Особый мирок

Тьма накрыла столицу, она мягко обволакивала здания, пряча их от человеческого глаза. На синеве полуночного неба всплывает бледный диск, отражающийся в спокойной глади Невы. Сквозь зашторенные окна дворца слабо пробивается серебряное сияние, узенькие дорожки света скользят по коридору. Светловолосый мальчик тихо шлепает босыми ногами по паркету, движения его насторожены, даже несколько испуганы. Опасливо вытягивает он голову, заглядывая в слегка приоткрытую дверь. Во мраке помещения можно различить очертания фигуры, закутанной во множество одеял, лежащей на огромной кровати. В горле подымается неприятное ощущение, внутри все леденеет с каждым крохотным шажком. Луна сияет белесым цветом, разгоняя тьму по углам. Но Райвису не приносило это спокойствия, не рождало твердости намерений. Он не любил лунный свет, ему казалось, что от луны веет холодом, точно так же, как и от фигуры на постели. Не смотря на это, что-то потянуло его в дальнюю комнату дворца, заставляло приоткрыть ту дальнюю завесу, которая разделяла мир его временного пристанища на два столь непохожих друг на друга мирка, подталкивало заглянуть в ее самые темные и холодные пространства, взять свечу, и отправиться в зловещую неизвестность. Мальчик продвигается вглубь спальни безмерно медленно, прощупывая пальцами каждую половицу, и каждый раз при тихом скрипе, замирая, словно испуганный заяц. Дыхание срывается, иногда отдавая трусливым всхлипом. Уже только аршин отделяет его от леденящей, казалось бы, мертвой фигуры. Райвис протягивает сразу обе руки, ничем не объясняя этот неожиданный, загадочный порыв и, тут же почувствовав под пальцами мягкое пуховое покрывало, с несвойственной ему решимостью пощупывает через него слабо различимые конечности тела. Руки подрагивают, жутко хочется развернуться и убежать, но какое-то дикое чувство заставляет продолжать это безрассудство. Мальчик потихоньку оттягивает ткань вниз, открывая голову, робея в неком умилении. Лицо было столь бледным, даже несколько прозрачным, что просвечивались тоненькие ниточки вен. Крупный нос не лишал красоты, а наоборот добавлял оригинального очарования. Латвия сел на пол подле кровати, нагибаясь к меловому лицу. Быстро, дрожа от страха, маленькие теплые губы накрыли пухлые бескровные, казалось бы, совсем мертвые. Мгновенно два огромных глаза распахнулись, впиваясь взглядом в разбудившего. Сиреневые глаза выражали тяжелую степень грусти, необъятную тоску. Обычно, подобный взгляд принадлежит людям приниженным, слабым, вечно вынужденным терпеть тягость своего одиночества и молчаливо сносить безжалостную несправедливость к себе. Но Райвис знал, что это обманчивое впечатление. У него имелось много времени на разгадку истинной личности России, и по-правде, лучше бы он дальше продолжать заблуждаться. Бояться иррационально, потому-что так было заведено ещё до его рождения было намного проще и безвреднее для рассудка ввиду своей неопределенности, теперь же, когда суть открылась, страх обрел ясную форму, осязаемость. Ужас исходил не от России, не от его зловещего сочетания любви ко всему сущему с хтоническим влечением к опутыванию волей, желанием приковать к себе, а от самого Райвиса. Однажды мальчика захлестнуло досадное понимание своих чувств, которое он принял как следствие своей унылой жизни. — Райвис, ты наконец решился открыть мне свою душу? Я рад, что ты перестал стесняться и стал искренним со мной, — крупные губы изогнулись в ликующей улыбке, в печальных глазах появились искорки радости и торжества. — Иван Владимирович, нижайше прошу меня простить! Я никак не мог знать, что вы так чутко спите, — в болезненном исступлении затараторил мальчик, — мне послышался шум из вашей комнаты, разумеется, я не мог его проигнорировать, к тому же вы не дышали, поэтому я…я… Впрочем, дальше вы и так знаете! — Спасибо, твоя забота очень приятна, но только тебе не следует пренебрегать своим здоровьем, чтобы оберегать меня, — продолжал он в прежнем тоне, словно, совсем не замечая открытую ложь, — Райвис, ты совсем продрог, тебя нужно срочно согреть. — Россия резко дернул его за руку, усаживая между округлых колен. — Ах! — собственный запоздалый глубокий вздох напугал, прозвучав слишком громко среди тишины. Латвия испуганно замер и зажмурился, но посмотреть на Россию хотелось, нечто продолжало подымать ласковое и нежное томление в груди. Несмотря на холод исходящий от Ивана тело мальчика начало медленно согреваться, а потом и вовсе бросило в мучительный жар. Удивительно маленькие пальцы тихонько перебирали светлые волосы Райвиса, после перебираясь на виски и начиная протяжно их массировать. Конечности лениво расслаблялись, дыхание становилось устойчивым, мысли прекратили хаотично шнырять. — Катерина Алексеевна спрашивала о вашем здоровье, — сглотнув вязкую слюну глухо пробормотал мальчик, — другие страны так тяжело не болеют, вам следует чаще навещать медикуса и принимать выписанные лекарства. — Он говорил, смотря в глаза России, случайно понимая свое спокойствие. До Райвиса неожиданно дошла мысль, которая раскрывала природу его симпатии к Ивану. Россия был очень смиренный, отходчивый, в нем каких усилий не прилагай, не подымешь духа мщения и гнева, какую бы гадость с ним не сотворили, он все равно ластится. Но лишний раз очаровываться не приходится, нежность его до бурного зноя никогда не дойдет. Впрочем, Иван никого страстно и не любил, только потому что был излишне хрупкий и мирный. — Я сам знаю что мне делать, тебя должно волновать собственное положение. Вот, например, позавчера вечером ты выходил в сад не одетый, а вечера нынче морозные. Так и застудиться недолго, — аметистовые глаза насмешливо блеснули, — вот забочусь о тебе день и ночь, думаю, как устроить комфортную обстановку, переживаю, вдруг кто обидит. Райвис, не смотри, что я только и делаю, что лежу в постели и пропадаю то тут, то там. Я знаю о твоих потребностях в уединении, поэтому и в этом обеспечу тебе спокойствие, — улыбка расплылась по бледному лицу, придавая пугающий вид ее обладателю, — ты можешь оставаться в Висячем саду сколько угодно, я распоряжусь чтобы никто тебя не беспокоил покуда ты там находишься. — Руки русского опустились на щёки, немного их поглаживая, после переместились на шею, слабо надавливая на кадык. Ужас снова подступил к горлу, образуя дрянной комок. Тело захватывает колющая дрожь, сердце стукается об ребра, как пойманная птица. Мысли о своем разоблачении мучительно впиваются в мозг, разум лихорадочно пытается соображать о спасении. Россия с нежностью поглаживает щуплые плечи и мягко смахивает редкие слезы с мальчишеских щек. — Не волнуйся, ты будешь в полной безопасности. Мышь не проскочит, комар носа не подточит, — бледные руки поймали пальцы Латвии немного леденя, но сильно не сдавливая. — Надеюсь, Райвис, ты правильно воспользуешься своей свободой. — Да… — из горла вырвался только сиплый всхлип, неприятно разгоняя тишину. Райвис лежит в одной ночной рубахе, свернувшись калачиком посреди гигантской кровати, руки Ивана уже не оплетают его. Немного помявшись на месте, испытывая неразумное смущение, Райвис неуклюже приподнялся на тонких руках и поспешно перебегает к двери, берется за ручку и замирает в нерешительности. Чуть глядит на скомканные простыни и тут же ложится обратно, стараясь подползти с невидимой для русского стороны. Слышится скомканный счастливый вздох и тихая фраза: — Теперь по-настоящему тепло… Мальчик задерживает дыхание, теребя одеяло. Внутри разливается бархатная нега от чувства безопасности. В голове зудит мысль — Россия никогда не навредит ему, ни при каких обстоятельствах. Сейчас ему хочется думать, что это правда.