Дева и Двуглавый Орел

Меж ними снова пролегла трещина. Но на сей раз для Тино она слишком велика, чтобы её можно было преодолеть. Теперь между ними – океан политики и недоверия. И как его люди чувствовали себя преданными царём, то же самое он испытывал по отношению к Ивану. Только всё хуже, потому что это было личным. Человек, которому он научился доверять, к которому испытывал привязанность, которому он посвятил себя, подвёл его так сильно, что Тино чувствовал – пути назад к тому, что между ними было, нет. Он отворачивался от тоскливых взглядов русского, что умоляли его вернуться. Но какая-то маленькая, предательская часть его хотела поддаться, броситься в эти знакомые объятия и позволить страсти затуманить свой разум. Но эта страсть ослепляла его десятилетиями, заставляя отворачиваться от остальных, пока Иван угнетал своих подданных, всё сильнее, пока у них не осталось сил для сопротивления. И он верил ему, когда Иван шептал эти сладкие манипуляции ему на ухо, рассказывая, что всё это… угнетение было необходимо. И вопрос не мог не всплыть в его голове – была ли любовь Ивана к нему по-настоящему искренней? Было ли всё это частью плана, чтобы заполучить его доверие и верность? Полностью подчинить его контролю России? И Тино ещё смел думать, что угнетение его не затронет. Слепо верил, что он был таким непохожим на остальных, таким особенным и ценным, что Финляндия всегда останется в безопасности. Что за наивная дурость. Ему дали автономию только затем, чтобы потом его было легче подчинить. Держать его людей в довольствии и в покое, чтобы они тихо ассимилировались. Но здесь Иван жестоко ошибся. Вместо того, чтобы стать неотъемлемой частью империи, Финляндия стала чем-то отдельным, существуя сама по себе. Автономия пробудила в нём то, что Тино никогда не чувствовал. Неразрывную связь со своими людьми, бесконечную гордость за свою землю. И теперь, когда он ощутил их вкус, Тино знал – он никогда не перестанет бороться за них. Финны, потрясенные и убитые горем после Февральского манифеста царя, начинают немедленное сопротивление. Студенты решают подать петицию Николаю II с просьбой пересмотреть манифест и в течение одиннадцати дней переезжают на лыжах от деревни к деревне по всей стране, чтобы собрать подписи. Петицию подписывают более полумиллиона человек – одна пятая населения Финляндии. Делегация из пятисот человек едет в Петербург, чтобы доставить её Николаю II. - Он отказался даже принять их, - оцепенело произнёс Тино, склоняясь вперёд, упершись локтями в колени и опустив глаза в землю. - Мне жаль, - ответил Эдвард, мрачно глядя на своего друга. Остальные тоже вскоре узнали, что его постигла та же участь, что и их. Они смотрели на него с жалостью, когда Иван зачитывал новости вслух, чтобы слышали все. Лишь у Феликса в глазах не было сочувствия – вместо этого на губах у него играла лёгкая презрительная улыбка: «а я тебе говорил». - А знаешь, что мой прекрасный новый губернатор сказал иностранной прессе? Что «все здравомыслящие люди Финляндии довольны манифестом»! - В Европе не поверят, когда узнают о петиции, - попытался воодушевить его эстонец. – Если ты разживёшься международной поддержкой, то на царя окажут давление, чтобы он передумал. Ты ещё не проиграл… - Мы никогда особо не волновали Запад. Я не понимаю, что изменится сейчас, - тяжело было сдержать отчаяние в голосе. Сейчас им были поглощены все его люди. - Твоя репутация лучше, чем ты думаешь. Ты уже стал известен, как маленькая, но упрямая страна, что борется за свои права. Тино поднял глаза в изумлении. - Откуда ты?.. Он прекрасно знал, что у них нет доступа к иностранной прессе. - Я встретил одного из своих людей в городе, когда ходил за покупками. Он провёз контрабандой немецкую газету, - гордо улыбнулся эстонец. - Эдвард! – тихо воскликнул Тино. Он знал, на какой риск шёл его друг, делая это. - Я устал знать о мире только то, что Россия хочет, чтобы мы знали. У Тино всё сжалось в груди. До недавнего времени у него была довольно либеральная пресса и он мог читать всё, что захочет, когда бы он ни поехал на свои земли. Остальные давным-давно лишились такой возможности. - Я… Я хочу извиниться. Я был так слеп… к тому, что вы испытывали, - сказал он, стыдливо опуская взгляд к своим ногам. Он был так привилегирован, так сильно привязался к Ивану, что лишь сочувственно взирал со стороны, как остальные теряли всё больше и больше. И никогда как следует не заступался за них. Он и правда не заслужил сочувствия Эдварда – или кого-либо ещё. - Не надо. Ты делал лишь то, что считал лучшим для своего народа. Как и мы все, - теплая улыбка его друга принесла ему облегчение. – И… учитывая, что в дело вмешались твои личные чувства, я понимаю, как трудно было игнорировать их. Тино глубоко вздохнул, закрыв глаза. Он столько всего игнорировал, что касалось Ивана. Казалось, лишь сейчас он глядел на него со всей ясностью. Сколько раз он чувствовал, будто что-то идёт не так, и сколько раз он пренебрегал своей же интуицией. - Я правда не заслуживаю тебя, Эдвард. - Не говори так, - эстонец опустил руки ему на плечи, сжимая их и успокаивая. – Я буду присматривать за тобой. Как и всегда. Ему стало лучше из-за слов своего друга. Как же ему повезло иметь такого надежного товарища в этом хаотичном, вечно меняющемся мире. - Не теряй надежды. Продолжай борьбу. Она даёт надежду и мне тоже. Ободрение Эдварда наполнило его решимостью. - Я буду сражаться за нас обоих. - Вот это Тино, которого я знал, - улыбка Эдварда стала шире, прежде чем выражение его лица сделалось серьезным. – Но не будь слишком безрассудным. Потому что в случае с тобой дело не только в подчинении твоей страны, здесь… много личного. И я боюсь того, что он может сделать, если его эмоции возьмут верх. Из-за Великой петиции симпатии по всей Европе устремились к финнам, желающим сохранить свои законы и привилегии. Воодушевленные таким успехом, они решаются собрать средства для другого обращения: петиции Культуры. Более тысячи деятелей культуры из двенадцати стран подписывают ‘Pro Finlandia’ – петицию, в которой царя просят сохранить автономию Великого княжества. Тревожно переминаясь с ноги на ногу, ожидая на углу улицы, Тино наблюдал за проходящими мимо людьми, пытаясь обнаружить среди них своего знакомого. Находиться здесь было само по себе рискованно. Но это тот риск, что он готов принять. Наконец он увидел, как навстречу ему шел молодой человек, с которым он познакомился несколько месяцев назад. Он поприветствовал Тино маленьким кивком, наклоняя голову влево, к повороту, затем прошёл туда, и Тино последовал за ним. Они зашли в небольшую малярную мастерскую на тихой улице. - Ты сумел… связаться с кем-нибудь? – осторожно спросил Тино, едва осмеливаясь надеяться, что его план увенчается успехом. Человек победно улыбнулся. - С шестерыми из них. Франция, Нидерланды, Италия, Дания, Норвегия, Швеция... Шестеро ему подобных откликнулись на его мольбу. Новая смелость наполняла его, когда он просматривал бумаги, в которых воплощения официально выразили ему свою поддержку, подписавшись как названиями своих стран, так и личными именами. Возможно, он был одинок в своей борьбе, но теперь Иван будет знать, что многие не одобряли того, что было сделано в Финляндии. - Думаешь… это поможет? - Не знаю. Но это покажет, что Европа на нашей стороне, - ответил Тино, уже чувствуя себя храбрее. – Спасибо вам, что сделали это… Я бы никак не сумел получить эти письма самостоятельно. - Всё ради Отечества, - человек широко улыбнулся. – Прежде чем вы уйдёте, не хотите ли подняться наверх? Я хотел бы познакомить вас с одним моим другом. Они зашли в просторную, светлую комнату. Она была полна картинами и набросками. В центре стоял мужчина тридцати лет, погруженный в работу. - Ээту… Ээту! – человек позвал своего друга, который даже не заметил своих посетителей. - Ты уже вернулся? Ты встретил юношу, с которым должен был… - когда он обернулся и увидел Тино, во взгляде его проснулось отчётливое беспокойство, а кисть чуть не выпала у него из рук. - Дьявол тебя побери, Бен! Ты же знаешь, что нельзя приводить сюда черт знает кого! – он торопливо оглянулся по сторонам, будто ему стало страшно, что Тино увидит картину, которую ему видеть нельзя. - Не бойся… Точно тебе говорю – об этом тебе беспокоиться не придётся, - подойдя к своему другу, Бенджамин успокаивающе коснулся его плеча. Он сказал ему что-то, так тихо, что Тино не расслышал. Глаза художника распахнулись от изумления, и он резко повернулся, чтобы посмотреть на финна. Взгляд его стал глубоким, восторженным. Тем, что Тино научился узнавать за эти годы. Тем самым взглядом смотрели на него художники, когда узнавали о его сущности. - Это… величайшая честь познакомиться с вами. - Это честь для меня, - тепло улыбнулся Тино. Художник лишь продолжал смотреть на него, а глаза его сияли от изумления. Бенджамин улыбнулся мечтательному взгляду его друга. - Думаю, это самое близкое к любви, что он когда-либо испытывал. Это вывело художника из оцепенения, и он повернулся, гневно уставившись на другого мужчину. - Серьёзно? Ты смущаешь меня перед самым выдающимся символом нашей страны? Его товарищ лишь хихикнул, и Тино тоже тихо рассмеялся. - Расслабься, он парень непринуждённый… Рядом с ним не нужно никакого формального притворства, - Бенджамин широко улыбнулся. – Но теперь, раз уж он здесь, тебе нужно показать ему это, - он указал на полотно, накрытое тканью. В Тино немедленно проснулось любопытство. - Я бы с удовольствием взглянул на вашу работу, - сказал он. Предвкушение уже охватывало его. Глаза художника загорелись гордостью. - Я писал эту картину весной в Берлинской академии, - объяснял он, подходя к полотну. – Когда я узнал о манифесте, я был в такой… ярости. А потом в голове у меня появилась сцена… и я знал, что должен написать её. Он взялся за ткань и стянул её одним быстрым рывком. У Тино перехватило дыхание. Самые разные эмоции волнами охватывали его при взгляде на картину. На ней – молодая белокурая девушка в белом льняном платье и синем шарфе, что развевался на ветру вместе с её длинными светлыми волосами. Стоя на скале у моря, в то время как вокруг неё бушевал шторм, она крепко сжимала в руках большую книгу с надписью ‘Lex’ на обложке. А над ней парил огромный, зловещий орел с двумя головами, пытаясь вырвать у неё книгу своими длинными когтями. Долгое время Тино мог лишь смотреть, лишившись дара речи от суровой красоты. Эта картина затронула нечто очень глубокое в его душе. - Я назвал её «Атака». Так что… вы думаете? – тихо спросил его художник. - Это… невероятно, - выдохнул он. – Я… я как будто чувствую дух этой картины всем моим существом, - трудно было подобрать слова, чтобы выразить все эмоции, бушующие в нём. Бенджамин присвистнул. - Думаю, ты вписал своё имя в учебники истории, Ээту. С мужчинами Тино провёл остаток дня и весь вечер. Они угостили его ужином с вином, одна бутылка которого превратилась в две, а лёгкая беседа стала глубокой в тёмные часы. Компания его преданных соотечественников успокоила его душу, что была так беспокойна в последнее время. И они придали ему смелости, сил, которые понадобятся ему, когда утром он вернётся в Санкт-Петербург. Где он вновь встретится с Иваном. Он бросил шесть листов на стол, сжав губы в тонкую линию. Его взгляд не дрожал, когда он смотрел на русского, что сидел напротив. Иван выглядел… усталым. Под глазами его залегли мешки, а в них самих – бессонный взгляд. Кожа его была ещё бледнее, чем обычно, оттенок её почти такой же, как его волосы. Что неудивительно: хаос в империи нарастал, нескончаемые забастовки рабочих и крестьянские бунты сказывались на Иване. Но сейчас Тино не испытывал к нему никакой жалости. - Что это? – Иван оглядел письма с пренебрежением. - Петиции. От воплощений шести стран Европы. Чтобы вы с царём пересмотрели манифест, который крадёт мою конституцию. Взяв их в руки, Иван просмотрел листы, будто проверял их на подлинность. - Они не прошли через… надлежащие почтовые службы, я полагаю? Я не вижу на них никаких имперских печатей. - Нет, но они достигли своих законных получателей и были официально подписаны с… - Тогда это не более, чем нелегальная почта, - сказал Иван, не задумываясь ни на секунду, прежде чем разорвать письма. Тино мог только смотреть, как всю ту работу, на выполнение которой он потратил недели, рвут, будто она ничего не стоила. И вдруг осознал, что Ивану всё равно, осудит ли его вся Европа. Он не отступится. - С этим покончено. И отныне тебе запрещено посещать свою землю без сопровождения. Тревога тут же поднялась в нём, заслоняя храбрость и пошатнув дух. Теперь он совсем не чувствовал себя смелым. - Почему ты это делаешь?.. – спросил он тихим, отчаявшимся голосом. - Сейчас ты этого не поймешь… но это для твоего же блага, - теперь слова Ивана звучали мягче, пытаясь внушить ему ложное чувство безопасности. Но они лишь пробудили в нём непокорность. - Не тебе это решать, - ответил он резко. - До тех пор, пока ты неспособен вести себя сообразно благу империи, боюсь, именно мне это решать и придётся, - в его последних словах больше не осталось мягкости. Группа международных делегатов из шести стран отправилась в Санкт-Петербург, чтобы доставить петицию Pro Finlandia. Как и в случае с предыдущей петицией, царь их не принял. Зайдя в комнату, Тино рухнул на кровать, зарывшись лицом в подушку. Всё стало только хуже. Его отрезали от связи со своей страной, и теперь он мог ездить туда только с русскими сопровождающими, которые не выпускали его из виду. Иван следил за каждым его движением, постаравшись сделать так, чтобы всё, что он ни делал, не ускользнуло от его внимания. Это безнадёжно. Но он не мог сдаться. Тино встал, прошел к окну. Он присел на корточки на деревянном полу, ощупывая доски, пока его рука не опустилась на ту самую, что лежала слегка неровно. Он осторожно отодвинул её с места. Улыбаясь, он потянулся за письмом, спрятанным в щели. Это была одна из немногих вещей, что ему удалось скрыть от глаз Ивана. Бенджамин передал письмо вместе с документами, когда они встретились в Хельсинки. - Один из них хотел, чтобы вы получили его личное письмо. Он очень настаивал, чтобы вам доставили его в целости и сохранности. Он уже читал его, несколько раз, но слова всегда придавали ему смелости. И прямо сейчас это было именно то, в чём он нуждался. Дорогой Тино, Новость об изменении политики России в отношении твоей автономии стала для меня большим ударом. Это непростительное предательство по отношению к тебе и твоему народу, предательство всего того, что было вам обещано в 1809 году. Я хотел бы быть в силах поддержать тебя гораздо большим, чем просто подписью. Если бы я мог, я бы лично прибыл в Санкт-Петербург, чтобы выступить от твоего имени. Но мой король требует от меня нейтралитета как от воплощения моей нации. Несмотря на это, я хочу, чтобы ты знал, что в душе вся Швеция поддерживает твою борьбу. Каждый день ты в моих мыслях и в моих молитвах. Даже если тебе так не кажется, ты не один. Твой, Бервальд. 1900 Стремительное промышленное развитие в России привело к значительному увеличению численности городского среднего и рабочего классов. Условия труда на фабриках были суровыми, намного более худшими, чем в Европе. Недовольство растущего рабочего класса создало почву для более динамичной политической атмосферы, а также для становления радикальных партий. В Финляндии индустриализация поставила перед обществом аналогичные задачи. Рабочие требовали улучшения условий, росла политическая активность населения. Но изменения в стране привели также к расширению доступа к образованию среди простого народа и укреплению национального самосознания. Финляндия переходила от сословного общества к гражданскому. Тино перевернул заполненный документ, доставая при этом новый из толстой папки и глубоко вздыхая. В воздухе повисла тишина, нарушаемая лишь скрипом перьев по шероховатой бумаге и тяжелое тиканье больших библиотечных часов. Он сидел вместе с остальными семью воплощениями, и все они занимались одним и тем же – с ростом хаоса в империи Иван стал поручать им такую рутинную работу, как эта, и дела по хозяйству. Надеясь сохранить хрупкую иллюзию порядка и контроля. В тишине было легко расслышать, как в коридоре открылась дверь. И как её с грохотом захлопнули. Тяжелые, торопливые шаги вверх по лестнице тоже трудно было не заметить. Стало очевидно, что пришедший был в ярости. - Итак… есть какие-нибудь догадки, на каком заводе сейчас забастовка? – ухмыльнулся Феликс, скрестив руки за шеей. Вид у него был чересчур довольный. - Не спрашивай его об этом, он запрёт нас в библиотеке с бумажной работой на месяц, - ответил ему Торис, не поднимая взгляда от документа. - Может, нам тоже устроить забастовку… Торис закатил глаза. - Он может даже присоединиться к нам – чем чёрт не шутит, - продолжил Феликс. Последняя реплика тут же всколыхнула любопытство в душе Тино. - О чём ты? - Ты и правда думаешь, что всё то дерьмо, что творится с его людьми в последнее время, на него никак не влияет? Тино взвесил слова. Это то, о чём он совсем не задумывался, так как его собственная борьба отнимала большую часть его внимания и энергии. - Он не раз показывал, что вполне доволен тем, что решит за него царь, - было трудно скрыть разочарование и горечь в голосе. - И ты этому веришь? Финн в замешательстве взглянул на поляка. - Он может продолжать играть во «всё спокойно в королевстве» сколько угодно, но очевидно же, что это не так… грядет какая-то заваруха. И на этот раз он даже на меня её свалить не сможет, - поляк вскинул бровь, по-озорному ухмыляясь. – И… я не думаю, что крестьяне или рабочие – это те, на кого он злится. Тино понял дерзкий намёк, заключённый в его словах. В последнее время Иван не давал им ни единого повода усомниться в его согласии с политикой империи. Словами он никак не выражал своего недовольства. Но его поведение, видимая усталость и вспыльчивость говорили о том, что всё шло не так гладко, как он пытался это представить. И в последнее время этот гнев, казалось, проявлялся всякий раз, когда он возвращался со встречи с царём. Он вдруг почувствовал… надежду. Она казалась совсем невероятной, но если был хоть малейший шанс, что мнение Ивана можно поколебать, то… - Я на сегодня всё, - Тино резко встал, направившись к выходу из библиотеки. Половина его работы осталась незаконченной на столе. Семь воплощений глядели ему вслед, ошарашенные внезапным уходом. - Поверить не могу… он всё ещё хочет его трахнуть! - Феликс, заткнись, а, - Торис опустил лоб на ладони. Чрезмерная прямолинейность его партнёра, казалось, по прошествии веков ничуть не сгладилась. - Нет, не хочет, - уверенно сказал Эдвард. – С их отношениями покончено. Навсегда. Тино остановился перед знакомой дверью, пытаясь восстановить дыхание. Он проходил сквозь неё бесчисленное количество раз в течение многих лет. Чаще всего он приходил за лаской и интимностью – такие визиты он всегда ждал с нетерпением. Теперь же он заходил сюда только по рабочим вопросам, что касались Великого княжества. И всё, что он чувствовал при посещении – это тревога. Он постучался. - Войдите, - в голосе Ивана послышалась смесь смятения и усталости. Когда Тино вошёл, Иван не смог скрыть удивления в своих глазах. Он быстро спрятал его. - Полагаю, ты хочешь поговорить о… Великом княжестве, - Иван посмотрел на него с сомнением. - Да, я… - его беспокойство почти взяло верх над ним, когда взгляд Ивана стал пронзительнее. – То, что я хочу сказать, относится к Великому княжеству, да. Но оно более тесно связано с проблемой… рабочего класса. Русский слегка приподнял брови, в глазах отразилась тень удивления от поднятой темы. И заинтересованности. - Понимаю. Я знаю, что города сталкиваются с одной и той же проблемой по всей империи. - Да, времена настали… трудные, - Тино подбирал слова осторожно. Один неверный шаг мог стоить успеха всей его задумки, если шансы на успех вообще существовали. – И я задавался вопросом… Что намерена делать империя, чтобы улучшить положение своего народа? Какое-то время Иван лишь молчал, задумчиво глядя на него. - Я рад, что ты просишь империю о помощи и руководстве в отношении твоих трудностей, - теперь голос его был мягок. Тино прекрасно знал, почему. Я рад, что ты мне подчинился. – За последние десятилетия столько всего изменилось, с такой скоростью. И нашему народу… трудно приспособиться. Люди разгневаны, и на то есть веские причины. И я боюсь, что необходимые реформы проводятся слишком медленно, чтобы удовлетворить их нужды. - Я согласен, - произнёс Тино. Было легко ухватить раздражение в голосе русского. Что ж, точка соприкосновения найдена. – А царь… намерен провести какие-нибудь реформы, чтобы помочь своему народу? За вопросом последовала тишина. Тино знал, что он ступает по очень тонкому льду. - Он делает всё, что может, - голос Ивана был бесстрастен. Похоже, он сам не верил в то, что говорил. - Получается, даже царь… может принимать неверные решения, не так ли? – Тино задумался, не пересёк ли он черту. Лицо Ивана по-прежнему ничего не выражало. Что бы он на самом деле ни чувствовал, это было надёжно скрыто. - Божьи избранники или нет, они всё равно люди. И Николаю не повезло, что на его долю выпала такая ноша. Но ему всё равно суждено нести её… Как ему и должно. - Но это… странно, тебе не кажется? – тихо спросил Тино. Он шел в направлении, на которое ранее никогда не отваживался. Ему казалось, что Иван сейчас прервёт его, обвинив в нелояльности и измене. Вместо этого он хранил молчание, глядя на финна… с интересом. Тино решил продолжить. – Почему один человек должен нести эту ношу? Почему ошибки одного человека должны так дорого стоить целой империи? Разве… разве не должны люди иметь возможность влиять на собственное будущее? Иван продолжал тихо глядеть на него. Взгляд его был почти печален. - Людям хочется… разного. Они словно верёвки, что тянут в разных направлениях. Если дать им волю, они могут… разорвать тебя. А царь – это опора, что должна скреплять эти путы. Без него… настанет хаос, - Иван выглядел так, будто его терзали воспоминания. Тино вспомнил истории о его юности, что он рассказывал ему. Безжалостные набеги ордынцев. И страшные потрясения в семнадцатом веке, ещё до того, как первый Романов взошел на престол. Детство, наполненное постоянными вторжениями, войнами и кровопролитием. - Может быть… хаос – это то, через что нам иногда нужно пройти. Чтобы из него родилось что-то лучшее. Иван нахмурился в сомнении. - Прежде чем я стал твоим Великим княжеством, я не мог вообразить себе никакой другой жизни, кроме жизни со Швецией. Я не мог представить себя… кем-то другим. Просто воплощением, что было подданным шведской короны. Но ты… ты заставил меня увидеть нечто большее. И хоть путь этот был мучительным… это был величайший подарок, который я когда-либо получал. Нежная улыбка появилась на губах Ивана. - Для меня большая честь слышать это. - И всё же, ты забрал его у меня. Улыбка погасла так же быстро, как появилась. - Я всего лишь хочу защитить тебя от опасностей этого мира. Чтобы тебе никогда не пришлось сталкиваться с ними в одиночку. - С этими опасностями я должен столкнуться сам, - финн не мог удержаться и не повысить голос. То хрупкое понимание, что они почти обрели, уже испарялось, словно его и не было. - Ты не осознаешь всей жестокости этого мира, Финляндия, - мягкость исчезла из голоса Ивана. – Я не собираюсь просто стоять и позволять тебе губить себя в горячке какого-то… радикализма. Последнее слово было полно такого презрения, что Тино счёл бесполезным взывать к лучшему в Иване. - Радикализм? Так ты называешь гордость моих людей? – он даже не пытался спрятать гнев в своём голосе. – Когда-то ты сказал мне, что эта гордость – неотъемлемая часть того, чем мы являемся. Кажется, прошла целая вечность с того момента, как Иван произнёс это. Слишком многое изменилось с тех пор. Но он всё ещё помнил эти слова – Иван не мог отрицать того, что сказал сам. Русский едва ли выглядел опечаленным. - Одно дело – писать стихи и романы, а другое – позволить националистической истерии овладеть тобой. Тогда эта гордость станет началом твоего конца. - Если чья гордость нас и уничтожит, так это твоя, - отрезал Тино. – Твой царь ведёт нас к смуте, Иван. А ты… ты отказываешься признавать это. Глаза Ивана распахнулись – он не ожидал такого открытого столкновения. На какой-то миг Тино кажется, что в глазах его блеснула тень смятения. Но он отвернулся, прежде чем Тино успел убедиться. - Ты говоришь о вещах, что тебя не касаются. Уходи! Тино не нужно говорить дважды. Он знал, что сейчас переубеждать Ивана бесполезно. Но сомнение, неуверенность, что мелькнули во взгляде русского, показали ему более, чем достаточно. В эти смутные времена царь и дворянство упрямо продолжали придерживаться консервативных и националистических позиций. Политика русификации в Финляндии лишь усилилась. Пресса подверглась более жесткой цензуре, несколько газет и журналов закрылись. Финские почтовые марки были отменены, войско влилось в российские армейские подразделения, а с принятием Языкового манифеста русский стал языком управления и администрации. Их разговор вселил в Тино слабую надежду на примирение. Надежду на то, что со временем Ивана можно будет вразумить, по мере того как всё больше его людей будут выражать недовольство политикой империи. Но было всё труднее поддерживать надежду, когда его земля теряла всё больше суверенитета. Дом, что уже столетие ощущался почти родным, теперь казался просто удушающим. Так ужасно, что все прочие домочадцы десятилетиями сносили такое отношение. Для него всё только началось, но это уже было невыносимо: отрезанность от своих людей, давящая цензура, его гордость, что отнимали у него по крупицам… Он даже представить себе не мог, насколько хуже приходилось остальным. Поведение Ивана было невозможно предсказать. Временами, казалось, его посещали проблески благоразумия, но они проходили так же быстро, как и наступали, и его бескомпромиссная и деспотическая сторона брала верх в мгновение ока, не оставляя никакой возможности вразумить его. Когда Иван сказал им, что отныне он не потерпит, чтобы в доме говорили на каком-либо другом языке, кроме русского, Тино охватило отчаяние. - Сегодня мы будем проходить правление человека, что основал империю, известную нам сегодня… Первого царя России и того, с кем я делю своё имя. Их хозяин придумал для них новое «развлечение», обязательное для них всех. Уроки культуры и языка. Они были ничуть не похожи на вечера поэм и историй, которые они с Иваном когда-то проводили вместе, давным-давно. В эти часы от них ждали лишь беспрекословного подчинения и слепого восхищения Россией и её царями – и насколько же мучительна была разница с той нежностью, что они делили когда-то. Может, уроки и были идеей Николая, но Иван, похоже, не собирался препятствовать их проведению. Они сидели за маленькими партами в два ровных ряда, словно студенты в классе, пока Иван стоял и объяснял, оглядывая каждого из них по очереди. Когда взгляд его упирался в Тино, тот понял, что был не в силах выдержать его, и опускал глаза на парту. Атмосфера царила тревожная и неуютная, покорённые земли низко склоняли головы под давлением своей империи. - Именно в его правление наша страна стала расти… - Gówniany nauczyciel, - Тино услышал тихий, но отчётливый шепот с соседнего сиденья. Феликс, ты… идиот! – мысленно выругался он, взмолившись, чтобы Иван не расслышал его. Конечно, он расслышал. Фиолетовый взгляд русского мгновенно упал на поляка, в нём уже плескалась ярость. - Что это было, Польша? - Я ничего не говорил, - пожал плечами Феликс. Ты что, напрашиваешься на наказание? Тино встревоженно нахмурился. Всё могло обернуться чем-то ужасным очень быстро. - Правда? Потому что я совершенно уверен, что слышал, как ты шепчешься по-польски. - Тебе, походу, что-то мерещится. Я вообще не удивлён, с твоей-то паранойей… Иван пересёк комнату настолько быстро, что Феликсу не удалось закончить предложение. Крепко схватившись за ворот рубашки, русский дёрнул его, гневно глядя сверху вниз. - Никакого языка, кроме русского, под этой крышей раздаваться не будет, ясно тебе? - Spierdalaj. Мгновение – и Иван дёрнул Феликса с такой силой, что тот потерял равновесие, и потащил его к выходу из помещения. Поляк бешено извивался, но это было бесполезно в железной хватке русского. Не прошло много времени, прежде чем они оказались за дверью. Торис вскочил со своего места, бросаясь за ними, но Наташа была быстрее – она встала перед ним, упершись в него руками. - Не надо. Он лишь и тебе навредит! - Я не оставлю Феликса с ним одного! – он надавил, но белоруска не сдвинулась с места. - Ты ничего не сможешь сделать, - теперь и Катюша встала перед литовцем. Она знала – никто из них не мог остановить их брата, не когда он был в таком состоянии. Отчаянная тишина осела между ними, полное ужаса ожидание того, что обрушится на их товарища, когда Иван выплеснет на него свою ярость. Тино всё ещё смотрел на стол, застыв от страха. Иван выглядел таким разъярённым, почти неузнаваемым в своей ярости. Так, будто он без колебаний принудит своего подданного к послушанию… силой. И вдруг он вспомнил тот разговор с Торисом, о подвале, и что там произошло… Кошмарное осознание осенило его – похоже, именно туда Иван тащил сейчас Феликса. Годами он лишь стоял в стороне, пока хватка Ивана над ними сжималась всё сильнее. Финн закрыл глаза, подавляя страх. А затем вскочил с места и выбежал из комнаты так быстро, что остальные едва успели среагировать. - Тино! Стой–! – крик Эдварда раздался за его спиной. Он не остановился. В кладовке рядом с кухней дверь в полу осталась распахнутой. Тино глубоко вдохнул, собираясь с духом, и сбежал вниз по лестнице. Каменные стены окружали его в мрачном и промозглом подвале. Там было пусто, но за лестницей он увидел коридор. Вдруг пронзительный крик донёсся оттуда. Тино сглотнул комок страха в горле, сжал кулаки и прошел внутрь. Он попал в комнату поменьше, освещённую лишь свечой. Иван стоял к нему спиной, держа в руках хлыст. Феликс стоял перед русским на коленях, рубашка его была разорвана. Даже в тусклом свете Тино мог разглядеть красные шрамы не его спине. Иван, похоже, даже не заметил его присутствия. Он поднял хлыст, готовясь нанести удар. - ХВАТИТ! Внезапный крик Тино остановил его. Он медленно обернулся. Его лицо не выражало ничего, но фиолетовые глаза бушевали от ярости. - Это тебя не касается, Финляндия. - Иван, не делай этого, - его голос прозвучал кротко и хрупко. - Я не допущу подобного непочтения в моём доме. Подавив все свои чувства, что кричали ему убираться отсюда, Тино прошел в комнату. Его сердце громыхало в груди, когда он встал перед Иваном, заслонив поляка собой. - Отойди, - приказ был твёрдым и резким, с предупреждением, но он не шелохнулся. - Нет, - он выдержал взгляд высокого мужчины, даже если каждая клеточка его тела дрожала от страха. - Не заставляй меня принуждать тебя. - Я не позволю тебе причинить ему ещё больший вред. Тогда тебе… тебе придётся высечь и меня тоже. Иван распахнул глаза – замешательство и конфликт смешались в них … Тино всё смотрел ему в лицо, всем видом показывая, что он не отступится. Хватит с него просто стоять в стороне. Русский замахнулся рукой с хлыстом – и ужас наполнил его. Закрыв глаза, он приготовился к боли… …Которой не последовало. Лишь глухой удар хлыста об пол разнёсся в ушах. И тяжелые шаги Ивана, уходящего прочь. Тино открыл глаза, облегчённо выдыхая. Сработало. Иван всё же не смог поднять на него руку. - Благодарностей ты от меня не дождешься, - услышал он тихий, рваный голос позади себя. - Конечно, не дождусь, - сказал он, приседая на пол и закидывая руку Феликса себе на плечи. Но когда они встали, маленькая улыбка не сумела ускользнуть от его взгляда. 1902 - С вас десять рублей. Тино протянул монеты и улыбнулся пожилой женщине за прилавком. - Спасибо, - он поднял сумки с продуктами и развернулся. Его конвоир не отставал от него ни на шаг. Раньше он мог ходить за покупками самостоятельно, без постоянного присмотра. В те времена, когда его не считали нарушителем спокойствия в доме. Как много изменилось всего за несколько лет… Раньше он думал, что конвоиров, всегда сопровождавших Ивана, куда бы он ни пошел, приставили к нему для защиты. Что царь и его приближённые хотели, чтобы воплощение империи всегда было в безопасности. Теперь же у него было ощущение, что они скорее контролировали его. Пройдя мимо охранника, Тино повернул направо. - Дом воплощений империи в другой стороне, - немедленно сказали ему. Он остановился. - Я думал немного прогуляться… Погода сегодня прекрасная, не правда ли? Рослый мужчина взглянул на него с сомнением. Очевидно, что план Тино не пришелся ему по нраву. - Я всего лишь хочу насладиться красотой Петербурга, раз уж я здесь… Это же не запрещено, так? – финн улыбнулся, склонив голову. Раздражённый конвоир бросил взгляд на свои часы, а затем на Тино. - У тебя десять минут. - Весьма признателен, - Тино широко улыбнулся мужчине и развернулся, быстро погружаясь в поток людей на оживлённой рыночной улице. Позади него раздавались торопливые шаги и раздраженное кряхтение. Конвоир протянул руку с явным намерением схватить его – но он быстрее, и с его небольшим ростом ему было легко проходить между людьми. Крик раздался позади него – ему приказывали остановиться, но он не обратил на него внимания. Не прошло много времени, прежде чем охранник потерял его в толпе. Тино вышел с рыночной площади один, торжествующе улыбаясь. Прошло слишком много времени с тех пор, как он был один на улице. Спонтанное решение испытать свои силы точно того стоило. На городских улицах, по которым он бесцельно бродил, кипела жизнь. Лошади, что влекли за собой экипажи с дворянством и буржуа, бодро трусили рысью, экипажах, бесчисленные торговцы и рабочие прогуливались по дороге… Они казались такими маленькими на фоне величественных, элегантных зданий города. Тино не мог отрицать красоты Петербурга. Но она всё равно не шла ни в какое сравнение с любовью к его дорогому Хельсинки, по которому он так тосковал. Тино подошёл к фасаду здания в типичном барочном стиле, что было окрашено в красно-белые тона. Ему было знакомо это место. Иван приводил его сюда несколько раз, впервые – почти столетие назад. Русский был так горд, когда показывал ему Императорский университет, основанный Петром Великим в восемнадцатом веке. («Именно здесь взращиваются светлейшие умы империи… Я надеюсь увидеть, как моя молодежь встретится с твоей в Хельсинки… Как они станут делиться идеями и культурой») Теперь от воспоминания веяло лишь горечью. Было неясно, говорил ли Иван искренне, или же слова его были милыми пустяками, чтобы сделать Тино более покладистым. - …слишком долго царь и дворяне держали крестьян и рабочих в нищете и угнетали их. Пока они едят сладости в своих дворцах, люди на улицах умирают от голода! Крик эхом отдался где-то впереди. Любопытство овладело им. Тино, не колеблясь, пошел навстречу голосу. Во внутреннем дворе собралась группа людей. Большинство из них были совсем молоды, юноши и девушки чуть за двадцать. - А им плевать, пока они могут вести свою роскошную жизнь. Если мы хотим изменений, надо не молить о них, а требовать! Аплодисменты и свист были ему ответом. Студент радостно улыбнулся энтузиазму своих сокурсников и вскинул кулак в воздух. - Долой самодержавие! - Долой самодержавие! – ответила толпа, вскидывая и свои руки тоже. Пыл и решимость молодых душ воодушевлял. В них было столько огня. Тино чувствовал себя храбрее, лишь глядя на них. - Заблудился, приятель? Тино вздрогнул, резко оборачиваясь. Конвоир, что сопровождал его на рынке, выглядел разъярённым. Судя по красноте его щёк и сбитому дыханию, поиски проходили в спешке. - Да. Боюсь, я где-то свернул не туда, - было трудно удержаться от улыбки. Мужчина окинул пристальным взглядом людей, на которых смотрел Тино. - Тебе следует быть осторожнее и не связываться с дурной компанией. - Я не знал, что студенты считаются… дурной компанией. Теперь конвоир выглядел взбешённым. - Мы уходим. Сейчас же. Финн не протестовал, когда мужчина схватил его за руку и потащил к экипажу. То, что он на мгновение ускользнул, было само по себе победой. Наиболее активными противниками самодержавного правления и сторонниками реформ были студенты университетов. Их забастовки и протесты проходили регулярно, создавая благоприятную среду для появления революционных группировок. В Финляндии, по мере усиления политики русификации, усилилось и сопротивление ей. Николай II утвердил закон об обязательной военной службе финнов в российской императорской армии, означающий, что все призывники были обязаны участвовать в конфликтах империи, в том числе и тех, что не касались Финляндии. Имущество финской армии было конфисковано в казну без компенсации. Новый закон означал конец автономной армии Финляндии и слияние ее с российской. Манифест вызвал возмущение, и с первым же призывом мужчины по всей стране бросили ему вызов забастовкой. - Твои люди отказываются служить империи, - прямо заявил Иван. - О чём ты? – теперь он никак не мог узнать, что происходило в его стране. Или мог, но только через подвергнутые цензуре российские издания. Но он вообще не утруждал себя их чтением. - Они отказываются выполнять свой воинский долг. - Так они… протестуют? – было трудно удержаться от улыбки. Он так гордился своими парнями. Лицо Ивана слегка дёрнулось, но он быстро восстановил маску спокойствия и уверенности. Однако Тино научился смотреть сквозь неё. Очевидно, Иван был очень раздражён этим фактом. - Ты должен понимать, что такое поведение неприемлемо. - Закон, против которого они выступают – вот что неприемлемо, - быстро ответил Тино. Сопротивляться Ивану с каждым разом становилось всё легче. Русский сузил глаза, но сохранил иллюзию спокойствия. - Это закон, который теперь обязателен к исполнению на всей территории империи. Включая твои земл… - Этот закон, - финн поднял голос. – Нарушает мою конституцию. Между ними воцарилось молчание. Тино ждал вспышки гнева, очередной ссоры, но Иван лишь продолжал смотреть на него. Как будто одного взгляда было достаточно, чтобы сломить его волю. У Тино не было ни малейшего желания допускать это – и он лишь глядел на русского с таким же напором. Наконец Иван закрыл глаза и глубоко вздохнул. - Как думаешь, что произойдёт, если они продолжат в том же духе? - У царя не останется выбора, кроме как прислушаться. Что-то похожее на улыбку мелькнуло на губах Ивана. - У тебя такое упорство… как у наивного ребёнка, - улыбка быстро исчезла, и лицо его приняло печальное выражение. – Но чем дольше это будет продолжаться, тем суровее будут последствия для твоих людей, - слова должны были звучать, как угроза, но было в них что-то сочувственное и полное сострадания. Что было больше похоже на… предупреждение. – Ты не знаешь, на что способны мои цари. И я надеюсь, что и не узнаешь. Его люди и их радикализм, жестокость мира, теперь и царь… От чего ещё ты хочешь меня защитить? Он не даст каким-то словам себя запугать. Только не сейчас. - А ты не знаешь, на что способны мои люди. Несмотря на угрозу в его голосе, во взгляде Ивана не было гнева – лишь серьёзность. - Финляндия, пожалуйста. Я пытаюсь сохранить всё в целости. Не ухудшай себе положение ещё больше… - Я не собираюсь просто стоять и притворяться, будто совсем не чувствую гнева моего народа! – (В отличие от тебя). - Тогда на них обрушится гнев Николая! – голос Ивана обратился громоподобным в считанные секунды. Тино вздрогнул, страх прокрался в его душу. Теперь угрозу едва ли можно было упустить из виду. Неприкрытый гнев напомнил ему о чём-то, что он уже видел. Та же… та же ярость вспыхнула в глазах Ивана, когда он тащил Феликса в подвал. К облегчению Тино, она быстро улеглась. Русский прервал зрительный контакт, глубоко вдыхая. Когда он снова взглянул на Тино, гнева уже не было. - Николай… требует, чтобы ты обратился к твоему народу как их воплощение. Чтобы вы с Сенатом призвали их прекратить этот мятеж и продемонстрировали поддержку империи. Это было требование, на которое он бы никогда не пошел. - А если я этого не сделаю..? - Тогда казаки прибудут туда, где в следующий раз соберётся демонстрация. Глаза Тино распахнулись, и уже не страх, а ужас наполнил его душу. Он знал, что означали казаки. Насилие. Его ставили перед кошмарным выбором: публично притвориться перед своим народом, что он поддерживает Николая II, их угнетателя, или позволить им столкнуться с гневом вооруженных всадников. - Я… я не могу совершить этот выбор! Нечто горестное мелькнуло во взгляде Ивана, нечто очень похожее на сожаление. - Тебе придётся. Финн в отчаянии опустил глаза на пол. Если он согласится, то избежит возможной кровавой бани. Но это будет выглядеть, будто он, само их воплощение, символ их силы, подводит их – и предаёт. - Я отказываюсь от такого выбора. - Значит, на демонстрацию прибудет сотня казаков. Его руки начали дрожать. Может, ему следовало согласиться, найти способ избежать эскалации… Он сжал кулаки, собираясь с силами. Нет. Если его люди не боятся последствий, тогда и он не должен. - Это лишь разожжёт их гнев. - И от этого станет только хуже и тебе, и им, - холодно ответил Иван – и в голосе его больше не осталось ни капли сострадания. На Сенатской площади собралась многолюдная демонстрация. Губернатор вызвал жандармов, чтобы тот разогнал бунт, но так как люди отказывались уходить, туда вывели отряд казаков. Губернатор приказал атаковать, и казаки бросились на безоружных людей, нанося им удары саблями и позволяя своим лошадям топтать их. Разъяренные демонстранты бросались в них камнями, бутылками и снежками. Столкновение не привело к человеческим жертвам, только к нескольким раненым. Но оно лишь обострило растущий конфликт между властями Российской империи и народом Финляндии. 1903 Кровопролития, которого он ждал после инцидента на Сенатской площади, не произошло. Его люди по-прежнему не испытывали страха – наоборот, их гнев лишь разросся, подпитывая волю к сопротивлению. Это было само по себе похоже на победу – и на доказательство, что они не сдадутся под давлением. Что они будут бороться не на жизнь, а на смерть за то, что заслуживают по праву. Но он знал, что чем сильнее их сопротивление, тем жестче будут репрессии. И насилие, что может в конце концов вспыхнуть. Он вспоминал польские восстание и их последствия. Разве он силён настолько, чтобы справиться с чем-то подобным? (Силён, как Феликс) Десятилетиями Тино считал, что он просто высокомерный и чересчур гордый. Бесконечно упрямый. Но теперь он уважал поляка за несгибаемую волю и нежелание сдаваться, как бы глубоко его ни втоптали в грязь. Немногие были столь упорными. Это было иронично – но теперь ему хотелось обладать такой же силой. Когда Иван вызвал его в свой кабинет, чтобы рассказать о законах, что готовы были ввести в Великом княжестве, он уже заранее чуял нутром, что всё станет лишь хуже. Иван безучастно смотрел на него из-за стола. Он выглядел усталым и беспокойным – таким теперь было его обычное состояние. Тино задавался вопросом, как долго продлится это жалкое притворство, что всё под контролем. - Учитывая то, как развиваются события на твоей земле, твой генерал-губернатор считает, что… в Великом княжестве должен быть введён новый режим управления. Зловещий оттенок слышался в его словах. Тино заставил себя сохранять спокойствие. - О каком новом режиме управления речь? Иван ничего не ответил – лишь протянул ему официальный документ. Это был указ, подписанный царём. Указ, что наделял генерал-губернатора Бобрикова полномочиями принимать любые решения и законы. Правом, что ставило его выше Сената. У Тино перехватило дыхание. Это означало… диктаторскую власть. - Из-за волнений и растущего сопротивления твоего народа политике империи твоему генерал-губернатору необходимо будет восстановить порядок. Любыми необходимыми средствами, - бесстрастно объяснил Иван. - Ты же понимаешь, что они этого никогда не примут, - сказал Тино, беря себя в руки. Сейчас он должен был настоять на своём. - Им придётся. Если они этого не сделают, то столкнутся с чем-то гораздо более худшим… - Да что может быть хуже этого?! – выкрикнул он и бросил бумагу на стол. Сохранять сдержанность больше не получалось – его переполняла ярость от такой несправедливости. В отличие от него, Иван оставался спокойным. Будто у него не хватало сил даже на то, чтобы разозлиться. - Я так старался уберечь тебя от этого, Тино, - тихо произнёс он. – С тех самых пор, как назначили Бобрикова. Финн нахмурился в сомнении. - Он… настаивал на этом с того самого момента, как занял пост. Чтобы царь полностью ликвидировал Сенат и развязал ему руки в Великом княжестве. Я возражал против этого, но Николай больше меня не слушает. Любую благодарность, что Тино мог испытывать, заслонил его гнев. - И всё же ты никак не противился манифесту, который лишил меня автономии. - Я не хотел, чтобы это зашло так далеко… - Иван закрыл глаза – в них мелькнуло что-то похожее на сожаление. – Но похоже, тебе придётся усвоить этот урок на собственной шкуре. Вместо беспокойства от угрозы в словах Ивана Тино чувствовал лишь вызов. - Я готов столкнуться с любыми трудностями, какие бы на меня ни посыпались… И я знаю, что мой народ не сдастся, что бы с ним ни сделали. Он развернулся, направившись прочь с гордо поднятой головой. Остановился у двери, бросив взгляд назад, на Ивана. - Я думаю, тебе следовало бы больше общаться со своими студентами. Русский молчал – его лицо не выражало ничего. Тино всё смотрел на него – сколько можно притворяться? Тишина между ними затягивалась до тех пор, пока Тино не решил, что с него довольно. Он открыл дверь и ушел, не сказав больше ни слова. - Если бы только мне было позволено, - прошептал Иван в пустой комнате. Бобрикову были даны диктаторские полномочия: право арестовывать или депортировать любого, кого он пожелает, право вмешиваться в большинство дел страны, запрещать демонстрации… Цензура ещё сильнее ужесточилась, членов движения сопротивления стали выслеживать и депортировать, офицеров, что отказывались подчиняться губернатору, увольняли. Но из-за крайних мер, принятых Бобриковым, сопротивление в Финляндии перешло в активное подполье.