***
Было уже за полдень, когда Асцелия открыла глаза. Тусклые, полубессознательные, они оглядели комнату, которую их владелица в своё время отвела Сельме. Видеть помещение с этого ракурса оказалось непривычно. Глаза на какое-то время закрылись. На лице колдуньи уже отпечаталась так называемая «маска чумы». От былой красоты мало что осталось. Чёрные язвы со сверхъестественной скоростью увеличились в размерах и стали медленно выпускать из себя кровь и гной. Носогубная область на лице посинела, а на языке ощущался шероховатый налёт, собирающийся в пресную кашицу от прикосновений с зубами. Где-то справа послышались звуки открывшейся двери, и в комнате появилась шатенка с деревянным подносом в руках. — Доброе утро… Хотя уже день. — На секунду воцарилась неловкая пауза. — Сесть сможешь, надеюсь? Сельма краем глаза проследила, чтобы ведьма не завалилась набок, пока будет садиться. Прикасаться к ней не хотелось ещё больше. Осторожно девушка протянула больной глиняный стакан с молоком, сделала шаг назад и пожала плечами, невесть зачем поясняя: — Думала чай заварить, но опасалась, что половина твоих трав ядовита. Сказала одному из твоих… прислужников принести молока. Послушался, — усмехнулась, — что удивительно. Изнурённая Асцелия великодушно проигнорировала её реплику и с жадностью осушила стакан. Сил сидеть не было, и она сразу же повалилась на подушки. — Я пока заняла твою комнату. Извини, сразу тебя туда перенести не смогла. Эта комната ближе к лестнице, пришлось положить здесь. Безжизненный взгляд ведьмы остановился на Сельме и какое-то время изучал её лицо, словно пытался найти на нём ответ на неведомый вопрос. Наконец, послышался хриплый безжизненный голос: — И не тяжело тебе было… тащить меня через весь лес и город? — Тяжело. Хочу сказать, что внешне ты кажешься легче. Асцелия резко зашлась кашлем, и Сельма инстинктивно сделала ещё один шаг назад. Такая реакция вызвала вымученную усмешку у страдающей. — Не переживай. Ты не заразишься при всём своём желании. Он этого не хочет… — Что-то о своём «иммунитете» я, кажется, уже слышала. — Почему просто не оставила меня в лесу? Со мной ничего бы не случилось. «Хороший вопрос, самой интересно», — мысленно хмыкнула Сельма и безразлично пожала плечами: — Но ты ведь тоже пыталась мне помочь. — Я это делала по Его воле… Он бы не простил… — Да-да, это я тоже слышала. — Шатенка раздраженно вздохнула, понимая, что другого ответа от беловолосой колдуньи не последует. Почему-то в душе наивно хотелось верить, что Асцелия частично привязана к ней. Сельма ругала себя за эту слабость, ведь понимала, что это стандартная реакция человека, не получившего в детстве должного внимания. Испытывать непоколебимое подсознательное желание стать частью социума — естественно. В любом случае этот порыв шатенка постаралась всячески заглушить или хотя бы не обращать на него внимания. Потому поспешно сменила тему: — Выглядишь паршиво… — Всё относительно, — ведьма поморщилась, явно не собираясь вдаваться в подробности своего самочувствия. Флагелланское смирение, с которым говорила Асцелия, вызвало новую волну раздражительности. — Ну и как тебя исцелить? Есть какие-то отвары, заклинания или что-то ещё? Что мне делать? — Ничего… Я лишена части своих сил, а проклятье Некроманта… не снять так просто. — И после всего произошедшего ты говоришь об этом с такой покорностью?! Неужели тебе нисколько не обидно и не хочется справедливой мести?! Асцелия устало уставилась на Сельму, а на скривившихся меловых губах мелькнула болезненная усмешка. — Ты не понимаешь, о чём говоришь. — Может, объяснишь? — хоть колдунья и была для девушки не больше, чем просто безымянный сосед с улицы, в шатенке разгоралась обида за неё и в то же время злость на её смирение. Больше этих чувств было лишь недоумение. — Другим ведьмам досталось сильнее… я это чувствую… Я пойду на поправку быстрее них… Иначе не смогу помогать тебе. — И это, по-твоему, справедливость?! Хоть ты и притащила меня на заклание своему ковену, но такую участь заслужила с трудом. Асцелия слабо улыбнулась, обессиленно прикрыв глаза: — Сочувствуешь мне?.. Удивляет… Сельму колотило от ярости. Она так и не поняла ни логику ведьмы, ни её покорность. Злость заставила подумать о себе. — Что значат слова о третьем желании Некроманта? Почему ведьмы считают меня угрозой? — Ты всё сама слышала… — Да, но, видишь ли, в страхе за свою жизнь не могла задать уточняющие вопросы. — Они боятся… что обретя мою сестру в тебе, Он… станет сильнее… И сможет выбраться в мир живых… чего уже давно хочет… Отлучки за прокля…тыми душами не опасны… Но если он покинет этот город насовсем… пристанища… для ведьм не станет… А ведуньи и вовсе погибнут… Некоторые ведьмы пытаются жить в реальном мире, но… вскоре возвращаются за подпиткой сюда. Или и вовсе… остаются здесь. Речь Асцелии была заторможенной, что свойственно для такой хвори. Ей постоянно надо было закрывать глаза и искать силы для новой фразы. Но шатенка эгоистично хотела получить все ответы. — Ведьмы могут покидать это место и жить в реальном мире? — Да. — Так значит, он хочет получить с помощью меня силы… Что станет со мной в случае, если Он покинет это место? — Он не покинет этот город… Опасения ковена нелепы… Ему нужны не только силы… — Откуда ты это знаешь? — Знаю… Поняв, что ответов больше не сможет добиться, Сельма злобно выдохнула и решила скорее выйти вон из комнаты: — Что ж, раз ты точно не умрёшь, ситуация явно приобретает лучший оборот. Если снова будет душить кашель, возле постели я поставила корыто. И мысленно добавила: «Раз принимаешь всё с такой покорностью, так наслаждайся!» Сельма, даже не скрывая своей брезгливости, поспешно вышла из комнаты, равнодушно закрыв за собой дверь под звонкий кашель чумной. Ноги ловко спустились по ступеням вниз. Какое-то время девушка задумчиво постояла. Мысли снова вернулись к принятому ночью решению найти слабое место Некроманта. Видеть то, что не видят обычные люди… В реальном мире она всеми силами пыталась подавить эти способности, но они всё равно проявлялись, инстинктивно, без её на то желания, пока шатенка не начала употреблять психотропные препараты. Только тогда она впервые смогла ощутить абсолютный контроль над собой. Но сейчас ситуация была иной, контроль с помощью препаратов был утрачен, а способности проявлялись иначе. Кое-как справившись с готовкой обеда (это явно оказалось сложнее, чем просто достать из холодильника шелестящую упаковку со всеми возможными вкусами и залить содержимое кипятком), Сельма, сидя за столом, закрыла глаза и постаралась вспомнить все картинки прошлого, которые ей были доступны. Первая казнь Асцелии… Она вспомнила всё, до мельчайших деталей! Память медленно направляла свой проектор на закрытые веки. Перед глазами даже предстала душераздирающая расправа над «святыми отцами» церкви. Услужливо в голове вспыхнуло и другое страшное воспоминание, которое настигло Сельму в подвалах разрушенного монастыря. Вновь шатенка ощутила то страшное чувство захлебывающихся лёгких и чёрных чужих тяжёлых волос на лице… Но всё это были лишь воспоминания, её собственные воспоминания. То, что девушка уже видела в своей голове… «Ничего…» Целых два часа Сельма просидела за столом, погруженная в мысли о чужом прошлом. И никакого результата… В голове прокручивались одни и те же кадры, с единственной лишь разницей, что из-за долгого механического прокручивания их в голове ощущение ужаса, страха и сочувствия стали притупляться. Наступил вечер. За окнами свет солнца начал рыжеть. Звуки города стали чуть громче: горожане катили телеги, увозили торговые палатки. Дом Асцелии находился почти на окраине, почему на этих улочках почти никогда не было оживленного гомона. И всё же сейчас было шумнее, чем несколькими часами ранее. Умиротворение клонящегося к вечеру дня нарушали лишь периодичные приступы кашля чумной, что приглушенно доносились откуда-то сверху. Тяжело вздохнув, Сельма поднялась наверх. В коридоре на какое-то время она остановилась у двери, за которой вновь послышался душераздирающий кашель. Но брезгливость и злость взяли верх, и девушка скорее прошла дальше, подавляя нарастающее отвращение и скрывшись в хозяйской спальне. Комната ведьмы вся была увешана пучками сухих трав и какими-то мешочками. Однако нельзя было сказать, что эта странность лишала её уюта. Белые кружевные скатёрки и салфетки в сочетании с чистым деревом навеивали что-то приятно-забытое, старое. Так обычно рисуется красота жизни в деревенском доме. А для средневековья это знак явной зажиточности. С ногами Сельма забралась на кровать, подушка на которой, как и в другой комнате, была туго набита травами. Спать не хотелось. Пленница всё ещё думала о прошлом, которое в её памяти осталось болезненным воспоминанием. Стемнело, и на полу появилось несколько холодно-голубых прямоугольников света, проникающих сквозь окно. Шатенка уже не обращала внимания на периодичные серии кашля, доносящиеся из соседней комнаты. Их разделяла лишь маленькая кладовка. Пальцы задумчиво крутили нож, который Сельма стащила у хозяйки этого дома и теперь всё время таскала с собой. «Может, провалы в прошлое невозможно контролировать? Или для этого нужен какой-то эмоциональный накал?.. Если подумать, все разы, когда прошлое врезалось в мою голову, я была на пределе своих эмоций…» На улице неожиданно раздался грохот свалившихся откуда-то балок. Сельма вздрогнула. Из-за задумчивости нож выскользнул из пальцев и звонко лязгнул о деревянный пол, заставляя сознание шатенки вынырнуть из глубин мыслительного процесса и перевести внимание на окружающий мир. — Чёрт. Сельма переместилась к краю кровати и потянулась за утраченной игрушкой, как вдруг голову осенила картинка. Нож… Страшный окровавленный кривой нож случайно выскальзывает из толстых мужских пальцев и падает на песок. От стен эхом отдаётся мерзкий скрежет факелов. — Перед лицом Господа Бога нашего признай, наконец, что ты ведьма! И твои страдания закончатся. Очисть себя перед смертью! Боль пронзает область живота, и из груди вырывается крик. Руки, стянутые железными оковами над головой, затекли. Кости ломит от каждого случайного движения. Ноги… Что-то с ногами… Боль в них ещё ужаснее. В этом крике шатенка тут же вынырнула из воспоминания, заерзав, как перепуганный зверь на кровати, тут же себя ощупывая. Ни единой царапины… Но боль, учащенное от страха и ужаса дыхание… Как и в тех подвалах монастыря, Сельма снова ощутила себя в теле Иоханны. Понадобилось время, чтобы прийти в себя. Сквозь грохот сердца перепуганная девушка услышала слабый голос ведьмы, что доносился из соседней комнаты. — Нормально всё со мной! Просто с кровати упала! Сельма резким движением подхватила с пола нож и стала с особым вниманием его рассматривать. Обычное толстое лезвие и костяная ручка… Ничего и близко не напоминало нож из фрагмента прошлого. Ночь прошла бессонно. Движимая идеей-фикс, почти до самого утра Сельма пыталась увидеть что-нибудь ещё. Но больше не получалось…***
Мысль стала навязчивой! После своего случайного ночного «успеха» шатенка не могла больше ни о чём думать, кроме как о прошлом. На все ближайшие семь дней она словно обезумела в своей погоне за чужой памятью. Днём, после ночного откровения с ножом, к Асцелии она зашла лишь два раза: чтобы унести корыто и быстро занести кое-как приготовленный перекус. Всё остальное время она пыталась найти путь к чужим воспоминаниям, но тщетно. Весь следующий день Сельма снова пыталась проникнуть в прошлое. Сосредотачивалась, закрывала глаза и даже затыкала уши. Безуспешно. Когда вечером снова пришёл замаранный ребёнок с тяжёлыми вёдрами воды и вопросом, не нужно ли ещё, Сельму посетила ещё одна гениальная идея. Она с безумными глазами выхватила ведра, быстро отослала перепуганного мальчишку прочь, захлопнула за ним дверь и поставила тяжеленные кадки на стол. Мысль была сумасшедшей и мало чем обоснованной. Сельма снова вспомнила тот момент, когда Иоханну окунали в подвалах монастыря в ледяную воду. Решив подкрепить воспоминание сопровождающимися спецэффектами, чтобы достигнуть в сознании максимальной реалистичности происходящего, девушка набрала в лёгкие побольше воздуха, перехватила волосы на затылке и окунула голову в холодную воду, попутно вспоминая те страшные мгновения… Низкие подвальные своды, пропитанные мучениями десятков невинных… Лёгкие разрывает в клочья от недостатка воздуха. Что-то тяжёлое давит на затылок… Жёсткая рука стягивает волосы, но эта боль почти не чувствуется на фоне удушья и паники… Дрожь буквально колотит изнутри… Давление сверху не даёт подняться. Воздух неумолимо заканчивается в измученных лёгких. Хочется сделать вдох! Скорее! Воздух! Но тяжёлая рука не отпускает. Кажется, силы на исходе… Ещё чуть-чуть, и она захлебнётся… Чувствуя неотвратимое, она мотает головой из стороны в сторону, беспомощно бьётся в конвульсиях. Наконец, жестокие пальцы, больно стянув волосы на затылке, дёргают наверх, вытаскивая голову ведьмы из деревянного чана. — Признай свою вину! Говори! Чёрные мокрые пряди липнут к лицу, лезут в глаза и рот. Истязатель рычит прямо в ухо, гаркает что-то про то, что она колдунья, что они заставят её сознаться, что… Мозг не в состоянии перерабатывать звуки в слова. Узница жадно дышит, хватает ртом жизненно необходимый воздух, больше инстинктивно, чем осознанно понимая — сейчас отнимут. Будь Ханна в другом положении, она бы рассмеялась своим мучителям в лицо. Что бы она ни сказала, в чём бы не призналась… Это не поможет. Её даже слушать не станут. — … признайся!.. — слышится сквозь звон в ушах прежде, чем голову жертвы буквально вдавливают обратно в воду, игнорируя слабое, но такое отчаянное сопротивление: — Я не ведьма! Новый толчок вперёд, всепоглощающая вода… Девушка даже не успевает полноценно наполнить грудь воздухом. В висках стучит от боли, ужаса и недостатка кислорода… Уже наяву. Жадно вбирая ртом воздух, Сельма вынырнула из деревянной кадки, хватаясь за лицо и чувствуя, как вода обильно стекает с её подбородка на живот. Вот оно! Новый фрагмент, новая деталь паззла. Глаза шатенки обезумели, как у бесноватого игрока перед игральными картами. Это безумство было очень близко к сумасшествию. Даже не задумываясь, не позволив себе толком отдышаться, девушка снова окунула голову в воду и резко ощутила, как всё её тело переместилось во что-то иное… Руки, ноги ничего не держит. Нет опоры… Конечности туго стянуты, а тело неумолимо опускается куда-то вниз. Она пытается извиваться, барахтаться, как гусеница, но это бесполезно. Ее тело неумолимо идёт ко дну, оставляя свет и спасительный воздух где-то наверху. Кислорода в лёгких не остается. Совсем. Неумолимо быстро он уходит наверх большими пузырями. Она держится из последних сил. До последнего в голове бьётся желание жить! Но нет. Ещё чуть-чуть, и она сделает вдох. Ещё чуть-чуть! Чуть-чуть… И мышцы спазмически открываются, путь к лёгким вместо спасительного воздуха перекрывает убийственная вода. Толчок мышцами обратно! Бесполезно. Вода… Горло сводит чередой спазмов. Она пыталась найти кислород. Организм пытался! Но повсюду только вода… Несколько мгновений беспомощной борьбы, и нелепая маска смерти замирает на лице… Взгляд отупело застывает. Конвульсии прекращаются. А тело, словно в чьих-то бережных баюкающих руках, касается дна… Сельму почти физически выбросило! Она чуть сама не захлебнулась, отчего зашлась громким кашлем, рухнув на четвереньки. Организм больше был не готов к новым «погружениям»… Физически не готов. Ему нужен был сон. Опьянённая удачей с одной стороны и, с другой, — под натиском адской головной боли, разрывающей мозг, девушка судорожно хватаясь за стены, стала подниматься наверх. Ей надо было лечь. Срочно. Голову сдавливало такой болью, что как только шатенка легла на постель, она сжала подушку до хруста в костяшках пальцев. Хотелось во всё горло кричать, тело скручивало от боли. Муки длились, казалось, вечность, пока глубокий сон не поглотил разум. На ночной поляне она была одна. Ни боли, ни страха… Сельма не сразу поняла, где она, но память быстро дала ответ. Девушка поспешно обернулась вокруг своей оси — никого… Лишь привыкнув к ночи, глаза заметили мелькнувший вдалеке черный силуэт монаха. Расстояние было значительным, обсидиановая фигура казалась крошечной. Но даже на таком расстоянии она ощутила зрительный контакт с Ним. Секунды растянулись… Некромант точно смотрел прямо на неё, пристально, словно видел насквозь. Под этим взглядом становилось некомфортно. Мышцы напряглись, но силуэт обернулся и растворился во тьме… Сверху куполом нависло звёздное небо. Не чувствуя ветра, не слыша никаких ночных звуков, Сельма, ощутив себя в полном одиночестве, легла на траву, смотря на тысячи сияющих мелких огоньков над ней. Чарующие… И такие далекие… Больше ничего её не тревожило… Весь мир и вся его боль исчезли. Остался лишь покой… Под самое утро этот сон исчез, и перед глазами появился образ маленькой беловолосой девочки с необычными глазами. Она, как изваяние, стояла на поляне, держа в руке маленький фиолетовый цветок. Это было воспоминание Иоханны — образ маленькой Асцелии, который ведьма видела перед смертью. Всего лишь образ, но столько чувств… Сельма ощутила всю эмоциональную палитру от любви до прожигающей душу боли за будущее такой ещё невинной малышки… Именно такой маленькой, десятилетней запомнила её старшая сестра… Она навсегда осталась в её памяти такой.***
Шатенка проснулась с щемящей болью в груди. Навязчивое чувство словно было кем-то нагнано. С самого утра всё её мысли были об Асцелии. К видениям прошлого Сельма решила не возвращаться. Пока… Тело явно было не готово. Девушка еле поднялась с постели. Конечности казались свинцовыми, слабость была такой сильной, что пленница на какой-то момент подумала, а не заболела ли сама? Но кожа оказалась чистой, озноб её не бил, не было даже кашля. А вот на лице под носом оказалась запёкшаяся кровь, которая заодно перепачкала и белоснежную подушку. Видимо, давление от пережитых флешбэков дало о себе знать. Образ беловолосой девочки — Асцелии — не покидал голову. Заглянув к ней, Сельма сразу заметила, как обезобразилось тело ведьмы. Прежде миловидное лицо теперь окончательно было не узнать. Словно бы сама смерть лежала на этой постели, а не ангелоподобное создание. Женщина спала… Или была без сознания. Однако всё лучше, чем страдания, которые она переносила. Сельма тихонько вынесла корыто и поднос, а у самой грудь свело жалостью. Злость испарилась, хотя брезгливость никуда не исчезла. Набравшись сил парой яблок, шатенка решительно вышла на улицу. Путь её через весь город снова лежал в лес. На этот раз она направилась к хижине старой ведуньи, имя которой до сих пор не знала и мысленно именовала её просто Старой. Завидев знакомую, поросшую мхом кровлю, Сельма сразу уловила хозяйственное оживление. Старуха как ни в чем не бывало суетилась у порога и развешивала какие-то мокрые тряпки. Гостью она увидела, видимо, затылком, ибо, не оборачиваясь, уверенно прохрипела: — Решила навестить старушку? Шатенка так и замерла на месте. Понадобилось время, чтобы ответить: — Вы… Не болеете? Старуха обернулась назад. Её образ снова был чем-то серединным: горбатость была меньше, туловище тоже, и лишь один глаз белел мутной пеленой. Губы скривились, обнажив гнилые зубы. — Почему я должна болеть? — Но Некромант… — Некромант наказал самоуверенный ковен, но не ведуний. Мы в их дела не вмешиваемся, у нас с Ним свой договор. Под его гнев попали лишь те, кто оказался рядом с тобой. Некоторые же благоразумно решили отсидеться. — В том числе и вы. Хотя сами тоже боитесь потерять своё обиталище… Старуха посмотрела на Сельму так пронзительно, что у девушки невольно всё перевернулось в груди. Язык благоразумно спрятался за зубами и прижался к нёбу. Эта ведунья по-прежнему казалась непредсказуемой, как и всё в этом мире, а от её жалкого образа веяло силой. — Зачем пришла? Явно не за тем, чтобы укорять меня и мой род. — Асцелия… Заражена. Старуха неожиданно рассмеялась, что больше было похоже на удушливые хрипы. — Проснулись сестринские чувства? — Что за бред? Мне не хочется жить у чумной! — Я-то тебе чем могу помочь? Кров не дам. Он тебе уже не нужен. Сельма ощутила злость. С этой старухой никогда не было легко говорить. Словами она играла не хуже Некроманта. — Я пришла не за этим. — А зачем тогда? Шатенка растерялась: — Ну… Не знаю. Может, отвар какой, хоть что-то! Ты можешь её исцелить? Вы ведь древнее ведьм, значит, знаете больше. — Древнее, но делать этого не буду. Я не пойду против Некроманта, и дела это не мои. — Так ты можешь помочь?! Не надо делать самой, раз не хочешь. Просто дай мне всё необходимое, а дальше я всё сама сделаю. Девушка даже физически подалась вперед, сокращая дистанцию. Старуха посмотрела на неё заинтересованно, губы снова скривились в ухмылке. Хозяйка подняла с земли старую ветхую корзину и протянула гостье: — Мох на соснах видишь с северной стороны? Помоги старушке. Набери тот, что уже зацвел голубыми цветками. Сельма поджала от злости губы. Она хорошо знала эти приёмчики Старой, которая всегда так ловко прикидывалась больной и немощной. И девушка прекрасно понимала, что, пока не выполнит, своего не получит. Пришлось тратить полдня на срезание мха с коры деревьев. Но ещё больше времени ушло именно на его поиски, так как оказалось, что цветение только-только началось. Через несколько часов Сельма небрежно поставила корзину у ног хозяйки лесной хижины. — Вот твой мох. Старуха зыркнула на пришедшую с подозрением, принюхалась, оценивая весь мох из корзины. Снова белый глаз взметнулся на шатенку, а гнилой зуб показался в кривой усмешке: — Держи свой отвар. — Она кинула мешочек с сухими травами, который молодая Сельма еле поймала. — Заваривай да мажь волдыри. Чуть меньше гноя и боли будет. Большего я дать тебе не могу. — Спасибо и на том. Под пристальным взглядом ведуньи Сельма с опаской отошла в сторону, а после и вовсе скрылась средь деревьев, чуть ли не срываясь на бег. «Ишь, как побежала к сестре…» — старуха презрительно скривила свои иссохшие бесцветные губы, оголяя гнилой зуб.***
Вернувшись, шатенка наскоро принялась делать всё то, что сказала ей Старая: залила отвар, который сразу пахнул ей в нос чем-то горьким, нарезала кучу чистых тряпок, наполнила стакан свежим молоком, отломила краюху хлеба, который дети так услужливо оставили на пороге, и понесла это всё наверх. На постели Асцелия лежала ни жива ни мертва, а от её вида к горлу Сельмы подкатила новая волна отвращения. Однако так неуместно появившееся с утра сострадание оказалось сильнее… Где-то в груди снова защемило, и девушка тихонько притворила за собой дверь. Воздух застоялся. Обоняние сразу уловило запах крови и гноя. Под безжизненным цепким взглядом Асцелии Сельма поставила поднос на тумбу, отворила настежь окно, впуская игривый ветерок внутрь, придвинула ближе стул и бесстрашно села у самого края постели. — Я была у лесной ведуньи. Она дала отвар, сказала, что он снимет боль… Беловолосая приняла этот факт молчаливым согласием. Сил отвечать не было, и тяжёлые веки медленно закрылись. Слух уловил, как сверху что-то выжимали и в пиалу с отваром потекла звонкая струйка. Нос сразу уловил знакомый запах целебных трав. К язвам на безжизненно свесившейся с кровати руке прикоснулось что-то тёплое. Чувствительность была притуплена, лишь боль свербела где-то внутри чернеющих ран. Чтобы пройтись по всем язвам, Сельме понадобилась добрая половина от часа. Превозмогая отвращение, девушка помогла Асцелии приподняться и заботливо, словно неожиданно решила стать сестрой милосердия, дала ей хлеб и молоко. Вскоре ведьма уснула, а Сельма осталась сидеть подле её кровати, прижав к себе ноги и обняв колени. Тишина баюкала, и шатенка, задумчиво смотря на свою попечительницу, полностью погрузилась в себя. Реальность и сон разделяла тонкая грань. Мысли не крутились вокруг чего-то конкретного. Спроси сейчас её кто-то, о чём она думала, сознание бы тут же встрепенулось и утратило ту мыслительную нить, которая вела воображение. Постепенно сознание куда-то провалилось. — Ханна! Ханна! — девичий голос звонко раздавался по поляне. — Смотри! — девочка с туго затянутой косынкой на голове сидела верхом на косматой овце, пока старшая сестра состригала с других шкуры. — Лучше помогла бы! — суровый голос старшей скрыл мимолетную улыбку. — Бабушка сказала состричь сегодня третью часть. А солнце уже клонится к закату! Девчушка ловко спрыгнула со своего скакуна, подбежала к сестре и стала наскоро складывать шерсть в специальную корзину. Это была осенняя, самая жёсткая шерсть. С ней можно было особо не церемониться, так как такая идёт только на валяние, а не на вязку. Завтра они отвезут её в город и продадут. — А пастушок скоро заберет наших овец? — Скоро. — А я могу пойти завтра с вами? — Асцелия, мы уже обсуждали это, тебя не должны видеть горожане. Стройная, как соломинка, тринадцатилетняя Иоханна вытянулась в полный рост, отпустив недовольное обритое животное, закинула вторую высокую корзину себе на плечи и понесла её в дом. Асцелия, хоть и была маленькой, уже во многом помогала по хозяйству, поэтому с усилием потащила вторую корзину за собой. Сельма вздрогнула и чуть не упала со стула, ощутив, как вынырнула из чужого прошлого. Её испуг Асцелия, кажется, не услышала. Та спала тихо и мирно, хоть её тело и покрылось толстым слоем холодной испарины. Шатенка, желая не разбудить, укрыла ведьму потеплее, а сама вышла на дрожащих ногах из комнаты, унося с собой поднос. Мысли девушки были взбудоражены новым воспоминанием! Она узнала место для овечьего загона, и хижину… Вот почему в своих снах она попадает в одно и то же место, вот почему именно там появляется Некромант. Лесная заброшенная хижина — это старый дом Иоханны и Асцелии! Возбуждение подкреплялось и сменой воспоминаний. До этого Сельма видела только пытки, последние дни Иоханны; она никогда ещё не погружалась так глубоко. Впервые она увидела детство Иоханны, маленькую Асцелию… Пусть это и был ничего не значащий фрагмент, какая-то жалкая минута, но это была первая ниточка! Надо было не упустить её. Внизу Сельма снова стала погружаться в прошлое. Прошло около трёх часов… Тщетность попыток заставила её вернуться к своему необычному эксперименту: кадка воды с грохотом опустилась на стол. Глубокий вдох, рука стянула волосы на затылке, и голова уверенно погрузилась в воду. Раз… Два… Три… Четыре… Пять… Шесть… Семь… (…) Десять… Жадно вбирая грудью воздух, Сельма подняла голову, но сознание оказалось чистым и ясным, как кристалл… Она не увидела ни-че-го. Вторая попытка, третья, четвертая… Ни одна из них сегодня уже не увенчалась успехом. До самого вечера Сельма перебирала в голове все увиденные картинки, пыталась нащупать их продолжение, но безуспешно.***
Следующие две недели стали для девушки как один долгий день, который лишь изредка прерывался на сон, еду и ухаживания за беспомощной Асцелией. После того, как шатенка стала свидетельницей мирных воспоминаний Иоханны, после того, как уже не единожды видела Асцелию маленькой девочкой, испытывала те же чувства, что и Иоханна к ней в те моменты, Сельма и сама не заметила, как эта сестринская привязанность очень слабо, почти незаметно стала протягивать свои когтистые лапы к её сердцу. Шатенка автоматически стала предугадывать мимику беловолосой, паузы в её речи и даже некоторые реплики. Худо только, что воспоминания были короткими, обрывочными, приходили они редко, а каждое такое «погружение» физически сильно выматывало: силы уходили, поднималось давление, а в худших случаях могла пойти носом кровь. У Асцелии намечались улучшения. Где-то на десятый день она уже сама могла сидеть по часу на постели, вставать и даже прохаживаться по комнате. Болезнь явно дала слабину, хотя внешне не отступила ни на йоту: тело было по-прежнему изуродовано, кожа на лице со скрипом обтягивала череп, круглые тени уродливо лежали под глазами. Если Сельма увидела бы такое существо на улице, как минимум бы шарахнулась подальше, не то что уж стала бы подходить и касаться. Перемену в своём поведением она с трудом могла объяснить осознанно. Однако несмотря на внешние проявления болезни, в теле ведьмы заметно прибавилось силы и энергии, и это радовало шатенку. Искренняя привязанность незаметно увеличивалась у обеих. Как-то раз Сельма увидела ещё одно незначительное воспоминание. Она снова не в своём теле. Ноги опущены в сверкающую в лучах солнца прохладную воду. Рядом в воде ещё одна пара ног, но чуть меньше. Асцелия звонко плещет ступнями по воде, наслаждаясь отдыхом после тяжёлого рабочего дня. Грязь с ног уже смылась, хотя земля так въелась в кожу, что белоснежной она уже никогда не могла стать. Асцелии где-то лет двенадцать, может, чуть меньше. Но уже похожа на маленькую созревшую девушку. На её голове желтеет тонкий веночек, который она сплела, пока обе шли к этому месту. Тонкие ручонки чем-то заняты. Она плетет ещё один венок. Спину Иоханны ломит усталось, но это не портит долгожданное наслаждение. Глаза зажмуриваются под игрой ярких солнечных лучей, но вынуждены открыться, так как что-то ложится на макушку. — Я сплела и тебе венок. Ты такая красивая в цветах. Фиолетовые глаза под белоснежными ресницами смотрят с нежным обожанием, а тонкие ещё детские губы растягиваются в улыбке. Сердце щемит одновременно от любви к младшей сестре и от боли за её судьбу. Времена были очень неспокойными… Фанатики в городе зверствовали всё пуще. Доставалось даже детям и старикам… Опасность висела над каждым. Сельма пришла в себя как обычно слишком резко. В сравнении с другими кадрами из прошлого этот длился около двух минут, отчего голову вновь стянула боль. Однако, когда через несколько часов голова оклемалась, девушка снова могла хлопотать возле беловолосой ведьмы. Незаметно для себя под сильным действием последнего воспоминания она даже не заметила, как её взгляд, полный странной нежности, застыл на безобразном лице. — О чём задумалась? Ещё немного, и мне покажется, что чума украшает, а не обезображивает. Шатенка встрепенулась, отгоняя странное наваждение, и легко засмеялась. — Не могу сказать, что ты красавица, но я уже привыкла. И, к слову, на Хэллоуине бы ты всех затмила даже без грима. — Она встала со стула и стала собирать глиняные чашки на поднос. — Отдыхай. Однажды, пока Сельма пыталась в очередной раз укротить дровяной очаг, неприятное воспоминание из прошлого неожиданно само ворвалось в её память. Огалделая, озлобленная толпа. Все что-то яростно кричат. Искаженные злобой и бесноватым азартом лица направлены в одну сторону. Все толкаются, чей-то локоть ощутимо ткнулся в бок. От толпящихся тел исходит зловоние, но это привычно. Глаза устремляются вперёд, пытаясь разглядеть что-то за постоянно двигающимися затылками. Руку охватывает повзрослевшая, вытянутая как тросточка Асцелия. Ресницы и брови её непривычно чёрные, намазанные кремообразной сажей. Ей страшно. Она прижимается сильнее, до боли стискивая мою руку. Толпа звереет ещё больше, что-то их вывело из себя. Внимание снова переключается, и до сознания быстро доходит причина такой реакции. В центре на эшафоте казнят сразу троих: двух девушек и старую скрюченную женщину, которая напрасно шепчет про себя молитвы. Та, что в центре, бьётся в истерике и плачет, молит о пощаде, а вот другая оказалась слишком озлобленной. При попытке священника подойти к ней, она выкрикнула в его сторону что-то гневное, возможно, не лишенное справедливости. Но это только усугубляет положение. Женщины за колдовство приговорены к повешению. Такой вид казни практиковался нередко с целью сэкономить дрова. Совсем скоро толпу охватывает радостное буйство, а до слуха долетает омерзительный треск шейных позвонков. Асцелия вздрагивает, прячет лицо. Я же намеренно не отвожу взгляд, пропитываясь ненавистью ко всем присутствующим. «Невиновные! Повешенные были невиновны…» — яростно проносится в мозгу, и взгляд пронизывает ещё большая злость…