Окурок

Джина раскрыла дикие глаза. Она не сразу поверила тому, что это всё-таки случилось. Первый раз за три ужасных недели её воображение так разогнало действовавших лиц, что они оторвались от ранее задуманных планов и шли в своей страсти наперекор замыслам. Первый раз за этот двадцать один адский день она смогла забыть о действительности. Бледные, дышавшие на ладан мечты возродились с былой силой и топили нынешние беды своим могуществом. Она смогла! Это свершилось! Пятница, 25 августа. Ей уже плевать на то, что её послания в интернете снова провалятся, — это уже не имеет никакого значения. Она снова вошла в то блаженное состояние (да, по сравнению с недавним оно действительно было блаженным), в котором пребывала месяц, два, год назад. Месяц тому назад уже состоялось второе невозвращение. Месяц тому назад у него уже был ребёнок. Джина не ведала этого и была не то что счастлива, но стабильна в сумраке дефицита информации. Она сделала ошибку, забыв золотое правило «нет новостей — хорошие новости». Если бы по ARD шла трансляция соревнований, она просто не переключила бы в перерыве между первой и второй попытками телевизор на «EuroSport» и ничего не услышала бы. Не услышала бы нескольких фраз, которые, ликвидировав необходимый ей дефицит, обрушили её в это море боли. Новости были. И они оказались плохими, а какими ещё они могли быть? Хотя, если бы трансляции остались, по ARD сказали бы то же самое… От судьбы не уйдёшь. Но это не главное. Она сумела восстать из ничего, из пепла, в который обратилась три недели назад. Её воображение смогло подняться над ужасом действительности так высоко, что действительность стала неразличимым пятнышком и забылась хоть на несколько часов. Это мало, очень мало, если делить на три недели, но это всё-таки есть. Если это возможно, возможно и повторение. Сперва, конечно, редкое. Но, кто знает, может, кошмар реальности в своём постоянстве станет привычным. Смирившись с ним (смирилась же Джина с его уходом после августа 2005 года!), она перестанет реагировать так остро. Необходимо время. Необходимо ждать, необходимо терпеть. Вся её жизнь — терпение. При её гороскопе и характере! Если бы ей сказали об этом двадцать лет назад, она рассмеялась бы — и только. Но это не главное. Это не главное. Она смогла, она смогла, она смогла. Теперь она должна попробовать выйти на свои бывшие иллюзии в интерьере годичной давности. Если они когда-нибудь раскроются перед нею в том же сумасбродстве, в том же своенравии, отметая её нынешние, делая их чуждое новое ненужным, а новую реальность — проходящей неприятностью! Скорей доплыть бы до прошлого! Ведь она уже ощутила себя не принадлежавшей настоящему!    И Джина ещё раз посмотрела на красавца Санта Круса трёхмесячной давности. Она строила планы бегства, забывая о руке бога, печатала мнимое, забывая о действительности, пыталась отдаться прошлому, забывая о настоящем и не предвидя будущего, которое вытекало из настоящего, порождённого прошлым. Видя в боге прежде всего энергию и импульс, Джина считала, что не бог сотворил человека по образу и подобию своему, а человек в гордыне своей придал богу свой образ, положив в начало слово — атрибут человека, отличающий его от животных. Но она делала то же самое, творив Ханни по образу и подобию своему. Реального у неё не было, он был далеко, он был чужой, его жизнь не доходила до неё теперь даже краткими минутными фрагментами. Придуманного породили обстоятельства, а не фантазия. Разве его, Ханни, четыре года назад, когда он часами разглагольствовал по телевизору и распечатывался всеми каналами, было столько же в её душе, сколько теперь? Нет, намного меньше. Разве три года назад, когда он был знаменит, молод очень красив и удачлив, она думала о нём больше? Нет, меньше. Ни его красота, ни его талант не значили ничего сами по себе. Зигзаги его судьбы выводили Джину на её фантазии. Не в гордыне своей она творила иллюзии, вливая в воображаемого ад своих сомнений и силу своей любви; не сознательно путала последовательность; не намеренно подменяла причину следствием. Её собственная судьба, опять-таки РЕАЛЬНОСТЬ, вносила такую неразбериху в сознание. Она металась между воображаемым счастьем и реальной несчастной любовью.    — Джина, ну что за ересь ты тут развела? Какой пограничный конфликт, какие принудительные работы? — Наталья Леонидовна собирала разрозненные листки; Джина была невозмутима.    — А что тут такого? Людей хватают, везут неизвестно куда и несколько лет пытают, не предъявляя никаких обвинений. Банда воров добирается до власти и десять, и двадцать, и тридцать лет грабит страну. Это, по-твоему, нормальнее? А происходит на самом деле. Я бы, конечно, и по-другому могла их свести. Но мне нужен был такой художественный приём. Взять Санта Круса на верхней степени отчаяния и низшей ступени социальной иерархии, чтобы амплитуда от исходного состояния до момента преображения была огромной. Так мне милее.    — А почему с Санта Крусом ты обходишься ещё более круто, чем с Ханни? Он потерял и имя, и фамилию, и профессию. Ханни хотя бы на первый взгляд остался при своём.    — Откуда я знаю? Может, я о нём меньше информирована — вот и сочиняю больше. Может, он, в тысячу раз красивее, соответственно раскручивает воображение? Странно. Сколько это длилось в мозгах? Час, от силы полтора. А распечатываешь целый день. Кстати, «h»-то в итальянском немая, может, там не «dei» перед «HIM», — но мать не интересовало, что там «перед «HIM».    — Сознание у тебя летает быстрее, чем рука. Ты так странно и легко, отталкиваясь от реальности, навешиваешь на неё угодные тебе одежды! Но противоречия бытия и сознания — это тема №2. №1 — поиск границы между рукой бога и свободной волей человека.    — Это можно продолжать до бесконечности. Например, ответственность каждого за всё. Последнего Меровинга низложили в 751 году. Разве бы он докатился до этого, не имей в предках таких тварей? А ведь Хлодвига l канонизировала церковь, потому что в 496 году он со своей дружиной первым на территории нынешней Франции принял христианство. Велика заслуга — принять христианство, породив при этом четырёх чудовищ, которые после плодились в том же качестве. Кто здесь виноват? Первый Меровей, который по другим источникам был Фарамондом, Карл Великий, папа римский? Их тоже кто-то породил. Обстоятельства? Они вытекали из предыдущих.    — В таком случае — весь мир. Не обвинишь же ты бога в том, что человек, прикрываясь его именем, возложил венец святости на чело преступника. Хоть и действовал, возможно, во славу веры.    — Во славу веры творилось столько грехов, что личная выгода здесь тоже присутствовала. Весь мир виноват — это мне более по душе. Это значит — и каждый, взятый отдельно, и каждый, взятый в связи с остальными. Человек ли, событие, момент… Каждый. И весь мир. Но мир создал бог, а?    — Возможно, его фантазия разбежалась так же, как твоя вчерашняя, и его возлюбленные дети вышли из-под контроля.    — Спасибо за комплимент. Итак, ответственность всего за всё — №3. Между прочим, тогда в прыжках Ханни есть и доля моего участия.    — Скорее, в победе Иванишевича в 2001 году. За несколько дней до неё, после поражения Горана от Хьюитта в каком-то крохотном турнире, наверное, только ты одна на всём свете орала: «Он играет лучше всех!»    — Орала, орала…    Джина грустила. Шла суббота. После пятничного утреннего фейерверка в последующую ночь ничего не повторилось, и на прошлые иллюзии она не смогла выйти. Мало того: за пару часов до приведённого выше разговора, вспоминая декабрьские сполохи, сорванные, казалось, с его настоящей жизни, Джина закрыла глаза. Она ничего не ждала, зная, что не увидит его. Два-три бессвязных образа, даже не образа, — так, размытых неясных силуэта — промелькнули в голове. Потом появилась женщина, которая Джине сразу не понравилась. Заострённые черты лица, тонкие накрашенные губы, волосы в мелких локонах химической завивки, прежде к тому же и обесцвеченные, целомудренное по фасону, но легкомысленное по узору ткани платье, общая сухощавость — всё это накладывалось на сорокапяти-пятидесятипятилетний возраст. Она не смотрела на Джину, стоявшую в дверях, но показывала ей будильник в своих руках. Прошла мимо кровати и исчезла, растворилась сразу, будто её и не было. Появившаяся из небытия и растворившаяся в нём же. Джина открыла глаза. Всё было ясно. Эта женщина, уже не молодая, но ещё молодившаяся, была судьбой. Она проходила мимо её кровати, места обычного пребывания, как проходили в жизни все герои — не затрагивая Джину лично, давая только возможность созерцать. Женщина не взяла будильник со стола, где он обычно стоял. С самого начала он уже был у неё в руках. То, что Джина естественно считала своим, ей никогда не принадлежало. Не сказав ни слова, не спросив её, чужая рука унесла её время, будто его и не было никогда. Всё было ясно. Её, исторгнутую в жизнь без её ведома, без её согласия, снабдили будильником, как бы что-то презентовав. Она прожила что-то или сколько-то, якобы имея нечто, надеясь на будущее, вспоминая о прошлом, но всё это было только игрой воображения и самообманом. И чужой, неприятный образ, который ей пришлось принять — ведь он был её судьбой! — заведомо без симпатии, в один момент, устав казнить Джину несвершением, неисповедимостью, невозможностью, просто унёс её время. У неё ничего не было. Ни прошлого, ни настоящего, ни будущего. Ни сил, ни надежд, ни любви. Где-то там, далеко позади, на широкой дороге, залитой летним днём и лёгким вином, не было мрака и опустошённости. Но и та дорога оказалась иллюзией. Джина не шла. Ей некуда и некогда было идти. У неё не было ничего. Ни жизни, ни времени. Холодная мгла предстоявшей зимы топила с головой, и несколько цветных кадров, оставшихся в её комнате, по существу, тоже давно были унесены отсюда. Она так долго пыталась убедить себя в том, что не знает, как пишется слово «безысходность»… Он. Тьма. Пустота. Боль. Он.    — Орала, орала… Третье — ответственность. Потом идёт четвёртое. №4 — что же всё-таки меня сформировало? Реальность или моё сознание?    — И то, и другое.    — Понятно, но каково соотношение?    — Оно равно пропорции материального и духовного в твоей основе.    — Это не ответ, а уравнение.    — Ты имела претензию считать себя физиономисткой. Посмотри на себя в зеркало, посмотри на своё лицо и определи количество того и другого.    — А ведь у Ханни намного сильнее развита верхняя часть лица. Может, поэтому он не произвёл на меня сильного впечатления, когда я увидала его во второй раз, в шлеме? Где-то в феврале 2002 года… Сильнее и выразительнее верхняя часть лица — преобладание духовного над физическим. Ты помнишь эти отвратные морды боксёров?    — Помню, помню, приятного мало. Обезьяны краше. Не отвлекайся. Что следует из преобладания духовного в его сущности?    — Созвучие… со мною.    — А дальше? Ты хочешь, чтобы он всегда страдал или чтобы он тебя трахнул? И в этом будет выражаться созвучие?    Джина не знала, чего хочет. И не знала, в чём заключается созвучие. Поэтому напала на «Brother Louie» по «Vh1» и кинулась за кассетой.    — Какой хорошенький! Была бы я Санта Крусом, я бы его сейчас… ein, zwei…    — То было двадцать лет назад. У Санта Круса ничего бы не вышло…    — Может, мне ещё его ввести, закрутить дополнительную интрижку… Интрижку… Странно. Сколько драм разворачивалось и разворачивается вокруг, а я о них не знаю. Или мне плевать. Вот, например, Агасси уходить собирается. Но какое мне до него дело? У меня своя жизнь. Своя дорога. И на ней лишь то, что мне суждено было переварить… сердцем и умом. И ещё суждено, чтобы всё это свелось и завершилось на Ханни… Писюк.    — А к чему относился первоначально сей прелестный неологизм?    — К Сенне, — Джина рассеянно обозревала в зеркале свою талию.    — Сколько?    — Пятьдесят шесть. А после того, как Сенна разбился, было пятьдесят семь с половиной. Сенна, ты проиграл. Ханни на одиннадцать сантиметров выше.    — Если ты будешь слишком часто вспоминать его имя, я его возненавижу, тем более, что у меня есть для этого более веские основания.    — Я сама довольно часто и вполне осознанно желаю, чтобы он был несчастлив. Вставай, страна огромная, вставай на смертный бой…    — Не забудь вывести из-под обстрела Томаса Андерса…    27 августа, в воскресенье, дверь в комнату Джины была приоткрыта уже с часу дня. Наталья Леонидовна поднялась к дочери. Джина кидала карты и хмурилась.    — Лолита не пришла ещё?    — Да ведь рано. Попозже. Что это вдруг она тебе понадобилась?    — Да мотор в холодильнике сгорел, мать его, ублюдок.    — Господи, какая досада…    — Идиотизм. Теперь тащись за новым. Страдать людям спокойно не дают. В соседнем доме с утра тре… Чёооорт…    Джина так и не договорила, что же в соседнем доме такое страшное делается на «тре».    — Что ещё?    — Весы. Опять весы…    — Сомнения…    — Сомнения.    — Сердечная любовь, сомнения, скандал, сомнения. Если предположить здесь крупицу истины, то цепь получается незавидной.    — От любви к скандалу вперемешку с сомнениями, — Джина выглядела озадаченной, озабоченной и немного обеспокоенной.    — Если так будет продолжаться, ты ему всё простишь, — мать сама была обескуражена. Полгода назад Джина бесновалась бы из-за холодильника. Сгоревший мотор означал, что теперь надо куда-то идти, что-то узнавать, покупать, привозить домой, устанавливать — в общем, делать всякую неприятную ерунду. Но мысли Джины летали в сферах, слишком высоких для холодильника.    — Мой маленький…    — Ого, какими ветрами повеяло с Фолклендов. Неделю назад ты почти что ликовала. Кстати, он на двадцать шесть сантиметров выше тебя. «Маленький» тут явно не подходит, — Наталья Леонидовна видела, как жалость заползает в сердце Джины, и умышленно обозвала Мальвины Фолклендами, но тщетно: Джина не обратила на это внимания. Это тоже было нехорошо…    — Я так хотела прижаться головой к его груди. Сейчас я бы сама прижала к груди его голову.    — В таком случае тебе надо хотя бы чуть-чуть пополнеть, а то твои кости породят новые сомнения. Я-то хотела тебя отвлечь воспоминаниями о его прекрасном образе, а ты впускаешь в сердце не двадцать шесть сантиметров разницы, а километр сострадания.    — Двадцать шесть сантиметров чего? — и Джина захохотала.    — Тьфу на тебя. Вот пойдёшь с Лолитой покупать холодильник.    — А как же. Ещё и Романа позову, — и Джина захохотала снова, но вскоре опять нахмурилась.    Весы, весы. Санта Крус по-прежнему грустит. Бедный Ханни, бедный Роке. Джина вспомнила странное раздражение, которое испытывала в пятницу ночью и считала не своим собственным. У неё-то самой не было причин для раздражения. Сердце, весы, молния, весы. В чём ты сомневаешься, милый? В будущем, в настоящем, в третьем возвращении? Сомнения — думы о невозможности или чрезвычайной трудности исполнения твоих желаний. Джина несколько раз перечитывала «Шагреневую кожу» и каждый раз убеждалась в том, что Бальзак слишком рано взялся за её написание и по молодости лет очень много упустил. Человек никогда не бывает свободен от желаний. Даже у порога смерти, безнадёжно больной, он желает. Тот, кто любит жизнь, желает продлить её, пусть на несколько мгновений. Тот, кто очумел от боли, не менее страстно желает скорейшего конца. Жизнь Ханни в последние три года была сплошной цепью невыполненных желаний. Он, конечно, мог приободриться от рождения ребёнка, но природа человека скоро снова взяла своё: он продолжал желать то, чего недоиспытал в жизни, понимая, что уже не сможет это свершить. Отсюда и сомнения. Сомнения дважды — это сомнения по всему фронту, сомнения во всём. Он сомневается в том, нужен ли был ему ребёнок, от радости рождения которого он опомнился, нужна ли ему обыденщина рутины, успевшая ему наскучить, нужны ли ему все его победы, ставшие не сладким воспоминанием, а неумолимым и издевательским контрастом по сравнению с действительностью, нужна ли ему возможность какого-то занятия каким-то делом, нужна ли ему семья, нужно ли ему одиночество. Он сомневается в прошлом: если бы он знал, как всё это будет заканчиваться, начал бы вообще заниматься спортом или бежал бы от него, как чёрт от ладана? Он сомневается в будущем: там всё неясно и туманно, без намёка на просвет. Он не сомневается лишь в том, что в один прекрасный день умрёт, и Джина часто думала о том, что приняла бы это спокойно: таким ясным и определённым вставал в её сознании этот день, после которого можно будет, наконец, подвести жирную итоговую черту и уже не сомневаться ни в чём, а спокойно и деловито готовиться к собственному отходу. Передумывая всё это, Джина оживилась и вспомнила кутерьму, заваренную ею минувшим вечером: во время суда, возбуждённого Ханни из-за её книги, он претерпел дикий психологический срыв, был доставлен в больницу и, придя в себя только для того, чтобы попросить прощения за его молчание и прочие глупости и запечатлеть на руках и лицах Джины и Марио прощальные поцелуи, умер. После этого следовала душераздирающая сцена группового самоубийства Джины и Марио в каком-нибудь десятке метров от смертного одра Ханни. «Самое главное, всё это было так живенько и трогательно и совсем не смешно, как выглядит сейчас, становясь напечатанными фразами», — думала Джина, стукая на машинке. Она была в восторге от свободы своих мыслей от сгоревшего мотора и необходимости куда-то класть скоропортящуюся жрачку. Реальность действительно (неплохое сочетание, а?) уходила от неё всё дальше и дальше. Всё дело в настроении и в том, что оно формирует способность воспринимать в привлекающем ТЕБЯ образе те или иные ощущения. Как всё это было трогательно! Как безжизненно сейчас! Надо что-то делать с маслом. А, к чёрту. В конце концов, для этого существуют Лолита, рубли и масло, чтобы было кому, на что и что покупать. Значит, и Ханни может запасть на что угодно в зависимости от настроения, проглядывающего в его небесных очах. Отсюда следуют и то, что Джина может без ревности относиться к его Надин и к его ребёнку, и многовариантность предстоящего. Если бы Ханни был по гороскопу обезьяной, как сама Джина! Если бы по другому гороскопу он был упрямым бараном, как Джина! Но он тигр. Он не прыгает, он бросается. Он не баран. Он скорпион, который жалит, часто бывает, самого себя. Джина могла бы вылечить его, если бы он захотел. Если бы она могла с ним связаться. Если бы попала в его соответствующее настроение… Вчера Джина думала, что надолго вернулась в своё обычное состояние безраздельной власти фантазии, отсутствия возможности какой-либо связи с Ханни, полной неосведомлённости о его жизни и любви Ханни и Марио. Сегодня же эта самая фантазия и карты вывели её на реального Ханни, на реальное желание реальной связи с ним, на желание изменить к лучшему его судьбу и на её любовь к нему. Странная штука эта жизнь, то есть бред…