым, направлял строго вверх по течению. Двое пассажиров вместе с ним исчезали в ночной вдали, а величественный олень с ветвистыми рогами на берегу перевоплотился в белую лисицу, провожая их умными желтыми глазами"       Все это произошло потом в 14 главе.       А в конце 9 главы, когда Акари вспоминает ущелье, то видит:       "Мимо меня проплыл бестелесный призрак мужчины, эхом давно минувших дней, собирающего цветы, и в попытке разглядеть его лицо, я вполне отчетливо увидела нахмуренного Доуму"       Так вот. Я решила, что это будет тот самый лекарь, который когда-то очень давно исцелил Музана. И этот самый лекарь знал о существовании Ущелья Богов. Собирал так редкие соцветия, как мы видим. Но это чисто мой хэдканон.       В 12 главе я оставила еще одну отсылку.       "Мои глаза исследовали перекат мышц на руках и плечах, таящих в себе сверхчеловеческую силу, от которой перехватывало дух. Обезображенную глубокими шрамами шею и грудь, оставленных от рубящего лезвия катаны, уже давно затянувшихся и покрытых новой кожей. Будто тот, кто пытался отсечь демону голову когда-то давно не смог завершить начатое, и позорный след остался, безупречно выверенный и смертоносный"       Это след от катаны Ериичи. Все мы помним, что он не смог убить Музана, когда разрубил его на тысячи кусочков. И след от его катаны так и не зажил на теле прародителя. Ериичи намеревался убить и брата. У него почти получилось, но умер от старости. Вот след и остался на шее Кокушибо. По моей версии, конечно) Потому что не помню, был ли шрам у Кокушибо в каноне.       Вообще вся работа строится на цикличности. Про это говорилось на протяжении всех глав. Цикличность и перерождение главный лейтмотив. Например, в 1 главе Акари сидела и вышивала хаори. В последней 18 главе она также сидела и вязала. Рыжий котенок там и там присутствует. Во 2 главе она потеряла корзинку, в 15 главе она ее нашла. Там и там она бежала из ущелья и снова возвращалась. В 5 главе она спала в поезде. В 18 главе аналогичная ситуация. Там и там ей снился сон и пробуждение в поезде.        А последнюю главу вы можете воспринимать на свое усмотрение. Можно считать, что это просто фантазии Акари, если бы Кокушибо выжил после финальной арки и навестил ее спустя месяцы. Или как проказы тех безликих оборотней, решивших с ней поиграть) Снова цикличность. В 7 главе на крыше сидели оборотни, а в 18 она услышала перестук на крыше и открыла дверь, снова слыша слова:       "Чего ты хочешь, чего желаешь так сильно"       То письмо, которое получила Акари в настоящем времени это просто знак того, что она является перерождением Акари из прошлого. Ну, это вы и без моей помощи уже догадались) С Мичикацу было сложней. Ведь демоны не могут перерождаться. Но давайте представим, что Акари просто вымолила его душу у богов. Попросила для него прощения. Безвозмездная жертвенность, когда Акари была согласна на все, ради него. Или ребенок, который родился после является прямым продолжением рода Мичикацу. А потому он мог переродиться по прямому наследию крови. Так что Акари и Мичикацу из будущего это просто их потомки и реинкарнация. Поэтому они оба и получили те письма.       Также на протяжении всех глав менялось отношение Акари к Кокушибо. Сначала он был для нее незнакомец или оборотень (когда впервые повстречала его в ущелье) Затем он стал для нее дьяволом, монстром, зверем, чудовищем, демоном. Она называла его всевозможными словами. Затем просто демоном и Кокушибо(доно). Потом Кокушибо(сан) Ну а в конце только Мичикацу. Этим я наглядно хотела показать то, как постепенно, но уверенно он становился для нее значимым. Менялось ее отношение к нему, росла привязанность и симпатия.       Вроде все. Написала все о чем вспомнила. Если будут какие-то вопросы, то можете смело задавать.       На этой ноте я опускаю занавес и заканчиваю свою работу, ставя статус "завершён". Хочу поблагодарить всех вас, кто читал и комментировал, делился своими мыслями и впечатлениями. Единственное, я надеюсь, история понравилась и вы не посчитали, что потратили время зря. Вы все для меня огромная мотивация писать дальше.       Не исключаю выхода новых глав. Вдруг осенит вдохновение и я напишу что-нибудь этакое. Новая глава или спешл.       Вагон сердечек я отдаю своим преданным читателям, которые всегда были рядом и вдохновляли. Не выразить словами, как я рада, что вы есть. И спасибо всем новым читателям!       Спасибо K.Trotyl за арты 18+, твое мастерство невероятно поражает! Спасибо за все и даже больше. Преогромное спасибо Лизе, моей самой преданной читательнице. Спасибо за все теплые слова и смешные моменты. Ты умеешь удивительно комично описывать впечатления после прочтения. Люблю и целую.       Всех обняла и до скорых встреч!