Все, что с нами происходит, мы заслуживаем. Точно, заслуживаем, да. Но все заканчивается. Так резко заканчивается, что тебя буквально выбивает из этой истории, чтобы ты наконец взглянул со стороны на это стихийное-невероятное и понял, что к чему. Хотите совет? Порой следует несколько раньше напрячь зрение и через розовую призму и мишуру попытаться разглядеть острые скалы возможного результата. Ну чтобы основательно не облажаться, знаете? Так сказать, на берегу с самим собой договориться не утонуть. Жизнь вообще интересная, я так понимаю. Мы так приветливы ко всем этим высоким чувствам, уверены, что заслужили этого — так и заслужили, честно — но оказывается мы заслуживаем и того, чтобы у нас их отобрали. Скинули с небес на землю, мол, «ползи, милый». Как же так, объяснит мне хоть кто-нибудь?! Больше не интересно. Все становится неважным на финишной прямой, потому что исправлять — нечего, исправляться — некому. Когда путь уже пройден, нет смысла перекладывать рельсы. Спасибо ему, наверное. За урок. Во всех, черт возьми, смыслах.
Когда ты выпускник, твоя нервная система начинает немного плясать временами. Буквально от всего. Хотя бы от осознания той простой истины, что сегодня, мать вашу, первое число дождливого сентября, и ты, черт возьми, плетешься на последний в своей жизни первый звонок, понятно? Окончательно пробивает, когда ты уже вышагиваешь за одноклассниками по всей этой площадке кругами, потому что одиннадцатый класс открывает торжественную линейку, видите ли. Кто инициатор? Потом тебя почти прибивает к асфальту, на котором ты сейчас и топчешься, кстати, потому что ты вспоминаешь, что именно тебе — да-да, тебе — нужно пронести девчонку из первого класса на плечах с этим звенящим оружием в руках, которым она трясет над самым твоих ухом. Кто удивлен? А потом эти сопливые наставления и пожелания успехов, и собственно, классный час, на котором классный руководить будет распинаться о важности экзаменов, а тебе будет ахеренно грустно, потому что только тогда ты поймешь, что это, мать вашу, твой последний год в школе. Кто рад, ну же?Так начинался мой последний учебный год. Это было максимально непонятное состояние для всех нас, потому каждый сидел и думал только о том, что же дальше? Мало кого волновали экзамены, откровенно говоря. «До них девять месяцев целых, успеется!» — ни целых, всего. Это невероятно мало, как я понял позже. Но я не думал об этом «позже» тогда, сидя за партой и лениво рассматривая старый книжный стеллаж в нашем кабинете. Он, наверное, там с основания школы стоит. Стоял. В тот день мне как никогда хотелось сбежать из некогда любимого кабинета Павла Алексеевича и поскорее оказаться дома. Чтобы наедине переварить все новости в своей жизни, знаете? Я за ней иногда не успеваю просто. Та бешеная скорость, на которой пролетает наша жизнь — это что-то. Временами кажется, что некоторые события просто проносятся мимо тебя, а ты так чисто с трибун машешь, мол, «очень здорово, жаль повтора не будет».
— Сегодня вечером я вышлю вам расписание. За учебниками, если есть желание, можете подняться в библиотеку, а так завтра можно забрать. Павел Алексеевич медленно обвел класс взглядом и сделал глубокий вздох, точно формулируя что-то необычайно важное, что ему еще предстоит вывалить на наши, уже изрядно загруженные, головы. — Павел Алексеич, да говорите уже, ну! — подает голос Димка, не выдержавший такого напряжения. Я невольно хохотнул, заметив, как с перепугу дернулся наш классный. Журавль продолжал буравить его фактически насквозь, отчего тот еще сильнее нервничал. Это не похоже на него вообще-то. Он у нас обычно на слова не скуп, препод русского все-таки. — Я просто не ожидал, что шесть лет так скоро пройдут, — поясняет наконец он, — Расстроился немного. Класс невольно затих, перебрасываясь молчаливыми взглядами между собой. Девчонки протянули что-то скулежно-драматическое, пока Паша продолжал топтаться посреди кабинета, огорчено разглядывая всех поочередно. Я сейчас вообще не видел в нем его. За шесть лет знакомства мы все привыкли, что Павел Алексеевич Воля — чертов серпантин. Он никогда на моей памяти не спускал с лица приветливой улыбки, ни разу не оскорбил никого на серьезной ноте, и уж точно не пустил слезу, ну разве что от смеха. Поэтому то, каким мы видели его сейчас, вводило в ступор почти каждого. Макар, сидящий рядом, мягко толкнул меня в плечо, задавая немой вопрос «И что делать-то?»Я как сейчас помню эту ситуацию. Оглянулся на задние парты, а все сидят в недоумении абсолютном. Лица каменные, в головах перекати поле, наверняка. Словно вовсе не наученные реакции на такое. Что греха таить, я и сам растерялся не на шутку. Момент и правда был… Трогательным, что ли. А мы все молчим, и Паша молчит, и дождь идет еще. А это первое сентября только, что же нам ждать на выпускном, страшно было представить. Я не помню, что мной руководило тогда, но инициатором дальнейших действий стал именно я.
Я еще с полминуты, наверное, смотрел на Павла Алексеевича, а он так и стоял молча — сам уже видимо сожалел, что рот открыл. Илюха нервно покусывал костяшки, перекидываясь взглядами с Позом и Журавлем, что сидели на соседнем ряду. Я оглядел весь класс раза три, наверное, прежде чем подорваться с места. Двадцать пять пар глаза в абсолютной прострации наблюдали за тем, как с парты медленно капает вода, что недавно была в бутылке, неизбежно попрощавшейся с равновесием, когда я встал. Умею. Я негласно кивнул Макару в знак извинения, бутылка-то его была, а я олух обыкновенный. Он молча вскинул брови, ожидая хоть каких-то аргументаций всплеска моей активности. Я поджал губы, оборачиваясь к Паше, стоящему с лицом полного ахуевания, и очень тупо улыбнулся перед тем, как в два шага преодолеть расстояние до него и заключить в объятия. Какое-то мгновение было так тихо, что слышно было только треск лампы над доской. Я почувствовал, как классный неловко, но крепко обнял меня в ответ, и был рад хотя бы этому, ведь теперь я хоть не один дурак такой. — Не расстраивайтесь, ладно? Это, наверное, сильно подействовало, потому что слух мгновенно уловил скрежет стульев о старый паркет, и на плечи опустились еще несколько пар рук.Мы так стояли — обнимаясь — минут пять ну точно. Парты опустели почти мгновенно, и в этой куче-толпе никто не смел отойти или разжать руки. Это было сильно, что ли. Кто-то даже всплакнуть успел. Ни я, нет. Девочки. Оксана вроде. Но это был, наверное, лучший момент за все одиннадцать лет обучения. В этот день я как никогда почувствовал этот, так называемый, «командный дух». Непередаваемо теплое ощущение. Павел Алексеевич тогда так растрогался, что еще с минуту глаза тер, отмахиваясь от нас, мол, мы ничего не поняли. А мы смеялись все, добродушно, конечно, у самих-то глаза тоже на мокром месте были. Да и он заулыбался, а это уже победа была.
Домой мы возвращались с Макаром вдвоем. Дождь все еще настырно накрапывал на все, чего достигал, а мы безбожно пинали листья под ногами, почему-то не беспокоясь о том, что их до этого сгребал в кучу дворник. Стыдно стало немногим позже. — Мне все интересно, кто у нас географию вести будет. Лариска в декрет убежала все-таки. Один год остался и препод новый — сказка прям, — натягивая капюшон, отзывается Илья. Я беззвучно хмыкнул — сказка, да, черно-белая раскраска. — Да какая разница, кто нас на глобус намотает? — Макар пожал плечами, бросив мне короткий взгляд, — Один черт, я эту географию не терплю. — Тоже, верно, — улыбнулся он. У пешехода мы как-то смолкли, каждый думая о своем. Илюха достал аэрподсы, а я принялся распутывать провода своих долголетних наушников, прошедших уже, наверное, все войны мира без моего ведома, иначе почему они, сука, такие спутанные вечно?! Светофор верно загорелся зеленым, и мы вопреки балетному шоу, актеры которого настырно прыгали через лужи, спокойно шли прям по ним, точно мы на танке. — Ладно, разберемся по ходу пьесы, — подытожил я, остановившись у нашей развилки. Друг кивнул. Отсалютовав друг другу, мы разошлись.Это был очень теплый душевно день, но невероятно холодный, неприятный «наощупь». Я не думал тогда, что это может стать символичным. Первый день — такой, а последний — диаметрально противоположный. Черный юмор жизни, да?