Особый мирок

Феликс был очень злопамятный, пожалуй не найдется страны, которая могла бы уместить в своей памяти столько скверных событий и обидных мгновений, но несмотря на это он не носил глубокой обиды в сердце. Истории накапливались где-то в закромах его сознания, терпеливо ожидая своего часа, того момента, когда их необходимо будет вывести на свет. И все же, было одно унижение, оставившие незаживающий рубец — лишение независимости, умаление его как государства. Самые отвратительные ему страны имели дерзость разделить родные земли словно праздничный пирог, оглашая на весь мир окончание существования Речи Посполитой. Это был чуть ли не единственный раз, когда у него в глубине души шевельнулось нечто похожее на беспокойство. Не за себя остро кольнуло сердце, а за старого друга, согревавшего неспокойными ночами на протяжении всей их совместной жизни. Неожиданный испуг за Ториса исчез после приказа собирать вещи и отправляться в Петербург. В первые дни Феликс чувствовал себя потерянным, страх от предстоящей встречи с Россией ошеломлял до такой степени, что сознание проваливалось в забытье, а пальцы не переставали теребить шторку кареты. Нечаянно, в одном таком забытье, к нему пришла отмороженная мысль. Что если потребовать у Ивана отдельную волость? Эта мысль кружилась в голове подобно назойливой мухе, которую как бы не отгоняй — все бесполезно, она все лезет и лезет. Феликс все же не отметал полностью эту назойливую мысль, чувствовал, что Россия долго принижать не будет. Возможно, однажды, отпустит на волю, а то и выдаст немного землицы. Подобное убеждение вселило хлипкую, но все же необходимую надежду. Бороздя ледяные просторы в полной тишине и уединении, вдумывался он в нынешнее положение. Везут его в Петербург для окончательного умерщвления, скорее всего с одобрения главенствующих держав. В груди заклокотала невиданная ярость, разбивавшая всякие надежды на лучшую долю. Догадка породила нерушимую, непримиримую ненависть ко сильным мира, в особенности к России. Он толком не понимал почему именно Иван перевернул душу, подымая тошнотворное чувство в легких. Может, сыграла немалую роль давняя вражда, зыбкость характера Брагинского, или раздражающая нежность ко всякому нуждающемуся, но единственное было ясно — Иван ему отвратителен. По прибытии в Петербург его никто не вышел встречать, только слуги, переминаясь с ноги на ногу, терпеливо ожидали, когда он соберёт свои вещи. Лакеи быстро провели поляка в его комнату, оставляя записку о приглашении на завтрак. Вздох облегчения невольно вырвался из груди — наконец предоставилась возможность отдохнуть и привести себя в порядок. Золотистые волосы заметно потускнели и засалились, безобразно свисая вдоль осунувшегося лица, фигура его так же осунулась и ослабла, погнулась. На следующий день Феликс был уже прилизанный, но все ещё носивший очевидный отпечаток усталости и разорения. Сидеть напротив Ивана было неожиданно легко, будто больше ничего не удерживало на этом свете, и теперь можно спокойно принять свою горькую участь. Затянувшаяся пауза прервалась насмешливым вопросом: — От чего ты так печален, Лукашевич? — веселые глаза словно вцепились в понурое лицо, провоцируя раздражение. Феликс покраснел от негодования, но быстро успокоился. — Мне жалко тебя, — продолжил русский, наклоняясь над столом, чтобы дотянуться до обветренных рук поляка, — ты не заслуживаешь смерти, никто не заслуживает. — Холодные пальцы нежно прошлись вдоль рук, поглаживая жилистые плечи. — Перестань! Что ты меня наглаживаешь будто кошку! Думаешь, сможешь сильно облегчить мою участь?! — истерично вырвавшись из захвата, он злостно завопил. — Феликс, тебе следует быть благодарнее. Я должен был убить тебя ещё вчера, но нарушил союзное обещание и решил оставить тебя в живых, — задорно и с какой-то насмешкой произнес «союзное обещание», — никогда не кричи на меня, если не хочешь отправиться в гости к Гилберту — он более честен, чем я. — Фиалковые глаза потемнели, приобретая аметистовый оттенок. В комнате как будто похолодело, из-за чего пришлось невольно сжаться. — Зачем тебе так рисковать ради меня? Ни за что не поверю, что ты делаешь это по доброте сердечной, — Иван немного улыбнулся озадаченному поляку и развел руками. — Это ради нас обоих. Нам выгодно быть друзьями; ты существуешь только благодаря мне, но твои земли и люди принадлежат другим, мешающим нам персонам. Поэтому в наших интересах действовать сообща, тогда каждый получит то, что желает: тебе волость, мне плодородные пашни. — Значит, ты приставишь ко мне своих цепных псов? — подавлено спросил Лукашевич, уже зная ответ. — Конечно, Феликс, я же должен быть уверен, что ты ничего не испортишь. Я хорошо знаю твой характер, поэтому никогда не предоставлю ни малейшей свободы в таких делах. Не смотри так, ты выиграешь от этого больше меня! — С наигранной обиженностью русский повысил голос, привычно мило улыбаясь. — Ты используешь меня как инструмент, но не доверяешь? Даже для тебя это слишком рискованно, — уязвлено, грубо пробормотал поляк, будто ругаясь. — Мне бы очень хотелось довериться, но больше я такими глупостями не занимаюсь. Надеюсь, ты этим не страдаешь и не станешь мне доверять, — лицо Ивана исказила такая едкая тоска, из-за чего на секунду подумалось, что он разрыдается. Феликс отогнал сентиментальное наваждение возбуждающие неразумную тягу к этой промозглой стране. — Я не доверяю тебе, а знаю, что ты не имеешь возможности предать. Будь у тебя хоть малейший шанс навредить мне — тогда, здесь бы уже толпились европейцы. — Просто и самодовольно ответил Россия, делая картинный взмах серебряным ножом. — Если ты так пытаешься меня напугать, то ничего не выйдет! — слезы собрались у уголков глаз, но так и не скатились. Безвыходность положения навалилась каменной плитой, выбивая воздух из лёгких. — Успокойся Феликс, с тобой ничего дурного не произойдет, — Иван попытался приобнять и успокоить его. — У меня нет желания убивать тебя, наоборот, я был бы счастлив, если после наших делишек ты захотел бы посещать наши семейные посиделки. — Дружбу предлагаешь? Впрочем, мы уже повязаны сильнее некуда, — лицо Лукашевича скривилось в ядреную гримасу, будто он опробовал стряпню Индии. — Стало быть, мы теперь близкие партнёры, уже почти друзья, — радостно улыбнулся русский, получилось даже немного искренне. Месяц спустя Польша отбыл на родные земли для исполнения договоренностей с Россией. Брал он нарочно много вещей, чтобы получше спрятать маленькую бумаженцию, перевязанную грубой веревкой. Зная любовь польской шляхты к лоску и напыщенности Феликс снял лучшую комнату города. Ближе к ночи широкую улицу заполнили нарядные экипажи, из которых вырывались с буйным задором знатные лица. Шум переполнял щедро освещенный просторный зал, декорированный персидскими коврами, китайскими вазами, изысканными цветами и великим множеством картин со всего света. Среди сборища дворянства выделялись два шляхтича: непосредственно сам Феликс и недавно переболевший желтухой Костюшко. Феликс изъедал себя тревогой. Ему так не хотелось лицемерить перед людьми, которые воспринимали его приезд как акт героизма. Сомнения прокрадывались в голову, соблазняя на бунт против России. Мечтать о поражении Ивана было сладко, но слишком самонадеянно и безумно. Самолюбие было самой выдающейся чертой его бойкого характера, причем эту черту раздували в нем с самого рождения польские короли, которые души не чаяли в своей обожаемой стране. Эти личностные качества не могли замолкнуть по первой указке тяжелых обстоятельств. Из-за этого Польша болезненно воспринимал всяческие неудачи, но, к несчастью для себя, он старался выбирать соперников сильнее его, что часто приводило его к обнищанию. Елейные мечты поддерживали его самолюбие, но сейчас стоит затолкать несбыточные надежды в самые глубокие недра сознания и поступить независимо от гордости. Лгать было удивительно легко, словно с него сняли все ограничения. Феликс почувствовал некое удовлетворение, вызванное, скорее всего, очередными мечтами. Мысли устремились в будущее, где он стоит рядом с Россией осыпанный благодарностями за службу. Ему поклонятся сестры Ивана, глядя с уважением и любовью, а его земли останутся целы и невредимы. А после, когда русский ослабит надзор, вырваться из заточения, подобно птице из клетки. Отправив письмо Ивану он стал спешно собирать вещи, иногда истерично запинывая под кровать купленную Россией одежду. Феликс сидел в укромном уголке одной из приемных комнат Екатерининского дворца, откуда через открытую дверь видел происходящее в соседней комнате. Райвис непринужденно вешался на иванино плечо и тихо говорил ему на ухо с обеспокоенным лицом. Россия в ответ только дернул уголками губ в попытке улыбнуться, мягко приобнимая латыша. Поляку почему то захотелось прервать этот очень близкий разговор, но он быстро взял себя в руки, лишь немного встрепенулся и ещё сильнее затаился. — Артур опять какой-нибудь фокус выкинет, — ласково протянул Иван, поднимаясь со стула. — Только в этот раз он обернется против него. Так некстати иметь ребенка способного убить родителя. — Будьте осторожны с Альфредом! Мне не нравится как он на вас смотрит, — настороженно пробормотал мальчик. — Ничего страшного, подобный взгляд имели все молодые страны. Когда ты юнец в окружении могущественных стариков, то всегда смотришь на них как на врагов. Латвия дернул Россию за локоть, приближая их лица. Только белые локоны русского коснулись кожи латыша, тот резко отпрянул и побежал вглубь дворца. Губы русского расплылись в зловещей ухмылке, придавая мертвенно бледному лицу демонический облик. Феликсу стало настолько жутко продолжать глядеть на Ивана, что тошнота подкатила к горлу, застревая гадким комком поперек. — Мы будем долго говорить, поэтому прошу в мою комнату, — Россия возник перед ним подобно ледяному изваянию. Феликс сидел неподвижно и только изредка вздымалась его грудь в злом настороженном всплеске. Он будто осязал путы, скручивающие его в беспомощную застывшую статую. Угасшие глаза вспыхнули каким-то кровожадным, полувозбужденным блеском загнанного охотником волка. Поляк конвульсивно сжал кулаки и поднялся со стула. — Я обязан сообщить нечто вам, только вы должны это знать, — заговорщическим тоном прошептал он. — Племянник Англии положил на вас глаз… Змеиные грозящие нотки, с которыми были произнесены эти слова немного развеяли сомнения России.