***
Машина остановилась у ветхих ворот покосившейся фермы. Один из гвардейцев вышел, чтобы проверить обстановку. Когда он подал сигнал, Лиза натянула капюшон пониже и вышла за ним. Ехать до самой границы столичного округа опасно. Если кто-то нечаянно заметит её и узнает, неприятного разговора с Гвином не миновать. Для лучшего прикрытия Лиза собрала волосы в тугую косу на затылке и надела нетипичный наряд — старую потрёпанную куртку и тёмные брюки. Узнать её можно было только по лицу. Поля длинной пахучей травы шли волнами под порывами летнего ветра. В закрытой одежде было жарковато, в тени, под прохудившейся крышей, уже заметно лучше. В сарае стоял стойкий запах навоза, хотя скот уже давно здесь никто не держал. У дальней стены, в окружении двух гвардейцев, на стуле сидел человек со связанными за спиной руками. Когда Лиза приблизилась, солдаты сняли мешок с его головы, и взгляду её предстало покрытое грязью лицо. Мужчина с глубокими морщинами, длинными тёмными космами и густой бородой. Так и не скажешь, что это он. — Оставьте нас, — приказала Лиза гвардейцам, дождалась пока они выйдут, и затем обратилась к пленнику: — Знаешь, как для одного из самых опасных преступников в Хартии, тебя оказалось не так уж сложно поймать. Вильгельм долго рассматривал её угрюмым пустым взглядом, но услышав голос, наконец, признал её. — Элизабет… — сладко протянул он. — А ты неплохо сохранилась, всё так же красива. Не ожидал встретить: думал, за столько лет Гвин успел поменять игрушку. Лиза с трудом сохранила каменное лицо. Она вспомнила, почему не питала к Вилли симпатии, как к человеку. Он беспардонный и прямой, как палка. — Ты тоже не изменился. Бороду отрастил, а на язык всё такой же остряк. — Чего тебе надо, куколка? Ни за что не поверю, что ты здесь мимоходом. Первые леди просто так нигде не появляются. Говорить с Вилли должен был Эрвин, но он отправился в объезд воинских частей на западе страны, поэтому Лизе пришлось заняться этим вместо него. Чем занимался Вильгельм все эти годы, за что его лицо красовалось на плакатах? Он не отступник дела Хартии — разбойник, грабящий людей на дорогах. Сдать бы его за это, утереть нос «Отряду сто тридцать семь». «Почему Гвардия должна выполнять вашу работу?! Чем вы вообще заняты?!» Элизабет с усилием смогла взять себя в руки. Он нужен. Он полезен. Ей и Эрвину. — Скажи, Вильгельм, ты хочешь жить? — Нет, — пробубнил он. — Но и умирать пока не хотелось бы. Ещё осталась парочка незаконченных дел. — Дай угадаю. Ты хочешь мести. Мечтаешь убить моего мужа, нашего славного консула. Верно? Все эти годы в тебе жила ненависть. Ко мне. К Гвину. К Хартии. Горечь за потерянный дом и убитых друзей — вот то единственное, что ещё удерживает тебя на этой бренной земле. Вильгельм молчал. Лиза убедилась, что попала в самое сокровенное. — Ты невероятно проницательна, красотуля, — нехотя сказал он. — А что если я дам тебе такую возможность? Шанс исполнить мечту? Готов ли ты им воспользоваться? Вилли долго глядел на неё со смесью удивления и сомнения, а затем прикрыл глаза и вид у него стал отсутствующим, словно он погрузился в глубокие размышления. Он должен был понимать, что отказаться не может. Не после того, как оказался в руках Гвардии. — Ха! — он горько и коротко засмеялся. — И ты вот так просто позволишь мне убить твоего мужа? С чего бы? Почему я должен тебе верить? — Потому что я — твой единственный союзник, — сказал она. — Во всей Хартии ты не найдёшь человека, готового помочь тебе больше, чем я. Она говорила это легко и уверенно, но после встречи с Вильгельмом, проезжая по дороге к правительственному городку, каялась: каждое слово стыдом и болью вспыхивало в её разуме. Каждое её слово было предательством. Лиза уже предала Гвина в тот самый день, когда обманула его и отправилась в Крайменчуг, чтобы встретиться с Эрвином. Тогда же она впервые признала вслух, что Гвина нужно убить. С тех пор каждое действие, каждый разговор о путче нить за нитью открывал Лизу от той жизни, которой она жила почти десять лет. Все эти годы, Гвин был неотъемлемой частью её судьбы. Всё, на что падал взгляд в их роскошном доме, всё, чего касалась её рука, принадлежало Лизе только благодаря Гвину. Всё это — результат того влияния, которого Гвин добился сам. Он был сильным человеком — никто не смел этого отрицать. И он пытался заботиться о Лизе, обеспечивал её всем, а она изо дня в день размышляла о том, как бы избавиться от него. Навсегда. Мысль об убийстве выворачивала душу наизнанку, но другого выхода не оставалось. Как ей хотелось, чтобы он подумал, и тогда, во время её последнего визита к нему в кабинет, дал ответ, руководствуясь здравым смыслом. Если бы Гвин отказался от Европы, всё было бы иначе. Ей бы не пришлось даже думать о том, чтобы покушаться на его жизнь. Но… Даже без подготовки убийства, они бы уже не смогли жить как раньше. Лиза лишь спустя долго время, наконец, осознала, что обманывала Гвина уже несколько лет. Раньше обман оставался лишь мыслями, но всё кардинально переменилось после того, как Эрвин вернулся домой. В тот день, когда Лиза встретились с ним на чердаке, когда он обнял её, всё словно встало на свои места. Она любила его. Впервые любила мужчину по-настоящему. Искренне и самозабвенно. Любовь её, одновременно чистая и порочная, крепла с каждым днём, особенно после мартовского Собрания посреди поля. Лиза впервые услышала, что новость, терзавшая её в далёком прошлом, оказалась ложью. Эрвин не стал чудовищем. Он сохранил Вилли жизнь, хотя Гвин приказал уничтожить всех уцелевших защитников поместья. Это не обеляло Эрвина в полной мере, один невыполненный приказ не отменял десятков других, приведённых в исполнение, но в глазах Лизы, он менял многое. Она в очередной раз убедилась, что Эрвин сумел сохранить человечность, как его ни пытались сломить. Она уже знала, что в душе он остался добрым и нежным, как прежде — правда о Вилли лишь ещё раз подтвердила это. И заставила сделать ещё один шаг.***
Хартия начала наращивать войска на западной границе. Официально эти маневры проходили под видом учений, но какое вторжение не начиналось под видом учений? В Конфедерации всё прекрасно понимали. Началось формирование армии, увеличения выпуска оружия, подготовка к обороне и заключение с соседями дипломатических и торговых отношений. Начинался обратный отсчёт, и мир затаил дыхание. Алексей возвращался с канцелярии в подавленном настроении. Информация о готовящемся вторжении вынудило его принять для себя важное и дерзкое решение. Он отпросился с работы пораньше, хотел побыть дома один и всё обдумать. А к тому времени из театра вернётся Саманта, и они ещё раз всё обсудят. Но у судьбы, как всегда, были свои планы. Саманта оказалась дома. Она сидела на кровати, обхватив руками колени, и грустно смотрела в одну точку. — Милая, что случилось? — Театр закрывают, — казалось Саманта вот-вот заплачет. — Урезают финансирование. — Ну вот и началось, — вздохнул Алексей. — Что началось? — девушка удивлённо взглянула на Лёшу. — Сейчас много чего закрывают. Не только театры. Время такое. Как я и предполагал – страна готовится к войне. Каждый готовится к войне за право жить так, как он хочет. И даже я… — Алексей отвёл взгляд. — Лёша? Что ты уже задумал? — Как всегда — несусветную глупость. Я не могу и не имею право сидеть в стороне, пока решается судьба мира. Я записываюсь в армию. Тогда мы не смогли остановить Гвина, и вот во что это вылилось. Я должен понести ответственность за свои поступки. — Ты опять идёшь в самое пекло и оставляешь меня одну? Ты же понимаешь, что мне хуже всего, когда я тебя жду. А мне уже надоело тебя откуда-то ждать. — Давай хотя бы ты не будешь делать глупости. — Ну уж нет, — Саманта ехидно улыбнулась. — Мы поэтому и вместе, потому что совершили за свою жизнь много глупостей. — Да делай что хочешь, — махнул Алексей. — Девушек всё равно не берут в армию. — Значит вступлю в Союз сестёр милосердия. У меня есть медицинский опыт. — Как хочешь. Ты вольна делать что угодно. За это мы и собираемся сражаться. — Может всё-таки там наверху хватит сил решить всё мирным путём? — Я тоже не хочу верить в самое худшее. Но факты говорят о совсем не радужных вещах.***
Стройные ряды двухъярусных кроватей. Вычищенный до блеска деревянный пол. Острый запах сигарет вперемешку с хлоркой. — Смирно! — рявкнул офицер. Молодые солдаты дружно вытянулись как струны. В помещение, громко шагая, зашёл фельдфебель. На кители покачивалось несколько медалей, вся правая сторона лица покрылась глубокими шрамами. Офицер смерил взглядом курсантов. Его глаза ничего не выражали, кроме презрения. — Я фельдфебель Ковальский! По совместительству старший инструктор этого учебного сброда. Моя задача – отсеять зёрна от плевел, а из остальных сделать гордость нашей великой страны. С этого момента без моего прямого приказа вы не имеете права ни на какую самодеятельность. Скажу стоять — будете стоять. Скажу бежать — будете бежать. Скажу пожертвовать собой — умрёте без вопросов. Это понятно, мрази?! — Так точно, господин фельдфебель. — Херня, я вас не слышу! Отвечаете как девственницы перед первой бурной ночью! — Так точно, господин фельдфебель! — Если вы, бабы, выживите в учебке, если вы каким-то образом переживёте курс молодого бойца — вы станете одними из лучших солдат этого мира, верными псами консула, молящими о том, чтобы вас спустили с цепи! Но до этого дня вы — просто блевотина! Вы — низшая форма жизни на земле! Вы вообще нихера не люди! Вы всего лишь неорганизованная стая скользких вонючих жаб! Я строг и поэтому я вам не понравлюсь! Но чем больше вы будете меня ненавидеть, тем большему вы научитесь! Я строг, но я справедлив! У меня здесь нет расовой и религиозной дискриминации. Мне насрать на кочевников, на жидов, на исламистов и будистов! Вы все здесь одинаково никчёмны! Моя задача — избавится от тех, кто неспособен служить в моей любимой Гвардии! Вам это понятно, мрази? — Так точно, господин фельдфебель. — Херня, я вас не слышу! — Так точно, господин фельдфебель! Вильгельм совсем забыл свой облик без бороды и длинных патл. После бритья и стрижки налысо он выглядел очень комично. Форму выдали не по размеру. Из-за этого штаны всё норовили упасть и их приходилось придерживать. Сапоги сдавливали ступни и причиняли неприятную боль. Вилли понял, что вляпался конкретно, но что-то предпринимать было уже поздно. Оставалось подчинится и смотреть, что будет дальше. Он не мог представить, что нужно было сделать, чтобы его записали в академию. Вильгельм слышал, что сюда попадали только родственники влиятельных людей Хартии. На фоне мальчишек, ещё не избавившихся от пуха под носом и на щеках, он был самым старшим. Такого же возраста, как и фельдфебель. — У такого говна остались живые родители? — фельдфебель вывел Вильгельма из забытья. «Ублюдок», — прошипел про себя Вилли. — Никак нет, господин фельдфебель! — Держу пари, что они были рады избавиться от такого недоноска, как ты. Имя. — Курсант Вильгельм. Вильгельм Миклонский. — Вильгельм? Какой ещё Вильгельм? Ты откуда с таким именем здесь взялся? — Мой отец был немцем, господин фельдфебель. — Мне не нравится имя Вильгельм. Вильгельмами называют либо аристократов, либо дегенератов. Отныне ты — курсант Всеволод Большое Гнездо. Нравится такое имя? — Так точно, господин фельдфебель! — Ты меня презираешь, курсант Большое Гнездо? — Никак нет, господин фельдфебель. — Тогда убери эту кислую мину со своей рожи. — Господин фельдфебель, я ничего не могу поделать. Фельдфебель, не долго думая, зарядил своим пудовым кулаком Вильгельму в солнечное сплетение. В глазах потемнело, воздух вышел из лёгких, на секунду Вилли потерял сознание. Очнулся он уже на полу, держась за ушибленное место. — Встал! Вильгельм с трудом поднялся. — Курсант Большое Гнездо, тебе лучше начать всё делать дисциплинированно и на крепкую пятёрку. Иначе домой ты отправишься по частям. Ясно?! — Так точно, господин фельдфебель. «Дом. Если бы он у меня был…»***
Чем скорее приближалась зима, тем чаще Эрвин покидал столицу. Командировки случались с регулярностью раз в месяц и длились по одной-две недели. Уезжая, он всё равно старался поддерживать связь с Лизой. Теперь это было не только его прихотью — необходимостью для дела, над планом восстания они работали вместе. Утром и днём каждый занимался своими должностными обязанностями, а вечерами встречались, чтобы обменяться новой информацией и своими мыслями. Он не смел называть её по имени в присутствии зайчонка и тем более служек: в консульском доме Лиза оставалась для Эрвина первой леди, но изредка, когда удавалось устроить более долгие встречи в его доме, он снова мог говорить с ней без холодных должностей. — Эрвин, думаю, нам нужно кое-что уточнить, — сказала она однажды, стоя перед дверью и готовясь вернуться домой. — Чтобы мы правильно понимали друг друга... — Что? Лиза заулыбалась неловко и мило, как умела только она одна. — Я хотела сказать… во время наших встреч и разговоров мне бы не хотелось обращаться к тебе, как к маршалу. — Не понимаю, — честно признался Эрвин. — Давай будем друзьями. «Но мы ведь и так друзья. Я считаю вас ценным другом…» — подумал он и сам же опроверг свою уверенность. Если сравнивать с тем, насколько близки и честны они были друг с другом в далёком прошлом, когда делили скудный фабричный паёк и ночевали под одной крышей, их теперешняя дружба казалась немного прохладной… И вот Лиза просит снова «стать для неё другом». — Как раньше? — спросил он, немного сомневаясь. — Да… — Конечно. Давай. На её губах мелькнула обворожительная улыбка, а затем Лиза прижалась к его груди. Внезапно, как и тогда на промозглом чердаке в их первую встречу после самой долгой разлуки. Шёлк её платья скользил по хлопку его рубашки. На этот раз Эрвин быстро пришёл в себя и крепко обнял её, с нежностью поглаживая по спине. Вот что она имела ввиду. — Доброй ночи, — проговорила она, а затем вышла за порог и растворилась в летней вечерней мгле. После её пожелания и её тёплых объятий ночь стала действительно доброй. Что-то сильно переменилось с прошлого лета. Эрвин не сознавал изменений, но чувствовал их, и теперь, каждый раз оставаясь с Лизой наедине, всё с большим трудом ему удавалось скрывать настоящие чувства. Его лихорадило от волнения и счастья. Когда он погружался в напряжённую работу над планом действий и делал заметки для рукописи истории Хартии, а Лиза сидела напротив него и с той же сосредоточенностью занималась разработкой стратегии будущего переустройства страны, о котором говорил Вольдемар, и придумывала новое устройство гражданского общества, Эрвин иногда посматривал на неё и от одних этих коротких взглядов становилось по-особенному уютно. Наконец-то он стал частью чего-то, что выбрал сам, и во что верил всей душой. Должно быть, Лиза тоже чувствовала нечто подобное. Эрвин то и дело видел яркие всполохи огоньков в её глазах, когда она говорила о своей работе и делилась с ним мыслями. Она была благодарна ему за поддержку и помощь и, наверное, сама не понимала, что день ото дня сокращала дистанцию между ними. Передавая бумаги, или склоняясь над его рукописями и докладами, Лиза то и дело касалась его плеча или пальцев. Она делала это будто случайно, но никогда не извинялась, вместо этого лишь скромно улыбалась на его робкие вопросительные взгляды. В день, когда Гвин показал Собранию расшифровку секретных документов и приказал Отто достать коды доступа, Эрвин вернулся домой в особенно подавленном настроении и вдвойне обрадовался Лизе, застав её за работой в саду. Она прервала прополку и последовала за ним в дом, а затем, оказавшись посреди гостиной, вдали от посторонних глаз, сама задала вопросы. Он рассказывал ей о происходящем на каждом Собрании, Лиза внимательно слушала. Новость её встревожила, но Эрвин заверил, что всё будет хорошо. — Я решу вопрос. Они его не получат. Лиза кивнула, и бледность сошла с её лица. — Сегодня был тяжёлый день, — заключила она. — В Доме правительства каждый день не из лёгких. — Может быть ты хочешь побыть в тишине и отдохнуть? Мне пойти домой? — Ты не мешаешь, — поспешил сказать он, бросая взгляд на письменный стол. — И в любом случае нам сегодня нужно работать, так что заканчивай заботу о саде и приходи. Толкни, если вдруг задремаю. Лиза улыбнулась и через некоторое время присоединилась к нему за рабочим столом. Как только за окном сгустились сумерки, она поднялась и задёрнула шторы. Эрвин сидел спиной к окнам и был слишком сосредоточен на рукописи, потому легонько дёрнулся, когда почувствовал робкое прикосновение к своим плечам и медленно обернулся с немым вопросом. Лиза глядела на него сквозь опущенные ресницы. — Хочешь разомну тебе спину? — тихо спросила она. — Ну… Хотел ли он, чтобы она прикасалась к нему? Ещё бы! Но допустимо ли так прямо признаться в этом? Эрвин не нашёл слов для ответа — его выдала смущённая улыбка. Лиза негромко засмеялась: — Я сочту это за разрешение. Он глубоко вздохнул. Вероятно, Лиза хотела помочь ему немного расслабиться, но явно не догадывалась, что её идея вела к обратному эффекту. Эрвин опасался ненароком выдать себя, сопротивлялся желанию перехватить её нежные руки и усадить Лизу к себе на колени, а потом… Нет, он не станет думать об этом. Её движения становились всё более решительными и сильными. Он чувствовал, как руки её горели и трепетали, когда Лиза немного смягчала прикосновения и поглаживала его. Истома медленно охватывала тело, опустошив голову от мыслей, Эрвин обмяк. Он накрыл ладонь Лизы своею, и сам не заметил, как бессильно и томно переплелись их пальцы. — Спасибо, Лиза, — поблагодарил он застенчиво. — Обращайся, — весело ответила она. Эрвину захотелось обернуться и посмотреть на неё, но он не успел: со стороны входа в гостиную раздался хлопок. Кто-то вошёл в дом. Эрвин затаил дыхание. Лиза мгновенно отпрянула от него, суетливо огляделась, захлопнула папки со своей работой и взяла со стола книгу в простой, чистой обложке. Она встала недалеко, но и не слишком близко и отвернувшись лицом к окну, сделала вид, что увлечена чтением. В комнату вошёл адъютант. Немного дёрганный парень чуть старше двадцати остановился в дверях и вытянулся, как струна. — Ave consul, господин маршал! — громко поприветствовал он, запоздало заметив, что Эрвин был не один, и прибавил: — Первая леди… Резкая смена обстановки выбила почву из-под ног, Эрвину требовалось время, чтобы подобрать маску. Зато Лиза сориентировалась молниеносно, её губы уже растянулись в невозмутимой улыбке. — Ave Hartia, — сказала она совершенно спокойно. — Ave Hartia, лейтенант, — повторил Эрвин. — Я доработал отчёт, — заявил адъютант, опуская белую папку на стол перед ним. — Как вы и сказали, там была ошибка в разделе с перечнем батальонов. Приказали исправить сегодня. Эрвин воспользовался случаем и спрятал глаза за папкой. Да, он действительно приказал. Это было до собрания. Обычно он не забывал, но сегодняшний день во многом стал исключительным. Отчёт адъютанта — последнее о чём Эрвин переживал после рассуждений Гвина о ядерных боеголовках. Он пролистал бумаги и коротко кивнул: — Вы свободны, лейтенант. Ave consul. — Ave Hartia, господин маршал, первая леди. Мальчишка покинул дом так же быстро, как и появился. Дверь за ним закрылась, и Эрвин сразу же успокоился. Однако, приди он немногим раньше, наверняка мог застать очень… неоднозначную вещь, но удача оказалась на их стороне. У адъютанта нет причины для мыслей об увиденном: первая леди просто пришла к маршалу, а поводов для этого посещения могло быть множество. Эрвин оглянулся, и они с Лизой обменялись взглядами. Лицо её сильно поблекло, а улыбка увяла. Она медленно сложила свои папки в ровную стопочку и неловко пряча глаза сказала: — Наверное, я всё же пойду. Будет нехорошо, если он вдруг вернётся и увидит, что я всё ещё здесь. Эрвин не стал ей препятствовать. Уже стемнело, и Лиза не могла остаться, как бы сильно ему этого ни хотелось. Он должен был радоваться хотя бы тому, что они могли беспрепятственно оставаться наедине в его гостиной или в комнатах её дома — это уже большее, на что мог рассчитывать любой другой мужчина. Но понемногу даже этого Эрвину становилось недостаточно. Если бы она только могла оставаться с ним и днём и ночью. После того опасного случая Лиза не перестала приходить: им всё ещё нужно было работать. Но она больше не прикасалась к нему, и, прислушиваясь к тишине гостиной, время от времени поглядывала на дверь. Прежде Эрвин был опьянён любовью и ни о чём не думал, теперь же мало-помалу заражался от Лизы страхом и помогал ей держать дистанцию. Но каждый вечер, перед тем как потушить свет, он приближался к окну и легонько приоткрыв штору, смотрел на ночную улицу. Он глядел на её дом, на блестящую в лунном свете крышу, на колышущиеся ветви белой акации над окнами её спальни и слабые огоньки, светящиеся во мраке сквозь стёкла. Она была там.***
Восемь солдат расположились в небольших траншеях. Каждому выдали автомат. У кого-то с непривычки дуло ходило ходуном, у некоторых от волнения дрожали руки. Все прицелились в сторону мишеней и ждали команды. На каждую мишень приклеили фотографию консула Гвина, но со ста метров её почти не было видно. — Пли! — заорал инструктор. Все нажали на курки, и автоматы оглушительно застрекотали на всю округу. Во все стороны летели щепки и куски бумаги. Консулу попадали в лоб, глаза и скалящийся рот. — Отставить! — приказал инструктор и начал разглядывать мишени сквозь линзы бинокля. — Первый номер, — мишень почти не задели выстрелы, и лицо Гвина осталось целым, — отвратительно! Второй номер, — результат был такой же, — отвратительно! Третий номер, — пули едва задели щёки консула, — ужасно. Четвёртый номер, — две пули угодили точно в лоб, — нормально. Пятый номер, — фотография почти уцелела, — ужасно. Шестой номер, — пули попали точно в глаза, — неплохо. Седьмой номер, — шесть или семь пуль угодили точно в цель, — пойдёт. Восьмой номер, — инструктор осёкся. От фотографии не осталось места, куда бы не угодила пуля. Лицо консула с небывалой ненавистью полностью уничтожили. — Восьмой номер, имя! — Алексей, господин инструктор! — Алексей, ты кем был до учебки? — Работал переводчиком в канцелярии. — Нихера себе переводчики пошли. Ты раньше когда-то стрелял? — Никак нет, — соврал Алексей и широко улыбнулся. — А ну-ка посмотрим. Капрал, дай ему винтовку! Алексею вручили снайперскую винтовку с оптикой. Когда-то Лёша уже видел, как она стреляет. Тогда Алиса отправила на тот свет не один десяток хартийцев. Как же искусно у Лисёнка это получалось. Инструктор засунул в деревянное основание мишени монету номиналом пять марок, отошёл на пол метра и принялся жевать яблоко. — Видишь, куда надо палить? — крикнул он. — Так точно! — Можешь начинать! — Господин инструктор, отойдите пожалуйста. Я боюсь вас зацепить! — У тебя винтовка или миномёт? Стреляй давай! Боится он. Алексей свёл прицел на монете. Серебряное покрытие отбивало лучи и на секунду ослепило стрелка. Сердце равномерно постукивало. Руки уверено держали винтовку. Щека упёрлась в стальное покрытие приклада. Задержав дыхание, Лёха медленно нажал на спусковой крючок. За всё время он обменялся с Самантой всего несколькими письмами. Она смогла сдать вступительные экзамены. Американка в письме искренне благодарила Анну за полученные знания и уверяла, что без её покровительства она бы ни за что не сдала тесты. Через месяц Саманту должны отправить в варшавский госпиталь. От этой новости Лёше стало спокойнее на душе. Варшава относительно тыловой город, а значит безопасный. По крайней мере Алексей так считал. Удар грома. Монета пропала из поля зрения прицела. Лёша попал. Инструктор, продолжая жевать яблоко, показывал большой палец, а остальные громкими овациями поздравляли с метким выстрелом.***
Прошло четыре месяца с момента зачисления Вильгельма в курсанты. За это время произошло много чего. Бесконечные подъемы под тревогу, смешанные с матерными словами приказы фельдфебеля. Зубрёжка боевого устава и теории ведения войны. Оттачивание боевых навыков на полигонах. Стрельба, грязь и запах пороха. Армия никогда не меняется. Курсанты сдружились. Спустя какое-то время Вильгельму дали звание младшего лейтенанта и назначили командиром отряда курсантов. Но не это радовало Вилли. Его наконец-то перестали называть «Большим Гнездом». Это было выше всяких званий и наград. За это время он не встречался ни с Элизабет, ни с кем-то из её приближенных. Вильгельм постепенно начинал забывать смысл своего пребывания здесь. Думать об это было некогда. Муштра выбивала все лишние мысли. Выпускной экзамен. Всем нужно было выложиться на все сто. От этого зависела их дальнейшая судьба. Из военной академии всегда отправляли на ключевые офицерские места, но все мечтали попасть в Гвардию. Зачисляли туда лишь избранных. Ребята справились на отлично. На полигоне была комиссия из столицы и все боялись напортачить. Никто не ошибся. Ни разу. Фельдфебель был доволен. На его памяти это был лучший выпуск. Конечно, он никогда им этого не скажет. Настроение было приподнятым. Вильгельм построил роту и ждал «шишек» из комиссии. Многие уже мысленно сверлили дырочки на медали. «Раз уж суждено играть в солдатика, то делаем всё в лучшем виде. Молодец, Вилли. У этих мальчиков ещё нет боевого опыта, а у тебя есть. И ты этим пользуешься». Хмурый подполковник в сопровождении свиты подошёл к Вильгельму. От офицера несло алкоголем. В ответ Вилли ласково улыбнулся. Чему его научили за эти месяцы, так это улыбаться. Всегда. Даже когда хочется выть от невыносимой боли. — Младший лейтенант, — начал подполковник, — почему когда тебе отдали приказ на построение, вы продолжали вести стрельбу? «Идиот. Мы ещё не зачистили здание. А в реальном бою противник тоже войдёт в положение и отпустит восвояси?» — Я не услышал приказ, господин подполковник. — Молчать! Я тебе не давал приказа говорить! Вилли лишь оскалился. — Убери эту наглую ухмылку. Вилли проигнорировал подполковника. — Прекрати или я отдам тебя под трибунал! — Да пошёл ты, — бросил Вильгельм. В свите прошлись восторженные возгласы. Подполковник побелел, затем позеленел и едва не рухнул от неслыханной наглости. — Младший лейтенант, — сказал с трудом опомнившийся подполковник, — я отстраняю тебя от командования ротой и придаю под стражу военного суда. За дальнейшими указаниями немедленно явись в штаб. — Так точно, господин подполковник. Вильгельм, чеканя каждый шаг, покинул полигон. В след ему с грустью смотрели курсанты. Они ещё не знали, что видят его в последний раз.***
Просторный коридор с нескончаемой чередой дверей. Посередине красная дорожка. На стенах портреты консула Гвина и генералов. Вильгельму приходилось здесь бывать по мелким поручениям. Он знал, что его ничего хорошего не ждёт, поэтому оттягивал этот момент как мог. Холодный душ, острая бритва по щетине и форма после гладильной доски. На «гильотину» нужно идти, как на парад. Глубоко вздохнув и постучавшись, Вильгельм вошёл в кабинет. Он только успел открыть рот и сразу замер. На него смотрело лицо из далекого-далекого прошлого. — Здравствуй, Вильгельм. Я знал, что когда-то мы снова встретимся. — Эрвин… — Вилли не сразу собрался с мыслями, но вовремя опомнился. — Господин маршал, младший лейтенант Миклонский прибыл согласно приказу. — Вижу, армейская дисциплина делает своё дело. Садись, лейтенант. — Младший, — поправил его Вильгельм. — Уже лейтенант. Только скажи мне, зачем ты подполковника обидел? — Так получилось. — Бедный подполковник. Его ж теперь из запоя не вытянешь. — Меня собираются отдать под трибунал. — Не волнуйся. Он просто бросил с горяча. Никто тебя судить не будет. Пока что. — Значит, я могу вернуться обратно в роту? — Нет, — коротко ответил Эрвин. — Так случайно вышло, что освободилось место моего адъютанта. Фельдфебель рекомендовал тебя. Только после твоей выходки я не знаю, что с тобой делать. — Я готов понести любое наказание. — Фельдфебель тебе ещё устроит головомойку. Думаю, этого достаточно. Готовься, Вильгельм. Через три дня поступит приказ о твоём переводе в столицу. Там тебя введут в курс дела. Удачи.***
Деревянные лакированные стены, места для пассажиров, покрытые искусственной кожей, приглушённый свет от единственной лампочки. Вмонтированное в стену большое окно, прикрытое красными занавесками. Где-то внизу равномерно стучали по рельсам колёса поезда, отдавая вибрацией по корпусу купе. От стука Вилли клонило в сон. Офицерский состав прибыл рано утром. Вильгельма провожал только фельдфебель. Офицер крепко пожал Вилли руку и передал наградной пистолет. На корпусе оружия выбили надпись: «Моё сердце бьётся ради консула». — В этом сукином сыне только семь пуль, — говорил офицер. — Потрать их на самых ненавистных тебе врагов. — Не сомневайтесь, господин фельдфебель, — Вилли оскалился, а глаза недобро заблестели. «Не волнуйся, фельдфебель. Каждый выстрел попадёт точно в цель». За десять лет Вильгельм видел поезда несколько раз и то издалека. Железнодорожные пути тщательно охранялись, и подойти ближе было невозможно. Но даже так партизанам удавалось пускать составы под откос. С особой жестокостью проявляли себя некие летавицы. Лесные хищницы нападали на патрули, перебивали всех до единого и исчезали, прежде чем кто-то успевал организовать за ними погоню. Даже бывалые солдаты говорили о них с дрожью в голосе. Вильгельм скучал, наблюдая через тонкий прорез ткани за видом из окна. Бескрайние просторы Хартии сменялись очень медленно. В купе сидел только он. Один. И одиночество становилось с каждой минутой всё мучительнее. Можно сходить в буфет и сыграть с офицерами в покер или в шахматы, но Вилли не хотел. Что ему там, лейтенанту, делать среди полковников и генералов? Даже если ты уже почти адъютант маршала. Состав остановился на небольшой станции и буквально через две минуты снова тронулся. Дверь купе скрипнула, в нос ударил запах духов, а из щели послышался тихий и нежный голос: — Простите, здесь двадцать третье место? — Да, — Вильгельм махнул на свободное место и продолжал смотреть в окно. С боку принялись раскладывать вещи. Вильгельму всё же стало интересно взглянуть на своего попутчика. Девушка как раз развернулась к нему спиной и тщетно пыталась засунуть пудовый чемодан на верхнюю полку. Форма едва не спадала на тоненьком тельце, худые ручки создавались точно не для войны. На плечах блестели погоны младшего лейтенанта. Сжалившись, Вилли решил ей помочь запихнуть непокорный чемодан. Перехватив груз, он без труда затолкнул его на полку. — Спасибо, лейтенант. Только сейчас Вильгельм взглянул на её лицо и у него перехватило дыхание. Он уже его видел. Тогда оно ещё было совсем детским, заплаканным и до смерти перепуганным. Правда, в последний миг Вилли видел в её взгляде благодарность. Сейчас перед ним стоял верный последователь дела Хартии, которому он сохранил жизнь. — Ты Юля? — прямолинейно спросил Вильгельм. — Да… — её глаза расширились. — Откуда вы узнали? — Девять лет назад. Штурм поместья на холме. Ты разносила еду. — О, боги... — девушка побледнела. Вилли вторгнулся в её самые сокровенные воспоминания. Вопреки ожиданиям Вильгельма, она не испугалась. Офицер Хартии поступил по заветам многих полководцев и удивил Вилли. Юля его страстно поцеловала. Всего на секунду прикоснулась губами. Вильгельм рефлекторно оттолкнул её. Они продолжали молча смотреть, пожирая друг друга взглядом и тяжело дышать. — Ещё? — игриво спросила она, покрываясь румянцем. — Да, — сглотнул Вильгельм. Как же он давно не чувствовал женского тепла. Они опять сомкнули губы и обнялись. Сердца начали биться в унисон под стук колёс поезда. Вильгельм стал расстёгивать её китель. Всю дорогу офицеры нарушали воинский устав и получали от этого удовольствие. Вспомнили давно забытое на бесконечных войнах счастье. Юля рассказывала, как в последствии мечтала встретить своего спасителя. Как не нашла Вильгельма среди трупов и верила, что он жив. Как хотела отблагодарить. И теперь судьба свела их вместе. Юля твердила, что это любовь с первого взгляда. На столичном перроне они ещё раз страстно поцеловались под пошлое хмыканье старших офицеров. А затем, не оглядываясь, разошлись, забыв обменяться даже крупицей информации. Впоследствии Вильгельм будет искать её. В свободное время он перевернёт вверх дном каждое подразделение, но все усилия будут напрасны. Вилли встретит её ещё раз. В Кракове. Но теперь он её не узнает. В тот момент Вильгельм пройдёт мимо могилы неизвестного солдата.***
Обязанности адъютанта не оказались для Вильгельма чем-то удивительным. Всем этим ему доводилось ещё заниматься в академии. Доставка приказов, организация заседаний, отчёты, отчёты и ещё раз отчёты. Адъютанту маршала так же подчинялись гвардейцы. Сначала элита армии Хартии вела себя с Вильгельмом надменно. С чего это им нужно подчиняться какому-то сопляку из академии? Но, как это часто бывает, помог случай. На одной из ночных улиц столицы несколько офицеров «Отряда сто тридцать семь» добивались внимания юной леди. Получив отказ, они, не церемонясь, прижали девушку к стенке и начали срывать одежду. Вильгельм как раз шёл мимо. Вилли бы проигнорировал, но как же она была похожа на Алису. Этого Вильгельм стерпеть не мог и зарядил прямо в морду первому попавшемуся человеку Отто. На помощь прибежали гвардейцы. Больше всего на свете Гвардия ненавидела «Отряд сто тридцать семь». Честь дамы была спасена. Офицеры бежали. Потом Вильгельму сделают выговор, а гвардейцев отправят на гауптвахту. Но солдат это не расстроило. Они рассказывали такие легенды о том дне, будто Вилли в одиночку сражался с десятью вооруженными ублюдками и не собирался отступать. Гвардейцы признали в нём своего человека, и Вильгельм стал пользоваться у них авторитетом. — Эти две папки Левандовскому, — говорил Эрвин. — Эту Ковальчуку. Водитель пусть сегодня едет домой, я буду работать ночью. «А если работает он, — вздохнул про себя Вильгельм, — значит, работаю и я». — Всё. Свободен. Ave consul! — Ave Hartia, — недовольно пробубнил Вилли и последовал на выход. — Я не услышал, лейтенант. «Издевается?» Вильгельм остановился, развернулся и громко ударил каблуком сапога. Затем вытянулся, поднял правую руку и согнул в локте. — Ave consul! Ave Hartia! — прорычал Вилли и скрылся за дверью.***
Смеркалось. Солнце опускалось за горизонт под аккомпанемент рёва тысячи двигателей. Танки и бронемашины ехали по заросшему полю, изредка выплёвывая струи пламени. За ними, прикрывшись дымовой завесой, шла пехота, вдали грохотала артиллерия, в воздухе парила пара острокрылых истребителей. Соколы Левандовского. Несколько лет назад генерал воздушных сил стал первым в новейшей истории, кто смог поднять в воздух боевой самолёт. С тех пор численность хартийских пилотов увеличивалась в геометрической прогрессии. Эрвин любил наблюдать за тактическими маневрами в одиночку и впервые нарушал традицию. Он, как всегда, заготовил покрывало, несколько нарезанных яблок, бутылку вина и бокалы. Присел, наполнил бокалы до половины, насладился ароматом и сделал небольшой глоток, после чего довольно улыбнулся. Ви́на полуострова всегда восхитительные. — Присаживайся, лейтенант, — Эрвин указал Вилли на место рядом с собой. — Ночь будет длинной. Знаю, что тебя мучает много вопросов, Вильгельм, сейчас ты можешь их задать, а я постараюсь ответить. Мы в полях, здесь нет чужих ушей или прослушки, так что можешь не бояться за свои слова. Вилли сел и взял свой бокал, он долго собирался с ответом. Эрвин молча ждал, наблюдая за нескончаемыми цепями пехоты и техники. — Господин маршал, почему вы выбрали именно меня? — наконец, спросил Миклонский. — В академии было много других ребят намного талантливее и дисциплинированнее. — Потому что у тебя есть ясна цель, — серьёзно ответил Эрвин. — Так вышло, что эта цель у нас общая, и стало быть, ты самый надёжный союзник. Не думаешь же ты что просто так отправился в военную академию вместо камеры? Я сохранил тебе жизнь. Дважды. И рассчитываю, что ты точно не предашь меня. Имей в виду, Вильгельм, задумаешь меня кинуть — я тебя убью. Будь уверен, рука у меня не дрогнет. Слишком многое стоит на кону, а проигрывать я не привык. Вилли коротко кивнул. Он хорошо понимал. Лучше кого бы то ни было. — Что мы будем делать, господин маршал? — Увидишь, — ответил Эрвин. — Думаю, ты заметил, что наш новый мир — жестокая пропасть. В этой пропасти у каждого из нас есть три пути. Самый лёгкий — приумножать страдания и боль. Многие выбирают этот путь. Многие делают из него своё жизненное кредо: дави того, кто слабее тебя. Рано или поздно на таких находится кто-то сильнее. Участь жестоких людей незавидна. Второй путь — игнорировать игру и никак в ней не участвовать. Убежать от страшной реальности в свой воображаемый мир и жить счастливо, надеясь, что тебя никто не тронет. Это ловушка: реальность никогда не спрашивает хочешь ли ты её замечать, рано или поздно тебе придётся столкнуться с ней. Для многих это столкновение становится невыносимым ударом. Третий путь самый сложный — пытаться сдерживать жестокость и гниль, идущую от людей. Его почти никогда не выбирают. Лишь единицы способны поглотить окружающую тьму или стать с ней единым целым ради попытки создать что-то светлое. Такие люди творят историю и ведут человечество вперёд. — Это вы, маршал? — Я? — удивился Эрвин. — Нет, ты ошибся. Я отношусь ко второй категории. Или, по крайней мере, относился. Я не сопротивляясь служил великому злу, наивно веря, что оно действует для общего блага. Я ошибался. Слишком поздно понял, что служу только одному человеку, поддерживая его иллюзорный мир. — Тогда кто же это, маршал? Эрвин покачнул бокал, наблюдая как тёмно-красная жидкость плещется о прозрачные стеклянные стенки, и коротко ответил: — Элизабет. Она готова пойти на самое страшное преступление, чтобы предотвратить катастрофу. У неё хватило духу решиться на это. У меня нет. Вилли немного задумался, а затем спросил: — Готовится бунт? — Да, мой дорогой адъютант. Мы готовим военный переворот. Медленно, осторожно, но подготовка идёт. Составляем план, ставим на ключевые места своих людей. Генеральный штаб, кроме «Отряда сто тридцать семь» поддерживает Элизабет, но на средних должностях остаётся ещё слишком много сторонников Гвина, поэтому процесс двигается медленно. Мы должны быть уверены на сто процентов, что удар по системе будет быстрый и смертельный. Как ты думаешь, Вильгельм, почему освободилось место адъютанта? Куда делся предыдущий? Я отправил его в Ригу на должность военного атташе в «Морзе группе». Престижное, не пыльное место, а для него работа мечты. Если бы я был в нём уверен, никто никого никуда бы не отправлял. Вилли снова понимающе кивнул. Он и раньше был немногословен, а за десять лет стал ещё более молчаливым. — Какая катастрофа нас ждёт? — Взгляни, — Эрвин указал на зарево от артиллерийского огня. — Ты думаешь, мы просто так каждый месяц проводим тактические маневры? Грядёт война. Большая, страшная, жестокая. Консул хочет покорить Европу, не понимая, что своими амбициями вернёт её обратно в первобытный хаос. Не думаю, что мы успеем предотвратить бойню, но совершив военный переворот, мы сможем её остановить и сможем дать человечеству шанс. Я понял это благодаря Элизабет. И я сделаю всё ради неё. Эрвин замолчал и понял, что последние слова были сказаны им с какой-то мягкой грустью. Но Вильгельм не видел его десять лет, и они знали друг друга недостаточно хорошо, чтобы он смог о чём-то догадаться. И всё же была причина почему Эрвин не сумел удержать маску отстранённости: они с Вилли были чем-то похожи. Оба были готовы погибнуть за свои идеалы. — Господин маршал. — Да, лейтенант. — Я помогу вам. Можете на меня рассчитывать. — Звучит как хороший тост. За это и выпьем.***
Восьмая механизированная дивизия. Вторая бригада. Второй полк. Третий батальон. Первый номер в снайперском взводе. Сержант Алексей по прозвищу «Леший». Дивизию отправили в оперативный резерв и расквартировали прямо в Варшаве. После длинных бараков и пустынных полигонов город казался сказочным. Но он бы не стал таким сказочным без неё. В воздухе уже витало напряжение грядущего кошмара. Но они не обращали на это внимания. Алексей и Саманта наслаждались тем временем, что отвела им судьба и старались уловить каждую улыбку, поцелуй и порыв нежности. Будто бы их жизненная энергия была способна остановить неотвратимую катастрофу.***
— Начинается, — сказал кто-то из толпы. Голос не соврал. На площадь выехал бронированный лимузин. Из него вышел консул. Публика ахнула и принялась ликовать. Гвин махал и улыбался публике, по пути поднимаясь на белоснежную сцену с тумбой. Возле тумбы несли караул два гвардейца, а позади сидела свита. Генералы, чиновники, богатые промышленники и влиятельные общественные деятели. Конечно же, первая леди. Она ласково улыбнулась Гвину. Рядом с Эрвином сидел Вильгельм и с тихой яростью испепелял взглядом консула. Консул стал у тумбы. Публика умолка. На площади стало невыносимо тихо. Лишь свист ветра давал знать, что время не остановилось. Гвин что-то говорил, но Вильгельм не слушал. Консул мог говорить хоть о важности мира во всём мире. Люди ему поверят. Поверят всему, даже самой наглой лжи. Ведь он дал им право на спокойную жизнь. Никого не волновало, что до этого Гвин отбирал жизни сотнями. Вилли так и хотелось сорваться со стула, подбежать к консулу и выстрелить. Пару пуль он успеет выпустить, а остальное уже не столь важно. Вильгельм смог взять себя в руки. Сейчас смерть Гвина сделает только хуже. Пока ещё рано. Пока. Консул умолк. Заиграл оркестр. Начинался военный парад в честь десятилетия с основания Хартии.***
Работа над путчем велась от конца к началу. Большую часть времени Эрвин был занят подготовкой к войне, он часто выезжал за пределы столичного округа, и составлял пока только примерные черновики плана по захвату и передаче власти. Основу нового порядка разрабатывала Лиза. Она изучала законодательство Хартии и общественное устройство, приказывала своей организации проводить опросы среди населения и пыталась построить в воображении более точную картину реальности, чтобы на этой основе заложить новый фундамент для будущего. Трудиться над подобными вещами было в высшей мере рискованно, поэтому Лиза не писала новые законы, находясь в офисе — только дома, но больше старалась делать это дома у Эрвина. Там она могла не опасаться ни слежки, ни того, что какая-нибудь служка или сам Гвин увидит её документ. Эрвин очень надёжно прятал её бумаги и свою рукопись современной истории Хартии от самого её основания до текущего, две тысячи тридцать первого года. — Зачем ты решил этим заняться, Эрвин? — спросила Лиза однажды. — Затем, что кто-то должен знать, как всё обстояло на самом деле, — с улыбкой ответил он. — Все исторические книги в Хартии написаны сторонниками консула, и не несут за собой объективной истины. — Хочешь сказать, что ты полностью объективен? — иронично сказала она. — Служба Хартии была делом всей моей жизни. Я сам строил эту страну. И кому как не мне судить что правда, а что нет. Было сложно отказать ему в доле истины. Историческая рукопись Эрвина в будущем могла стать инструментом для переосмысления опыта Хартии, и, возможно, наконец, открыть глаза людям, которые всё ещё верили, что их страна несёт в мир только порядок и справедливость. Переубеждать людей всегда непросто, но иногда это необходимо. Особенно для того, чтобы у Хартии было будущее. — Отвлечёшься? Мне нужно с тобой посоветоваться. Эрвин глянул на неё через стол и на время отложил свои документы: — Слушаю. Лиза поднялась на ноги и потянулась, а затем пододвинула стул поближе к нему. — Анджей считает, что Хартия пока не готова к тому, чтобы после смерти консула отказаться от правления одного человека, — начала она. — Он утверждает, что народ Хартии сам обрёк себя на рабство. В момент, когда у людей была возможность самим взять на себя власть, они добровольно передали её в руки Гвина, потому что были не готовы нести ответственность за себя и свою страну. — Ты считаешь, что он не прав? — Нет, я не говорю, что он не прав. Но я считаю, что он пытается найти лёгкий ответ на сложный вопрос. На заре Хартии всё было именно так, как он говорит. Люди не хотели власти, они вообще ничего не хотели кроме безопасности, поэтому когда появился Гвин и пообещал им навести порядок в обмен на беспрекословное подчинение, нашлось много тех, кто искренне поддержал его. Ты не дашь соврать, мы оба оказались в числе тех людей. В тот момент времени для нас это был единственный выход. Не приди Гвин, его место занял бы кто-то другой, и очень возможно, что другой правитель был бы подобен Гвину или даже хуже. Но я полностью уверена, что проблема не в нашем обществе. Правители не существуют отдельно от народа, но и народ не может существовать сам по себе без влияния тех, кто им правит. Анджей был бы полностью прав только в том случае, если бы сотни тысяч людей были как монолитная безликая плита, но это не так. Чем больше людей, тем меньше между ними согласия, тем больше места для обсуждений о том как нужно и как не нужно жить. И это прекрасно. — Пока такие споры не перерастают в войну, — возразил Эрвин. — Верно, — согласилась Лиза. — Или в драку на кулаках, если уменьшить масштаб. Но для того и существует государство: чтобы защищать людей от насилия внутреннего и внешнего, при этом не мешать делиться своим мировоззрением. Государство — это люди и те, кто ими правит. Но у людей Хартии нет ни слова, ни защиты, поэтому Хартия — это только консул. Когда он потеряет власть, настанет шанс что-то изменить. Эрвин задумчиво откинулся на спинку стула. — А если люди не захотят ничего менять? Если место Гвина займёт кто-то другой, Крюгер, например и все с этим молча согласятся? — Мы этого не допустим. — Как? — Вот для этого мне и нужно посоветоваться с тобой. Когда Гвин покинет свой пост и его власть посыпется, кто-то должен будет взять её в свои руки. Мы должны всеми силами избежать хаоса, и не допустить, чтобы власть смогли перехватить последователи дела Хартии — мы возьмём её сами. Но очень важно сделать это без насилия и крови. — Иначе… — Иначе мы ничем не будем отличаться от Гвина, — уверенно ответила Лиза. — Старыми методами нового не построить. — Думаешь, новыми методами получится? — Не знаю, — призналась она. — Но это не значит, что не нужно пробовать. Эрвин кивнул и повернулся так, чтобы смотреть прямо на неё. — Перехватить власть без насилия возможно, — сказал он. — При условии, что столкновения с идейными, преданными консулу, солдатами, не случится. — Что для этого требуется? — Законный преемник. И завещание консула. Это самое основное. А после поддержка близкого круга и несопротивление народа. — Хорошо, — протянула Лиза. — Есть ещё кое-что. Когда власть окажется в наших руках, кому именно она достанется или, ещё лучше сказать, как мы передадим её народу? — Гвин видит Изабеллу своей преемницей. — Она ещё ребёнок. — В таких случаях… — Эрвин одарил её многозначительным взглядом и насмешливо улыбнулся. — Сама знаешь. — Думаешь, меня признают регентом? — с сомнением спросила Лиза. — Генеральный штаб уже поддерживает тебя. Это одновременно и правда и нет. Лиза внимательно посмотрела на Эрвина: — А что если это будешь ты? — Я? — он усмехнулся. — Точно нет. — Почему? — Не хочу, Лиза. Жизнь показала, что власть скорее тяготит меня, чем приносит удовольствие. — Понимаю, — она глубоко вдохнула. — Давай временно отложим этот вопрос. Допустим, Изабелла станет преемницей, а я займу место регента и вместе с Генеральным штабом мы сможем удержать власть. Главная проблема Хартии — большие полномочия в руках правителя. Когда решения принимаются единолично, слишком многие судьбы зависят от желаний и убеждений одного человека. — А потом это приводит к войне с Конфедерацией, — закончил за неё Эрвин, и Лиза кивнула. — Это можно исправить. Со временем я планирую ввести избираемый парламент и передать ему большую часть полномочий. Настоящий парламент, а не эту бутафорию, которая есть у нас сейчас. Тогда народ через выборы сможет выдвигать и поддерживать политиков, представляющих их интересы и мнение, а решения будут приниматься на собрании путём обсуждения и компромиссов между разными группами. Однако есть проблема. То, что я говорю, возможно устроить с нуля, когда парламента нет вообще. — Но у нас он есть. — Да. И каким бы он ни был, эти люди принимают решения. Плохо то, что среди них много… — Последователей дела Хартии и приверженцев старого порядка. — Депутаты, заседающие в парламенте сейчас, не меньше чем мы причастны к лишениям и страданиям обычных людей, вот только люди об этом вряд ли догадываются. — Есть те, кто всё понимают. — Да, но это скорее исключения, — возразила она. — Их десять лет убеждали, что Хартия делает правильные вещи и, что правительство на их стороне… Очень наивно ожидать, что они увидят правду так быстро. — Получается, что нужно сначала обновить парламент и только затем передавать ему власть, — заключил он. — Всё так Эрвин. А для того, чтобы обновить парламент, навести порядок и устроить реформы, нужно чтобы этим занимались определённые люди. Желательно один человек. Эрвин дёрнул плечами в сомнении: — Снова консул? Она кивнула и поспешила возразить: — Но это не значит, что диктатура неизбежна. Она неизбежна только в том случае, если получившие власть люди присваивают её себе и начинают строить страну под себя. — Разве это не закономерный исход? Как этого избежать? — Хартии нужен правитель, у которого нет жажды власти. — Это ты. — Да, но… — Но? — Эрвин, я стараюсь смотреть правде в глаза. Где бы я сейчас была, если бы ты не согласился оказать мне поддержку? — Ты сомневаешься в себе? — Я не сомневаюсь в себе. Я сомневаюсь в том, что солдаты станут слушать первую леди при живом маршале. Разумеется, ты придумаешь план переустройства так, чтобы никто и не подумал, что консул умер не собственной смертью, но уверена, многие в парламенте и не только там, поймут, что дело не обошлось без вмешательства Гвардии. А если бы мы провели настоящие выборы, думаю, ты бы одержал победу. — Но ведь люди любят тебя. Лиза невесело усмехнулась: — Одной любви недостаточно, Эрвин. Если правителем стану я, в моих руках всё равно не будет всей власти, но если правителем станешь ты, то получишь всё. — Мне не нужна власть, — повторил он. — Именно поэтому ты и должен взять её в свои руки. — Это военная хунта. — И временная мера, — добавила она. — Как только мы реформируем правительство, ты сможешь отказаться от полномочий, и люди сами выберут другого правителя. — Есть идея получше, — сказал Эрвин и вдруг наклонился к ней. Он аккуратно убрал прядку её волос за ухо. Лиза слишком увлеклась разговором и не заметила, как от бурной жестикуляции, причёска немного растрепалась. — Гвин напишет завещание и в нём преемником будет Изабелла. До её совершеннолетия, ты станешь регентом, и армия в любом случае присягнёт тебе, как присягала консулу. — Но как же… — Я буду здесь, рядом с тобой, — сказал он, глядя на неё так пристально, что она покраснела и опустила голову. — Ты можешь рассчитывать на мою поддержку, Лиза. В любом случае. Даже если войска будут слушать меня больше, кто сказал, что они не станут при этом подчиняться тебе? Она негромко усмехнулась: — Ты же хотел в отставку. — Это подождёт, если я всё ещё нужен тебе, как маршал. — Да, — смущённо ответила она. — Ты нужен мне. Все их разговоры тщательно сохранялись в секрете. В присутствии посторонних и на устраиваемых Гвином званных вечерах Лиза относилась к Эрвину исключительно как к маршалу, члену военного руководства страны, и хорошему приятелю семьи. Но как только они оставались наедине, вся дистанция между ними растворялась, как кубики сахара в кипятке. В какой-то момент они сблизились настолько, что Лиза могла снова без всяких сомнений называть Эрвина своим самым надёжным другом. Всё чаще ей начинало казаться, что есть в этом что-то ещё, нечто более сокровенное, чем дружба. Она обнимала его на прощание — он никогда не сопротивлялся. Она регулярно вторгалась в его личное пространство, подходила слишком близко, легонько касалась его, пила чай из его кружки — он не говорил ни слова. Лиза осторожно, но пристально следила за поведением Эрвина, и вскоре после своих мимолётных прикосновений, начала замечать, что он повторяет за ней. Редко и всегда в рамках допустимого, кроме одного раза. То было в разгар дня в начале августа, утром Эрвин вернулся из долгой поездки на запад и по обыкновению отправился на прогулку по окрестностям городка. Лиза была в своём дворе и, увидев, как Эрвин выходит за калитку, окликнула его и присоединилась. Почти у самых оград последних особняков начинались луга с высокой травой, сухой и пепельной после жаркого лета, а за ними, среди густых тенистых поросль лиственниц, простирались поля пшеницы. Тяжёлые колосья клонились к земле, близилась житница. Вскоре эти крошечные зернышки должны были превратиться в хлеб и накормить миллионы людей. Подставляя лицо солнцу и ласковому ветру, Лиза шла по золотистым волнам, а Эрвин следовал за ней. Они гуляли у края пашни и у реки, вдали от домов и чьих-бы то ни было любопытных глаз. Как раньше, два года и пять лет назад. Неужели эта традиция жила уже столько лет? — Кажется, что впервые мы ходили здесь не больше года назад, — сказал Лиза. — Изабелле уже исполняется девять, — заметил Эрвин. — А тогда она ещё даже не родилась. Ты была беременна. Она молча согласилась и взволнованно опустила взгляд: — Но мне всегда нравились наши прогулки… — Мне тоже, — сказал он, а затем Лиза почувствовала тепло чужой ладони, слабое, но слишком отчётливое, чтобы быть случайным. Эрвин попробовал взять её за руку, но, как и она, осторожно проникал в её личное пространство, словно исследуя, насколько это позволительно. Лиза не стала сопротивляться, в животе её будто вспыхнул костёр. Смущаясь, как в первый раз, она старалась не столкнуться с Эрвином взглядами. С тех самым пор в душе её поселилась робкая надежда. Надежда эта была настолько желанна, что Лиза позабыла о всяких приличиях, за что почти мгновенно поплатилась. Когда адъютант Эрвина вошёл в гостиную, Лиза замерла от страха. Он ничего не видел, но мог увидеть. Ещё бы чуть-чуть. От позора Лизу спасла только удача. А если бы это был не адъютант, а кто-то из служек, или зайчонок, или Гвин? Особенно Гвин. Он почти не появлялся в городке, но Лиза ни на секунду не теряла бдительности: его приезд всегда оказывался для неё неожиданностью. Если бы он увидел то, над чем она так усердно работала вечерами, если бы догадался о её отношении к Эрвину… Неизвестно что из этого было бы хуже. Снова ей пришлось отдалиться от Эрвина, снова не допускать даже мысли о том, чтобы обнимать его или держать за руку. Быть рядом, любить, но не иметь возможности прикоснуться. Такова была её участь и пока ещё ничто не могло это изменить. Дистанция превращалась в пытку, но Лиза держалась. Её главная цель заключалась в подготовке переворота, а личные чувства и желания снова оставались где-то за пределами видимости. Она должна была делать всё, чтобы хранить тайну. Так закончилось лето и прошла осень. Вечером третьего декабря пошёл снегопад. После насыщенного дня Изабелла быстро задремала. Увидев, что она, тихонько посапывая, завалилась на подушку, Лиза прервала чтение и закрыла книжку. Уложила Изи поудобнее и, погладив по белой макушке, легонько поцеловала в лоб. Дочь что-то пробурчала во сне и, прячась от света ночника, отвернулась лицом к стене. Лиза осторожно прикрыла дверь и, проходя через гостиную, бросила взгляд на часы. Было около десяти. Собрания заканчиваются в восемь. Эрвин уже должен был прийти. Она осторожно посмотрела по сторонам и прислушалась, но в комнатах царила тишина. Если служки ещё не спали, наверняка находились в другой части дома. Лиза уняла дрожь в руках, накинула шаль и поспешила на террасу. Сквозь пелену снежинок и прозрачную крышу волнами сочился бледный свет уличных фонариков сада. Под стеклянным куполом, среди густой листвы тропических растений, было темно и влажно, но на улице сильно похолодало. Тонкий невесомый слой росы на поверхности стеклянных стен превратился в ледяное кружево морозного узора. Лиза чуть приоткрыла дверь. Эрвин стоял у ступеней порога. Из-за темноты она едва видела его лицо и не могла сказать, насколько сильно он замёрз, но на плечах его и фуражке успели собраться снежные холмики. Мог бы и зайти, согреться, но, наверное, не стал, чтобы не привлекать лишнего внимания и не провоцировать вопросов. Она крепче закуталась в шаль и собралась выйти из-под навеса, но Эрвин шагнул навстречу и протянул ей книгу, «очень важную» и якобы случайно забытую в офисе Сестёр единства. — Ну что? — нетерпеливо спросила Лиза. — Какие новости? — Буду краток, — устало проговорил он. — Гвин утвердил окончательную дату начала операции «Крестовый поход». Первое апреля, две тысячи тридцать второй год. То есть через четыре с половиной месяца. Подготовка переворота займёт ещё как минимум пол года. Так что придётся повоевать. Лиза с усилием втянула воздух в лёгкие и почувствовала ком в горле. Она боялась услышать именно это. Времени не хватит. Они торопились как могли, но не успели. Конечно, это не повод опускать руки, ещё не всё кончено, но скольким людям придётся отправиться на запад и отдать свои жизни в абсолютно бессмысленной войне, которая будет окончена как только свершится путч? Если бы у них только было больше времени. Чуть больше времени. — Мне жаль, первая леди, — сказал Эрвин, отводя взгляд. Он думал о том же. — Погибнут миллионы, — глухо прошептала Лиза, обвивая себя руками. Губы её задрожали, она отвернулась к дому и вдруг, что-то мягко опустилось на её плечи. Лиза вздрогнула, но это были всего лишь руки в перчатках. Знакомые заботливые руки, и его успокаивающий жест. Эрвин прошептал: — Значит, сделаем всё, чтобы остальные могли жить. Четыре месяца. Осталось четыре месяца, чтобы закончить основные дела и привести в порядок все планы. Как только начнётся наступление, Лиза снова превратиться в бесполезную, оторванную от мира узницу. Генералы Собрания, главные союзники, разъедутся по фронтам или всецело займуться войной, а Эрвин… Эрвин снова отправиться к линии фронта. В этот раз на запад. И опять ей не видеть его месяцами, быть не в силах даже написать ему искренне, называя по имени… И даже такое может закончиться в любой момент. Потому что это война. Она чувствовала его взгляд. Эрвин долго смотрел ей в спину прежде чем убрать руки. — Мне нужно идти, — сказал он негромко, и Лиза услышала удаляющиеся шаги. С трудом понимая происходящее, едва переставляя ноги, она поднялась по лестнице. Снегопад припорошил голову, белые хлопья запутались в волосах. Лиза дрожала от холода и от страха. Страшно отпускать его. Ещё страшнее попросить остаться. Она сделала глубокий вдох и обернулась: — Эрвин. Он остановился и оглянулся через плечо: — Да, Лиза? Лиза затрепетала, с усилием подавила желание отвернуться и убежать. Она взглянула на него и постаралась улыбнуться. — Я… просто задумалась… В другой жизни из нас бы получилась хорошая пара. Ну вот. Сказала… И сразу же захотелось закрыть рот рукой. Зачем? Она не должна была так говорить. Но слова сами сорвались с губ. Сами ли? Нет. Ей хотелось, чтобы он это услышал, чтобы он, наконец, узнал правду о том, что она испытывала к нему. Её голос был достаточно громким, Эрвин не мог не услышать. Но он молчал. Тишина затягивалась, и от напряжения становилось трудно дышать. Ответа не было. Его и не могло быть. Лиза растерянно отпрянула к дверям террасы. — Прости, — сказала она, откашлявшись. — Зря я это сказала. Доброй ночи… Она распахнула дверь и быстрее ветра бросилась под стеклянный купол. Её объяло теплом, но Лиза едва почувствовала: всё тело пылало. Она ещё никогда не испытывала такого жгучего стыда, как сейчас. Глупо. Немыслимо. Бесстыдно. Как она посмела подумать, что он чувствовал тоже самое?! Она позволила эмоциям ослепить себя, снова поддалась порыву и поставила его в такое неловкое положение. Все её догадки были ложны, всё, чего она добилась — увеличила разрыв между ним и собой. Эрвин не мог ответить ей. Да и с чего бы? Он ведь прекрасно знал, что это невозможно, что между ними не может быть ничего более дружбы или товарищества. Как женщина она связана с другим, а остальное… Остальное не имеет значение. Испуганная, отчаявшаяся Лиза спешила к комнатам, едва сдерживая слёзы горечи, и вдруг за что-то зацепилась. Нет, её что-то схватило за запястье, дёрнуло назад. Она не выдержала напряжения и вскрикнула — её рот накрыла холодная ладонь. Широко распахнув глаза, Лиза увидела лицо Эрвина. Он стоял прямо перед ней. Его хватка разжалась, он поднёс палец к губам; как только она утихла и перестал дрожать, отнял ладонь от её рта. Лиза рвано вздохнула. Эрвин молчал. Оба смотрели друг на друга, и в полутьме взгляд его казался ей странным, долгим, влажным. Лиза едва держалась на ногах, сердце билось от ликования, но разум метался в панике. Она смотрела на Эрвина, но он был словно незнакомец, другой человек. Слова не подбирались и единственное, что пришло в голову — отступить. Эрвин шагнул за ней. — Маршал, что… Что вы делаете?.. — Нарушаю присягу, — тихо ответил он, наклоняясь вперёд. Лиза не отшатнулась и в следующую секунду почувствовала его губы на своих губах. Эрвин поцеловал её. Она замерла и затаила дыхание, ощущая как деревянный, заглушающий шаги пол, уходит из под ног. Её тело ослабело и обмякло, она бы упала, если бы Эрвин не обнимал её, не придерживал за талию, зарываясь руками в её волосы. Содрогаясь, Лиза поддалась и жадно прильнула к нему. От Эрвина веяло морозом, страстью и запахом вольного воздуха, его лицо и губы были обжигающе холодными, а дыхание ласкающе тёплым. Под мёзлой оболочкой скрывалось горячее сердце. В них обоих билась живая душа.***
Хартия развернула на границе с Конфедерацией свыше миллиона человек. Конфедерация смогла собрать триста тысяч. В Берлине предполагали, что главный удар будет нанесён через поля, между северными болотами и горами Карпат. Поэтому основные силы принялись окапываться на этом направлении. Хартии было известно, где ждут её танковые клинья. Маршал Эрвин принял дерзкое решение: нанести основной удар через болота, где их не ждут, а затем зайти основной группировке противника во фланг. Несколько месяцев военнопленные и заключённые изнурительным трудом прокладывали линии снабжения, превращая непроходимые дебри в скоростные трассы. Многие из них утонут в болотной трясине. Эрвин наблюдал за последними приготовлениями к наступлению. Маршалу стало паршиво. Хотелось выть и рыдать, напиться до потери пульса, а затем пустить себе пулю, но только не отправлять людей в бой. Столько будет смертей, а зачем? Сзади послышались шаги. — Я хочу побыть один, лейтенант, — сказал Эрвин не оборачиваясь. — Но солдаты хотят видеть вас, господин маршал. Эрвин глубоко вздохнул. — Мы вид с тысячелетней историей. Нас осталось немного. А сколько ещё завтра погибнет по моему приказу? — Если вы сомневаетесь в нас… — Не в вас, — перебил его Эрвин, — а в своих мотивах. А мои сомнения передадутся и вам. — Что может быть благороднее, чем спасение человечества от хаоса? — Мы стремимся к утраченному много лет назад миру. Но наше ли это будущее? — Тот утраченный мир — наше наследие. — И его кровавое прошлое тоже. Никто же в здравом уме не хочет вернуть реки крови, что пролились за эти века. Но мы сделали всё, чтобы это повторилось. Сколько завтра погибнет людей?! Всё потому, что мы цепляемся за прошлое! — Мы совершили ошибки. И тем не менее мы ещё можем их исправить. Вы и первая леди. Жизнь наших солдат это плата за будущее человечества. Эрвин резко развернулся. — Тебе легко говорить! Не ты пошлёшь их на гибель! — Я буду их вести на гибель! Гвардейцы всегда выполняли самые сложные и опасные задания. Так почему сейчас должны быть исключения? — Лейтенант, — вздохнул Эрвин, — это всё слишком опасно. Зачем? — Ради вас, маршал. Такие, как вы, смогут что-то изменить. Вы дали мне надежду. — Будущий мир для всех людей. Он по праву достоин для таких, как ты, Вильгельм. — Возвращайтесь, маршал. Сейчас вы очень нужны всем нам. Вильгельм начал уходить. — Лейтенант, — окликнул его Эрвин. — Ave consul! — Вильгельм вскинул руку. — Ave Hartia…***
В огневой точке скучали два наблюдателя. Один отмахивался от комаров, а другой читал книгу. Каждому на плечо пришили тёмно-зеленый шеврон — знак различия Конфедерации. Позади шумела радиоволнами рация. — Пойду заварю кофе, — сказал солдат и закрыл книгу. — Витя, иди к дьяволу. Твоё кофе дерьмо. — Конечно оно дерьмо. Кофейные зерна хрен достанешь. Но оно отлично бодрит. — А потом из-за него из кустов не вы… — наблюдатель не успел договорить. Ему в горло попало лезвие ножа. Солдат начал задыхаться, отчаянно борясь за жизнь и протягивая руку своему боевому товарищу. В глазах ещё теплилась жизнь, но уже начинала затихать. — Твою мать, — Виктор ломанулся к рации. — Центр! Центр! Код двести три! Код двести три! На пост совершено нападе… — его спину нашпиговали пулями, и солдат завалился на рацию. — Чёрт, — сплюнул Вильгельм. — Всё-таки успел сообщить. Вилли вытянул из ещё тёплого трупа нож и вытер от крови. Первая кровь пролита. И вскоре маленький ручеёк превратится в огромный поток, который будет не способна остановить ни одна в мире сила. Через реку переправлялись БТР-амфибии и выгружали штурмовые отряды. Наводились переправы. Гвардейцы занимали позиции на берегу и готовились продвигаться дальше. На запад. До самого Ла-Манша.