Помощь по старой дружбе

      Прошло три дня с тех пор, как архимаг принял у себя в Башне Таниса Полуэльфа и взялся за лечение Гилтаса. Если его отец и Палин по очереди дежурили у кровати юноши, сам Рейстлин почти всё время проводил в лаборатории и библиотеке, готовя отвар за отваром, зелье за зельем. Поспать архимагу за это время удалось часа четыре от силы. Даламар нередко был с ним: в лаборатории — помогал с ритуалами, заклинаниями и готовкой снадобий, в библиотеке — искал рецепты, выписывал их и позже обсуждал с Рейстлином. Несколько рецептов, которые пробовали маги, были взяты из книг, написанных на соламнийском, эльфийском или вовсе древнеэльфийском. Рейстлин знал язык квалинестийцев — благодаря Танису, — но со всех языков на Общий рецепты переводил Даламар. Во-первых, он знал и соламнийский, и квалинестийский, и сильванестийский. Во-вторых, последний, родной для тёмного эльфа язык, как было известно, очень походил на древнеэльфийский, так что с переводом проблем было не так много. Больше сил и времени уходило на поиск и добычу ингредиентов для лекарств, изготовляемых магами, чем также занимался Даламар — Рейстлин, как мог, берёг силы.       Палин же, зная, как устают старшие маги, взял на себя обязанность присматривать за Гилтасом. Он постоянно проверял его пульс и температуру, фиксировал изменения, если они были, на пергаменте, а позже сообщал их Даламару — с дядей они ещё ни разу не виделись с момента, как сын Таниса появился в Башне. Также Палин периодически обновлял сонное заклятие, чтобы Гилтас лежал спокойно, а не метался в лихорадочном бреду, не вскрикивал и не подпрыгивал на кровати. Пусть на данное заклятие уходило не так много сил, но Палин не мог позволить чёрным магам, на коих были возложены все надежды, терять даже крупицы сил на то, что юноша может сделать за них. Разумеется, Палин тоже не отрывался от фолиантов, защищённых рунами белой магии. Маги его Ложи более остальных специализировались на целительстве, так что без его участия не обошлось. Всё тот же Даламар таскал ему книгу за книгой, Палин, сидя в комнате Гилтаса, склонялся над столом, утыкаясь в текст. Когда его сменял Танис, юноша уходил, но не в свою комнату, а в комнату напротив, чтобы полуэльф, если что, мог быстро его позвать. Палин, хоть и помнил, постоянно повторял про себя, где находится зелье, сделанное Даламаром, которое ему наказано было использовать в крайнем случае. Спал он беспокойно, чутко, вскакивая от любого звука, готовый бежать в комнату напротив. Кроме этого, ложился Палин довольно поздно, бодрствуя большее количество времени, чем должен был. Танис, сменяя юношу, отправлял его в комнату, убеждая лечь спать. Но Палин хватал пару фолиантов и продолжал штудировать их в часы, отведённые ему на сон.       Маги за эти три дня проделали столько работы, что им казалось, их жизнь состоит и будет состоять из лекарственных растений, огромных фолиантов по целительству, которые каждый из них с трудом поднимает, снова лекарственных трав, снова фолиантов, исписанных рецептами пергаментов, огромных магических формул… и снова фолиантов. У каждого из них уже голова шла кругом, они иногда не были уверены, что понимают всё, что читают и произносят, правильно. Тем не менее, никто не собирался сдаваться. И у каждого на это были свои причины.              Рейстлин стоял в комнате, которая была не самой просторной в Башне Высшего Волшебства, но всё же довольно неплохой. Он опирался на кресло, стоявшее у кровати, где, смяв простынь, лежал хрупкий юноша. Архимаг впервые за три дня увидел его: до этого он безвылазно сидел в лаборатории и библиотеке, раз за разом отправляя Даламара напоить Гилтаса очередным зельем. Сейчас, когда тёмному эльфу был просто необходимо сон, — ведь за три дня он поспал не больше часа, и то, за столом в библиотеке — Рейстлин пришёл сам.       Архимаг застал Таниса, клюющего носом, и отправил его спать, попросив по дороге в соседнюю комнату разбудить Палина. Не забыл Рейстлин упомянуть о том, что племянник может не торопиться. В итоге он приподнял голову светловолосого юноши, осторожно влил ему в рот зелье, уложил обратно на подушку и стал ждать прихода Палина: оставлять Гилтаса одного нельзя было ни на минуту, особенно после приёма очередного зелья, ведь не было гарантии, что не станет хуже.       Рейстлин не знал, сколько часов назад Палин использовал сонное заклинание, но теперь, очевидно, оно перестало действовать — Гилтас резко перевернулся на бок и свернулся в клубок, положив голову мимо подушки. Он снова мучился от лихорадочного бреда. Рейстлин уже хотел подарить ему спокойный сон с помощью магии, не дожидаясь племянника, но вовремя себя остановил: он поможет Гилтасу намного больше, если сохранит силы.       Глядя на его мучения, Рейстлин не чувствовал сострадания, но ощущал нечто другое, вспоминая себя, свой собственный бред, свои муки, огонь, вызванный болезнью, сжигавший его собственное тело. А это всё в прошлом настигало архимага слишком уж часто: подул несильный ветер или немного влаги просочилось в его обувь и он на следующий же день лежал в постели с жаром.       Даламар узнал от Таниса, а после рассказал своему шалафи, что Гилтас тоже часто болел, особенно в детстве, рассказал о его головных болях и что, только родившись, мальчик едва не погиб.       «Так же, как я…» — думал Рейстлин.       Не менее хорошо архимаг понимал, почему Гилтас не рассказал родителям о плохом самочувствии, и нисколько не винил его в этом, несмотря на то что вследствие этого ситуация так запустилась. Слишком знакомым Рейстлину было нежелание, чтобы «заботливые родственники» тут же поднимали панику, узнав, что «слабенький здоровьем ребёнок» чувствует слабость. О, как же хорошо архимаг знал, как душила и раздражала эта забота…       И это знание лишь усиливало чувство, возникающее, когда Рейстлин смотрел на сына Таниса и Лораны, такого же слабого, жалкого, бессильного перед лицом болезни, каким когда-то был сам маг. Это чувство поднималось в его душе не раз и не два, но Рейстлин всё никак не мог дать ему названия. Он мог лишь сказать, что ему становилось неожиданно спокойно и тепло рядом с Гилтасом.       Архимаг тяжело вздохнул и, снова мягко приподняв голову юноши, подложил под неё подушку, мимо которой тот лёг. Потом Гилтас замотал головой, будто пытаясь избавиться от прядей, упавших на лицо. Тогда Рейстлин протянул руку и поправил светлые волосы — лишь тогда юноша ненадолго успокоился.       Пусть изначальная причина, по которой архимаг согласился помочь, заключалась в ином, но ощущение их с Гилтасом некоего единства придало ему сил продолжать, пусть он почти не спал и не помнил, когда в последний раз ел. Рейстлин твёрдо решил одно: этот мальчик должен выжить.       Пусть ребёнок, которого брат-близнец называл детским сокращением «Рейст», разозлился бы на такое заявление, ведь он знал, как тяжело жить слабым, болезненным, находясь в тени других, сильных и здоровых. Он знал, что такое желать смерти, задыхаясь от кашля, больно терзающего горло, не имея сил даже шевельнуть пальцами. Но величайший маг всех времён, в которого вырос этот ребёнок, знал не менее хорошо, что такое бороться, держась лишь на силе воле.       «А этот мальчик держится. Нужно только помочь ему», — погладив лохматые волосы Гилтаса, подумал Рейстлин.       Руку он убрал, лишь когда почувствовал присутствие Палина за дверью.              Палин зашёл в комнату и едва не вздрогнул, увидев Рейстлина, хотя полуэльф предупредил юношу о его присутствии.       — Доброе утро, дядя, — сонно проговорил он.       Рейстлин отчего-то усмехнулся.       — Утро? Солнце в зените, Палин.       — В зените… — тупо повторил юноша, а потом подошёл ближе к окну. Яркий свет на несколько секунд ослепил его. — Действительно…       Архимаг обернулся и смерил племянника оценивающим взглядом. Палин опустил глаза. Он знал, что выглядит далеко не лучшим образом, несмотря на то что причесался и умылся. Режим сна, и без того не являющийся постоянным и устойчивым из-за ночных изучений фолиантов, сбился окончательно, Палин даже перестал замечать, день за окном или ночь, ведь бодрствовал и спал он вне зависимости от этого. Удивляло его лишь одно: как дядя и Даламар умудряются выглядеть куда лучше него, тратя при этом намного больше сил. Возможно, они уже привыкли к такому образу жизни, в отличие от Палина, который до того, как начал учиться у дяди, спал относительно нормально. Иного объяснения не находилось.       Юноша вздрогнул всем телом, услышав чей-то вскрик. Полуприкрытые глаза тут же широко открылись. Прошло несколько секунд, прежде чем Палин понял, что это кричал Гилтас.       — Проснись немного и используй сонное заклятие, — велел Рейстлин.       — Угу…       Палин провёл рукой по лицу, пытаясь окончательно стряхнуть остатки сна.       — Знаю, что всё это не так легко, племянник. — Холодно сказал архимаг.       — Я и не жалуюсь, — вяло возразил юноша.       — Терпи и следи, чтобы не довести себя до истощения, — проигнорировав его слова, продолжил Рейстлин. — Есть не забывай, я имею в виду. Насколько я знаю, Полуэльф грешит этим.       — Есть такое. Я слежу за тем, чтобы он нормально ел. Хотя откуда бы у него аппетит… — Палин отвёл взгляд.       Он видел, что Танис изо всех сил старается держаться и выглядеть спокойным, но юноше посчастливилось быть проницательным, так что он прекрасно видел, как полуэльфу тяжело. Впрочем, все маги видели. Однако, казалось, что действительно задевает это только Палина. Силы, которых и так было мало, забирали ещё и переживания. Юноша не был уверен, за кого у него больше болит душа: за Таниса, вынужденного смотреть на мучения сына и видеть, как тот медленно умирает; за Лорану, оставшуюся в одиночестве в Солантусе, находящуюся в неведении, как там двое любимых ею людей; или же за Гилтаса, чьё тело и разум безжалостно терзала болезнь.       — Ничего, племянник. Зато хороший опыт, — проговорил Рейстлин, словно прочитав мысли Палина. — Учись контролировать эмоции. Они тратят драгоценные силы. Если бы ты работал с нами, в лаборатории, это бы очень сильно сказывалось на продуктивности твоей работы. Пользуйся случаем и учись. — Довольно холодно закончил он, заставив юношу немного сжаться.       Палин знал, чего хочет добиться дядя этим тоном: чтобы он, будто по щелчку, выключил все эмоции и резко начал холодно оценивать ситуацию. Иногда этот ледяной тон действительно помогал, будто брызгая в лицо Палина такой же ледяной водой, чтобы он проснулся. Иногда юноша действительно смотрел на всё со странным для него, даже пугающим хладнокровием. Но не сейчас. Сейчас сочувствие захлестнуло — как невовремя, прямо перед Рейстлином!       Палин закусил губу, пытаясь болью себя успокоить. Он уже был готов ответить так, как хотел того дядя — холодно и безэмоционально, — однако архимаг неожиданно смягчился.       — На твоём Испытании сострадание стало твоей силой. Силой, которая и помогла тебе пройти его. Силой, которая вернула меня, — Рейстлин подошёл к племяннику и коснулся его плеча. — Теперь тебе нужно не дать состраданию превратиться в твою слабость. И всё, что сейчас происходит, очень подходящие обстоятельства для этого.       Иной раз на Палина накатывала злость: как дядя может расценивать такие ужасные, болезненные для людей ситуации как уроки для него. Однако он понимал: такой подход поможет ему стать сильнее и он привыкнет, как бы сейчас юношу ни возмущало такое мышление.       Палин поднял взгляд, но смотрел он мимо Рейстлина — на снова вскрикнувшего Гилтаса. Сердце в очередной раз сжалось.       — Мне просто жаль его… — беспомощно прошептал Палин, не в полной мере отдавая себе отчёт, что сказал это вслух.       Почувствовав, что дядя убрал руку с его плеча, юноша несмело поднял взгляд… и тут же пожалел об этом, увидев своё отражение в золотых глазах, что, казалось, способны были испепелить его. Палин мгновенно понял, что разозлил Рейстлина, но не до конца проснувшийся мозг всё никак не мог сообразить, что же он сказал или сделал не так. Архимаг нередко отвечал резко и раздражённо, но Даламар хорошо дал Палину понять, что он не знает, как его дядя злится. И сейчас юноша был уверен: через секунду узнает. Однако вопреки его опасениям Рейстлин судорожно выдохнул.       — Используй заклинание уже, раз не хочешь смотреть, как он мучится. — Прозвучал его слишком уж спокойный голос.       Палин поспешил выполнить указание, уверенный, что дядя сдержался лишь потому, что Бездна что-то в нём изменила…       Произнеся магические слова и убедившись, что теперь Гилтас спит спокойно, юноша обернулся. Рейстлин продолжал стоять в том же положении, что и несколько секунд назад.       — Дядя… — набравшись смелости, позвал Палин, уверенный, что пожалеет об этом вопросе. — Ты так и не ответил, почему помогаешь Танису.       Архимаг обернулся, и юноша немного сжался, вжав голову в плечи.       — Тебя сейчас это беспокоит, Палин?       Юноше показалось, что от этого тона замёрзло его сердце, но взгляд отвести он не посмел, зная, что дядя сделает ему замечание.       — Нет… то есть…       — Не трать ни моё, ни своё время на эти бесполезные вопросы, — перебил Рейстлин, давая понять, что вопрос был риторическим. — Если я помогаю, значит, есть причина. А это значит, что я не собираюсь бросать это дело на полпути. Разве ты не этого хотел? Чтобы я им помог?       — Этого, — выдохнул Палин.       — Тогда этих слов тебе должно быть вполне достаточно.       Юноша, видимо, совсем позабыв, что такое страх, и избавившись от инстинкта самосохранения, уже хотел возразить, но, на его счастье, Рейстлин уже исчез. Палину пришлось выдохнуть воздух, который он набрал в лёгкие, чтобы высказать своё недовольство.       По прошествии нескольких минут, которые он просидел на краю кровати Гилтаса, не открыв ни одного фолианта, Палин понял, что его пугает ответ Рейстлина. Или, скорее, настораживает. Зачем отвечать так неопределённо, если в вопросе нет ничего такого? Даламар, конечно, говорил ему, что понять Рейстлина невозможно, но юноша отчего-то чувствовал, что способен на это, что ему доступно то, к чему не имеет доступа тёмный эльф, как бы заносчиво это ни звучало. Палин считал, что хотя бы частично, но понимает дядю, но сейчас даже представить не мог, почему архимаг так ответил на обычный, даже закономерный вопрос.       «Не хочет, чтобы я знал? Почему? Потому что не пойму его? Но что я могу не понять?»       Палин смотрел в одну точку, но его мозг работал, быстро перебирая варианты, пока не остановился на одном, самом пугающем.       «Я могу не понять, если дядя преследует ужасные цели. Возможно, он попросит у Таниса то, что тому очень дорого, но это необходимо дяде… или того хуже…»       Но мог ли Рейстлин так поступить с тем, кто когда-то считался его другом, пусть это и было давно? Ответ был прост и жесток — мог. Палин знал это. Он знал наизусть историю дяди, знал о его ужасных поступках. Пусть это не мешало ему любить Рейстлина, пусть юноша многое понимал, но он не мог отрицать, что архимаг жесток. Это был бы самообман.       «Он бросил Таниса и остальных друзей умирать, потом использовал его, чтобы убить конкурента, которым был для него Ариакас. Конечно, дядя способен снова поступить с ним жестоко…»       Палин не чувствовал ни злости, ни разочарования от этих мыслей: он уже принял то, каким человеком является Рейстлин, и он сам выбрал учиться у него. Однако юноша не хотел, чтобы это коснулось Таниса и его семьи. Пусть он никак не может повлиять на цели дяди, но он может предупредить полуэльфа.       Когда Палин сел за очередной фолиант, в его голове уже укоренилось решение выяснить, что нужно Рейстлину от Таниса…