***
Очередь в исповедальню он ожидал в тишине. Казалось, прошли часы, когда Ацуму задумался, как много ему придется рассказать. Показать всю свою душу и надеяться, что Бог его простит. Когда следующий прихожанин вышел из комнаты, Мия уже поднялся. Делая несколько быстрых шагов, он слышал, как громко бьется его сердце. Голос из-за ширмы был тихим, мягким, почти успокаивающим. Он звучал очень приглушенно, но каждое слово получалось разобрать. — Здравствуй сын мой. — Здравствуйте святой отец, — воображение рисовало перед глазами картину высокого мужчины в черной форме. Голос звучал молодо, а значит, свой ранг священник получил не так давно. — Святой отец, я грешен, — продолжил Ацуму, в голове прокручивая все свои воспоминания с детства. — Все мы грешны, сын мой. Мия протяжно выдохнул. Внутри все сжималось в плотный комок. Он не знал с чего начать. — Ты можешь рассказать мне всё, — теперь голос священника звучал отстраненно и безразлично. Совсем не располагающе к диалогу по душам. — Я возненавидел ближнего своего, — его рассказ прервался шорканьем напротив. Видимо, священник пытался принять более удобное положение, чтобы слушать. — Я ненавижу своего брата. С самого детства ненавижу все, что с ним связано. Все его естество мне противно. Человек за ширмой молчал, выжидая продолжения. Он не первый раз слушал о ненависти к родственникам. Даже от тех, кто поклялся отдать свою жизнь служению. — Все время, что я рос, ему всегда доставалось больше. Больше внимания родителей, больше игрушек, даже общие друзья любили его сильнее, — продолжил Ацуму. — Это зависть, сын мой, — священник провел кончиком ботинка по щели в деревянном полу и закинул голову, устремив взгляд к тусклому свету на потолке. — Мы рабы божьи, никто не может быть идеальным. — Да, но я совершал слишком много плохих поступков под влиянием момента. Порой мне даже кажется, что среди тех, чье сердце открыто свету, мне не место, — Ацуму выдохнул. Было заметно, как сложно даются ему эти слова. Церковь и люди в ней стали для Мии вторым домом. Тем местом, где его стали принимать не смотря на все недостатки. И одна мысль о том, что он может этого лишиться, вызывала внутри чувство настоящего глубинного страха. — Одна лишь зависть не закрывает тебе путь к познанию Бога, — ответил старший, разглаживая складки на темных брюках. Ацуму долго думал. Сидел, пялясь в деревянную изгородь перед собой и не знал, что ответить. Идя сюда, ему казалось, что нет ничего сложного в том, чтобы рассказать кому-то о своих страхах. Но он ошибался. Оказывается, нет ничего труднее, чем признаться. Хотя бы самому себе. Святой отец молчал, ожидая продолжения монолога. Но воздух разрезал лишь звук тяжелого дыхания исповедующегося. Он привык, привык слышать все эти, типичные для людей, слабости. Когда Ацуму продолжил, священник лишь сложил руки в замок на коленях и уставился перед собой. В голове крутилась куча мыслей, но все они были отстраненными. Совершенно не принадлежавшими теме кающегося. — Ты сегодня пришёл сюда, значит, Бог на тебя надеется. Есть люди, страдающие такими пороками, о которых и говорить-то страшно, но они сражаются с ними и не теряют надежды, — произнес настоятель заученную речь, уже готовый подняться с места, когда Мия закончил. — Я испытывал влечение к мужчинам, — быстро выпалил Ацуму, сжимая собственные пальцы. — Желания страстные даны нам от лукавого. Но и за это Бог тебя простит. — Нет, Святой Отец, вы не понимаете. Я все еще порой думаю об этом. Мой разум рисует ужасные и страшные картины, а я ничего не могу с этим сотворить. Священник молчит, рассматривая собственные руки, перебирая в пальцах смявшийся край рубашки. — Я уходил из дома, зная, что когда вернусь, меня будут ждать мои фантазии. Мои потаенные грязные мысли, которым я давал волю, только плотно укутавшись под толщину одеяла, — продолжил Мия. В какой-то момент, пастырю показалось, что исповедь должна окончиться прямо сейчас. Он вымотался. Куча бессонных ночей, проведенных в стенах церкви оставляли отпечаток на его нынешнем состоянии. Небольшое окошко между ним и собеседником прикрывала толстая темная штора, поэтому Ацуму оставался в самом невинном неведении о происходящем с другой стороны: о раздраженном выражении лица священника, когда Мия решил продолжить. — Порой я отдавался воле греха, удовлетворяя себя. Я такой грязный... — Ацуму замялся. — Когда я отдавался своим мыслям, после, мой разум ненадолго очищался. — Рукоблудие — не самое страшное преступление, сын мой, — отрезал настоятель, в надежде, что сможет остановить рассказ. — Это началось еще в юношестве, но с каждым днем, я думал об этом все больше и больше. Если бы только я был таким сознательным, как другие священнослужители... Я никогда бы не допустил своей слабости. Однажды, в школьные годы, я не удержался и поддался искушению.. — Покайся в грехах своих и Господь примет твою бренную душу, — послышался голос священника, который понял, что исповедь придется продолжить. Осознав, что ему придется провести намного больше времени, чем он изначально планировал, мужчина вернулся на место, закинув ногу на ногу и уткнулся затылком в стену. Если уж и тратить лишние минуты, которые были предназначены для сна, то хотя бы вслушиваясь в происходящее. Именно так он и подумал, пытаясь уловить любой изменчивый тон в словах Ацуму. Он всегда считал себя достойным служителем церкви, своим самым большим грехом, еще пару лет назад, считал — пропущенные молитвы перед едой. Но не теперь. Сейчас рассказ в исповедальне казался ему... любопытным? Нет, конечно он часто слышал о разврате смертных. Порой даже сам ему придавался. Но если бы не прелюбодеяние — как мы вообще появились бы на свет? Он оправдывался в своей голове, совершенно опуская момент, в котором его половые связи, не могли по своей природе, принести в этот мир новой жизни. — Я переспал с мужчиной. Вообще-то это был мой одногодка. У него были темные торчащие волосы, он всегда пил крепкий кофе. И руки... воспоминания о его тонких изрезанных запястьях все еще порой приходят ко мне во снах. — Пути Господни неисповедимы, — усмехнулся настоятель. Иронично. — Как вас зовут, Преподобный? — вопрос Ацуму поставил его в тупик: зачем ему моё имя? — Сакуса Киёми. — Я Ацуму, можно просто Цуму. — Тебе есть еще чем поделиться, Цуму? — произнес Сакуса, выжидая. — Нет, Святой Отец, но позволите ли вы прийти к вам еще раз? — в голосе были еле заметные отголоски надежды. — Для тех, кто хочет покаяться в своих грехах, дороги к Господу всегда открыты, — ответил священник, поднимаясь с места. Выйдя из душной кабинки, Сакуса сильнее сжал в ладони Библию и поспешил удалиться. Но не успел он сделать и пары шагов, как услышал за спиной звук открывающейся двери. Невольно, он обернулся, встречаясь взглядом с молодым парнем, выходящим из комнаты для исповеди, тем самым, который еще минуту назад рассказывал ему о своих прегрешениях. Окинув исповедуемого взглядом, он подметил несвойственные для этого места мелированные волосы. Они были светлого цвета, почти близкими к оттенку золотого блонда. Заметив долгий взгляд на себе, Ацуму лишь улыбнулся краешком губ и потупил взгляд в пол. — Спасибо что выслушали меня, падре, — его голос звучал смущенно. Так, будто бы совсем не он, еще недавно, рассказывал в красках интимные подробности своих школьных лет. — Благослови вас Бог, Ацуму, — произнес Киёми, отворачиваясь и быстрым шагом направляясь в свою комнату.***
— Благослови меня, отец Киёми, ибо я согрешил, — послышался из-за ширмы, уже до раздражения, знакомый голос. Ацуму стал приходить в исповедальню чаще. И если раньше, для Сакусы времяпровождение тут было приятным, то теперь вызывало все больше неудобств. Одно дело слушать, как незнакомая старушка рассказывает о пересоленном обеде, другое — уже, почти ежедневно, выслушивать извращенные фантазии мальчишки с их семинария. Исповеди Ацуму с каждым разом становились все более открытыми, более громкими. Он в мельчайших подробностях рассказывал о своих снах, о своем прошлом, не упуская возможности сделать акцент на деталях. " Я попросил его сильнее сжимать мое горло ", " я хотел, чтобы он сильнее схватил меня за волосы ", " мои щеки сгорали от стыда, когда я сильнее терся лицом о ткань его брюк " — так много сильнее резонирующе оседали в голове Сакусы, когда он выходил из кабинки, в очередной раз, на прощание окидывая взглядом собеседника. — Покайся в грехах своих, сын мой, — на выдохе произнес священник, уже зная, что его ждет в ближайший час. — Прошлой ночью... — начал Ацуму. — Я вновь поддался греху. Повисло молчание. —Я думал о вас, Святой Отец. Простите, что? Сакуса поперхнулся собственной слюной и задумчиво прикусил щеку изнутри. — Я думал о том, как вы нагнули бы меня прямо здесь, в тесной комнатке исповедальни. Сакуса непроизвольно пробежался взглядом по стенам кабинки — тонкие, деревянные. Казалось, они пропускали бы любой звук. А еще тут мало места. Вряд ли они вдвоем смогли бы развернуться на этой крохотной скамейке. Стоп что? Нет, он сейчас всерьез представил как бы это было? — Я думал, как выстанывал бы ваше имя, глубоко насаживаясь и посматривая на ваше раскрасневшееся лицо. Колоратка на шее внезапно начала давить. Сакуса легонько расстегнул пуговицу под ней и выдохнул. — Я очень люблю кусаться в постели, падре. Я думал, как оставил бы на вашей шее десятки отметин, которые вам бы пришлось тщательно скрывать. И эта мысль заводила меня еще больше. Сакуса невольно провел ладонью по своей шее, пальцами остановившись на подрагивающем кадыке. — ...вы бы втрахивали меня в стену, держа плотно сведенные за спиной руки, не давая прикоснуться к давно вставшему члену. Я бы задыхался от бессилия, чувствуя, как близок к желаемой разрядке, которой не могу достигнуть. Сакуса облизывает пересохшие губы и теряется в ощущениях. Вокруг все будто бы замолкает, даже шагов прихожан за стенками не слышно. Только голос развязного мальчишки за стеной — слишком отчетливо. Господи, да ты блять издеваешься надо мной? — Я думал, что если бы захотел вас поцеловать, то вы силком оттащили бы меня за волосы. Такого грязного и развратного. Мне непозволительно коснуться устами кого-то настолько чистого, как вы, Отец Киёми. — Это богохульство, Цуму, — Сакуса старался выдавить из себя свой привычный голос, услышав движение с той стороны кабинки. Темная шторка резко отодвинулась и на него уставилась пара карих глаз. Сакуса замер и непонимающе поднял брови. От этого взгляда напротив из легких вышибло весь воздух. Скорее всего, если бы он сейчас стоял, то смог бы ощутить, насколько ватными стали ноги. — Вы верите в чудо, Отец Киёми? — лисий прищур, скрываемый лишь тонкой решеткой исповедальни, выглядел вызывающе. — Почему ты спрашиваешь, сын мой? — проглотив слюну, ответил Сакуса. — Потому что надеюсь, что вы верите настолько же сильно, как и я. Не успел Сакуса что-то ответить, как Ацуму уже вышел из кабинки. — Исповедь лучше проводить анонимно, — кивнув головой в сторону решетки, произнес священник, смотря как закрывается дверца за вошедшим. — Думаю, что перед вашим лицом я не смогу солгать о своих деяниях. Все, чего захотелось Сакусе в данный момент — рывком встать и убраться прочь. Больше ему хотелось — только увидеть Ацуму перед ним на коленях. Мия хватает его за брюки, сильно сжав второй рукой запястье. Проводит языком за ухом, спускается ниже и Сакуса вздрагивает, ощутив на шее горячий язык. Он откидывает голову назад, подставляет разгоряченную кожу для поцелуев. Пульс в венах трепещет под чужими губами. Так и не уяснив, какую из сторон самого себя, он собирается сейчас принять, Сакуса хмурится, покосившись вниз на блондинистую макушку. Внутри что-то вспыхивает, а потом сгорает, оставляя душу обугливаться под чужим напором. Ацуму широко улыбается, прижимаясь ближе, и целует, вплетая пальцы в кудрявые темные волосы. Целует так, будто бы наконец-то дорвался. Получил самый лакомый кусок. Самый запретный плод в райском саду. Сакуса наклоняет его голову под нужным углом и сминает пальцами белую кожу, прихватывает зубами податливые влажные губы. Киёми хотелось всего и сразу: завладеть, присвоить, взять силой, наконец-то разрешить себе самому быть настоящим. Втиснуться в чужое нутро и увидеть отголоски животного желания в глазах напротив. Он запускает руку под черный подрясник и сильнее тянет на себя. Поднимает колено, позволяя Ацуму тереться об него, пока сам неряшливыми движениями тянется к собственной ширинке. Тонкими пальцами, Ацуму оглаживает соски сквозь тонкую ткань рубашки, чувствуя, как Киёми смотрит на него жадным, полностью отрешенным от реальности, взглядом. Он сильнее прижимается к телу напротив и шепчет в приоткрытые губы: — Не такой уж вы и безгрешный перед Господом, Святой отец. Сакуса хочет ответить, но вместо этого нажимает на плечи и опускает Ацуму силой на холодный пол. — Не стоит упоминать имя Господа, когда собираешься согрешить. Займи свой рот чем-то полезным, — с пошлой ухмылкой говорит Киёми, наблюдая, как мальчишка трется щекой о его внутреннюю сторону бедра. "Сильнее" — вспыхивает воспоминание в его голове, когда он берет копну светлых волос и притягивает смазливое личико к налитому кровью члену. Ацуму накрывает ртом головку. Сакусе хочется рычать, еле сдерживаясь, чтобы не начать насаживать его голову на себя против воли. Наблюдая, как втягиваются его щеки, Киёми ловит этот совершенно блядский взгляд, смотря на тонкую дорожку слюны. Он задыхается, но не от отвращения. От желания опуститься в это развязное болото вместе с Мией. Сейчас, под взглядом Ацуму, ему кажется, что он полностью покрыт сточной водой и дорожным мусором. Но ему не хочется останавливаться. Сакуса молча смотрит на старания исповедуемого, ровно до того момента, пока не понимает, что еще немного, и он спустит ему прямо в рот. — Вставай, — хлопает себя Сакуса по бедру, будто бы указывая ребенку, куда нужно сесть. Когда Ацуму осторожно присаживается на его колени, Киёми понимает, что не хочет останавливаться, хочет целовать его, держать за плечи, искусывать каждый сантиметр кожи. И не отказывает себе в этом желании. Ацуму хочется позволить войти в себя без подготовки, чуть ли не рычит — настолько возбуждение застилает разум и начинает сильнее тереться о возбужденный член священника. — Не дразни меня, а то потом не сможешь встать, — шепотом говорит на ухо Сакуса, вводя палец. Мия рассыпается в ярких ощущениях. Скулит и царапается, не понимая, приятно ему или больно. Продолжая разрабатывать, Киёми аккуратно вводит третий палец, пытаясь найти то место, по которому прошелся до этого и сорвал с губ прекрасный стон. Кажется нашел. Тело на его коленях судорожно вздрагивает и прикусывает ребро ладони, чтобы не кричать. "Я люблю кусаться в постели, падре" Ацуму выгибает, практически выламывает. Судорожно выдыхая, он пытается уцепиться за ткань на чужих плечах. Киёми читает его желания, как хорошо заученную собственную библию, сильнее надавливая пальцами на горячие стенки. — Вставьте мне уже, — практически скулит Ацуму, когда чувствует, как ко входу прижимается головка. Кажется, рай им двоим не светит. — Прошу вас, Святой Отец. В поцелуе, Сакуса пересиливает собственное желание разом войти на полную длину и медленно, давая время привыкнуть, проникает внутрь. Ацуму до безумия нравится на него смотреть. Приоткрытые губы, с которых срывается восторженный стон — это кажется почти преступным, чем-то настолько запретным, что хочется наслаждаться этим видом все больше и больше, растягивая каждую секунду до вечности. Удерживаться на чужих коленях становится все сложнее, учитывая, как размашисто и глубоко вбивается в него Киёми. Голова кружится от смешавшихся запахов ладана и пота. Ацуму стонет с хрипом, насаживаясь сильнее. Отстранившись, он вытирает языком стекающую слюну Сакусы и тут же целует. — Если бы ты сейчас не седлал меня в исповедальне, я бы мог сказать, что трахаюсь с каким-то ангелом, — Киёми сам не знает, почему эти слова слетают с его губ. Широкой ладонью Ацуму оглаживает его ребра под темной рубашкой, запрокинув голову и прикусив губу. Сакусе безумно нравится вид — открытый, развязный юнец, сходящий с ума на его члене. Киёми оттягивает его за волосы и прижимается ртом к кадыку, оставляя рядом алеющее пятно. Судя по тому, как подставляет шею, он понимает, что Мии это нравится. И поэтому делает так еще раз. Смотрит на подрагивающие ресницы, как член пропадает в чужом податливом теле. Ацуму чувствует дрожь и пытается двигаться навстречу. Он сбивается с ритма, готовый отдать всего себя. Теряется в пространстве, выпадает из вселенной на какое-то время, а потом кончает, чувствуя как по телу проносятся волны удовольствия. Оргазм уносит за собой и Сакусу, когда он ощущает как сжимаются горячие стенки вокруг его члена. Они не могут говорить. Не могут даже дышать. Хочется просто прижаться еще ближе. Ацуму лениво перебирает кудрявые волосы на затылке, уткнувшись носом в плечо и пытается восстановить дыхание. Сакуса смеется, хоть он и не в восторге от этого порыва нежности после того, что они только что совершили. — Пути господни неисповедимы... — повторяет Мия, падая в темноту глаз напротив.