Особый мирок

Самым любимым времяпровождением России было посещение Большого театра вместе с шумной компанией, состоящей из сестер, неосторожных подписантов договоров о сотрудничестве, министров, и непосредственно императрицы. Несмотря на жаркий смог в ложе, исходящий от изрядно напудренных дам и господ в плотных европейских костюмах, накуренный английским табаком пролет коридора, из-за которого невозможно размеренно вздохнуть, и вязкий въедливый запах от разнообразных французских десертов, публика оставалась на местах, и даже наслаждалась происходящим, а во время антрактов продолжала сидеть в столь тягостном месте, обсуждая персонажей как своих близких родственников или друзей, при этом удивляясь каждый раз, когда в сходстве с комичным или злодейским героем угадывали их. Россия и прочие страны сидели всегда отдельно от людей, показывая, что сейчас происходит духовное сближение между государствами, без требований и обид, поскольку все политические дела улажены, интересы сторон обговорены, а требования выдвинуты. Но как всегда, все это простые условности, необязательные правила этикета, которые соблюдают от скуки и равнодушия, пока конфликт не доходит до обострения. Вот тогда начинаются занимательные схватки, которые могут закончиться по-разному: неожиданным перемирием и еще большим принятием друг друга, необузданной яростью и войной, или холодным безразличием, которое скоро забудется, а после опять начнется игра в приятелей или добрых друзей, смеющихся над враждой прошлого, якобы искренне не понимающих и отторгающих неприязнь к друг другу. Вот в таком неявном состоянии завис Феликс, не зная как быть. Ему очень нравились подобные скопления важных людей и стран, которые выше его по статусу, но сидящих на равных с ним. Если где-нибудь происходило какое-нибудь мероприятие, пускай и самое незначительное, вроде совместных чтений, лекций, вечеров, местечковых концертов для масонов, прогулок с советниками советников, то он надевал самый пестрый и расхваленный им же жюстокор, который лично передал ему Франциск, хотя последний не помнил этого, и со всех ног мчался туда, удивляя всех своим постоянным присутствием. Но так же хотелось пойти на спор с Россией, начать публично оскорблять, настроить против Ольгу, предварительно надавив на давнюю обиду на Ивана, забравшего, как ей казалось, расположение Руси. Страх он перестал испытывать ровно в тот момент, когда узнал о Торисе, которому доверяли государственные дела и переговоры с европейцами, несмотря на его фальшивую преданность. Позже его пренебрежение укрепили наблюдения за Райвисом, позволявшим себе излишнюю вольность в общении с Иваном, а любовный напор Натальи и вовсе вогнал в ступор, но еще больше его озадачило абсолютное бездействие России, которому бесконечные посягательства были отвратительны. Неожиданно, его внимание привлек разговор двух высокопоставленных чиновников в соседней ложе, которые с завидным упорством перечисляли достоинства и недостатки новоприобретенных территорий, а также подробно рассказывали как будут их делить и обустраивать. Лукашевич поправил одежду, пальцами причесал взъерошенные от сильного ветра золотистые волосы, несколько раз нацепил и снял пенсне, но все же решил убрать его в карман так, как оно придавало ему вид ершистого и бунтоватого гимназиста, и уверенной походкой, направленной на привлечение внимания, отправился вникать в государственные дела, сугубо для своей пользы. Мотылялся между посетителями, словно поденки у ночного фонаря, мнимо приличный и послушный Райвис. Он в последнее время был очень на слуху у избалованной публики, которая хотела видеть любезного латыша, рассказывающего о последних романах, и совсем невзначай, казалось бы, даже неспециально, шутившего о России и его заморочках, припоминая, что как-то они поцеловались, хотя ему это было неприятно. Публика зарделась, а после смущённо похихикивая начала рассуждать о пылком русском характере, неожиданно вспоминая о допетровских традициях, которые тут были вовсе неуместны, но никого это не останавливало, а наоборот, подстегивало в создании образа их страны. Самому Галанте подобное внимание было приятно, несмотря на уже побаливавшую от бесконечных поклонов спину. За всей этой роскошью он мог почувствовать оттенки множества чувств, желаний и аппетитов, пустоту бесконечных дней, скоротечность человеческой жизни, проникнуть в суть мелочной суеты, ощутить вкус обыденной трагедии, переплетающийся со злой комедией. Для его поэтичного ума огни люстр, перешептывания в мягком табачном мраке под музыку, снующие люди, различимые по пестрым кричащим нарядам, представляли живую картину, которую хочется понять и прочувствовать, чтобы как можно тверже укрепиться в этом особом, пожирающем мире. Наталье не нравилось проводить время в этом праздном окружении. За несколько веков ей полюбилось одиночество, правда, только если она была ограждена от прочего общества, а вот расставание с Иваном переживалось крайне болезненно, скорее потому, что она воспринимала его как неотъемлемую часть себя. Пошла она только ради эфемерного присутствия России, хотя тот даже не обещал проводить время с ней, но это не смущало, а наоборот, подстегивало для соперничества. Наталья стояла рядом с Иваном, сидящем в персидском кресле. Россия миловидно общался с каким-то прусским послом, который, напротив, был очень сдержан и холоден, скрывая загадочное томительное волнение. Она нахально разглядывала посла, но тот не давал поводов для тихого скандала и последующего удаления его из круга внимания. Арловская все же почувствовала, что пора бы отойти, чтобы не прослыть уж слишком заботливой и ревнивой сестрой, покинула своего Ваню на произвол судьбы, но все же старалась оставаться на видном месте, дабы не привлекать одиноким Россией желающих удовлетворить свое удовольствие в забавном общении с ним. — Эй, Ната, давай перекинемся партейку в картишки! — поляк бесцеремонно пригласил ее поучаствовать в неприличном действии, правда, оно таковым считалось только на виду у всех, а если оно происходило за ширмой в дальней комнате, то становилось заурядным. Она ещё раз посмотрела на скучающего, ожидающего продолжение представления Ивана, и молча пошла за Лукашевичем. Они остановились в полутемной комнате рядом с буфетом: — Тебе Торис цветы послал, он хотел узнать о твоем самочувствии, — сильный трюфельный запах заставил блондина поморщиться. — Он не смог приехать из-за какой-то важной поездки в Австрию, похоже русский наконец озаботился состоянием французика. Поляк небрежно протянул ей скромный, но скрупулезно и любя собранный букет из васильков, ромашек, руты. Захотелось выбросить этот бессмысленный знак внимания, но присутствие ромашек ее сдержало, возможно, эти цветы смогут украсить комнату Ивана. — Тащи уже сюда свои карты, а то на кладбище запалу поболе, — как легко было Наталью подтолкнуть к соперничеству, так легко было ее остудить. Сыграли они несколько партий вничью, после чего Арловская быстро засобиралась, чтобы успеть пригласить Ваню к себе в гости после театра, хотя она несколько сомневалась в том, что тот согласиться, но все же питала надежду на оставшиеся чувство вины, которое русский должен был удовлетворить путем проведения встречи с сестрой. Однако, в ложе брата уже не было. Наталья представляла куда скучающий Иван может пойти, и это точно должна была быть комната отдыха, которую специально оборудовали для него, поскольку императрица знала о необычном недуге, временами одолевающего Россию. В небольшой, но уютной комнатке горели свечи. Язычки алого пламени отбрасывали дрожащее, мелькающее сияние на стены и паркет, плавно разливая рыжеватые отблески на фарфоровую, белоснежную кожу Ивана. Брат неподвижно сидел спиной ко входу, развалясь в кресле, изящно подогнув ноги так, как только он умел, и равнодушно смотрел на огонь самой крупной свечи. Наталья, стоя немного позади, рассеянно попыталась заглянуть ему в лицо, но последний не позволял этого, мотая головой из стороны в сторону. Блуждающие глаза впервые заволокла искорка ярости, которая, впрочем, очень быстро потухла, сменяясь тоскливой усталостью и печалью. Молчание длилось недолго, но было настолько всепоглощающим и глубоким, что становилось все тревожнее, поэтому, не терпя этой муки, Наталья подошла вплотную к застывшему Ивану, и облокотилась на спинку кресла, наклоняя голову так, чтобы светлые прямые волосы упали на его плечи, а губы были в волнующей близости от молочного лба. Этим наглым, вызывающим действием она хотела проявить хоть совсем маленькую реакцию на ее присутствие, но Иван только на секунду задержал дыхание, больше никак не откликаясь. У девушки сбилось дыхание в попытке удержать желание протянуть руки к меловому подбородку и дернуть его к себе, но все же колоссальным усилием воли она привела себя в чувство. Но какое-то гадкое, вязкое ощущение внутри живота заставило ее запустить цепкие пальцы в белесые мягкие волосы, загнуть назад голову и поцеловать в приоткрытый удивленный глаз. — Н-наташа, тебе следует вернуться в ложу, представление, вероятно, уже началось, — не выдавая своего испуга, еле сдерживая слезы, пробормотал Иван, скосив глаза в противоположную от нее сторону, зарываясь лицом в пушистый розоватый шарф, связанный Ольгой совсем недавно. — Зачем мне быть там, если ты здесь? И перед тем, как ты скажешь… Да, я достаточно пообщалась с твоей мелочью. — Наташенька, послушай, мне сейчас очень плохо. Я не буду тебя прогонять, но пожалуйста, не касайся меня, — Иван насильно задержал в себе рваный вздох, после которого обязательно по щекам покатились бы слезы. — Я все знаю, все понимаю, но не могу я принять твою ласку, моя душа противиться. Сколько бы я не пытался усмирить ее лепет — бесполезно, прости, родная… — Ваня, ты мне надоел со своими слезами, — Наталью обуяла такая обида, переходящая в ненависть, что она немного оторопела от самой себя. — Чего же тебе не хватает? Или я пытаю тебя? Мало кому достается такая любовь, лучше ценить ее сейчас, пока она не искривилась во вражду. Может прикажешь мне уйти куда-нибудь с глаз долой, изгонишь в Минск, или Курляндию, чтобы точно больше не побеспокоила? Россия стремительно поднялся и метнулся к выходу, пытаясь, как и в прошлый раз, лишить равновесия сестру, чтобы та перестала загораживать проход. — Куда же ты? Остановись! — бросилась Наталья к нему с отчаянным приказом в синих, как глубина морская, глазах, стараясь перегородить собой дверной проем. — Не надо убегать… Хватит! Ну прости меня, ну давай я остальных позову, чтобы компанию составили. Ты только оставайся тут, рядом… Иван, понимая, что не сможет сдвинуть с пути Наталью, во многом из-за вновь нахлынувшей волны слабости, кивнул головой, вяло опускаясь обратно в кресло. — Я мигом, всех соберу, — она еще раз посмотрела на Ваню, сражаясь с желанием пренебречь уговором, снова подойти и поцеловать, только в этот раз уже не позволяя улизнуть, но чтобы не доставлять ему лишнего горя, заставила себя уйти. Через несколько минут в небольшой комнатке толпились все недавно прибывшие воплощения, кроме Ториса, даже Эдуард оторвался от бюрократических разбирательств, при этом выглядел он не совсем раздраженным. — Мы сюда приперлись чтоб на мертвяка смотреть? — поляк встал в горделивую позу, возмущенного ценителя мазурки, которого оторвали от трапезы. — Я отчаливаю! — Мда-с, Лукашевич, послушай, мне кажется, нас не просто так сюда призвали, а для дела. Иван Владимирович, скажите, ведь произошло нечто неординарное? — эстонец деликатно и напряженно посмотрел в сторону слабо улыбающегося Ивана. — Ну раз все в сборе, то почему бы и не обсудить парочку вопросов… — далее последовали долгие споры и выяснения отношений, в каком количестве и кому достанутся наиболее черноземные пашни, населенные места, и важно, чтобы люди были близкие, родные, а не чужие. Ваня только предлагал, а все остальные обсуждали, горланил больше всех Феликс, ведь ему показалось, что Ольге достался самый урожайный надел, и заодно надо бы пересмотреть владения Натальи. Наташа же стояла на прежнем месте как вкопанная и пристально смотрела, опустив плетьми руки по бокам будто в гроб положенная, стараясь лишиться чувств, чтобы внутренняя печаль не вырвалась наружу. Россия нежно глядел на всех, чувствуя приятное тепло чуть колотящегося, ожившего сердца, наполнявшегося лаской. Ему захотелось обнять всех, укрыть от невзгод, а потом вместе пойти пить чай и рассказывать о совместной судьбе без злобы, а со смехом и прощением старых обид. Но вместе с тем к нему подкрадывалась горечь осознания того, что на его мягкость никто не откликнется. Так и пройдет его плачевная жизнь в одиночестве, впрочем, Ивану не впервой ошибаться…