***
Я не хочу взрослеть. Когда ты взрослеешь, тебя поворачивает лицом к реальности, и ты впадаешь в некий протест. Отрицаешь очень многое. Страшишься правды. Когда ты взрослеешь, тебе приходится понимать некоторые вещи, которых ты сторонился в детстве. Ты узнаешь мир не с самого доброго его угла и сталкиваешься с такими ситуациями, что хочется лезть на стену. Ты теряешь близких, потому время не стоит на месте. Теряешь дружбу, любовь и свои чувства, по той же самой причине. Ты вынужден мириться с несправедливой реальностью, убеждая себя в обратном, в том, что так и надо. Но так не надо никому. В детстве все куда проще. Ты можешь приехать на каникулы к бабушке и дедушке, весь день провести на улице, играя с лучшим другом — Пиратом, самым верным в мире псом, а вечером вы с семьей обязательно попьете чай с малиновым вареньем, ягоду для которого собирали вместе. Потом ты донельзя довольный смотришь «Лунтика» перед сном и, обняв любимую игрушку — медведя Соню, наконец засыпаешь. И ты не думаешь о том, что так будет не всегда. Не думаешь и не знаешь, даже. Не знаешь, что через десять лет ты будешь стоять уже не рядом с родным человеком, а у могильной плиты, роняя слезы на искусственные хризантемы. Не знаешь, что появляться в этом доме будешь все реже и реже в силу вечной занятости. Не знаешь, что будешь зубами вырывать время в своем расписании, чтобы просто позвонить дедушке и спросить как он там, как здоровье. Не знаешь, что он будет плакать в трубку, спрашивая, когда ты приедешь в гости, ведь твоя любимая малина уже вот-вот начнет осыпаться. Не знаешь, что сам будешь зажимать ладонью рот, чтобы не разрыдаться вслух, чувствуя, как вина стальными когтями дерет изнутри душу. Ты ничего этого не знаешь, пока ты мал. Не знаешь, сидя на краю большого, как тогда кажется, дивана, и болтая ногами, не достающими до пола, смотря как бабушка готовит обед. Не знаешь об этом, когда заливисто смеешься, крепко держать за перегородку качели, пока тебя качает дедушка. Не знаешь, пока бежишь на автобусную остановку, чтобы встретить бабушку с работы и помочь ей донести купленные продукты, среди которых, конечно, есть «что-то вкусненькое». Не знаешь, когда бежишь рядом со своим другом за потрепанным мячом вдоль улицы. Не знаешь, когда видишь, как папа целует маму, а она улыбается, и думаешь — у меня тоже так будет. Ничего этого ты не знаешь тогда. Но в настоящем ты должен через этого пройти, а в прошлом… В прошлом ты не думаешь даже, что такое возможно. И страшно, невероятно страшно, что сейчас ты уже знаешь, что это такое. Знаешь, задерживая дыхание каждый раз, когда дедушка говорит, что его самочувствие ухудшается. Знаешь, смахивая слезы, когда понимаешь, что снова не можешь приехать домой на выходные. Знаешь, когда мама говорит, что она не справляется, а ты в другом городе бьешься затылком о стену в комнате общежития, не в силах ей помочь. Знаешь, когда дедушке не хватает денег не лекарства, а цены упрямо ползут выше, и ты никак этого не исправишь. Знаешь, когда человек, по которому так горело твое сердце, вдруг не действует на тебя никак. Знаешь, когда встречаешь своих бывших друзей, а они просто проходят мимо, не сказав ни слова. Знаешь, когда все, на чем стояла твоя жизнь еще вчера, вдруг превращается в прах. Знаешь, когда неизменным остается только твоя любовь к этим людям и поселившийся в груди страх потерять их всех. Знаешь, знаешь, знаешь. Терпишь, терпишь, терпишь.***
Что самое важное? Когда ты становишься достаточно взрослым, чтобы понять это? — Ребят, давайте оперативнее как-то! Оставляйте все, что купили и спускайтесь в актовый зал, скоро начало концерта! — суетливо указывает нам завуч, бросаясь то к одному, то к другому столу. Эта суета — привычна. Не знаю, что буду делать без нее дальше. Когда окончу школу. Когда начнется вуз. Работа. Взрослая жизнь. Нет, конечно, я не дурак, знаю, что дальше — больше, и суета в том числе. Но школьная суета — это же другое. Она бывает только один раз, и никакие вузы, никакие взрослые жизни и работы не смогут ее перебить. Потому что это самые яркие воспоминания, которые не сгорают просто так. А мы так пренебрегаем этими моментами в настоящем, не знаем потому что, как будем жалеть в будущем. Школьные годы ценны. Даже доставучий завуч со своими вечными мероприятиями и взбалмошными идеями. Я наскоро приклеиваю к своему подарку стикер и, оставив на нем кривое «Попов А.С.», ретируюсь из кабинета следом за Макаром. Он ждет меня у выхода. — Мне кажется, Пашке зайдет призент, — вдохновленно вздыхает он, — Как думаешь? — оборачивается ко мне друг, когда мы подходим к лестничному пролету. Я, не долго думая, киваю — разумеется, понравится! Я был в этом уверен, если не на сто процентов, то на двести. Потому что Пашу мы знаем более чем хорошо и проколоться на таком уровне просто недопустимо. — Даже не переживай. Он благодарно улыбается, и шагает вниз.***
— Он же литературу ведет, наверное логично подарить ему книгу. Но вдруг у него уже все это есть? Все эти… Книги, — Макар с готовностью толкает дверь книжного, проходя в зал магазина и, видимо, оставляет весь свой пыл за его пределами. Расстерянно оглядывает открывшийся вид и оборачивается на меня в максимально отчаявшемся настроении. Я встаю рядом с ним, и так же сканирую стеллажи взглядом, к слову, искренне разделяя состояние друга. Будто сцена из фильма, ей богу. Так и вижу: мы стоим одни посреди разрушенного города, и должны найти два важнейших артефакта, от которых зависят наши жизни. А вокруг ни души — не звони, не пиши. Илье выпала удача готовить подарок для нашего Пашки любимого. Это показалось непомерно простой задачей, но только изначально. Импульс, знаете. Первое впечатление бывает обманчиво, в том числе и у эмоций. Вот и Илья уже к вечеру следующего дня выл мне в трубку, потому что голова у него шла кругом из-за возникшей из ниоткуда паники облажаться. Я, конечно, пылал желанием его успокоить и убедить в весьма радужных перспективах устроить все на высшем уровне, но в то же время прекрасно его понимал. Сам «сидел на том же стуле» потому что. Мы же друзья, братья почти, мыслим в одном ключе. Решили купить книги, а теперь боролись с желанием вылететь из этого «Дома книги» как пробка. Гении, я считаю. Мы достаточно долго петляли между этих до невозможного длинных стеллажей, на самом деле. Пару раз получилось потерять в них друг друга. Еще я споткнулся об опору одного из шкафов, за что получил по голове стопкой атласов — по географии, сука — которые посыпались на меня с верхних полок. Макар так и вовсе умудрился обронить какие-то коробки с учебниками, что стояли у выхода. Мы же друзья, братья почти, косячим тоже в одном ключе. В итоге я остановил свой выбор на творении Эльчина Сафарли — «Сладкая боль Босфора». Описание меня более чем удовлетворило, да и обложка выглядела весьма призентабельно. И пускай мне на голову свалится еще две стопки географических справочников, если Попову книга не зайдет. Нет, не так! Пускай свалится на него за потраченные мной три часа в книжном. Могу устроить, в общем-то. Пока кассир, добродушно отозвавшись на просьбу красиво обернуть книгу, занималась сие делом, я словил себя на том, что уже не в первый раз покупаю книгу ради него, и невольно улыбнулся. Как много чести, поглядите. Макар забрасывает в рюкзак выбранное издание чего-то художественного и довольно смотрит на меня — конечно, он тоже добрую половину магазина перерыл. Выходя из магазина, мы внегласно пообещали друг другу, что не пожалеем ни книг, ни учителей в случае, если их не устроят подарки. И влетит им всем, что называется, по самый корешок.***
— Я еще раз поздравляю всех с этим замечательным днем! — воодушевленно восклицает директор, стоя посреди сцены, в чувствах оглядывая зал. Она у нас женщина весьма интересная, в лучшем смысле этого слова, конечно, и невероятно эрудированная. Но очень сентиментальная. Плюс это или минус, пока плохо осознаю. Хотя разрыдаться из-за яркости мишуры не всегда… Располагает к себе, знаете. Я обращаю внимание на Макара, стоящего рядом, нервно сжимающего спинку соседнего стула. Выражение лица его сейчас напоминает… Мое, наверное. Понятно — сейчас начнется вручения подарков. В голову лезут не самые радужные перспективы, признаюсь. И в висках пульсирует один только вопрос — что если не понравится? Кажется, Илья думает о том же. Это слишком точно отражется в его пристальном взгляде, обращенном на сцену. Сложно вот так стоять и бороться с собственной головой, чтобы в нее не заходил ненужный мусор. Я не взрывной совсем, из меня эмоции не вылетают как из пушечной трубы. Да и из Макара тоже. Вот мы и стоим, прибитые к полу собственным негодованием и напряжением. Молодцы просто. На сцену неторопливо поднимаются два парня из десятого «Б», кажется, и волочат на себе несколько больших коробок, оставляя их аккурат на столе с аппаратурой у стены, тут же удаляюсь. Ксения Юрьевна, улыбаясь, благодарит их, и тянется за первым свертком. Какой-то пестрый коробочек размером с пенал, наверное. Даже предположений нет, что в нем может находиться. Вероятно, какое-нибудь украшения или хорошая ручка. Предположений нет, ну. — Что-то мне не хорошо, — наклоняется ко мне Макар. Глаза его непрерывно следят за каждым движением директрисы, а лицо неестественно красное. В силу того, что мы стоим у подоконника, трудностей открыть окно не возникает, и когда свежий воздух ударяет по щеке, до меня вдруг доходит, что в помещении действительно было слишком душно, — Спасибо, — тихо бросает он, даже не оборачиваясь. «Не за что» — думаю я. То, что ситуация с подарками затягивается, мы понимаем, когда на сцену вышло порядка пятнадцати человек, а не закончилась даже первая коробка. Ладони начинали неистово потеть и это жутко раздражало. С каждой новой фамилией, слетающей с языка директора, сердце падало в пятки, а дыхание перекрывало. Внутренний голос до боли знакомой интонацией твердил о том, что это не нормально. И я верил, вообще-то, верил и соглашался. Нельзя так переживать из-за реакции на подарок. Так совсем не делаются дела. Минут через десять состояние загруженности решает сойти на нет. В какой-то момент даже хочется выйти на перекур. И не вернуться уже, наверное. Смотря на сцену, вопрос «Что если понравится?» медленно, но верно сменялся на «Сколько у нас, черт возьми, учителей?!» Взглянув на Илью, я вспоминаю Журавля и Димку, волей случая укативших на дачу сегодня с утра. И никого ведь не смутило это… Совпадение. — Может свалим? — обращаюсь я к такому же, изрядно заскучавшему другу. Макар молча оборачивается на меня, убирая телефон, ставший для него приоритетнее сцены минут двадцать назад, в карман. Быстро оглядывается на сцену, и кивает в сторону выхода. Мы почти доходим до двери, когда возникшие почти из пыли легкость и наплевательское отношение из меня разом выпинывает резкая паника, мигая изнутри как чертов дискошар. Илья тоже останавливается, не успев взяться за ручку, и мы синхронно оборачиваемся на голос Ксении Юрьевны. В руках у нее мой подарок. И тут я значит знакомлюсь с таким понятием как микроинсульт. Макар хватается за мое плечо, с намерением либо устоять самому, либо не дать рухнуть мне. — Выходите к нам, Арсений Сергеевич! — доносится со сцены, и я наблюдаю как географ словно в замедленной съемке встает с места, вскинув на директрису по-детски радостный взгляд, и шустро шагает к сцене. Как сдержанно улыбается и принимает из ее рук упакованный в крафтовую бумагу том. Как благодарит ее и, прижав к себе книгу, так же быстро возвращается на место. Как Пашка, сидящий рядом с ним, настойчиво требует скорее снять упаковку. Как округляются его глаза, когда он видит обложку издания. Как он ищет кого-то в толпе и… Что?! Легкие немного забрасывает свой функционал, когда мы пересекаемся взглядами. Арсений улыбается так ярко, что меня почти ведет в сторону, и от падения спасает только высокое самообладание, и крепкая хватка Макара, с непониманием на меня смотрящего. — Все нормально? — да, он определенно сыграл более значимую роль, нежели мои навыки держать себя в руках, — Все нормально? — повторяет он. — Конечно, — резко киваю я, вскользь на него взглянув, и возвращаю внимание на Попова. Он еще улыбается, и я вижу как на мгновение вскакивают вверх его брови, безмолвно выражая такое явное «Я догадался», что хочется вылететь из этого зала пушечным ядром, вынеся собой дверь. Я поджимаю губы, чувствуя себя максимально не «на месте». Возможно, мое выражение лица выражает сейчас не самые светлые эмоции, хотя сердце барабанит изнутри и благим орет «УГАДАЛ!» Состояние промежуточное, знаете. Что-то между полным провалом и завоеванным престолом. Ты проиграл бой, но победа в войне за тобой. Победа — в выборе презента, бой — просеченное авторство. Слишком чуткий он, получается. Окончание церемонии мы все-таки решаем не дожидаться. Выползаем в коридор рой аплодисментов следующему преподавателю, и никто нас даже не теряет. Приятно. Но домой мы уйти все-таки не успеваем, потому что минут через десять двери зала вновь открываются, выпуская наружу тихую мелодию, что сопровождала все это мероприятие. Мы почти сразу замечаем фигуру завуча, уверенно шагавшую в нашу сторону. Макар неуверенно начинает стягивать с себя ветровку. — Далеко собрались? — на удивление светло спрашивает она. Мы переглядываемся. — Домой… Можно? Марина Леонидовна недоверчиво склоняет голову, переводя взгляд с одного на другого, а потом резко улыбается и разворачивается к лестнице. — Конечно, какие вопросы, — и удаляется, как всегда куда-то торопясь. Человек-энергетик, клянусь. Мы не успеваем даже сообразить, что произошло, когда дверь в актовый зал снова открылась, и в коридоре показались светящиеся преподаватели, на ходу разглядывающие свои подарки и параллельно обсуждающие их друг с другом. Макар неспешно натянул ветровку обратно, выглядывая в толпе Волю. Его, к слову, все еще веселила реакция Павла нашего Алексеевича на подарок для Арсения — он буквально подпрыгнул на месте, увидев наполнение. Илья тогда безотчетно расхохотался, уткнувшись мне в плечо, за что нас чуть из зала не поперли. Да мы сами ушли, чего там, чтоб не усложнять. — Может погнали ко мне? Отметим успешную операцию «Книжный», — натягивая рюкзак, предлагает он. Я согласно киваю, и достав телефон, набираю маме сообщение, что буду к вечеру. Илья смеется, натягивая на меня шапку, и подхватив мой рюкзак, шагает к выходу. — Эй, шкеты! — отзывается Паша, вдруг нарисовавшись на горизонте. Я отрываю взгляд от экрана, и вижу как он, на пару с Поповым подходит ко мне, — Чья идея насчет справочника? — он склоняет голову фривольно улыбаясь и смотрит на возвращающегося назад Макара. Какие вы догадливые все, слов нет. — Я! — уверенно заявляет Макар, едва сдерживая улыбку, горделиво выпрямив спину, — Понравилось? — он бросает короткий взгляд на книгу, которую Пашка прижимал к себе как последнюю правду, и в ожидании сдвигает брови. Тот резко оживляется. — Конечно! Это же… Я дальнейший разговор не слышу. Не слушаю. Потому что оставив друга на выяснение обстоятельств, ко мне, хитро улыбаясь, подходит Арсений. У меня в который раз за день спирает дыхание. — Интересный выбор, — тихо произносит он, наблюдая как Воля распинается перед Макаром о прелести полученного произведения. Выглядит это… Забавно. — Он старался, — уверенно делюсь я, глядя на Илью, вспоминая наш визит в «Дом книги». Опыт, конечно, интересный, но повторять не хочется по каким-то невразумительным причинам. Арсений обращает на меня полный вопросов взгляд, — А, Вы об этом, — я замечаю в его руках купленную мной книгу. Вдохнуть нормально не выходит. — Я об этом, — кивает он, улыбнувшись. — Как Вы поняли, что это я? — на одном дыхание выпаливаю я, смотря на сцену диалога — скорее монолога — Макара и Паши, который в свою очередь, вдруг оборачивается на нас, но довольно не надолго. Ежу понятно как, если на то пошло. Но вопрос все равно срывается с губ, раньше, чем я успеваю обдумать его надобность. Просто потому, что а) вдруг у него своя версия Шерлока; б) я просто хотел поддержать разговор; в) я хотел поддержать разговор, потому что я влюбленная нищенка. — Интуиция, — наклонившись, бросает он. Я иронично усмехнулся — конечно. — Ладно, — бог с тобой, черный ловелас, — Вам хоть понравился подарок? — он нахмурился. Я мысленно выпал в осадок. — Да понравился, конечно, понравился! — резко схватив меня за плечо, рассмеялся он. Я собрал себя в кучу. — Зачем так… Ладно. Хорошо, ладно, — надо же, какая вы благородная сволочь, Арсений Сергеевич. Я снова нахожу на себе пристальный взгляд Паши, и это больше не кажется мне случайным. Это теперь настораживает. — Что зачем, Антош? — по-лисьи улыбаясь, отзывается Арсений. Уму непостижимо! Я стою значит, борюсь с желанием не завыть от такой вопиющей сволочности, а он просто лыбу давит и светит на три квартала. Что за человек, скажите ну? Обращаю взгляд на Илью — он все еще внимает историю Павлуши. — Да ничего, все в порядке, — акцентировался я на географе, — Хотел, вообще, знаете, чернику купить, подумал странно будет, — что ляпнул, сам не понял. Арсений недолго просто смотрел на меня, а затем расхохотался. Ну правда, веселуха же. Про билет на море лучше промолчу. — Впереди еще много праздников, не волнуйся. Он мягко треплет меня по плечу и, улыбнувшись, отходит к Павлу Алексеевичу, что-то говоря ему на ухо. — Пока, ребят, — прощается он, после чего ретируется к лестнице. Паша молча кивает ему в знак прощания, и вдруг замолкает, глядя на нас. Я подхожу ближе к Макару, бросив на него короткий взгляд, и мы оба замираем под пристальным вниманием нашего классного. Обстановка неожиданно становится невероятно душной. С Пашей такое редко бывает. — Илья, отнеси, пожалуйста, это в кабинет. Мне нужно с Антоном обсудить один вопрос, — улыбнулся мужчина, протягивая Макару ту самую книгу. Я напрягся, честно. Потому что это не улыбка «Поговорим о погоде» или «Как твои дела?» Это улыбка — «У меня для тебя не очень хорошие новости.» Макаров немного замялся, всерьез помышляя что-то вставить, но все-таки решил молча удалиться. И это еще хуже. Моя последняя упора упорхала в никуда, книжку, черт возьми, относить, пока меня хотят наградить какой-то железобетонной правдой по голове. — Что-то случилось? — голос дрогнул, и я его мысленно проклял за такую подставу. Паша покачал головой, для какой-то цели оглядев меня с ног до головы и обратно. Что происходило в этот момент в моей умолишенной черепной коробке, говорить не хочется. — Я хотел узнать, какие у вас отношения с Арсением Сергеевичем, — че-го? — Не понял. Мартышка в моей голове дала финальный аккорд в своей игре на тарелках. — Др… Ка… Ник… Сугу., — глубокий вдох, Антон, — Как нужно ответить? — Честно. Я замолчал, почти физически ощущая, как проветривается моя пустая голова сейчас. Подобного диалога я в своей жизни не ждал совсем. Как вообще можно быть готовым к такой ситуации? «Я хочу признаться, что со второго месяца начал в тебя влюбляться.» И это единственное, что прозвучало в моей голове, когда я сказал: — Никаких. Чистосердечное: в этот момент у меня под макушкой что-то рухнуло тяжелым баластом. Маленький человечек внутри черепной коробки истерически заплакал, вскакивая с места. Ящики с черникой полетели на пол, и ягода покатилась по всему периметру. Где-то на фоне рухнул книжный шкаф, разлетаясь в щепки. А человечек все рыдал, срывая со стен плакаты моря, кромсая их в неисправимые ошметки. Картина маслом. Осталось поджечь. Паша снова покачал головой. — Мне кажется, вы прониклись симпатией друг к другу. Это видно со стороны, — выдает он несколько серьезное умозаключение. Мне становится не по себе. Потому что это правда. А за правду людям часто бывает… Совестно. — Почему Вам захотелось узнать… Это? — лучшая защита — это нападение, как никак. Воля теряется, и это тоже, к слову, видно со стороны. — Потому что я не хочу, чтобы все это закончилось плачевно. Не стоит лезть в этот ящик Пандоры, Антош. Я не понимал и половины из того, что он сказал, но в подсознании уже начинали звучать сигналы тревоги. А Паша смотрел на меня в этот момент так, что хотелось провалится этажом ниже, хотя мы на первом. Взгляд его вдруг темнеет от неподдельной грусти и плохо скрываемого беспокойства. И тут мне действительно становится невыносимо. Тайна и ложь — это то, что мы понимаем, став взрослыми.