Изломанное колесо

Напряжены брови и губы в неровный отрезок сжаты. Извёлся весь Повелитель, совсем уж смущён, совсем обескуражен. Спрятаться желает, а негде. Как на ладони он. И взгляд в кои-то веки поднять не может из-за стыда, а не ложь свою покрывая. Да только смотри или взор отводи, а голос шицзуня сладкий-сладкий, ничуть не похожий на тот, что привычен был. И с голосом тем сладу нету. — Ну же, Бинхэ. Повелитель истинно дитём малым себя чувствует. Не под силу ему просьбу своего шицзуня выполнить. Хоть плачь от досады. И заплачет же сейчас. И жалобно мурлычет: — Учитель… Со звонким щелчком складывается веер, недовольство своего владельца выражая. И каждая пластина, на другую ложась, под собой помыслы, гневом опоённые, скрывает. Всё чаще этот мастер гневом грешит. Всё чаще сомнения уверенностью оборачиваются: держаться в стороне было верным решением. Нужно было это понять в тот самый день, когда Шэнь Юань услышал «учитель», обращённое не к нему. А ведь главный герой так цеплялся за это слово. Вложил в него свою привязанность к этому мастеру. И Шэнь Юань старался соответствовать. Всего себя распорол и скроил по образу и подобию идеального главы Цинцзин. В итоге ни натуру свою прежней не сохранил, ни роль антагониста не сыграл. Сделал себя таким, как нужно было. Системе, сюжету, главному герою. И что получил в конце?! Шэнь Юань не благородный, не манерный и далеко не добрый. Он язвительный критик, выливающий тонны грязи на нерадивых писателей. Но суть свою смирил. Лоскуты чужой личности взял да нитями из собственной трусости сшил. Сделал из себя учителя, не смеющего и пискнуть поперёк мнения своего ученика. Не смеющего его разочаровать. И окупилось ли то? Главный герой всё равно едва не выбрал «Шэнь Цинцю» взамен ему. И оттого чувства растрёпаны подобно одеждам. Шэнь Юань усмехается уголком губ. В их отношениях только чувства и растрёпаны, одежды же давно наглухо запахнуты. И мысли тоже. А что остаётся? Они больше пары фраз друг другу не бросили. У Шэнь Юаня нет ответов на вопросы. Ло Бинхэ же отчего-то не хочет говорить сам. Невдомёк мастеру, что все рассказы его ученика свелись бы к одному единственному человеку, а Повелитель более о нём и слышать не хочет. Говорить же о том Шэнь Цинцю для Ло Бинхэ всё равно, что с рубцов едва засохшую корку снимать, тревожить истерзанную плоть. Вот и молчит. Шэнь Юань с ним и по шёрстке и против неё, а всё одно толку нету. Зато терпению предел есть. Надоело этому мастеру мучаться да сомнениями терзаться, и вконец осерчал он. Вот и не сдержался. На очередное «учитель», непонятно к кому обращённое, будто с переменой внешности потерял этот Шэнь право зваться шицзунем, выдал гневное: — Бинхэ, твой учитель больше не выглядит как учитель. Не пора ли начать обращаться к нему по имени? В этом Шэне и без того фальши много. Знают его по образу главы Цинцзин, а тело он носит семнадцатилетнего господского сынка. Соответствие обеим ролям его истинную натуру исковеркало. Желает мастер хоть в чём-то быть честным и пред собой, и пред своим главным героем. Пусть эта честность и лишь в имени одном. Да только требуя от учителя ответы, Повелитель на деле их принять согласия не дал. Столь долго, столь сдержанно-зло выспрашивал у Шэнь Юаня о том, кто он такой, а получив в ответ пусть и крохи, пусть и одно имя, тут же отказался этим знанием владеть. Что толку с честности Шэнь Юаня, если Ло Бинхэ и сейчас предпочтёт слёзы дельному разговору? Что с его видом? Разве обидел его этот мастер? Разве что-то плохое попросил? Запретное? Почему он сейчас сотворил лик совсем несчастный, будто мучитель перед ним? Будто потребовал этот мастер осквернить весь божественный пантеон и имена предков, а не одно имя сказать! — Бинхэ, я и раньше просил не называть меня учителем, особенно когда мы остаёмся наедине. Теперь же непонятно что могут подумать, если услышат, как Император трёх миров обращается к обычному ученику подобным образом. За краешек одежд «учителя» хватается главный герой. И губы его по-девичьи пухлые дрожат и ресницы пышные трепещут. Всё. Вот сейчас начнётся. Слёзы, сопли, шантаж. А с тем учителем, небось, таким своевольным не был. Только из этого верёвки и вьёт. На катушке терпения этого мастера уже и верёвок-то тех не осталось. Всё размотано. — Ты ещё поплачь, поплачь, — раздражённо умывает руки Шэнь Юань, и тут в испуге этими руками взмахивает. И бежит горькие слёзы утирать. — Бинхэ!!! Не плачь, не плачь! Ну-ну… — и по головке гладит, и по щекам. Влагу дорогими тканями стирает. — Ну что ты, в самом деле? — Учитель… — обиженно, совсем расстроенно тянет. По рукаву слезы размазывает, носом шмыгает. — Учитель тоже отказывается от меня. — Учитель не отказывается! — проклятый главный герой! Попробуешь вот так же поканючить и на своём настоять, так он сразу же… Шэнь Юань мысль не заканчивает. Поднимает голову своего ученика, в лицо с покрасневшими глазами вглядывается. — В каком смысле «тоже»? Слёзы высохли быстро. И краснота, в уголках глаз осевшая, ныне подводит их сурьмой гнева. Шэнь Юань вздрагивает поневоле. Взгляд такой неведом ему. Не смотрел на этого мастера так его ученик. А на кого смотрел? Ло Бинхэ умолк, растерянно как-то и тихо-зло. Шэнь Юань не понял причин испорченного настроения, но по уголкам глаз продолжил водить. На сей раз не слёзы с них стирая, а алость гнева. Повелитель рассматривал учителя особенно вдумчиво, нахмурившись, а после наклонился к нему, за талию обнял и уткнулся носом в живот. Мастер положил руку ему на голову и тихонько стал гладить. Изредка пальцы запутывая в густых прядях, тянул сильнее, слыша довольное сопение. — Этому ученику нет дела до того, как выглядит учитель и какое тело носит, но… — чужое дыхание даже сквозь одежды до плоти добирается, в тугой, висельничий узел органы сворачивает. Кровь с них выжимает в нутро податливое. — Но учитель и в самом деле выглядит по-иному. Этот ученик ещё не привык. Если этот ученик перестанет называть вас учителем, то что ему останется? Шэнь Юаню больно сделалось от этих слов. Была боль за себя, но больше за Ло Бинхэ. Учитель обещал быть рядом и вместо того покинул. А когда вернуться соизволил, то в облике от себя прежнего ничего не сохранил. Если обращаться к учителю по имени, ещё и не тем именем, под которым его знали, то что останется Повелителю от его шицзуня? В похожих они ситуациях. Им обоим остаётся так мало. Имя для одного, «учитель» для другого. Где тут найти согласие? Шэнь Цинцю смотрит на стену пред собой, смотрит на затейливую игру свечей и театр теней. Пляшут они, в одном им известном танце сходятся, и дела им нет до чужих печалей. Льются воском расплавленным, и застывают в решимости. Покуда огонь вновь не обожжёт. Тепло чужих пальцев тоже жжёт. Повелитель демонов мягко внимание учителя привлекает, руку на лицо его положа, вниз клонит, заставляя в глаза посмотреть. Шэнь Цинцю поддаётся. — Почему учитель хочет, чтобы я звал его по имени? Пламя свечи вздрагивает. И дрожь его отражается в глазах, не успевает её скрыть тот, кто мастером Сюя больше зваться не может. Не успевает и слова ненужные, невыверенные, образу прежнему не соответствующие, сдержать: — Хочу быть ближе к тебе. И воск более не течёт кровью вязкой. Слезами оборачивается, коим пролиться не дано. Глаза Повелителя демонов сухими остаются. Чувства его — цветы ядовитые, в Бездне взращённые, — ныне засушены. Меж страниц старых книг схоронены. Но и страницы с иссушенным ядом охотно в пламени горят. В киновари взгляда Повелителя горят. — Говорить такие вещи… — Ло Бинхэ улыбается и к улыбке той совсем близко чужие губы. Клонит своего учителя к себе Повелитель, но склоняется сам, просьбе уступая. — Шэнь Юань поступает нечестно. По чести или супротив неё — судить уж точно не лукавому демону, играющему с чувствами этого мастера. Но то после. А сейчас уж больно очарован Шэнь Юань именем своим, сказанным чужим голосом. Да только распробовать его не успевает. И будто за этим ещё ниже опускается. С губ это имя взять хочет: — Повтори. — Не так сразу, учитель, — чуть прикусывая неосторожно-близкие губы, выдыхает Ло Бинхэ, — пока для меня это слишком. — Ло Бинхэ, — от себя ученика отстраняет да на тёплые ковры укладывает, тут же над ним нависая, снова к нему склоняется, языком настойчиво водит по губам, что так сладко его имя произносили. Внутрь скользит, пока дыхание человек под ним не теряет. — Так тоже слишком? Столько всего ты со своим учителем сделал, и было для тебя то не «слишком», отчего же теперь невинной девой прикидываешься? Отчего краснеешь так от одного поцелуя? — Скажи ещё раз. Много просит его шицзунь. Больше, чем может дать ему этот ученик. Слово то, что услышать он желает, имя то совсем ломает. Верхние одежды снимает Шэнь Юань медленно, слишком медленно. Изводит тем самым Повелителя ещё сильнее. А он и без того ни жив ни мёртв. Спесь свою оставил вместе со шкурами. Того и гляди и в самом деле сейчас от жестокости учителя заплачет. А учитель знай, что носом вести по шее оголенной, да прокусывать слегка. Несдержанно стонет Повелитель. — Повтори ещё раз, Бинхэ. Можешь вместе со стоном. Ло Бинхэ неловок в своей растерянности. Не напускное стеснение его. Не проявлял ранее учитель таких желаний, не был так настойчив и так немилостив с телом своего ученика. Не раскрывал бесстыдно его бёдра, не упирался коленом в пах, давя и дразня. Руки беспомощными, над головой запрокинутыми, не держал. Ло Бинхэ прежде не то чтобы не позволял себя касаться, просто до того не доходило. В подобного рода делах вёл всегда сам. Его учитель был слишком сдержан и стыдлив, чтобы и взгляд лишний бросить, не то что исследовать тело своего ученика. Теперь же Повелитель чувствует себя едва ли не наложницей в первую брачную ночь. С него одежды снимают, его тело ласкают, а сам он смущён до того, что сейчас заплачет от удовольствия. Так и того мало. Над ним же прямо сейчас потешаются. Его такой заботливый, такой добрый учитель своей неспешностью буквально издевается! Руками проходится там, где не следует, одежду при этом не снимая. А ведь так только острее плоть изводит. — Учитель, пожалуйста!.. Не отзывается, нарочно делает вид, что не слышит, ключицы обнажает, под ворот одежд тёплыми пальцами скользит, грудь, в неровном такте поднимающуюся, сжимает. Руки Повелителя более не сдерживают, а тот им применения всё равно найти не может. Только и в силах, что ребро ладони закусить, да в голос не стонать. Шицзунь от этого простого движения почти злым становится, точно тигру лапы обожгли, а теперь плясать под свою дудку заставить хотят на этих самых лапах. Не выйдет. Довольно он на поводу у любимого ученика шёл. Отнимает мастер ладонь Повелителя, голос его слышать желает. Одежды в беспорядке оставляет. Совсем холодно плоти без чужих пальцев становится. Ло Бинхэ скулит недовольно. Он почти обижен, и почти в восторге. Большего хочет. А коснуться сам не смеет, больно по нраву происходящее. Лежать под учителем приятно. — Шэнь Юань… Нижние одежды трещат, рвутся, красивым пальцам поддаются. И те пальцы совсем по-хозяйски блуждают по груди, оглаживают и вдруг замирают. Ло Бинхэ выдыхает, с непониманием каким-то смотрит. И получает испуг в ответ. И отдернутые в отвращении руки. — Учитель, я объясню! Шэнь Юань какое-то мгновение ещё смотрит, и видно, что отшатнуться желает, но вместо этого себя сидеть заставляет. Принуждён сам собой обвинения тотчас не бросать. Ло Бинхэ этим пользуется, быстро хватает руки шицзуня, легонько, но настойчиво тянет обратно, к сердцу более не прикладывает. К лицу тянет. Точно желает, чтобы знакомые черты успокоили учителя. — Это ваш Бинхэ, учитель. Рубца больше нет, но это всё ещё ваш Бинхэ. Шэнь Юань винится сразу же, сразу понимает, что пред ним его главный герой. Вот только что должно было произойти, чтобы этот упрямец избавился от рубца? Шэнь Юаню претил шрам на груди, оставленный собственной рукой. Каждый раз видя его, хотелось на коленях о прощении молить. Гнусное чувство. Но ничего не поделаешь. Ло Бинхэ цеплялся за тот рубец так же, как и за треклятое «учитель». И этот мастер как и всегда, как и во всём потакал ему. — Что случилось? Ло Бинхэ рот открывает, но вместо слов только раздражённо выдыхает и снова обнимает своего учителя, лицо в изгибе его шеи прячет. Пожалеть просит. И шицзунь жалеет, успокаивает. — Это ещё что? Повелитель труд ответить не берёт. Не по нраву ему пренебрежение и отвращение вновь выслушивать. Руку на шею свою кладёт, чуть разворачивает, хрустя, пока его обнажённое по пояс тело осматривают. И под тем взглядом остальные кости тоже хрустят. — Срам один. Уже и от шрама избавиться не в состоянии? — Не хочу. У Шэнь Цинцю после боя одежда тоже испорченная, тоже грязная из-за дождя. Он в неё лишь плотнее кутается. Лишний клочок кожи не обнажает. И так всегда. И спит полностью одетым. Порой даже тяжёлые заколки из волос не трудится вытащить. Ло Бинхэ тело своё демонстрирует более охотно. Вымокла одежда — снял. В пристройке другая найдётся. Ныне даже таскаться в тряпках ордена нет нужды. Императорскими тканями всё забито. Шэнь Цинцю негласное добро дал. Одежда этого Повелителя находиться в бамбуковой хижине может, её владелец нет. — Почему? Зачем тебе такое уродство на теле? — На свои пальцы поглядите, — Ло Бинхэ огрызаться не очень хочет, но разговор ему не нравится. Ему любой разговор, касающийся того учителя, не нравится. И так с трудом держится. Оттого и укусить побольнее старается. — Уродство, глазу досаждающее. Чего в порядок их не приведёте? — Не могу. Шэнь Цинцю вопреки ожиданиям не гневится. Ему по вкусу, когда Ло Бинхэ демонстрирует свой дурной характер. Знаешь, чего ожидать. Вот мастер Сюя и в благом настроении на объяснения щедрится: — Му Цинфан не позволил. Каналы были повреждены и срослись неправильно, по ходу костей. Если снова сломать пальцы, то меридианы разорвутся совсем. А там застой ци и прочая немощь. Лучше уж уродством довольствоваться, чем слабость терпеть. Ло Бинхэ немного растерян. Не ожидал он такого признания, честного ответа уж тем более. Ему неуютно от этого. И от осознания, что этот человек не брезгует такое говорить ему, тоже неуютно. Отчего-то Повелителю кажется, что Шэнь Цинцю собственные голосовые связки скорее бы выжрал, чем Богу Войны то же самое сказал. Холодная влага по горячему телу стекает. Повелитель не чувствует. Тяжёлые ткани императорских одеяний на плечи его ложатся. И чёрные мысли в мокрые волосы вплетаются. Дорожки-капли оставляют на дорогих одеждах. — Этот шрам оставлен рукой моего учителя. И цены не имеет. Всё, что давал мне шицзунь, я принимал с благодарностью. Скользит чёрный шёлк змеиной кожей, на теле извивается, а рубец не скрывает. На виду оставляет, не стесняется его Повелитель. Носит, точно иные лица следы ласк дорогого человека. — Этот демон лишён ума, — даже не обращаясь к самому Ло Бинхэ, выплёвывает Шэнь Цинцю. Точно противно ему эти слова на языке держать. — Хотя нет. Этот демон слишком расчётлив в своём безумии. И эти речи сеют ещё больший гнев в и без того разрытую душу Повелителя, и всходы того гнева быстро семена дали. Но дрянной человек на то и внимания не обращает. Со слугой и то бы осмотрительнее себя вёл, нежели с этим Повелителем. Разбередил мысли худыми своими речами и на том успокоился. В радость ему изводить не своего ученика. — И что это должно значить? — не выдерживает-таки Ло Бинхэ, голос первым подаёт. А в ответ привычный излом усмешки. И взгляд, небесам противный. — А то, что ты своим учитель вертел, точно воздушным змеем. Как хотел над ним изгалялся. Ло Бинхэ вмиг себя в ярости забывает. И в этот же миг успевает мысли свои остудить. Гнилой язык у этого человека. Но всё равно слабее он. И боится своего ученика, как бы перед ним ни ершился. Но Повелитель слишком часто забывает о том. Забывает, что фальшивка ему не ровня. Битва на мечах — баловство одно. Будь воля Повелителя, так кровью в жилах этого учителя его бы податливее сделала. Ло Бинхэ не желает видеть этого человека с насилу склонённой головой. Потому мирится с его характером сам. Почти спокойно спрашивает: — О чём вы? — Не притворяйся. Знаешь же, что он о тебе пёкся, как о великой ценности. А ты ему в укор оставил шрам, на который наверняка ему было глядеть невыносимо. И каждый раз, когда твой учитель рубец видел, то вину испытывал. А тебе только того и нужно было. Так легче управлять человеком. Гнев таки не сдерживает император. И видит, как сглатывает подделка сгусток собственной крови, в его глотке застрявший. Ло Бинхэ и эти слова бы ему в глотку протолкнул. Но в который раз себя останавливает. Если б из-за каждого неугодного слова этого человека Повелитель с ума сходил, так давно бы помешанным стал. Потому и приучился над речами этого учителя раздумывать. Тяжелы те думы. — Смотреть на боль важного человека невыносимо. А каково смотреть на этого человека и знать, что боль ему причинил ты? Продолжает. Добивает. Всегда добивает. Страшная боль в висках стучит, ещё страшнее та, что по артериям бежит. Ло Бинхэ покаяться желает, извиниться за свой эгоизм желает, да не перед кем. Живая подделка его мёртвого учителя смотрит с торжеством. Вновь доказал этот Повелитель, что рвань он бродячая, что ничем от той слабой копии из другого мира не отличается. Только со своими чувствами этот Император считался, только их и сберёг. А своего шицзуня сберечь не смог. Ло Бинхэ пожелал избавиться от шрама в тот же миг, да слаб стал сердцем. Не может и это напоминание о своём шицзуне стереть. Не может и всё тут. Дальше идти — не пойдёт, вот и стоит хромым на перепутье. Ни вдоль, ни поперёк шаг не сделать. — Помочь? — голос над самым ухом раздаётся. Ло Бинхэ и не заметил, как осел на пол, держа руками голову. Взгляд поднимает в неуверенности какой-то, в надежде. Да только к кому? Не ведает этот человек, как утешить. — Что смотришь? Дважды предлагать не буду. Ло Бинхэ кивает едва приметно. И тут же голову отворачивает. Пальцы кривые его касаются. Кривые и холодные. Холода от шёлка не чувствовал Повелитель, но от прикосновений этого человека дрожит. Дрожит, покуда рубец затягивается. Руку отдёргивает шицзунь быстро, лишнее мгновение на чужом теле не задерживает. Нутро пустым оставляет. Ло Бинхэ поднимается, ноги совсем ватные у него, бескостные совсем. Еле-еле до двери доходит. — Сегодня можешь остаться. Только в божеский вид себя приведи. Ло Бинхэ и рад бы съязвить, рад бы сказать, что видом своим на Бога того походить не будет, в какие его ткани не ряди. Рад бы на место зарвавшегося человека поставить, но до того счастлив, что выдавить из себя может лишь жалкое: — Спасибо, учитель. — Это хорошо. Улыбается учитель. Совсем как-то удивлённо и удовлетворённо. Тем и оканчивают первый разговор за долгое время. Ло Бинхэ выдыхает с беспомощностью, усталостью. Никак не приучился он с шицзунем разговаривать. И понимать его не приучен. А так легко давалось знание, что на сердце у той подделки. Так понятен был нынешний глава Цинцзин. А собственный учитель загадка за семью печатями. И что у него сейчас на уме? Чему улыбается? — Бинхэ повзрослел, — с той же тихой улыбкой говорит шицзунь. Ло Бинхэ приходится сердце вервиями, точно в кокон, обмотать, лишь бы не посыпалось оно от этих слов. Шицзунь душевных терзаний своего ученика не приметил, вместо того накинул верхний халат на его плечи, а то совсем раздетым сидит, дрожит. И выдохнул уж совсем иронично: — Кажется, момент для чего-то плотского и жадного был безвозвратно упущен, — разговор в иное русло перевести хочет. Видит, что тягостно его ученику молчание это. И вот к иронии в голосе добавляется ещё и сожаление, и уже более хитрая улыбка. На молодом лице смотрелось совсем дразняще. Ло Бинхэ с плеч одежды одним движением сбрасывает. И одним движением к себе своего учителя притягивает. — Не так уж и упущен. *** Шэнь Цинцю с несвойственной мягкостью наблюдает за своей ученицей. Нин Инъин губы поджимает слегка, раздумывает долго, но ход в итоге не неверный делает. Можно было и получше найти, но так тоже неплохо. Мастер Сюя быстро камень передвигает, и тут же снова видит, как складка меж бровей красивое лицо его ученицы хмурит. — Да ты тоскуешь, — и улыбка мягкая. И оборачивается на неё застигнутый врасплох Повелитель. Покраснел, коли бы умел искренность легко выдавать. Но куда уж там. Лишь ухмыляется криво. — С чего этому ученику тосковать, когда Юань рядом? — А то ты не знаешь, по кому твоя тоска, — хитрит это взрослое дитя. Думает, что помыслы свои скрыть может. Шэнь Юань только коротко усмехается за раскрытым веером. Ход следующий делает юная заклинательница, и счастье в её глазах так красиво сияет, что Шэнь Цзю чувствует жалость, когда следующим же шагом победу у неё забирает. Девушка от удивления не сразу даже понимает, а когда понимает, то не знает: обидеться ли на свою глупость или восхититься учителем. — Чего ж не идёшь к нему? Ло Бинхэ щерится недовольно. — Запретил он мне. И выгнал, как собаку. — Ну надо же, — протягивает Шэнь Юань. — Каким ты стал послушным. Мне в мелочах наперекор идёшь. Зато малейшим прихотям того учителя подчиняешься. — Когда это я… — Ло Бинхэ осекается. Ну в самом деле, выходит, что стоило тому человеку приказать от шрама избавиться — и вот, пожалуйста. Сказал учителем не звать, так Повелитель и тут голову склонил. Сказал на глаза не являться, и Ло Бинхэ сам от сердечной боли мучается, а покой змея не тревожит. С каких пор чужие желания превыше своих этот Повелитель ставит? Ло Бинхэ тянет уголки губ шире, совсем непривычное, нехарактерное выражение обнажая. Послушанием этот Повелитель никогда не отличался. Да и стоит ли того подделка, чтоб ради неё Император трёх миров сердце своё истязал? Ежели хочет увидеть, так увидит. И ни чужой запрет, и ни собственная гордость на пути не встанут. — Неплохо, — хвалит Шэнь Цзю. Только-только научился хвалить. Всё ещё подобное на языке непривычно ощущается. Нин Инъин о печалях быстро забывает, от счастья себя куда деть не знает. — Шимэй потрясающая, — вторит Мин Фань, — так долго против учителя продержалась! Шэнь Цинцю кивает. И одним взглядом говорит радость по этому поводу в другом месте выражать. Умаялся с этими детьми. Шумные. Зато понятливые. Уходят быстро, учителю не переча. С глупыми улыбками на лицах. Шэнь Цинцю к белому камню тянется, да только и кончиком пальцев не успевает того коснуться, когда его руки хватают, притягивает ближе. Повелитель чужими ладонями уши свои закрывает, и ресницы пушистые опускает. — Я не вижу тебя, и слуха лишён. Потому не гони меня. Всё одно я злых слов твоих не услышу и увидеть гнев на твоём лице не смогу. Шэнь Цзю замирает на мгновение. На мгновение страха, от которого он избавиться никогда не сможет. А после руки отрывает со злостью, претят ему касания. Ло Бинхэ сильнее жмурится. Точно боли очередной боится. Так легко было прийти, себя убедить, что право на то имеешь, и так сложно перед этим человеком это право доказать. — И как ты в таком положении узнаешь, что я позволяю тебе остаться? Повелитель глаза открывает резко. И тут же во взгляде слабость радости убивает, хитрость и наглость оставляет. И учителю не своему улыбается. И ломает тот губы в ответ. Как и всего себя ломает, давая позволение нелюбимому ученику остаться. Их отношения пальцами изломаны, их разговоры осколками чаши разбиты. Но другого им и не осталось. Дано было, да всё утеряно. Кто-то имеет хоть имя в остатке, этим двоим и подобным не утешиться. Но ропота не слышно. Довольны они.