***
Наверняка Ринальди обзавидуется, когда узнает, что его партийный соперник так пафосно выступит на главной площади, да ещё и показательно казнит шпиона, чей панцирь так и не удалось расколоть. Моррети облизнул сухие губы, чувствуя приближение своего триумфа. Да, он определенно завоюет нехилую репутацию среди итальянцев и не только, как талантливый генерал. Посреди площади уже установили деревянный эшафот, и сейчас сквадристы медленно, но уверенно ведут к нему рыжего анархиста из Рима. На нём только белая грязная рубашка с кровавыми пятнами и порванные во многих местах штаны, похожие на мешки. Босыми ногами он ступает по земле, вымощенной камнем, и истекает кровью. Габриэле идёт рядом с ним, скрестив руки за спиной и маниакально улыбаясь — ему нравится, когда враги режима получают по заслугам. Особенно ему нравятся публичные казни. Была бы тут Клара, захлопала бы в ладоши от восторга. Сегодня облачно и довольно прохладно, и дождь может начаться в любой момент, поэтому генерал не поленился надеть на себя серое кожаное пальто со стоячим воротником. — Последний шанс, Джованни. Вы на волоске от смерти. — Тихо говорит он, но так, чтобы пленник точно услышал. В ответ ему слышится хриплое: — Идите нахуй. — Генерал, Вы!.. — Словно из ниоткуда слева от мужчины появился шеф полиции Авалини. Он протиснулся сквозь толпу людей, беспорядочно скопившуюся на площади. Моррети даже не посмотрел на него. — Здравствуйте, синьор. — В общем, мы покопались в телефоне этого неудавшегося шпиона и выяснили, что тот живёт с матерью и маленьким братом. Ему двадцать один год, и его имя, походу, действительно Джованни Кавальканти. — Совсем ещё юнец… — Пауль опустил голову, видя, как жандармы бьют пленника дубинками за его попытки вырваться. — И уже виноватый в преступлении против собственного народа. — Хах… — Усмехнулся мужчина. — Сейчас этот юнец получит по заслугам. А после мы выведем его дружков на чистую воду. — Уж постарайтесь, синьор. Я с нетерпением буду ждать. Прошу извинить, но мне необходимо готовиться к выступлению. — Да-да, конечно… Не буду Вам мешать. — Авалини вновь скрылся в толпе людей, и Моррети отметил, что многие из них пришли с зонтами. Тем временем чернорубашечники уже провели пленного до самого эшафота и остановились перед ним. Генерал встал напротив измученного шпиона и издевательски погладил его по щеке. — Ну что, так и будете молчать? В ответ ему были, как ни странно, молчание и взгляд исподлобья, в котором скопились гнев, ненависть и презрение. Генерал в очередной раз вздохнул и произнёс: — Было приятно иметь с Вами дело, Джованни. — Он посмотрел на одного из сквадристов. — В петлю его. — Так точно, синьор генерал. — Конвоиры повели его дальше, а Моррети молча поднялся на эшафот и стал наблюдать, как уже не особо сопротивляющегося анархиста заставляют встать на ящик и торопливо обвязывают вокруг его шеи верёвку. Боковым зрением он заметил, как слева от него встал кто-то в привычной серо-синей военной форме. — Какая встреча, Габриэле! Давно не виделись. — Сказал некто вместо приветствия. Габриэле закатил глаза. Этот насмешливый баритон он не мог спутать ни с каким другим голосом. Обладателем голоса являлся Чезаре Роатта, также известный как начальник полиции на всех оккупированных фашистами землях. Смуглый шатен подтянутого телосложения, женатый и воспитывающий маленькую дочь. Из-за того, что он постоянно носил солнцезащитные очки, никто никогда не видел его глаза, поэтому неизвестно, какого же они у него цвета. Из-за своего знаменитого однофамильца давно прослыл популярностью в партии, в которую вступил чуть больше десяти лет назад. — И тебе привет, Роатта. Чего хотел? — Как «чего»? Намечается первая публичная казнь через повешение, и я желаю воочию увидеть предсмертное лицо врага народа, который, видимо, не итальянец вовсе. — Почему это? — Сам посуди: где ты видел рыжих итальянцев? Наверняка ребёнок каких-нибудь евреев. А ты чего здесь забыл? Обычно сидишь в своём кабинете и не вылезаешь. — Чезаре достал из кармана сигаретную пачку, вынул оттуда сигарету, чиркнул зажигалкой и закурил. — Будь любезен не дымить на меня. — Пауль отмахнулся и достал из кармана брюк часы на цепочке. — У меня запланировано выступление… Вождь должен был говорить всё, но сегодня он занят. — Ага… — Как-то задумчиво ответил он, делая затяжку и после выдыхая густой и отвратный Моррети дым. Он ненавидел курящих, но терпеть Королевство приходилось постоянно, а у него уже весь кабинет сигаретами пропах. — Ну как там Клара? Вы так и не смогли завести детей? — С долей иронии в голосе спросил начальник полиции. — Ты же знаешь, что это для меня больная тема. — Они знакомы практически с пелёнок, но из-за собственной замкнутости Габриэле так и не решился полноценно подружиться с Чезаре, и они остались хорошими знакомыми, а позже вдвоём открыли для себя все прелести фашизма и вступили в Итальянскую Национальную Партию, лидер которой сейчас благополучно сидит в мэрии и даже в ус не дует. — Ох, да ладно тебе! — Роатта хлопнул себя по колену и засмеялся. — Я же не со зла. Моррети отвернулся и вновь завёл руки за спину. Чернорубашечник, что обвязывал шею шпиона, посмотрел на него и показал большой палец вверх. — Представление началось, ура! — Воскликнул Чезаре и хлопнул в ладоши. — Заткнись уже, Роатта. — Генерал повернулся к жаждущим зрелища людям, что столпились у эшафота и завороженно смотрели на человека с петлёй на шее. Кто-то уже достал телефон и начал снимать. К генералу подбежал один из чернорубашечников и вручил ему рупор. Пауль в последний раз окинул взглядом эшафот, замечая рядом с Роаттой Авалини, а также тех самых Альберто и Франческо, стоящих у лестницы. Моррети поднял рупор ко рту и начал свою речь: — Граждане, солдаты, полицейские! На этой площади творится история, то, что будущее поколение будет узнавать из учебников, учась в школах и лицеях. На этой площади совсем скоро восторжествует правосудие! — Генерал кинул взгляд на Кавальканти, что смотрел на палачей будто со стороны, насмешливо так, непринуждённо. Он не молил о пощаде, не истерил и не рыдал. Шпион явно не боялся смерти и готовился встретить её храбро. Габриэле мысленно усмехнулся, думая о пустом героизме юноши, граничащим с безумием, и вновь обернулся на толпу. — Этот человек, так унизительно сейчас стоящий перед вами с петлёй на шее, обвиняется в покушении на вождя. А покушение на вождя — самое серьёзное преступление, на которое смеет идти сын великой итальянской нации! Этот человек, не достойный даже собственного имени, пытался убить того, кто сейчас освобождает вас от американского ига! Джованни Кавальканти совершил огромную ошибку, пойдя против искупительной фашистской воли, и виселица — его епитимья! Многие (в основном жандармы и офицеры) закричали «да!», а кто-то недовольно засвистел. Гражданские начали тихо переговариваться, а Моррети тем временем продолжал: — Но самое страшное, что он не один такой. Среди нас, благородных итальянцев, скрывается множество предателей, врагов режима, место которых на эшафоте! И, если вы сможете распознать чужого среди своих, то не смейте это скрывать. Полиция всегда рядом, и она обязательно арестует антифашистских варваров! — Он покосился на Чезаре, который уже докурил свою сигарету и выкинул её куда-то в сторону. Тот на его взгляд никак не отреагировал, только чуть улыбнулся и продолжил наблюдать за народом, гордо приподняв подбородок. — Чтобы наша нерушимая идеология смогла возвестись в абсолют, необходимо раз и навсегда уничтожить социалистов, анархистов, коммунистов и других неправильных людей, что смеют перечить ярчайшему воплощению третьего пути, что мы сейчас и делаем. Экзекуция Джованни Кавальканти далеко не первая и далеко не последняя, ведь мы, фашисты, никогда и ни перед чем не остановимся и покараем всех, кто посмеет встать на нашем пути! — Моррети поднял свободную руку вверх и начал размахивать в воздухе пальцем. Толпа вновь взревела, на этот раз часть гражданских так же заорала «да!», и в лицо обвиняемого даже прилетел гнилой помидор. Тот зажмурился, но промолчал. — Помните, флорентийцы: гадам нет пощады, и они должны быть жестоко наказаны за отказ подчиниться могучей и нерушимой фашистской воле. А теперь — Он повернулся к анархисту. — мы вынуждены провести экзекуцию. Толпа одобрительно закричала, и в шпиона полетел разнообразный мусор. — Последнее слово, синьор Кавальканти?.. — Приторно спросил генерал. Джованни посмотрел на него с такой животной ненавистью, что тот невольно сглотнул. Шпион вновь перевёл взгляд на наблюдающих за ним людей, выпрямился и заговорил. К нему учтиво поднесли микрофон, и на всю площадь раздался его охрипший голос: — Дорогие мои соотечественники, обращаюсь к вам в первый и последний раз. Я призываю вас бороться не только с фашистскими захватчиками, что незаконно царствуют на этих благодатных землях. Я призываю вас бороться с нашим прогнившим государством, которое погрязло в коррупции и мошенничестве. Призываю бороться с нынешним строем нашей родной Италии, что должна по-настоящему освободиться от цепей рабства спустя века. Мы станем свободными, только лишь искоренив власть обеих сторон в этой бессмысленной войне. Братья и сёстры, прошу, уничтожьте и проамериканских мошенников, и фашистов-оккупантов, ведь когда народ сплотиться, он станет непобедимым, и восторжествует на Аппенинах анархия-мама! Мои соратники никогда не оставят мою смерть безнаказанной!.. — Парень закашлялся. — Неплохо, товарищ, неплохо, хех. — Усмехнулся Роатта, засовывая руки в карманы. Он повернулся к одному из сквадристов. — Центурион Фонтана, начинайте уже! Мне надоело слушать его анархистские бредни. Моррети вновь поднёс рупор ко рту и поправил фуражку. — Что ж, если это всё, то по приказу вождя фашизма, незабвенного Королевства Италии, я, генерал сухопутных войск, Габриэле Пауль Моррети, зачитываю и привожу его приговор в исполнение. — Он достал из кармана бумажку и развернул её, после чего начал читать: — Цитирую: «Из-за неудавшейся попытки взорвать меня, а также протеста против фашистского режима, анархистских взглядов и отказа сотрудничать со следствием, приговор для Джованни Кавальканти весьма краток и лаконичен: во имя фашизма и во имя дуче приказываю публично провести над данным человеком экзекуцию и казнить путём повешивания.». — Генерал вновь посмотрел на парня, что молча глядел на деревянный настил эшафота, а потом обернулся к народу. — И я не смею ослушаться приказов свыше. — Он в последний раз осмотрел шпиона и удовлетворённо крикнул: — Сбросить ящик! Центурион со всей силы ударил ногой по ящику, на котором стоял анархист, и предмет упал с эшафота, приземлившись кому-то под ноги. Ещё живой Джованни зажмурился и полетел вниз, верёвка натянулась, и в следующее мгновение послышался отвратительный хруст, означающий перелом шейных позвонков и прерывание очередной жизни. Толпа взвыла — многие были довольны восторжествовавшем правосудием, и Габриэле не мог понять одного: неужели все эти люди действительно так быстро приняли «новую» идеологию, нового лидера и новые устои?.. Или это просто какая-то игра, непонятная для него, партии и вождя? Ведь, как показывает горький опыт, народ переменчив: сначала может всецело тебя поддерживать, а через несколько лет внезапно восстанет против тебя же и, отправив на тот свет, будет творить с твоим телом самые отвратительные и омерзительные вещи. На улице начал накрапывать дождь, и Роатта раскрыл чёрный зонт с какими-то узорами; люди стали расходиться. — Габриэле, чё стоять-то продолжаешь? Промокнешь и заболеешь, у тебя ж иммунитет на Святом духе держится. — Задумался, Роатта, ох, как задумался… Чезаре подошёл поближе, так, чтобы Габриэле оказался под зонтом, а он уже успел успел довольно сильно вымокнуть, ведь дождь буквально за считанные секунды превратился в ливень. — Синьор генерал, а тело снимать? — Спросил тот самый палач по фамилии Фонтана. — Нет, пусть ещё повисит дня два. Идите и дальше служить нашему государству. — Так точно, синьор генерал! — Он убежал в неизвестном направлении. Между тем площадь практически полностью опустела, но Моррети явно не спешил куда-то уходить. Вместо этого он молча пялился куда-то вдаль, думая о своём. Начальник полиции ухмыльнулся и поправил очки: — Чё, опять думаешь о своём бесконечно-вечном?.. Ну, философствуешь? — Наверное. — А чё домой не идёшь? Проводить?.. — Он загадочно улыбнулся. — За мной машина приедет, придурок. И мой рабочий день ещё не окончен, даже четырёх нет! А тебе бы не помешало побыстрее отсюда исчезнуть и идти дальше выполнять свои обязанности. — Ладно. — Сказал мужчина, будто бы сдаваясь, и протянул давнему приятелю зонт. — Возьми, а то, клянусь Богом, опять заболеешь. Кто тогда будет вести дела на фронте, а? Уж точно не Ринальди или Манчини. Тот лишь усмехнулся, но зонт взял. — Спасибо.***
— …Ха, Клаудия, этому парню явно повезло, что умер он от перелома шейных позвонков, а не от асфиксии! — Ты прав, Том. В любом случае мы выражаем соболезнования родственникам погибшего. Фашисты — звери! Когда наши войска их разобьют они ответят за всё перед трибуналом и пощады пусть не ждут. — Итальянская Республика не слушал, что же говорил Бенедетти дальше. Теперь его голос звучал на постоянке не только из телевизора, но и из радио. Государство устало откинулся на спинку кресла, разминая затёкшую шею. Итальянец закрыл глаза и стал массировать виски, надеясь хоть как-то успокоиться. — «Когда ж это дерьмо закончится?..» — Но его мысли были прерваны стуком в дверь. — Войдите… — Сказал он, сцепляя пальцы в замок и кладя руки на стол. В кабинет вошёл бригадный генерал Гвиницелли. — У меня для Вас срочные новости, синьор Италия! — Воодушевлённо проговорил мужчина. — Что? Опять поражения?.. — Нет, синьор. — Он опёрся руками о стол и практически прокричал: — НАТО уже здесь! США звонил Вам, чтобы предупредить, но Вы не брали трубку… — Я сломал телефон в приступе гнева… — Республика потёр переносицу и облегчённо вздохнул. — Ну наконец-то наше спасение здесь! Я обязательно станцую на костях этого фашистского ублюдка… — Поверьте, весь мир будет танцевать. Государство посмотрел на генерала с надеждой и счастьем в глазах. Он продолжал искренне верить, что при внешнем вмешательстве исход войны обязательно изменится. — Позовите синьора Драги, мы это обсудим и решим, что дальше делать.***
Хигучи посмотрел на наручные часы: ровно полночь. Он глубоко вздохнул и в очередной раз поправил белоснежный медицинский халат. Мужчина взглянул на огромные двери из дорогого дерева. На них красовались различные символические иероглифы, вырезанные умелым мастером. Совсем недавно эти двери, как и кабинет за ними, принадлежали Японии. Теперь Японии нет, и её место по праву занимает предшественник, ставший преемником — Японская империя. Благодаря ему Хигучи сейчас на свободе, а не сидит в тюрьме, как ему это полагается. После внезапной облавы его долго допрашивали о господине и его итальянском дружке, но, не добившись никакой информации, отправили в тюрьму за наркоторговлю. Дали десять лет. Но теперь он, не отсидевший и месяца, здесь, в обители Японской империи. Мужчина потянулся к позолоченной ручке, готовясь распахнуть эти величественные двери и встретиться со своим господином спустя столько времени. Ещё раз вздохнув, распахнул их и вошёл в кабинет. Это было огромное и довольно узкое помещение с высокими потолками, на которых красовались искусные рисунки. Оно было тускло освещено; свет был приглушённым и каким-то красноватым. Впереди стоял стол, поперёк которого расположился другой стол, образовывая таким образом букву «Т». Он был гораздо длиннее стола начальника. Также стояли пять дорогих стульев с каждой стороны, а там, где сидит воплощение, находилось большое и удобное красное кресло. На нём и восседал Японская империя. Он был одет в белую рубашку, поверх которой находился чёрный жилет в серую полоску. На ногах брюки идентичной расцветки и лакированные ботинки. Японская империя что-то писал на ноутбуке, но, услышав звук открывания дверей, закрыл его и посмотрел в сторону потревожившего его человека. Увидев Хигучи, он улыбнулся, обнажая ряд белоснежных и слегка заострённых зубов. — 坂本ヒグチ、なんて会議だ！ 来ないと思ってた — Начал он, вставая с кресла. — どのように私は、先生来ることができませんでした?.. — Мужчина несмело сделал шаг вперёд. Япония посмотрел на него каким-то нечитаемым взглядом и подошёл ближе. — 注射器を持ってきたのか? — もちろん — Сакамото достал из внутреннего кармана халата шприц с красной жидкостью и вытянул руку, давая собеседнику рассмотреть его. — よかった樋口 — Империя довольно улыбнулся и развернулся, глядя в огромные панорамные окна во всю стену, что были расположены за его столом. Из окон открывался прекрасный вид на ночной Токио — двадцать пятый этаж, как-никак. — そして、おめでとう、保健大臣の地位は今あなたのものですから。 Хигучи убрал шприц обратно и довольно хмыкнул, скрестив руки за спиной. — 感謝しています それで計画通りに行くの? — 必然的に。 現在の日本の人口は法定代理人を認識する準備ができていないかもしれませんが、私たちは洗脳の標準的な方法を使用すると誰が言ったのですか？. この注射器は私たちの救いです。 人々に予防接種を強制することだけが残っており、私はこれの言い訳として中国のウイルスによるパンデミックを使用しています。 ワクチン接種後、彼らは転覆について考えることさえなく、喜んで私に従うでしょう。 — Задумчиво проговорил он, почёсывая подбородок. — 素晴らしいと思います — Поддакнул Хигучи. Империалист взял со стола жёлтую папку и протянул её новоиспечённому министру здравоохранения. — 終わらせて樋口 大量生産に"ワクチン"を入れて、あなたが最終的に無敵の兵士の式を引き出すために残っている唯一の三ヶ月を持っていることを覚えておいてくださ — Сакамото взял папку и открыл её. — これはあなたが必要とするサービスのリストです。 他に何か必要なことがあれば教えてくれ Мужчина задумчиво рассмотрел содержимое папки и медленно покивал головой. — 私を頼りにしてくれます — Он поклонился. — よかった 今ここから出て、私は一人でいると同時に私のイタリアの友人と話をする必要があります。 Хигучи растерянно покивал, прижимая папку к груди, и буквально выбежал из кабинета, не забыв закрыть двери. Империя лишь усмехнулся, наблюдая за ним, и вернулся за стол. Он медленно потянулся к телефону, надеясь обсудить дальнейшие планы с европейским союзником, а также похвастаться своей гениальной идеей. Всё идёт по плану.