Тогда они оба не ожидали, что такой момент проскользнёт между ними. Как некая яркая, но недолгая искра, воспылавшая и погасшая не до конца спустя миг.
Тогда они оба не ожидали, что Сяо Чжань прижмёт Ибо у лестницы об перила спиной, вдохнет уже этот знакомый, приятный аромат его тела и сольётся с его губами в едином поцелуе.
Потому что Ван Ибо такой невозможный, такой притягательный, такой сносящий ураган, состоящий из грехов и пороков самого Сяо Чжаня. Ибо отвечает, не задумываясь ни на секунду, будто ждал этого, притягивает к себе за пиджак к своему обнаженному телу и позволяет таять в себе, в этих ощущениях. Настолько горяч и одержим моментом, что потихоньку начинает пробираться юркими пальцами сквозь дорогую ткань рубашки, ближе к желанной коже, лишь бы коснуться, лишь бы почувствовать жар уже любимого тела.
Но Сяо Чжань решает по-другому, он медленно отстраняется от чужих уст, вдыхает кислород и смотрит в готовые на всё глаза напротив.
— Ибо, — произносит он шёпотом, с низкой хрипотцой, будто боясь, что его кто-то услышит, хотя по факту они во всем доме одни.
— Чжань-гэ, почему...
Почему решил прекратить, повисает несказанное в воздухе.
— Ибо, послушай, — Сяо Чжань переводит дыхание. — Что между нами происходит?
Вопрос, который ставит обоих в тупик. Сяо Чжань бы с лёгкостью сейчас доказал гипотезу Ходжа, а Ибо без проблем бы рассказал о механике спортивных байков, но на вопрос "что между ними" эти двое ответить не могут.
Оба молчат, и молчание это тяжёлое, оседает большим валуном в груди, выпирает весь воздух из лёгких.
Они могут простоять так до ночи, с этим громким вопросом в глазах.
Сяо Чжань отстраняется, поправляет пиджак и сглатывает.
— Извини, я, наверное, слишком напорист, но мне и вправду важен ответ на этот вопрос, — он смотрит на наручные часы, стрелка которых переваливает за семь. Рабочий день Ибо уже окончен, и по сути Сяо Чжань не имеет права его задерживать, но:
— Пожалуйста, останься ещё... на час. Сейчас я быстро всё улажу, и мы сможем поговорить в гостиной, за это время, думаю, мы можем обдумать ответы. Ты ведь... — он не успевает продолжить, потому что за него это делает Ибо.
— Я хотел поговорить, и тоже прояснить этот вопрос, и я останусь. На час, — после Ван Ибо отходит от перил и уходит вниз, в гостиную, где и будет проходить разговор.
Это волнует обоих до дрожи в коленях. Вряд-ли за час можно сформулировать внятный ответ, ни у одного, ни у второго этого сделать не получается. Мысли путаются, воспоминания проведённых вместе моментов мешаются в кучу, создавая будоражащий ворох из мягких подушек. На какую не ляг, все мягкие и приятные.
Сяо Чжань судорожно успевает закончить работу до конца, чтобы со спокойной(нет) душой и внятной (тоже нет) речью нормально поговорить. Ибо одевается, потому что негоже во время прояснения отношений сидеть голым, сидит в зале на диване и комкает ткань шорт на бёдрах, потому что ладони потеют неимоверно. Он так при поступлении в университет не волновался, как при признании своих чувств.
А ещё, этот поцелуй на лестнице. Такой порывистый, желанный с обеих сторон, и чёрт возьми, приятный до покалывания в кончиках пальцев, до спирания дыхания и взрыва сверхновой перед глазами. Губы Сяо Чжаня такие мягкие, такие нереальные, отдающие лёгким привкусом персикового йогурта, сводит с ума, и сам Чжань потрясающий, превосходный, самый красивый... Ибо может подобрать очень и очень много таких выражений, потому что они все описывают Сяо Чжаня, и если появится такая возможность, Ибо будет говорить ему это всегда. Всегда будет целовать, всегда будет держать за руку, как тогда, и всегда будет слушать его научные теории и рассказы, в которых сам Ван Ибо не разбирается от слова совсем. Сейчас он понимает, это не симпатия, не мимолетная влюблённость, это самая настоящая любовь, во всём её проявлении. Такая волнующая, и одновременно такая греющая грудную клетку.
Он слышит, как его гэгэ спускается по лестнице, переводит взгляд и видит на ней самого восхитительного человека на свете.
Сяо Чжань подходит к дивану и садится рядом с Ван Ибо. Не на другой, потому что это не деловой разговор, а именно рядом с Ибо, потому что это разговор по душам. Не в самый притык, но и ни в конец, сохраняет уважительные границы.
Хотя Ибо хочет, чтобы Чжань-гэ сел в самый притык.
Оба сначала молчат, не смотрят друг на друга, стесняются как малые дети, хотя час назад целовались до нехватки кислорода в лёгких.
Оба понимают, что долго играть в молчанку нельзя, и оба начинают в один голос:
— Я...
Замолкают.
— Чжань-гэ, ты первый, всё же старшим место нужно уступать, — усмехается диди, отдавая право голоса.
И Сяо Чжань церемониться не собирается, от слова совсем, кидает в лоб эту сладкую фразу, сносящую похлеще любого вихря и торнадо.
— Я хотел сказать, что люблю тебя. На самом деле, мне хотелось сказать это уже как недели две назад, но я не знал, как ты на это отреагируешь. Если что-то не так...
— Я люблю тебя с первой недели нашего знакомства, — неожиданно выпаливает Ван Ибо, чем ставит Сяо Чжаня в ступор. Казалось бы, это будет сложнее, но стоило им оказаться вдвоём, рядом, как любые смятения и страхи пропали, отдавая волю этим нежным чувствам и правдивым словам. Сейчас они вглядываются в глаза друг друга, изучают с новой стороны, уже знакомой, но ощущения после сказанного переворачивают всё вверх тормашками. Первоначальное смущение перед друг другом отпадает напрочь. Оба чувствуют себя такими окрылёнными, и эти чувства новы в их жизни, заставляют молодые сердца трепетать в предвкушении.
Сяо Чжань разворачивается к Ибо всем корпусом, устраивает одно колено на диване и продолжает опьяненно:
— Так, давай тогда...
— попробуем встречаться? — как всегда продолжает Ван Ибо, ловко ловя мысли гэгэ прямо из уст. Он отзеркаливает чужую позу, и даже придвигается немного вперёд, навстречу уже своему Сяо Чжаню.
— Ты слишком быстро всё схватываешь на лету, мне это нравится, — в половину голоса отзывается Сяо Чжань, не замечая, как сам с каждой полминуты движется ближе к Ибо. Взгляд бегает по этому очаровательному лицу, по тёмно-вишневым глазам, по этим манящим, пухлым губам, ожидающих своего момента.
— А что тебе ещё нравится? — Ван Ибо уже шепчет, так что слышит только Сяо Чжань, и никто больше.
Дистанция между ними сокращается всё больше и больше, до тех пор, пока его Сяо Чжань не шепчет любовную мантру ему прямо в приоткрытые уста.
— Ты. Весь. С макушки до пят. Нравится твой характер, нравятся твои увлечения. Нравятся твои родинки. Нравятся твои действия, какими бы они ни были. Нравится то, что ты в темноте обхватываешь меня чуть ли не всеми конечностями. Нравится...
Сяо Чжань может продолжать это перечисление своего "нравится" очень и очень долго, и то, что он сказал, является крупинкой из всего огромного "нравится", но его затыкают поцелуем на середине лепты. Целуют так нежно, трепетно и аккуратно, буквально вкладывая в этот поцелуй всё своё отношение к Сяо Чжаню и чувства вместе взятые. И даже через поцелуй, по ощущениям Ибо, этого выразить будет мало. Он просто понимает, что ещё никогда так не любил кого-то. Это его первая любовь, и он сделает всё, чтобы сохранить это.
Сяо Чжань чувствует то же самое, и чувствует, как Ван Ибо начинает немного напирать, углубляет поцелуй, ласкает чужой язык своим и пересаживается с дивана на чужие колени.
Оба в тот вечер горели под жаркими объятиями друг друга. Ибо в голос, не стесняясь, стонал имя Чжань-гэ, пока тот целовал его тело и родинки на нём, наконец-то особое внимание уделяя родинке на тазобедренной косточке и на внутренней стороне бедра.
Оба дышали друг другом в секундных перерывах между поцелуями, ласкали друг друга до изнеможения в телах, пока что ограничиваясь этим и вовсе не жалея, закончив одновременно и ютясь в обнимку на узком диване, не желая вставать и отлипать от любимого тела.
Теперь они пропахли друг другом, такие счастливые, понимающие, что наконец-то могут не держать свои чувства в клетках, понимая, что со временем они откроются друг другу шире, хотя кажется, больше уже некуда.
×××
Ибо остаётся ночевать в доме Сяо Чжаня, на эту ночь, и на следующую, и на другую. Тогда он узнает, что та самая спальная комната принадлежит Чжань-гэ, и он до одури смущается, вспоминая, что он тут вытворял. Тогда Сяо Чжаню пришлось сознаться, что он всё видел, вгоняя Ибо в красную краску ещё больше и извиняясь, что это вышло случайно, и он просто по привычке проверял дом, потому что мало ли что случится. И случилось.
Он думает, что Ван Ибо обозлится на него за "подглядывание", но тот только ютится к нему в объятия, утыкаясь лбом в шею и бормоча:
— Гэ-гэ, прости, я бесстыжий дурак.
— Бесстыжий, — соглашается Сяо Чжань, — прямо весь в меня, — такой шуткой разбавил между ними неловкую атмосферу. Получилось. Смеялись оба, отбросив лишнее смущение.
Ибо, кстати, успешно был отстранён с поста "служанки", хоть иногда и порывался убраться в доме, потому что хочется, потому что руки чешутся, потому что "Ну Чжань-гэ, смотри, вон пылинка на столе."
Тогда Сяо Чжаню пришла идея перебраться в город, купить студию в конце концов, как он и мечтал. И убираться они с Ибо будут уже вместе, и жить, кстати, тоже совместно.
(Лос-Анджелесу Сяо Чжань отказал, потому что и Торонто далеко не маленький.)
Они так и сделали. Оставили этот дом за городом для отпусков на природе. Ван Ибо перебрался из съёмной квартиры в студию к своему парню, попрощавшись с той бабушкой, и наконец-то рассказав друзьям о том, что он приобрёл собственное, большое, в прямом смысле слова, счастье.
The end
