Эти отношения возникли неожиданно: одним холодным зимним вечером Рафаэль, приятель Лео из спортивной секции по карате, куда тот ходил, предложил Майку встречаться за чашечкой кофе. Легко, жутко неуверенно, пускай и умело это скрывая.
Они сидели тогда вдвоем в уютной небольшой кофейне. Был вечер. Часов семь или восемь.
Лео сказал, что пойдет к подруге, когда Майк пришел за старшим братом после его вечерней второй тренировки. На этих тренировках много чего происходило, и Майк, приходя пораньше иногда за братом, ибо у того была машина, и он мог отвезти вечером их домой на этой машине, подглядывал в не закрытую до конца старую деревянную дверь зала спортивного факультета за занятием, проводимым там. Обычно он всегда смотрел на своего старшего брата, восхищаясь его сосредоточенным лицом и четкими движениями, которые походили на что-то волшебное и магическое иногда, хотя сам Лео и отвечал, что это просто физико-механика, и это просто работа тела и мозга и не более, но Майку казалось, что в карате и других боевых искусствах есть что-то прекрасное и высокое, почти как в искусстве. Конечно, искусство, которым он отчасти занимается (если кривые натюрморты, что его заставляют малять в арт классе так можно назвать) тоже просто оточенный навык, движения рук и немного работа мозга, но кроме этого ведь есть что-то еще, без чего бы, даже при учете навыка, движений и работающего мозга не было бы
того самого. Того, отчего замирает сердце и замедляется дыхание…
Отношения. Влюбленность определенно имеет что-то общее с
тем самым.
Сначала это было медленно и тихо. Как начинающаяся классическая мелодия, которую можно сперва и не заметить и не понять. И потому Майк ее не разглядел. Слишком невнимателен к деталям, он всегда был таким. Его мозг и его мысли всегда летели как истребитель, вперед, не всегда позволяя успеть увидеть то, что осталось позади. И вот он и убежал вперед, его взгляд в одних из осенних дней переместился с старшего брата на Рафа, и он, с опозданием, но все же осознал, что впитывает каждое движение Рафа, а не брата, на тренировках и разглядывает его подкаченные красивые руки и ноги, потное от старательных быстрых движений лицо так внимательно, словно им было задано к концу семестра изобразить на холсте точную копию Рафаэля, один в один, иначе публичная смерть. И Майк был всегда слишком тревожным ребенком, поэтому он бы умер, но запомнил бы лицо и тело Рафа в одной из поз, написав ее маслом или акрилом на холсте максимально приближенно к оригиналу. Он паршиво рисует неодушевленные вещи, да и с перспективой в архитектуре у него периодически болотный застой, а иногда и несварение, но вот люди другое дело. Ему нравятся лица, тела, изгибы рук, разная текстура волос людей и их различные оттенки даже одинаковых цветов волос, их глаза и губы, и все остальное.
Майку с детства нравилось смотреть. Просто смотреть. И может немного думать. Иногда он уходит куда-то так далеко, что забывает о том, где оставляет свое тело, и потом ему сложно найти путь обратно. Так было и в тот день, когда «Рафаэль сделал ему за чашечкой кофе выгодное предложение, от которого было невозможно отказаться». От подарков ведь не вежливо, да и не хочется отказываться, особенно от приятных…
— Знаешь, — Раф сидел на широком удобном белом стуле напротив, за тем круглым столиком, который они заняли и не хотели покидать уже почти сорок минут. На удивление этим вечером в кафе было малолюдно, только вдалеке кто-то еще сидел, да за стойкой стоял бариста. Но больше не было людей. И после минусовой температуры на улице внутри казалось так тепло. Майк снял свою куртку и повесил на спинку стула, позже он достал из рюкзака скетчбук и черную ручку и увлекся рисованием. Он снова запечатлевал тоже лицо, что и вчера. Тоже лицо, что было напротив него. Рафа. И было бы прекрасно, если бы каратист не обратил на это внимание. Майк привык избегать всего, что вызывает у него хотя бы немного страха. А признаться в своих чувствах, что существовали тогда уже как месяца три, и что только крепли со днем, было большим, чем просто страшно. От этого прерывалось дыхание и холодели руки, словно это был не горячий и отзывчивый Раф, сидящий рядом, а жуткое гротескное лицо призрака какой-нибудь покойной старухи, на подобии тех лиц, что иногда залетают Майку в кошмары.
— Что знаю? — не переставая чертить ручкой штриховку и не отрывая взгляда, спросил Майк. Раф заметил засохшую зеленую краску у рыжеволосого парня на скуле. И Рафу захотелось наклониться ее стереть. Но то, что он хотел спросить, было важнее. Он думал об этом несколько последних дней. И больше не мог терпеть. На тренировке его мозг путался, как и его движения, и все это заметили: он, Лео, другие парни, Мастер. И, если тогда он как-то отмазался перед другими тем, что просто не выспался из-за учебы, которую никогда особо не ценил, то отмазаться перед собой так нелепо не вышло. Тем более он прекрасно понимал себя. И врать себе совсем уж тупость. А он вроде не такой уже тупой, как лет пять или шесть назад. Ему скоро двадцать один. И пора бы начать не убегать, а принимать себя и свои желания, даже если другие могут этого не одобрить без видоизменений. Но к черту других, если их что-то не устроит. Жизнь не для них. Жизнь для себя. Жизнь — чтобы ее жить по-своему, пока дышишь, пока еще можешь делать то, что мечтаешь. Так что к черту.
Раф положил телефон на столик экраном вверх, тихо вздохнул, отчего его черная кожаная куртка, под которой была надета черная толстовка, чуть скрипнула, почти как кресло в одной из люксовых машин его отца, владеющего своим бизнесом. Тело, которое так хорошо контролировал и чувствовал Раф, чуть наклонилось вперед, и рука Рафаэля легла на костлявую руку Майка, прервав его творческий поток.
Майки приостановил свой укромный творческий процесс, подняв взгляд голубых глаз, что были чуть блеклые от недосыпа и недополучения солнечного света из-за недели, выдавшейся облачной и снежной. Непризнанный гениальный художник заметил небольшие изменения в лице Рафаэля, которое выучил как стишок или алфавит (а вот с таблицей умножения у Майка всегда были проблемы, он так ее и не знает). И Майку стало снова тревожно. Они сидели так хорошо вместе, неужели Рафу надоело? По его лицу казалось, что он скажет сейчас что-то страшное. Ибо не часто можно увидеть, как Раф волнуется. Обычно он умело контролирует свои чувства и расслаблен, словно в прошлой жизни был бывалым хиппи. Хотя он и склонен легко раздражаться, потому что тот еще холерик… Они с Рафом как Инь и Янь. Как Луна и Солнце. Вода и Огонь. Противоположные. Но идеально дополняющие друг друга. Балансирующие друг дружку. И… снова мысли ушли вперед. Майк закусил щеку изнутри и потом переспросил, хмуря лоб:
— Раф? Так что я знаю?
Рафаэль сжал челюсти. Вдохнул. Выдохнул. Почти незаметно. Потом он поднял черные как угли глаза на Майка, смотря рыжему парню в глаза цвета заснувшего неба и чуть хрипло после тренировки отвечая на то, что изначально было вопросом, но само переросло в утверждение:
— Ты мне нравишься.
Майк усмехнулся:
— Ты мне тоже.
Раф качнул головой и спокойно продолжил:
— Нет. Не как человек, но и это тоже. Понимаешь… мне кажется, ты должен понимать. Ты мне
правда нравишься. Ты необычный, и иногда странный, но мне
нравится это. И твой юмор, который иногда пугает, особенно если ты шутишь про смерть. Хотя и в этом что-то есть. Мне нравится твой смех и голос, нравится тебя слушать и смотреть на тебя, проводить с тобой время. Ты понимаешь, про что я говорю сейчас, верно,
Мармеладный Мишка?
Это было прозвищем, которое дал ему Раф почти после первого знакомства. И не то, чтобы в «мишке» было что-то мега креативное и выделяющееся, тем более Раф придумал это из-за того, что Майк в начале их общения все время ел эти желешки, но то, что так называл его
только Раф делало это прозвище особенным и ценным, и Майк любил его. И еще понимал все, про что сказал Рафаэль, потому что буквально чувствовал тоже самое. Или почти тоже самое. Если не вдаваться в более угнетающие подробности вроде тех, где Майк слишком много думал о том, насколько отстает от Рафа по качествам и характеристикам, и что тратит попусту его время, заставляя ходить с собой куда-то, и что ничего не выйдет того, что он себе напридумывал, ибо Раф точно не ищет себе в парни такой типаж. Но с другой стороны детская наивная душа Майка, что так боялась всегда темноты и острых осколков, способных убить его, тянулась к фантазиям, предпочитая считать их реальным будущим, а не воображением на пустом месте. И это сработало. Если только он не спит.
Майки моргнул и улыбнулся:
— Я сплю?
Рафаэль прекрасно тихо рассмеялся и качнул головой в стороны.
— Нет, ты не спишь. Только если мы оба. Но если мы оба видим один сон… что же, то он мне нравится, и я не хочу просыпаться.
— Тебе в кофе что-то подсыпали, что в тебе проснулся романтик? — улыбнулся, опуская взгляд вниз из-за смущения, Майк. Но Раф наклонился через стол, взяв его за подбородок и заставляя посмотреть на себя.
— Эй, Медвежонок, не смотри в пол. В полу нет ничего интересного. Да и ты, наверное, его уже весь рассмотреть успел. Смотри на меня, договорились?
Майк качнул головой, соглашаясь. Стало так жарко. И так пахло кофе, сладким, орехами, морской волной. Первое от кафе, второе от Рафа. Ненарочно, а может нарочно, Майк задышал чаще и глубже, чувствуя, словно пьянеет от этих ароматов, ощущая их вкус у себя во рту. Аромат Рафа был резок на контрасте со сладким, отличался дерзостью, силой, стабильностью. И это было так вкусно. Вкуснее тирамису, что Майк обожает.
— Договорились, — тихо просопел художник, а его черные зрачки расширились.
На лице Рафа появилась теплая нежная улыбка, за которой виднелись белые клыки. Он отпустил подбородок Майка и отстранился, откидываясь на спинку стула обратно. Потом он кивнул на скетчбук, лежащий возле руки парня и спросил: «Можно?». Обычно Майк никому не показывает свои художества от слова худо, ну, кроме преподов, которые ставят ему за это балы, которые он обязан получать, если не хочет вылететь из художественной академии, но сейчас Майк хотел дать Рафу взглянуть. Потому что это было бы ответом на его вопрос. И Майку бы не пришлось искать подходящие слова, которые так путались в его голове, где давно никто не убирался. Хлам, да и только там внутри. Что-то давно пора на переработку, что-то на склад, что-то заклеить, что-то вернуть на место. Может…
Раф взял скетчбук и его взгляд опустился на лист, где был он сам. Пока Раф рассматривал себя, Майк, чувствуя быстрое сердцебиение, словно то было быстрее заигравшей мелодией (там-там-там-там…), смог подумать: что, если Раф сможет стать тем, кто наведет в его голове порядок? Что, если Раф
тот самый. Тот, кого Майк молча и болезненно так долго ждал и о ком молился в ванной, оставшись там наедине со своей болью, тревогой и одним лезвием. Что если. А что если нет? Это будет так больно. И это предчувствие боли способно так напугать.
Но все решилось само. Раф снова улыбнулся, у него вокруг глаз собрались мелкие морщинки искренности, а угольные дьявольские глаза заблестели от ярче загоревшегося пламени жизни. Раф огонь. Определенно. Не зря у него все время такие горячие руки и дыхание, да и темперамент тоже, да и внешность.
Но есть риск обжечься, в таком случае…
Нет. Не в этот раз.
Майк понял, что сегодняшний вечер станет вечером, который он будет вспоминать. Это важный день. День отсчета чего-то. Он согласился на что-то, надеясь, что согласие станет его спасением. И оставалось ждать возможности лицезреть: была ли ставка выигрышной или проигрышной. Спасет ли его любовь? Исцелить ли она его душевные раны, что нанес ему мир, и которые он заставлял кровоточить снова и снова уже своими руками? Или… или же никакая любовь, кроме любви к себе, не способна исцелить душу и разум?
******
Вот и все. Раф предложил ему встречаться. Официально. Потому что он, как и Майк, росли в слишком порядочных семьях, взращенные традициями вместо пивных дрожжей.
Раф толкнул стеклянную дверь, пропуская Майка, закутавшегося в свой оранжевый, как масло шарф, вперед. Колокольчик на входе звякнул, пропев им словно «пока, голубки», и замолчал. На улице лениво ссыпал снег и было уже темно. Майк закусил губу: и как он будет возвращаться домой? Ему ехать через весь город, и он плохо знает устройство общественного транспорта. А Лео, кто обычно играет роль его шофера и няньки, сбежал к Карай, девушке, с которой познакомился не так давно. Чертов романтик.
Но прежде чем Майк бы прокусил себе губу до крови снова, Раф притянул его за плечо к своему боку, сказав:
— Напомнишь ваш адрес? Я совсем забыл, в какой из дыр вы живете.
Они спустились вместе по ступенькам, под ногами Майка скрипнул тонкий слой снега, что походил на сахарную пудру. И Раф достал ключи от красной машины с низкой посадкой, разблокируя двери и сразу включая обогрев. Обычно в Нью-Йорке относительно тепло в зимний сезон, но этот декабрь выдался аномально холодным. Кажется, Раф слышал, как кто-то говорил о смене полюсов, которая, якобы, активно происходит сейчас с Землей. Но он предпочитает не верить необоснованной чуши. Донни, его гениальный младший брат, развил в нем критичность ума, сам того не замечая, все время говоря что-то на умном. И это, пожалуй, плюс.
Майк уселся по привычке на заднее сидение, как выдрессировал его Лео, смотря на Рафа, обходящего машину и садящегося за руль. Тот убрал телефон и ключи на места, а потом посмотрел на Майка через зеркальце, приподнимая брови и один уголок соблазнительных губ.
— Что, я настолько тебя напугал?
Майк моргнул и спросил:
— Что?
Раф усмехнулся и отвел взгляд.
— Сел так далеко. Я почти тебя не вижу…
Майки тихо рассмеялся на этот обиженный тон и пододвинулся ближе, протягивая руку к Рафу. Тот закинул свою руку через вверх сидения, цепляясь пальцами за пальцы Майка и говоря, сильнее обнимая его ладонь:
— Ну вот, у тебя снова холодные руки. Они так быстро замерзают.
Рыжеволосый подросток тихо ответил:
— Ты меня всегда согреваешь, так что не страшно.
И это правда. Раф печка. Майк снежинка. Когда Майк леденеет, то Раф спасает его от полного замерзания своим бесконечным теплом. И даже сейчас Майк уже ощущал, что его рука стала нормальной температуры. Он аккуратно забрал руку и потом, немного неловко и пыхтя как старик, перелез на переднее сидение, стягивая шарф и шапку, снимая куртку, бросая все на заднее сидение. Раф усмехнулся и его взгляд застыл на лице Майка. И, хоть Майк и обещал, он все же снова опустил свой взгляд в пол, или в приборную панель в данном случае. На экране музыкального проигрывателя бежала строчка песни, белый машинный текст «I Love You» какой-то песни, которая, видимо, звучала в этом салоне последней. Как кстати. И как неловко. Но приятно неловко.
Кожанка Рафа заскрипела, когда тот наклонился и взял Майка за подбородок, как в кафе, но боле… более настойчиво, крепко и чувственно. Майку самому захотелось поднять взгляд на лицо Рафа, чтобы успеть поймать каждое изменение этого лица, наделав глазами фотоснимков себе на будущее. Щелк. Щелк. Щелк. Сердце билось как затвор камеры на профессиональном зеркальном фотоаппарате.
— Ты хочешь, чтобы я… — начал хрипло Рафаэль, но Майк не дал договорить, ответив:
— Хочу.
И этого было достаточно, чтобы Раф подался вперед, накрыв его губы своими. И это было страшно первую секунду или две. Но потом стало так приятно и сладко, что захотелось замурчать, и Майк отключился, просто делая что-то своим ртом на автопилоте и больше сосредоточившись на этих прекрасных ощущениях. И где-то очень вдалеке он слышал собственную черную мысль, что шептала ему о том, что целоваться также приятно, как резаться. Но, к счастью, тихий голос этого демона смолк, оставив после себя тишину.
******
Они провстречались три месяца, прежде чем запал и энтузиазм стал стихать, как стихает адреналин в крови после стрессовой ситуации, когда та разрешается, и Майк очень горько и неприятно, словно проглотил костерку, почувствовал, как он снова становится привычным собой. Его мысли, не дающие ему покоя, вернулись к нему, как и нездоровые механизмы справиться с эмоциями, которые он не понимает и не хочет принимать. Он так любил Рафа, и тот случайно уже видел несколько раз его шрамы, и они даже поговорили об этом и обещали друг другу совместно разрешать эти кризисы, если они снова будут.
Но вчера, когда дома никого не было, Майк просто сорвался. Он ходил по комнате как заведенная мышь в своем полосатом сером огромном свитере, с телефоном в руке, и ему было сложно дышать, и комната словно плыла, а к глазам подступали слезы. И все из-за того, что старое лезвие случайно поцарапало его, когда он рылся в пенале в поисках кусочка ластика, и он увидел кровь, а потом…
Щелк.
Он просто держал это лезвие, чувствуя металл под подушечками пальцев. И все, о чем он мог думать, было тем, насколько это лезвие все еще острое и холодное, и как легко оно может повредить ему кожу.
Но потом он вспомнил Рафа, их разговор и свое обещание позвонить, если ему снова захочется это сделать. И, зная, что сегодня Раф нагружен и очень занят, Майк не мог позволить беспокоить своего парня такой детской ерундой. Если он будет рыдать в трубку, Раф сорвется и приедет сюда. И пропустит свои отборочные. И он не может пропустить их, ибо они важны ему.
Но если не позвонить, это будет считаться нарушением обещания. И Майк хотел порезаться с каждой минутой все больше и больше. Он выпил воды, походил, поплакал, запустил подушку в стену, но идея фикс не уходила. Она проедала ему мозг. И в итоге он сорвался. И в итоге сейчас на трибуне, ибо у них было что-то вроде свидания с Рафом на закрытом пустом катке, ключи от которого дал им Кейси, хоккеист местной команды, он не мог перестать думать о недавнем плохом дне, об обещании, о том, сколько боли было в глазах и голосе Рафа, когда он увидел впервые его шрамы, и сколько боли будет из-за него теперь. Но если бы он просто был чуточку сильнее и смог сказать себе «нет»… Но не смог. Ибо всегда был дефектным.
— Эй, мармеладный мишка, ты сегодня такой тихий. Что-то случилось? — закончив зашнуровывать черные коньки, спросил Раф и подошел, садясь рядом и обнимая за плечи.
Майк сжал губы и упорно смотрел вниз из-за собравшихся в глазах слез. В голове звучало: жалкий, жалкий, жалкий, урод, тупица…
— Снова пол? — вздохнул Раф. Почувствовав что-то не ладное, он наклонился, чтобы посмотреть Майку в глаза, но тот закрыл прежде лицо ладонями. И Раф, в принципе, не нуждался в подсказках, чтобы понять направление проблемы. Он уже чувствовал, что с Майком что-то не так. И это было не в первый раз. Казалось, что это имеет какую-то закономерность, но у Рафа не получалось ее вычислить. И он злился из-за этого. И становилось сложно не показывать агрессии Майку.
Раф заключил Майка в более теплые объятия и держал его так, чуть покачивая и боясь навредить еще сильнее. Когда они начали встречаться с Майком и Лео узнал об этом немного погодя, то как-то сказал: «Майк чувствительный. И если ты его обидешь, можешь считать, что это будет последним, что ты сделаешь. Так что подумай хорошо, действительно ли ты готов и хочешь эти отношения. Или это была ошибка. Лучше решить раньше, чем позже». И Раф понимал. Он согласился. Он любил Майка. Действительно его любил. Но он не знал,
как он может ему помочь, если Майк не хочет принимать помощи. Это сложно. И больно. И опять же злит. Но Раф верил, что он придумает, они оба придумают решение. И все наладится.
Рафаэль поцеловал нежно Майка в висок, и тот, устав, лег ему на плечо, и Раф поднял руку, играясь с непослушными волосами своего парня. Когда Майк успокоился, они даже все же вышли на лед и покатались, и Майк даже стал шутить и смеяться. Но Раф не мог отделаться от тревожного чувства, насколько хрупким может быть этот баланс. И от мыслей: как скоро повторится эпизод.
Ответ: скоро.
Это всегда слишком скоро.
******
После Рождества. За пару дней до 19-го дня рождение вечного меланхоличного мечтателя Раф смутно ощутил это сначала вечером, когда Майк ничего не ответил ему на смс, потом ночью, когда Лео спросил его по смс, не писал ли ему Майк, а потом и утром, когда Лео позвонил ему и очень осипшим и тихим голосом сказал приехать к ним домой. Раф не помнил, как оделся, как доехал, но он был там. Дверь квартиры была открыта. Рафаэль вошел, а потом замер. На кухне, которая шла сразу после коридора, на стуле сидел Лео, а с другой стороны мужчина в полицейской форме. И Раф никогда не видел Лео таким… отрешенным, статичным, подавленным.
Таким мертвым.
— Что происходит? — спросил Раф. — Лео, где Майк? Зачем ты сказал приехать?
Голос Рафа надломился, а его сердце бешено забилось.
Лео, кажется, только заметил друга. Он открыл рот, собираясь что-то сказать, но не успел, так как горе захлестнуло его как цунами, и он завертелся в эмоциях смерти, разрыдавшись и ничего не слыша из-за звона в ушах. Полицейский, чиркающий ручкой что-то на бумаге и сжавший губы, сухо ответил:
— Суицид.
Тело Рафа дернулось, будто ток пробежал по нему. И он не мог этого принять. Просто нет.
— Кто? — спросил он.
Полицейский устало и грузно вздохнул, после постучав по листку на столе рядом. Раф медленно подошел, уже издалека узнавая это подчерк. Он остановился, так и не дойдя до стола, и закрыл глаза. Комната завращалась, и Раф надеялся, что он сейчас проснется, когда откроет глаза. Что рыжая макушка Майка встретит его, а яркая улыбка успокоит. И он прижмет к себе Майка как подушку, крепко и навсегда.
Но открыл глаза.
И Майка не было. Было лишь его имя на листе:
«Официальная предсмертная записка, подтверждающая, что я, Майк Боуэн, убил себя самостоятельно и по собственной воле. Не берусь утверждать, что это было взвешенным, а не импульсивным решением в полной мере, потому что иногда жизнь была все-таки хороша, но что сделано, то сделано. И если вы это читаете, то, надеюсь, после моей констатации факта смерти. Если бы я предпринял серьёзную попытку самоубийства, то мне бы хотелось, чтобы она закончилась смертью, и мне не пришлось бы тревожиться, страдать и думать о темном будущем снова. «Зачем?». Я просто устал, запутался, заблудился и не понимаю как…»
Раф не мог дальше читать. Рык вырвался из его груди, и он резко развернулся, убегая из квартиры почти вслепую. Было невозможно дышать. И существовать. На нижнем этаже Раф «избил» стену, прежде чем выйти на улицу, и по его костяшкам и пальцам текла теплая кровь. Он не мог ехать за рулем в таком состоянии. Да и не думал об этом. Он вообще не мог думать из-за сжимающей боли в груди.
Почти без сил он упал на ступеньку и сжал черные волосы в кулак, тяжело дыша и смотря в пол, хотя и «смотря» было громко сказано. Все было таким мутным, словно вуаль легла ему на лицо.
— Зачем? Зачем, Майк? Блять. Блять,
Зачем?!..
Он снова ударил кулаком, но в этот раз по ступеньке, и после сжался в клубок, когда в голове появилось отчетливое изображение Майка. Счастливого. И грустного.
Быстро. Плохое всегда случается
быстро, если его ждут. Но он верил, что сможет все изменить.
Он ошибся.
И ошибки так сложно прощать.
