Французский — язык любви

      Первое время девочки шли молча. Оля с обречённым и совершенно несчастным (что было уже не скрыть) выражением лица смотрела в пол, по-прежнему держа за руку Полину, которая не знала, какие подобрать слова, чтобы начать разговор. «Бедная девочка, но жалеть я её не могу, она это не любит. Можно посочувствовать, вот только стоит ли сейчас бередить ей свежую рану? Дрожит вся, бедная… Надо её как-то отвлечь, а потом уже она сама, если захочет, переведёт тему.»       — Олечка, — начала Морозова, — я всё хотела спросить, как ты додумалась сделать такую интересную причёску?       «Пытается меня отвлечь», — догадалась Оля и довольно безразлично ответила, пожав плечами и по-прежнему не поднимая глаз:       — Просто решила совместить несколько стилей. Смотрела, как лучше. А то бездушный этот пучок мне уже надоел.       — Понятно… — ответила Полина и стала думать, что же делать. «Не хочет говорить… Может, просто хочет побыть в тишине наедине со своими мыслями?» Оля сама ответила на этот вопрос:       — Я понимаю, Полина, ты хочешь мне помочь, поддержать меня. Но сейчас я ничего не хочу. Только лечь уже и умереть.       — Это ты всегда успеешь. Тем более ты же дала слово, что больше не будешь пытаться свести счёты с жизнью.       — А я разве сказала, что это будет самоубийство? — усмехнулась Оля. — Люди умирают в любом возрасте и от естественных причин.       — Перестань, пожалуйста, — нахмурилась Полина. — Ты же невероятно умная девочка, а говоришь такие глупости. Да, тебе сейчас очень тяжело, но в этой ситуации ты не одна. У тебя есть я, Катя, Антон и Люся. Да и Лилия Павловна обязательно вам с братом поможет.       — Ты так в этом уверена?       — Да, уверена. Если Лилия Павловна переживала за мою судьбу, то уж семье молодого человека её дочки она точно поможет. Да и папа мой тоже в беде не оставит.       — Ну… — неуверенно произнесла Оля и наконец подняла на Полину красные от слёз глаза. — Я правда не знаю, что теперь и думать. Вся эта ситуация выбила меня из равновесия. Мать… Хотя какая она мать. Эта алкоголичка никогда раньше не поднимала на меня руку. А тут…       Оля прикоснулась к месту удара и тут же зашипела от боли. Проступал синяк. Полина покачала головой и, сильнее сжав руку девочки в своей, ответила:       — Надо будет, когда придём, как-то обработать. Холодное приложить, примочку какую-то сделать. А насчёт удара… Это действительно ужасно. Помню, папа один раз хотел мне дать пощёчину, но я тогда сама была виновата, очень виновата, он хотел меня вразумить, да только сдержался. Не ударил. А тут ведь случай совсем иной. Ты же ни в чём не виновата. Ты прости, что перевожу на себя…       — Ничего, — перебила Оля и болезненно (что очень не понравилось Полине и заставило её ещё серьёзнее задуматься о поддержке девочки) улыбнулась.       — Так вот, — продолжила брюнетка, — я в моменты, когда вы с Антоном рассказываете о своих родителях, понимаю, какой я была дурой, что не ценила своего папу. Он ведь всё для меня делал и делает до сих пор. И простил меня сразу же.       — Береги его. Он тебя очень любит. Наш-то папаша, — с отвращением произнесла Оля, — просто свалил к любовнице. Вот и всё. Вынес последние деньги, не забыв перед этим дать матери очередную порцию бухла.       — Подонок, — процедила сквозь зубы Полина. — Как можно так поступить с собственными детьми?!       — Вот и я не понимаю. Я не могу осознать: за что? Перед чем или кем мы с Антоном так виноваты?! — вдруг отчаянно закричала Оля и вновь забилась в истерике. — За что?!       Полина, сейчас особенно очень хорошо понимающая подобное состояние Оли, нагнулась к ней и крепко обняла. Ничего не говорила, потому что знала: сейчас ей просто нужно побыть рядом. Оля же, захлёбываясь в рыданиях, всё сильнее и испуганнее жалась к Полине, капая слезами на её пальто.       — Олечка, — всё же произнесла Полина, поняв, что дело ещё серьёзнее, чем она предполагала, — ты не одна, ты не останешься без крова, поддержки, помощи и тепла. Правда. Вот сейчас пойдём ко мне домой, выпьем чаю с вареньем, мы с папой его сами делали, поговорим, сготовим что-то.       — У тебя есть творог и всё для теста? — спросила Оля, уже успокаиваясь.       — Да, было.       — Приготовим с тобой ватрушки с вареньем и творогом, — Оля выдержала паузу. — Спасибо тебе. Правда. Ты сейчас всё сделала как нужно. Я очень ценю это.       — Я очень рада, — улыбнулась Полина, и они продолжили путь, уже дискутируя о том, как именно следует приготовить ватрушки. Часто именно такие бытовые разговоры и успокаивают, помогают отвлечься, почувствовать иногда даже некий уют, и, наверное, в этом их прелесть.       — Вот наконец-то у нас и выдалась возможность поговорить наедине, — сказала Оля. — Мне всё Люда советовала.       — Мне тоже. И я очень рада, что у нас всё-таки получилось.       — Я тоже.       — С этим всем так покурить хочется, — призналась Полина и инстинктивно стала шариться с кармане куртки. Оля изменилась в лице и нахмурилась. Она строго произнесла:       — Ты же бросила.       — Да, — вздохнула Морозова, — бросила.       — Будто бы ты не рада, — фыркнула Петрова, — за здоровьем теперь следишь.       — Да рада, конечно, но в привычку уже вошло. А насчёт здоровья… Я могу и сладким злоупотребить, и лечь позже обычного, и так далее.       — Ну а без этого уже не жизнь, а каторга, — пожала плечами Оля, после чего девочки рассмеялись.       — Но а вообще, — вздохнула Морозова, вернув разговор на серьёзный лад, — я совершила очень много ошибок. Издевалась над папой, доведя его до инфаркта, хамила учителям, прогуливала, сплетничала, травила Катю, одевалась и красилась как шл… (вспомнив, что она говорит всё-таки с человеком, которому ещё только восемь, Полина осеклась и заменила на синоним) дамочка лёгкого поведения, курила, один раз даже пила, несколько раз пыталась покончить с собой, руки резала. Да, Катя тоже говорила, что иногда вредила себе, но она выбирала менее радикальные способы. Так что список прегрешений у меня огромный.       — Этот список, — устало произнесла Оля, — нужно выбросить. Пусть он останется в прошлом, иначе ты превратишь свою жизнь в ад. Поля, тебе не нужно вспоминать о нём каждую секунду. Ты всё исправила. Извлекла для себя урок. Отпусти это прошлое. Да, это очень сложно, но отпусти.       — Как у тебя получается быть такой мудрой в 8 лет?       — Жизнь научила, — горько усмехнулась Оля, и они продолжили путь.       Вскоре девочки уже были на пороге дома Морозовых. Полина достала ключи, ключ легко отпер недавно смазанный Сергеем замок, и девочки вошли в прихожую.       — Раздевайся-разувайся, — по-хозяйски распорядилась Полина, которая уже сняла шапку и поправляла волосы у зеркала. — И прошу потом ко мне в комнату.       — Хорошо, — кивнула Оля и стала снимать пальто, оглядывая помещение. Уже даже в прихожей был виден практически идеальный порядок, что про себя оценила девочка.       — Ты не против, если мы пока побудем в парадных платьях? — спросила Полина.       — Нет, конечно, — улыбнулась Оля, — мне ведь всё-таки не так часто приходится его надевать. Тем более, я скоро из него вырасту. Кстати, можно попросить у тебя пудру? Я свою всё-таки оставила.       — Пудру? — удивилась Морозова. — Но зачем?       — Следы слёз убрать.       — Конечно, сейчас принесу, — ответила Полина, направляясь в ванную, — вот только пудра очень сушит кожу.       — Я знаю. Но иначе никак.       Полина вручила Оле пудреницу, та уже привычной рукой привела себя в порядок и отдала пудру обратно Морозовой. «Явно ей это не впервой», — про себя заметила Полина.       — Ну а теперь прошу ко мне, — улыбнулась она и открыла дверь в свою комнату. Оля нерешительными шажками прошла туда.       — Какой порядок, — одобрительно улыбнулась Оля:       — Ну по сравнению с тобой, у меня бардак. Я успела рассмотреть твою обстановку, — ответила Полина.       — Я просто во всём очень педантичная. Иногда слишком. Люблю везде точность.       — Значит, тебе хорошо даётся математика? — предположила брюнетка. — Точная наука.       — Нет, — призналась Оля, — я не питаю интереса и энтузиазма к этой науке, и именно в этом предмете у меня чаще всего бывают пробелы.       — Тогда ты попала в мой клуб, — рассмеялась Полина, — и не только мой. У Кати и Антона тоже с математикой туго.       — А с чем у Антона не туго, — фыркнула Оля.       — Ты, конечно, права, — сдерживая смех, ответила Морозова, — но могла бы и помягче с братом.       — Ой, — поморщилась Петрова, — ему спуску давать нельзя. Ты ведь и сама это понимаешь. Тем более, он знает, что я его люблю.       — Строго ты с ним.       — А иначе никак, — ответила Оля и вновь осмотрела помещение, — какая у тебя уютная комната.       — Да, мне тоже она нравится.       — Ты, кажется, играла на скрипке, — начала Оля, увидев в дальнем конце комнаты футляр (Полина не так давно перенесла его обратно из кладовки).       — Я бросила скрипку, — ответила Полина и стала нервно заламывать руки. — Но я снова начну заниматься… В грядущем году.       — Вот и молодец, — улыбнулась Петрова и стала рассматривать фотографии, висевшие на стене: вся семья Морозовых с маленькой Полиной, молодая мама Поли, свадьба родителей; с папой и дедушкой, дедушка, с папой. Последняя фотография была самой недавней. Заметив, куда смотрит Оля, Полина тут же с улыбкой объяснила:       — Это мы с папой сфотографировались несколько дней назад. Я сразу же и повесила её на стену. От этой фотографии веет теплом, потому что мы снова стали очень близки.       — Я очень за вас рада, — улыбнулась в ответ Оля, — даже на фотографии видно, как вы друг друга любите. Но знаешь, — девочка выдержала паузу, — я вот сейчас с трезвой головой взглянула на всё это, отбросив истерики и прочее, и подумала: да чёрт с этими «родителями». Моя настоящая семья — это мой брат и мои друзья. Когда мне было невыносимо плохо, ко мне пришли не мать и не папаша, а Антон и Люся. И вы с Катей тоже не бросаете меня в беде. Вы моя семья. Настоящая. А то что в написано свидетельстве о рождении… Это ведь по сути просто бездушная бумажка, которая не раскрывает никакой сути, кроме юридической.       — Да, это действительно так, — кивнула Полина и обняла Олю. — Такая юная, а уже всё понимаешь. Ты очень взрослая, и, как мне думается, это для тебя дар и одновременно проклятие. Но ты тоже для меня много значишь, хоть мы и не так долго общаемся.       — Ты меня понимаешь. Или хотя бы пытаешься понять. Это дорогого стоит. Я думаю, сегодня нам будет о чём поговорить.       — Безусловно.       Любопытный взгляд Оли перенёсся на фортепиано, над которым висели несколько дипломов Полины с конкурсов.       — Впечатляет, — улыбнулась Петрова, — и всё призовые места. Как тебе удавалось?       — Понимаешь, — ответила Полина, и её глаза заблестели, — я играла душой. Не потому, что мне или кому-то надо, а потому что хотела, сама хотела. Играя на скрипке или на фортепиано, я будто бы переносилась в свой мир, полный света и спокойствия. Это как в той песне Людмилы Сенчиной поётся «в музыке только гармония есть». Но, конечно, без оттачивания техники, без репетиций никуда не обойтись, но это мне никогда не было в тягость. Мне хотелось этим заниматься, это было моей жизнью.       — Почему же было. Мне кажется, всё так и осталось. Ты с такой любовью, с таким знанием говоришь об этом деле, твоём деле. Такое, как бы мы ни хотели, всегда будет частью нашей жизни.       — Но ведь я предала это дело, — печально ответила Полина. Оля решила внести уточнения:       — С какой-то стороны ты права. Но в данном случае нельзя применить красивое выражение «отреклась от дара, своего дела». Нет. Ты просто бросила скрипку. Здесь всё очень прозаично. И осложнять ничего не нужно, как и попусту терзать себя. Здесь же всё проще простого: просто снова начни заниматься.       — Хорошо, — заметно повеселела Полина. Оля решила, что такой вечер без музыки проходить не должен, поэтому заискивающе поглядывая на фортепиано, спросила:       — А ты можешь мне что-то сыграть?       — Даже не знаю, — засмущалась Морозова. — Я давно уже не садилась за пианино. Ну а что тебе сыграть?       — Ну хоть турецкое рондо Моцарта.       — О, — с уважением и в меньшей степени (это же Оля) с удивлением произнесла Полина, — да ты знаешь толк в музыке.       — А ты что, сомневалась? — усмехнулась Петрова.       — Конечно, нет. Вот только вряд ли я сегодня смогу достойно сыграть это произведение. Может, тебе угодят «Грёзы любви»?       — Ференца Листа? «Ноктюрн номер 3?»       — Браво! — всерьёз зааплодировала восхищённая Полина. — Большинство-то моих одноклассников не знают ни произведение, ни, уж тем более, автора, а ты знаешь.       — В этом нет ничего сверхъестественного, — пожала плечами Оля, — мы с Люсей часто слушаем классику. Эта музыка будто проводит нас по лабиринту мироздания, каждый раз открывая всё больше и больше потайных, заветных уголков. В том числе и нашей души. Для кого-то эту роль исполняет что-то другое, но лично на меня, признаюсь, даже чтение не влияет так сильно, хотя это занятие я тоже люблю. Дело тут в том, наверное, что чтение даёт почву для размышлений, но всё-таки это занятие больше затратное, хоть и стоит того. А слушая музыку, я отдыхаю душой и одновременно познаю её до того не известные грани. Вот так. Не слишком я тут загнула?       — Нет, всё прекрасно, и я подписываюсь под каждым словом. Правда, и затратное, как ты выразилась, занятие скрипкой или пианино порой может повлиять на меня даже сильнее, чем слушание музыки. Но если душа отдыхает, то устаёт тело.       — От этого никуда не деться, к сожалению.       — Да… Ты такая мудрая… — говорила Полина с искренним восхищением и уважением. — Мне бы у тебя поучиться. Ты, Оля, просто феномен, в хорошем плане. Но, как я предполагаю, у этого тоже есть изнанка.       — Она есть у всего, — грустно вздохнула Оля. — Да, пока другие мои ровесники играют в куклы и смотрят одни только мультфильмы, я, несмотря на что всецело развиваюсь, познаю на своей шкуре, уж прости за грубые слова, всё дерьмо жизни. И я не осуждаю своих ровесников, не пытаюсь как-то возвеличивать себя. Мне с ними просто не по пути, но они не виноваты, что я переживала в детстве ад, а они счастье, да и то, к слову говоря, не все. Что же до развития… Это уже другой вопрос, но тут уже желания и возможности каждого. Антона я пилю, потому что возможности у него есть, просто он очень ленится. Ну а я этого не понимаю. Я стараюсь учиться всему чему я могу. Как понимаешь, учитывая всё сказанное выше, мне в будущем будет очень трудно построить личную жизнь.       — Да, — согласилась брюнетка, — ты личность очень самодостаточная. Сильная. Ты очень порядочная, трудолюбивая, интеллигентная. А таких мало. Но я уверена, что у тебя всё будет хорошо.       — Спасибо за добрые слова, — улыбнулась Оля. — У тебя тоже всё сложится наилучшим образом. И не надо мне перечить. Ты очень хорошая. Правда-правда.       Вместо ответа Полина крепко обняла Олю. Как им было хорошо сейчас! Они понимали, слушали и, что главное, слышали друг друга. Не было никакой неловкости, которая обычно вроде как должна возникать между людьми, которым 8 и 14. Эти девочки рушили все устоявшиеся стереотипы. Были статистике назло. Да, действительно, между ними завязывалась настоящая дружба. Та трогательная и верная дружба, которую Полина, к сожалению (и нельзя винить лишь её), не сумела построить с Антоном, но теперь могла создать с его сестрой. Удивительно, как за довольно небольшой промежуток времени люди могут прикипеть друг к другу. А часто бывает, что знают друг друга сто лет, общаются, а так и остаются друг для друга никем. Оле, как и Полине, очень нужны были поддержка, понимание, и сегодня они обрели это в полной мере. Не стоит сбрасывать со счетов Катю и Люду, но чем плохо иметь много надёжных и верных друзей, которые поймут, выслушают, поддержат, с которыми всегда можно будет поговорить о чём-то. В этом плане Оле повезло больше всех, поскольку до недавнего времени Катя и Полина (у Антона была Оля) переживали настоящее душевное одиночество. Наверное, ничего не может быть страшнее этого состояния. Конечно, у Полины был отец, а у Кати — мать, но все мы прекрасно понимаем, что порою что-то хочется рассказать именно другу, а не родному. К счастью, теперь все этим проблемы наконец-то остались в прошлом для героев.       Полина раскрыла фортепиано, смахнула пыль, достала нужные ноты.       — Я пока разыграюсь, — проинформировала она и стала играть трезвучие нужной тональности, чтобы настроится. В это время благодарный слушатель Оля расположилась на диване и, поправив платье, стала ждать.       Когда Полина разыгралась, комнату заполнила прекрасная музыка, что будто бы лилась, словно лесная речушка, около которой так уютно и волшебно. Именно такое сравнение возникло в голове у Оли, которая даже прикрыла глаза, чтобы полностью погрузиться в мир чарующей музыки. Полина и сама погружалась в него, при этом старательно следя за партитурой, чтобы выдерживать все штрихи и не делать ошибок. Музыка была то нежной и кроткой, то вдруг будто бы обретала смелость, набирала темп — как и река, на которой в каких-то местах пороги. Оля отметила про себя, что для этой мелодии название выбрано очень подходяще, очень точно. «Грёзы любви»… «Такая же любовь и у Кати с Антоном… Противоречивая, но волшебная.»       Когда Полина закончила и красиво, как её учили, убрала руки с клавиш к себе на колени, а затем встала, Оля что есть мочи зааплодировала ей и даже крикнула «Браво!». Полина, зарумянившись от такой оценки, смущённо поклонилась.       — Это было бесподобно! — произнесла восхищённая Оля, у которой блестели глаза. — Ты так чувственно сыграла! Наверное, это лучшее исполнение «Грёз любви», которое я когда-либо слышала.       — Как видимо, руки ещё помнят, как играть, — пожала плечами радостная Полина.       — Конечно, помнят! Научишь и меня когда-нибудь играть на пианино?       — Конечно, с удовольствием.       Внезапно Оле стало нехорошо: у неё возникло ощущение, будто бы её кто-то со всей силы клюнул в голову, а затем у девочки пошла кровь носом. Она сразу же подставила ладонь, боясь закапать новое платье. Улыбка мигом слетела с лица Полины, и последняя тут же засуетилась вокруг гостьи:       — Олечка, присядь, пожалуйста, я сейчас принесу ватку и перекись. Ты нормально? Сознание не теряешь? Аммиак принести?       — Нет, — заверила Оля и даже улыбнулась, — у меня так уже было. Это от нервов. Только сейчас несколько запоздалая реакция. Но всё же на всякий случай прихвати раствор аммиака.       Полина кивнула и уже меньше чем через минуту вернулась со всем необходимым. Она вставила Оле турунды в нос и помогла отмыть руки от крови, а затем стала водить у себя перед лицом ваткой с аммиаком:       — Ну и напугала же ты меня, Олечка. Как бы мне теперь самой в обморок не упасть.       — Крови боишься?       — Нет. Просто так всё неожиданно. И сразу из обеих ноздрей.       — Я сама этого не ожидала.       Воцарилось молчание. Оля понимала, что Полина хочет поговорить на больную для неё тему, но не станет начинать её первой, поэтому решила взять инициативу на себя. Этот вопрос должен был быть решён.       — Полина, — осторожно начала Оля, и по этому тону Морозова всё поняла, — я хочу поговорить с тобой на тему твоей безответной любви к Антону. Я чувствую, что тебя это гложет.       — Это так, — ответила Полина, и её взгляд мигом потускнел.       — Ты его любишь?       — Я не знаю… Правда… — надтреснутым голосом ответила Полина, и в её глазах заблестели слезинки, а затем скатились по щекам, оставляя чёрные полосы от туши. — Я ничего не понимаю… Я хочу верить в то, что моя любовь к нему — это лишь наваждение. Но я не могу понять, правда это или нет. В любом случае я очень рада за них с Катей, у меня нет никакой обиды, злобы или зависти. Мне хорошо в их обществе. И я никогда не стану рушить их отношения. Это ужасно низко. Катя как никто другой заслуживает любви. Но я очень хочу избавиться от этого наваждения.       — Не плачь, Поля, — взяла её за руку Петрова, и Морозова сразу же почувствовала силу и тепло, что исходили от Оли, такой маленькой и одновременно такой взрослой. — Я думаю, тебя терзает недосказанность, которая осталась у вас с Антоном. Вы ведь не говорили с ним наедине?       — Нет. Последний раз был, когда он мне высказал всё в лицо.       — Помню, я тебя тогда в разговоре с ним сукой назвала… — вспомнила Оля, стыдливо улыбаясь. Полина улыбнулась сквозь слёзы в ответ:       — Ничего, тогда это было совершенно верно.       — Так вот. Я считаю, вам нужно поговорить наедине, без лишних свидетелей, чтобы расставить все точки над i. Антон не будет делать тебе больно. Он очень изменился с сентября. В этом плане в лучшую сторону. Правда, к сожалению, теперь стал чересчур мудрить. Но, если хочешь, я проинструктирую его перед разговором.       — Это было бы прекрасно. Мне очень надо с ним поговорить. Прости меня, Оля, выслушиваешь такую мразь, как я…       — Замолчи сейчас же, — ледяным голосом произнесла Оля, отчего Полина мигом осеклась. Петрова перешла на обычный тон. — Полина, ты умная девочка, а несёшь какую-то, не побоюсь этого слова, хрень. Ну что ты такое говоришь! Ну какая же ты мразь! Отпусти ты уже своё прошлое. Всё. Нету его. Оно закончилось. Ты сбросила с себя маску сплетницы и сволочи. У тебя нет никаких незакрытых счетов. Все тебя простили. Послушай меня. Ты хороший человек. Ты не бросишь в беде, выслушаешь, поможешь, с тобой можно говорить обо всём на свете. Ты очень начитанна, эрудированна, музыкальна. Мы с тобой очень похожи в этом плане. Ты моя подруга, Полина. И ты помогаешь моему брату и Кате. Именно благодаря тебе они вместе. Ты это сделала от чистого сердца, так что какая ты после этого, к чёрту, мразь!       — Спасибо, — прошептала Морозова после нескольких секунд молчания. «Если эта чудесная девочка так говорит, то, наверное, не такая уж я и плохая.» — Для меня честь иметь такую подругу, как ты.       — И для меня тоже.       Девочки вновь крепко обнялись, после чего Полина провела Олю в её комнату.       — Эта комната, — произнесла Полина, не решаясь войти внутрь, — раньше была дедушкина. Не волнуйся, папа купил новую кровать после смерти дедушки. Как видишь, тут осталось много вещей от него. Вот его рукописи (Полина по-прежнему показывала всё, стоя на пороге), вот книжки о фольклоре нашего края. Вот коляска там сложенная в углу, в которой он провёл последние годы… — от нахлынувших воспоминаний о любимом дедушке Полина заплакала, прислонившись к дверному косяку. — Мне так его не хватает, Оля… Как и мамы. Мне так хочется, чтобы они были здесь, так хочется услышать их голос. Особенно сейчас. Чтобы они узнали, что у меня появилась новая подруга, чтобы порадовались со мной… Да хотя бы просто поговорили. И не только со мной. И с папой. Пойдём, Оля, я тебе кое-что покажу.       Оля молча проследовала за Полиной. Та вернулась в свою комнату и достала один из фотоальбомов. Морозова подозвала девочку к себе. Оля послушно подошла и посмотрела на фотографии. Это были снимки с похорон матери Полины. Даже в гробу женщина была прекрасна, несмотря на тяжёлую болезнь, от которой она так мучительно уходила, при этом стойко перенося дичайшие боли. У гроба стояла безутешная Поля, которую поддерживали с двух сторон Сергей и Харитон, на которых не было лица. Но было видно, что общее горе сплотило их ещё сильнее, что они друг за друга горой. Но самая душераздирающая фотография была самая последняя: как плачущая Полина, нагнувшись к маме, гладит её по волосам.       — «Мамочка, мамочка», — шептала я тогда, — произнесла Полина. Оля молча крепко сжимала руку подруги в своей, понимая, что Морозовой очень нужно выговориться.       Она перелистнула страницу, и там уже была совсем иная картина. У гроба с Харитоном Полина с отцом стояли как чужие люди (с инициативы Морозовой, конечно: она не позволяла отцу подходить к себе не похоронах, говоря, что не хочет никого видеть). Было видно её обозлённое и обиженное на весь мир лицо. Это была уже совсем другая Полина.       — Видишь, какая я здесь мразь уже, — сказала Морозова, — а ведь это ещё только начальная стадия.       — Мы ведь уже говорили об этом, — подала голос Оля.       — Да, конечно. Мне очень их не хватает. И папе тоже. И я понимаю, что они живы в нашем сердце, в нашей памяти, прекрасно понимаю; верю, что они меня слышат, хоть я и атеистка, но порою накатывает, как сейчас, и я не всегда могу справится сама с этим.       — Ты всегда можешь поделиться своими переживаниями с отцом или позвонить мне, Кате или Люде, и мы тебе обязательно поможем. Ты только выговаривайся. Не копи в себе. Сама по себе знаю, что это очень чревато малоприятными последствиями.       — Хорошо, — ответила Полина, вытирая слёзы. — Ты мне сегодня очень помогла. Спасибо тебе за этот вечер.       — И тебе тоже. Но он ещё не закончился. Давай сфотографируемся и поставим подписи на фотографиях, — предложила Оля.       — Замечательная мысль. Я только приведу себя в порядок, — ответила Полина и ушла поправлять макияж. Оля вновь взглянула на самую недавнюю фотографию, висевшую на стене. «Ей очень повезло с отцом. Так сильно любит свою дочь, несмотря ни на что, и всегда всё делает для неё. Она смысл его жизни. И ведь при этом он её не избаловывает. Как хорошо, что Полина осознала, как много они значат друг для друга. Мой папаша даже в его лучшие годы не стал бы со мной так возиться. Наорал бы только или вмазал. Ну а ещё мог просто промолчать. Чего не скажешь об отце Полины. Я очень за них рада.»       Полина вернулась. Девочки сели на диван, по-дружески обняли друг друга за плечи и сфотографировались. Подписали снимки. Оля вдруг взглянула себе на ноги и увидела, что как-то умудрилась порвать колготки. Очень смущаясь, Петрова подошла к Полине и произнесла:       — Полина… У меня к тебе есть просьба… По-женски…       Теперь смутилась и Морозова.       — Тебе… — предположила она, краснея. — Рассказать о женской физиологии?..       — Нет! — расхохоталась Оля. — Об этом я и сама прекрасно знаю. Я хотела попросить у тебя колготки. Можешь дать старые.       — Может, дать тебе денег? Купишь.       — Нет-нет, не нужно, — замотала головой Оля.       — Попробую найти твоего размера. Вроде где-то были. Подожди меня, пожалуйста.       — Хорошо.       Вскоре Полина вернулась с неоткрытой пачкой колготок.       — Вот, — протянула Морозова их гостье, — это теперь в нашем сельпо один капрон, а тканевые только на совсем малышей, а раньше было больше. А я в твоём возрасте капрон не любила: рвались постоянно и рисуночков не было. Вот они с тех времён и остались.       — Спасибо большое. А теперь, может, приготовим наши ватрушки? Мы, как мне кажется, вывели идеальный рецепт по дороге.       — Я только хотела предложить.       И они пошли на кухню. Девочки очень хорошо сработались, и готовка сопровождалась смехом, шутками, рассказами каких-то интересных историй. Когда Полина и Оля поставили ватрушки в духовку, то устало выдохнули и с блаженством опустились на стулья, снимая фартуки, которые Полина сшила сама.       — Чем ещё займёмся? — спросила Морозова. — Хочешь, мои детские фотографии посмотрим?       — С удовольствием. «Всё, чего не расскажешь словами, фотографии скажут про нас».       — Эдита Пьеха. «Семейный альбом», — вспомнила Полина.       — Ага, — кивнула Оля и напела, — «Всё нам дорого — каждая малость, каждый шаг в отдаленье любом. Чтобы всё это не потерялось, сохраните семейный альбом.»       — «Чтобы жизнь повторилась сначала, загляните в семейный альбом», — продолжила Полина и широко улыбнулась. — Ты прекрасно поёшь, Оля. Надо нам скооперироваться. Ты будешь петь, а я тебе — аккомпанировать.       — Чудесная мысль!       Полина принесла несколько альбомов и стала подробно рассказывать о каждой фотографии. Она знала всё наизусть. Даже про те снимки, когда она ещё не родилась. К примеру, она подробно рассказала, где и когда была сделана фотография её прадеда, датированная концом 19-го века. Всё потому, что Морозовы передавали эти истории из поколения в поколение и бережно хранили все документы, фотографии, и Полина не стала исключением.       — А вот это, — сказала девочка, показывая на фотографию 1961 года очень интересной женщины, — жена моего дедушки Харитона, Аполлинария Викторовна. В честь неё меня и назвали Полиной. Решили всё-таки взять имя попроще, но оттого не менее красивое. Мне и самой оно очень нравится. А бабушка с дедушкой были вместе со школьной скамьи, их роман начался, когда им было 13 лет, и продолжился до самой её смерти. У меня почти не осталось воспоминаний от бабули, но я помню, что она была очень доброй, прекрасно готовила, любила играть со мной и называла меня «голубоглазочка».       — Очень интересно. А я никогда не интересовалась родословной, а сейчас я в принципе не хочу этим заниматься, — Оля брезгливо поморщилась.       — Но необязательно же, что твои другие родственники такие же, как твои родители.       — Твоя правда. Бабушка со стороны матери, как мне рассказывал Антон (я её практически не помню), была доброй, но часто, как он выражался, «чудила».       — Как и мой дедушка. Наверное, местная атмосфера так на них действовала. Я вот тоже очень хотела отсюда убежать, из этого кошмарного места, но потом как-то переросла это, что ли. А особенно теперь мне никуда уезжать не хочется. У меня здесь любимые друзья.       — У меня тоже. Кстати, можно я позвоню Люсе?       — Конечно, а я потом позвоню Кате и скажу, что у нас всё хорошо.       Но едва девочки подошли к телефону, как он вдруг зазвонил сам. Трубку взяла Полина. Это был её папа.       — Привет, Поля. Вот предоставилась возможность позвонить. Ты как, дочка?       — Привет, пап. Ну… — не желая шокировать отца, но и при этом ему врать, протянула Полина в задумчивости, — в общем-то всё хорошо. Но у нас на ночь осталась Оля. А может, и на больший срок.       Затем Полина с согласия Оли рассказала обо всём произошедшем за день. Сергей с минуту помолчал. Переварил то, что ему услышал. Откашлялся. И наконец произнёс       — Оля может оставаться у нас на любое время. Пусть чувствует себя как дома. Что же до её матери… Я не понимаю, что в голове у этой женщины. Так поступить со своими детьми. Молодец, дочурка, что поддержала Олю с Антоном. Тут я даже не сомневался. Когда приеду, подумаем, как всё разруливать. Но не буду вам мешать. Думаю, вам есть чем заняться, о чём поговорить.       — Спасибо за понимание, папа, — улыбнулась Полина. — Хорошо тебе доехать.       — Спасибо! До связи.       — До связи.       Полина повесила трубку и тут же радостно обратилась к Оле:       — Вот видишь! Я же говорила! Папа поможет.       — У тебя действительно прекрасный отец.       — Бесспорно.       Затем Оля позвонила Люсе. Та, к слову, не слишком была шокирована новостями, потому что глубоко в душе ожидала этого, поэтому уезжала с сильной боязнью. Миронова тут же сказала, что может приехать, но Оля поблагодарила подругу за участие и убедила остаться.       — Ты только без глупостей, Ольга, — сурово произнесла Люся, — ты мне расписку писала.       — Хорошо, Людмила, — улыбнулась Оля, — не буду.       — Вот и правильно. А как Полина поживает? Всё хорошо?       — Да, мы прекрасно проводим время.       — Радостно это слышать. Ну не буду вам мешать. Ты, если что, звони, но главное, помни, что в этой ситуации тебя никто не бросит.       — Помню, помню, — заверила Оля, после чего они попрощались. Затем уже Полина позвонила Кате, сообщила ей, что у них с Олей всё хорошо, и порадовалась за них с Антоном. О последнем как раз у девочек зашёл разговор за ужином, после того как они осыпали друг друга комплиментами касательно кулинарных способностей друг друга.       — Я всё переживаю за братца своего, — вздохнула Оля, — как бы он глупостей не наделал. Надумает себе всякого бреда, а в итоге страдать будет не только он, но и Катя.       — И мы с тобой тоже за компанию, — добавила Полина. — Антоше иногда нужно включать мозг, а порой слушать сердце, а он всё делает наперекосяк.       — Ага. И притом же упрямый такой! — стукнула Оля кулачком по столу. — Ему следует помнить… Нет, он просто обязан помнить, что Катя его любит таким, какой он есть, и что ей очень хорошо с ним.       — Удивительная у неё любовь. Такая сильная. Мне так приятно смотреть на них, так тепло на душе сразу, даже несмотря на моё наваждение.       — Давай же выпьем за них, — улыбнулась Оля, и девочки чокнулись чашками с чаем. — За их счастье!       — И за наше тоже! Мы за него постоим!       — Да, ещё как постоим!       И они действительно верили в то, что говорили. И делали для этого всё возможное. В жизни Оли это был второй «Дивный вечер». Потом они убрали со стола грязную посуду, поиграли перед сном в домино и разошлись по комнатам. Засыпали они спокойными и счастливыми. Девочки знали: они не одни…