***
Рыночная толкотня. Сегодня базарный день. Солнце стоит высоко и нещадно припекает плечи и головы. На локте висит корзина. «Нужно купить рыбу», — проносится в голове. Ноги уверенно ступают в знакомом направлении. Торговая палатка с рыбой сразу бьёт в нос специфической вонью. Рыба нужна большая. Не глядя на торгашку, пальцы умело проходятся по жабрам в поиске самой свежей. Вот эта подойдёт! Пальцы обтираются о передник и уже тянутся за медяком, как слух улавливает знакомый голос. — Иоханна! В толпе появляется знакомое лицо с поредевшими жидкими волосами на макушке и отвратительной слащавой ухмылкой. В груди тут же появляется ощущение чего-то мерзкого. Медяк быстро ложится в ладонь торговки, тяжёлая рыба перекладывается в корзину, а девушка стремительно пытается скрыться в толпе. — Постой! Иоханна! Чужая рука хватает за локоть, и вот перед Иоханной стоит судейский писец. Девушка боялась его, непроизвольно испытывала ужас и трепет. Этот маленький жалкий человечишка имел власть, был близок к судье и причастен к сотням ужаснейшим казням и пыткам, считал своё дело истинно правильным; много о себе мнил, считал себя завидной партией. И что самое страшное — уже как год положил глаз на Иоханну. — Господин Лука? Очень рада встрече, но я очень спешу, простите. — Хочется отстраниться и избежать контакта, но мужские руки не отпускают предплечье, а заискивающая улыбка вызывает ещё больше отвращения. — Куда же ты спешишь, красавица? Я провожу. Не смущайся. Нет ничего предосудительного в том, что благочестивую женщину провожает благочестивый и честный мужчина. Приходится замедлить шаг. Взгляд старается спрятаться за ресницами, чтобы не встречаться с маленькими чёрными глазками, больше похожими на бусины, вклеенные в глазницы. Кулак стискивает рукоять корзины до хруста, но приходится терпеть. Слова бабки тут же проносятся в голове: «Хуже всего для ведьмы, если на неё обратили внимание…» Перед глазами возникает образ Асцелии, которая осталась дома. «Ради неё… Надо вытерпеть ради неё». От писца пахнет чернилами и потом. Но это не мешает горожанам заискивающе здороваться с ним. Их прогулка привлекает внимание. Краска стыда и отвращения заливает лицо, глаза пытаются найти укрытие где-то на земле. А вот мужчина очень доволен своим фурором. — Ты подумала о моём предложении, Иоханна? Судья не против моей женитьбы, святые отцы уважают его и дадут согласие. Признайся, ты уже думала обо мне? К горлу подкатывает ком. Хочется его прямо по лицу ударить тяжёлой корзиной, но надо сдержаться. Зубы во рту так и хотят раскрошить друг друга. — Господин Лука, конечно, я подумала, — останавливается, поворачивается к нему, но всё равно пытается избежать зрительного контакта. — Стать вашей женой — большая честь для меня. — Конечно! — самодовольно подтверждает. — Но я уже давно думала о том, чтобы уйти в монастырские послушницы. Я говорила Вам. Мне нужно время на молитвенное очищение перед этим. Прошу, не сбивайте меня больше с пути ко Господу… Вы искушаете… Рука вырывается из ослабевшей от удивления хватки, как и ложь с женских губ только что, и тонкая фигурка юрко скрывается среди рыночной толпы. Писец сжал кулак от досады, что окружающие могли увидеть, как от него сбежала эта особа. Глубоко в душе ему плевать было на «путь Господа»: фанатик внешне, а внутри — лишь скопище пороков. Это воспоминание пришло к Сельме во сне, что было редким исключением из общей закономерности. Учитывая опыт этого неполного месяца, для появления нового воспоминания нужно было либо наткнуться на какой-то предмет, ассоциативно напоминающий что-то из прошлого Иоханны, либо испытать организм на прочность. Последнее в виде вёдер с водой вначале помогало, но затем разум перестал реагировать на эти дешёвые провокации. Не единожды ходила Сельма и к заброшенной хижине, но (что немало её удивило) это место не дало ей ни единого видения. Асцелия тем временем крепла. Ведьма могла уже спускаться вниз на первый этаж, язвы перестали кровоточить и гноиться, оставаясь на теле лишь чёрными отметинами гниющей смерти. Принимая этот факт во внимание, управляться с готовкой Сельме под руководством опытной хозяйки стало гораздо легче, и желудки обеих наконец-то смогли наполняться до чувства сытости. Обычно Асцелия сидела на стуле, оставаясь ещё слабой для какой-либо активной деятельности, и давала чёткие указания, что и как делать. Сельма ходила на рынок, сама разжигала очаг, готовила. Оказалось, что это не так сложно, хоть и достаточно утомительно для человека, родившегося не в средние века. В том, что Асцелии повезло больше других ведьм ковена, Сельма смогла убедиться лично. Однажды шатенка возвращалась с рынка. День был не очень жарким, почему под солнцем хотелось понежиться подольше. Походка Сельмы в платье была уже не такой неуклюжей и мужиковатой, ноги больше не путались в складках и полах длинного одеяния, руки уверенно держали тяжёлую корзину. Погода была так хороша, что девушка решила пойти не коротким путём, а немного в обход. Улочка, параллельная торговой, сразу отличилась отсутствием толпящихся жителей, и это порадовало. Сельма не приняла во внимание, что факт отсутствия горожан мог быть обусловлен и иной причиной, чем отдалённость от центра. Проходя мимо одного из домов шатенка ощутила веяние смерти. Все инстинкты, чувства обострились, она немедленно остановилась. Двери в одном из домов были настежь открыты, и проход внутрь зиял зловещей тьмой, так как солнце на небосводе висело с обратной стороны этого здания. Сельма собиралась уже пойти дальше, как вдруг услышала знакомый душераздирающий кашель. За последнее время беглянка явно стала смелее, отчего осторожно решила подойти к дверному косяку. Внутри прямо возле лестницы на соломенном настиле сидела чумная ведьма. Из помещения веяло смрадом. Старая женщина была анорексически худа, всё её тело, как и у Асцелии, было в чёрных гнойных язвах. Но в отличие от беловолосой, у которой они уже заживали, а тело наполнялось силами, эту ведьму бил озноб, болезнь свирепствовала в своём апогее. Увидев Сельму, колдунья злобно оскалилась и в страхе отодвинулась подальше. Судьбу испытывать девушка не стала и поспешно убралась прочь, ощутив каждой клеточкой своего тела всю злобу и ненависть ковена в её сторону. Контраст с состоянием Асцелии стал особенно ощутим, когда, вернувшись, Сельма ощутила аромат свежего, румяного, только что испечённого хлеба, что заполнил собой весь первый этаж. Опираясь на стул, ещё слабая ведьма вынимала его из печи. — Я бы сама сделала, ты ещё слишком слаба! — Шатенка немедленно вмешалась в процесс, перехватывая хлеб. — Ничего, мне уже надоело сидеть на одном месте. — Садись, я всё сделаю. Замешивать тесто, конечно, не моё, но уж с готовым продуктом я справлюсь. Сельма полностью переняла инициативу на себя, а Асцелия села на стул, подтягивая себе ближе корзину с продуктами, которую принесла девушка. — Купила овощи? — Да, всё, что ты сказала. Рыба тоже там. — Наполняй тогда чан водой и садись со мной чистить рыбу. Работа в тандеме давалась женщинам легко. За этот неполный месяц они так привыкли друг к другу, что любое дело спорилось в их руках. Даже такое нудное занятие, как приготовление ухи, протекало в полной гармонии. Молчание не угнетало, а баюкало. Асцелия давала короткие комментарии, показывая, как именно нужно чистить рыбу. Потроха и чешуя быстро образовали мерзкую горку в небольшом корыте, стоявшем у их ног. Разделывать рыбу оказалось самым долгим и противным процессом. С овощами работать было легче. Через несколько часов запах свежеиспеченного хлеба вытеснил запах бурлящей ухи. — Готовить у тебя уже получается лучше. Почти наловчилась. — Не могу сказать, что стремилась к этому. Сомнительное достижение. Асцелия рассмеялась: — Не знаю, как обстоят дела с твоей гордостью, но питаемся мы явно лучше, чем когда ты сама пыталась нас прокормить. Шатенка усмехнулась. Уха и впрямь была сносной, а желудок довольствовался сытостью. День ещё не подошёл к своему концу, а из-за варки ухи температура в комнате значительно выросла. Окна пришлось открыть, ноги Асцелии Сельма заботливо укутала покрывалом. — Я хочу погулять. Схожу к озеру, окунусь. — Будь осторожна только. — Тебе помочь наверх подняться? — Нет. Я хочу ещё немного посидеть здесь. Иди. Девушка вышла на улицу, сразу ощутив на своих плечах и спине греющие лучи солнца. За день воздух раскалился. Наверняка, вода в озере была уже тёплой. Хотелось скорее окунуться. Как ни сравнивай миры, а возможность соприкоснуться с девственной природой, искупаться в кристально чистой воде была только здесь. Местечко у озера, если отринуть весь инфернальный ужас этого мира, было поистине райским. Через полчаса Сельма наконец-то добралась до озера, которое нашла без труда. Гостью оно встретило звонким щебетанием птиц и ослепительным блеском водной глади, отражающей солнечные лучи. Как же было приятно скинуть с себя длиннополую одежду, на всякий случай оставшись лишь в нижней сорочке, и ступить в воду. Блаженство заставило девушку улыбнуться. Наконец-то, она ощутила долгожданное расслабление… Далеко шатенка не заходила, оставаясь вблизи берега. Задержав воздух в груди и желая смыть с себя усталость дня, она окунулась с головой. Вода тут же заглушила все звуки внешнего мира, сделав его глухим и отдалённым. Однако спустя несколько секунд детская радость от подводного купания в одно мгновение сменилась ужасом, навеянным от воспоминания, которое Сельма уже видела… Смерть Иоханны, её страх утонуть, захлебнуться — всё то, что она испытывала в последние минуты своей короткой жизни. Вода… Именно с водой была связана целая плеяда самых страшных и мучительных моментов из воспоминаний черноволосой ведьмы. Резкая смена эмоций дезориентировала Сельму, она выдохнула часть воздуха, беспорядочно зашевелила конечностями, потеряла равновесие. Теперь ужас Иоханны смешался с собственным страхом утонуть, паника захватила, и этот шквал эмоций дал допуск к новому пласту чужой памяти… Ребёнок… Особый материнский страх за дитя, что находится во чреве, сдавливает горло. Руки стянуты окровавленными оковами над головой, стопы до боли сжимают тиски, ломая кости. Огромный живот… Она уже на девятом месяце, но мучителей это не останавливает. Если она ведьма, значит и этот ребёнок от самого дьявола. Нож из рук палача падает на песок, а живот пронзает очередной натиск боли, вызывая душераздирающий гортанный крик. Мимолетное видение, длившееся всего пару секунд, тут же сменяется другим экскурсом, уже более старым… — Ханна! Ханна! Найди сестру, её уже слишком долго нет! Пора обедать. — Да, бабушка. Иоханна уже вошла в тот возраст, в котором считалась старой девой, но ведьмы всегда предпочитали свободу брачным узам, что легко оправдывалось отсутствием женихов… Сейчас для них настали не лучшие времена. Раньше люди шли к ним за помощью, умоляли их об исцелении своих недугов и искренне почитали. Но власть Церкви подбирала всё к своим рукам и не терпела конкуренции. Новая идеология покорила невежественных горожан. Ведьмам пришлось скрывать свою суть, прятаться. Разоблачение заведомо приравнивалось к смерти. Бабка Иоханны, Альвева, была вынуждена скрываться с двумя внучками в лесу. Своё обособленничество они пытались оправдать хозяйством в виде небольшой десятины овечьих голов и одной коровы. Иоханна и Асцелия с детства знали о своём происхождении и враждебности окружающего мира к таким, как они. С ранних лет девочки осознавали всю опасность своих дел. Бабка учила их всему, что знала сама. Маленькие колдуньи развивали свои потусторонние силы, сушили травы, умели врачевать, хоть и приходилось практиковаться исключительно на овцах. Некоторые другие ведьмы в городе решались принимать у себя страдающих горожан, но это было слишком рискованно. У Альвевы же на руках росли две внучки, она не могла ставить их жизнь под угрозу. Однако не уберегла ни одну, ни другую… Иоханна ловко ступала по мшистым земляным кочкам. Она знала, где искать свою сестрёнку. Излюбленным местом той была небольшая лужайка подле болота. Старая Альвева запрещала ей туда ходить — уж слишком опасны были эти места, но Асцелию запрет не останавливал, а Иоханна как старшая сестра терпеливо её покрывала. — Опять ты здесь? Бабушка столько раз говорила тебе не приходить сюда. Белокурая девочка с белыми бровями и ресницами и необычайным цветом глаз тут же поднялась с колен и бросилась обнимать сестру. — Ханна! Я нашла очанку! Её почти не встретишь, смотри! Иоханна села на корточки, рассматривая редкое растение. Асцелия была радостью для обеих женщин и оплотом боли и переживаний одновременно. Её внешность… С годами цвет волос не темнел, ресницы не менялись, и эти глаза… Повзрослев и уже не единожды став свидетельницей жестокости горожан над теми, кого они считали ведьмами (что часто отнюдь не совпадало с реальностью), Иоханна не могла без боли смотреть на свою сестру. Хоть они с Альвевой и скрывали её, вечно это не могло продолжаться. Рано или поздно некоторые тайны всегда раскрываются. Возвращаясь назад, у хижины Иоханна заметила знакомый силуэт. Русые упрямые кудри она узнавала издалека. Непроизвольно губы её поджались плотнее, встреча отнюдь её не радовала. — Асцелия, иди в дом к бабушке, я сейчас приду. Иоханну раздражала приставучесть пастуха. Из-за страха за сохранение тайны своей семьи она и подумать не могла о чистоте его чувств. Её опасения разделяла и бабка. Он уже слишком много знал: видел Асцелию, видел, как они врачевали скот, как ловко справляются с отварами. Его ухаживания гордая Иоханна даже не думала принимать всерьёз, хотя в глубине души не испытывала вражды к пастуху. И в другой бы ситуации, возможно, не преминула бы ответить взаимностью. — Осберт? Ты рано за овцами пришёл, мы ещё не успели остричь их. — Здравствуй, Иоханна. Да, я вижу. — Юноша как-то побледнел и вдруг смущённо опустил глаза, когда стройная девица подошла к нему слишком близко. Конечно, он знал, что овцы ещё не готовы, но не мог противиться своему желанию лишний раз увидеть брюнетку. — Раз овцы ещё не готовы, может быть, ты не откажешь мне в том, чтобы… прогуляться с тобой? — Я должна помогать бабушке. В другой раз. Иоханна уже развернулась, чтобы уйти, но пастух резко остановил её. — Постой-постой! — он потянулся к её руке, но резко одёрнул пальцы под жгучим взглядом карих глаз. — Я не только за овцами пришёл. Подожди. Вот. Возьми, это тебе. Намозоленные пальцы протянули ей нежный шёлковый платок со скромной золотой вышивкой по краям. Старая Альвева, которая, конечно, наблюдала за всей этой ситуацией с узкого окошка, злобно цокнула языком и с грохотом поставила чан на стол, не переставая про себя бурчать: — Опять этот глупец здесь! Рано или поздно своим вниманием он навлечёт на нас беду! — Бабушка, почему ты так говоришь? Пастушок хороший, он научил меня кататься на овцах. И он не выдаст нашу тайну. — Запомни, Асцелия, никогда не доверяй людям! Никогда! Какими бы хорошими они ни казались, они никогда не примирятся с нашей магией. Влияние Церкви сейчас слишком велико, не стоит её недооценивать! Старуха потрепала белокурые волосы и поцеловала внучку в лоб. Поспешно она выглянула за дверь и злобно крикнула: — Ханна, сколько ещё тебя ждать?! — Извини, Осберт, мне правда пора! — встрепенувшаяся Иоханна испуганно спрятала платок, отбегая от пастуха. Она никогда не пошла бы против воли бабушки. А потому и зарождающиеся чувства душила на корню, хоть порой они и хотели, как упрямая водяная лилия, пробиться из её груди. Захлёбывающаяся Сельма кое-как успела опереться на дно ногами и выбраться из воды. Благо, что она была у самого берега, и ей надо было лишь нащупать дно, чтобы выпрямиться в полный рост и получить доступ к кислороду. Неконтролируемое видение на несколько минут полностью выбросило её сознание из реальности, из-за чего в панике она успела наглотаться воды, пока лишённый управления организм боролся за жизнь. Зайдясь болезненным кашлем, она упала на четвереньки, так полностью и не выбравшись из воды. Голову пронзала острая боль. Голос исчез. Такое бывает, когда человек захлёбывается в воде. Но страх смерти неожиданно смешался с восторгом первой удачи! Впервые пазлы начали складываться в единую картинку. «Осберт! Вот кем был Некромант в прошлом! Это он был тем самым пастухом, безответно любившим Иоханну! Неужели от него и был её ребёнок? А это значит, что я сама… Но как ребёнок выжил? Что с ним стало? Ведь в пыточных инквизиции он был обречён…» Эти мысли в голове не обрели словесную форму. Сельма не выдержала физического натиска и ещё сильнее сжала ладонями голову, ползком выбираясь на берег. На суше она свернулась ничком, то и дело откашливаясь от воды. В себя девушка пришла лишь через час. Как и в прошлые разы, кровь из носа уже перестала сочиться, голова медленно приходила в себя. Сорочка на теле высохла от летнего тёплого ветерка, хотя платье всё ещё одиноко лежало брошенным в сторонке. Когда боль отступила, мысли Сельмы с буйством стали выстраивать прошлое. В воспоминаниях она пыталась найти что-то, что могла бы использовать против Некроманта, но для этого было ещё слишком рано. Слишком мало она знала. А чем больше узнавала, тем появлялось больше вопросов…***
Встала и пошла домой Сельма лишь тогда, когда солнце почти зашло за горизонт. Ещё ошарашенная от произошедшего, слабая, погружённая в мысли… А ведь за этот месяц она почти разочаровалась в своей идее. Но энтузиазм вновь вернулся к ней. Порог дома под сводом ночной улицы она перешагнула с ещё отзывающейся в голове болью. Асцелии не было на первом этаже. На ослабленных ногах Сельма поднялась наверх и тихонько заглянула в свою бывшую комнату. Беловолосая «смерть», как ассоциативно теперь она называла хозяйку дома, мирно лежала на постели. Дверь также тихонько затворилась назад. Сельма даже не заметила, как очутилась в своей травяной постели и провалилась в темноту. Ночь традиционно перенесла её на знакомую поляну, но монаха она так и не увидела, хотя кожей ощущала его взгляд. Это ощущение растворилось потом также неожиданно, как и его силуэт в одном из снов, оставив после себя лишь долгий баюкающий покой.***
На следующее утро Сельма уже знала, что должна сделать. Наскоро позавтракав с Асцелией, она соврала ей, что пойдёт к лесной ведунье, а потом на озеро. Всё это было для того, чтобы Асцелия не ждала её днём. Лишённая части своих сил ведьма не почувствовала ложь. А как только Сельма переступила порог и очутилась на улице, стремглав она бросилась в лес, к озеру. Её разрывало от нетерпения! Добравшись до цели и отдышавшись, она решительно взглянула на воду. «Раз тебе нужно ощущение смерти, оно у тебя будет», — мысленно заявила она собственному же разуму и скинула верхнее платье. Нога ступила в воду уверенно, на лице отразилась целеустремлённость. Зайдя по пояс, она решительно двинулась дальше, пока вода не обвила кольцом шею. Это было опасно. Ощущение страха и адреналина стали быстрее циркулировать по венам кровь. Сельма помнила, что вчера чуть не утонула, но её решение было непоколебимым. Задержав дыхание, девушка сделала толчок вперёд и окунулась с головой, полностью отпустив себя. Потеряв дно под ногами, не ощущая опоры, она резко открыла глаза. Физически заставляя себя выдохнуть кислород и не всплывать, Сельма начала ощущать надвигающуюся панику. Мыслями она вновь переключилась на образы совершенно чужих ей людей. Грань между жизнью и смертью стала заметно тоньше, и это стало новым пропуском… Иоханна бежит изо всех сил, босыми ногами шлёпая по земляным кочкам. Колючая трава вонзается в огрубевшую кожу стоп. Сзади слышится звон копыт и охотничий свист. Ощущение, будто она загнанная лань, вот-вот — и станет жертвой. Так и было…— Не выходите эти дни из дома! У меня плохое предчувствие! Ни ногой наружу! Чёрный дым не зря вился у нашего дома во сне… К беде это…
Слова Альвевы, как молнии, вспыхивали в голове.
«Нужно было сидеть дома! Нужно было сидеть дома! Асцелия, зачем же ты вышла?!» Отчаянный крик в голове рвёт душу. Они были уже близко! Хижина уже видна, осталось совсем чуть-чуть! И как назло рядом с домом глаза различают тонкий силуэт сестры, уже вошедший в брачный возраст. «Асцелия! Я же сказала не выходить!» Руки без слов хватают младшую сестру, затаскивают её в дом. Дверь захлопывается за ними в тот самый момент, когда наездники выезжают на поляну. — Прячься! Скорее! В подпол! Иоханна поспешно поднимает доски, помогая сестре спрятаться в узком пространстве, где нельзя было даже пошевелиться. — Что бы ни случилось, ни звука! Ты поняла?! Ни звука! Асцелия плакала. Это она была виновата. Она вышла из дома, ослушавшись наказа Альвевы, которая была вынуждена покинуть дом на несколько дней, отправившись к другой ведьме за ценными травами. Девушка вышла из дома. Играя с овцой, она упустила её. Чего-то испугавшись, животное побежало в лес, а беловолосая за ней. Старшая сестра из маленького окошка поздно заметила её силуэт и немедленно помчалась следом.— Я что сказала?! Ты слышала бабушку! Немедленно домой! Немедленно! — Овца! Она убежала! — Живо домой, я сама её догоню! Запрись и не выходи! Но животное Иоханна догнать не успела… Её заметили раньше…
Поспешно руки задвигают доски на место, словно хороня под ними сестру, перетаскивают стол. Только девушка выпрямилась, как дверь в хижину с грохотом отворяется, чуть не слетая с петель. Следом входят двое мужчин. Один — знатный, второй одет немного беднее, но тоже благородный. Лакей остался с лошадьми на поляне. — Так-так, а вот и наша бегунья. — Женские бедра упираются в стол позади, бежать некуда, а чужие сапоги равномерно отмеривают маленькую комнату. — Кажется, ты была не одна. Где же твоя подружка? — Спрятала её? — Второй мужчина варварски опрокидывает на пол большую корзину, но она оказывается пуста, а сердце Иоханны пропускает очередной удар. — Тут спрятаться далеко нельзя. Лучше пусть она сама выйдет к нам, мы не обидим. Мужчина продолжает обшаривать хижину, пока первый нагло осматривает перепуганную черноволосую девицу: — Да оставь, Гильем, мы и с одной неплохо повеселимся. Хотя она уже и старовата. Молоденьких я люблю больше. Он подходит почти вплотную, девичье тело бьёт крупная дрожь. Что произойдёт дальше, она уже знает. «Лишь бы себя не выдала сестра! Лишь бы не выдала…» — проносятся мысли в голове. Это единственное, о чем она молит, ибо надежды на собственное спасение уже нет: для воли благородных не писаны законы. Мысли прерываются, когда мужские руки грубо и бесцеремонно обхватывают талию. От прежней сдержанности мужчины не остаётся и следа. Он грубо подтаскивает сопротивляющуюся девицу к печи и вжимает в неё лицом, задирая юбки. — Гильем, держи её, она вырывается! Всё, на что хватило жалости насильников, так это использовать слюну в качестве смазки. Карие заплаканные глаза беспомощно смотрят в ту сторону, где спрятана сестра. Боль заглушается в немом крике, чтобы только сестра в порыве эмоций не выбралась из подпола. Она и так увидит достаточно… Казалось, насилие не прекратится никогда, хотя оба мужчины достаточно быстро скинули своё напряжение и, бросив на пол один медяк рядом с обессиленным распластанным телом, покинули хижину. Картинки слишком динамичные. Сельма не успела их даже проанализировать. Тело без её на то разрешения всплывает, и образы исчезают. Горло снова свело кашлем, кислород не мог пробить себе дорогу к лёгким, вода вокруг беспокоилась от хаотичных движений рук и ног. Под ногами не чувствовалось дно. При очередной попытке набрать полной грудью воздух попавшая в горло вода тут же вызвала новую волну горловых спазмов и кашель. Потерявшее контроль тело снова опустилось под воду. Дно внизу переходит в обрыв. Игра зашла слишком далеко. Сельма начала тонуть взаправду, но зато сознание получило почти полный доступ к прошлому… Вернувшаяся через несколько дней Альвева уже знала, что в её доме произошла трагедия. С первого взгляда на старшую внучку она поняла, что девушка беременна. Обе сестры молчали, но ответ для бабки был очевиден. Она даже гадать (в прямом смысле) не стала. — Кто это сделал? — обе сестры словно воды в рот набрали и стояли, потупив головы. — Я спрашиваю, кто это был? Твой ненаглядный пастушок?! Предположение бабки вызвало удивление у обеих внучек, но никто из них не произнёс и слова. Асцелия знала правду, но молчала, не сказав ни слова в защиту пастуха. Тем временем в мыслях Иоханны немедленно пронеслось: «Пусть так… Лучше пусть думает, что Осберт — отец. Иначе плод мне не оставить, если она узнает, кто именно стал отцом…» — а ведь она и не знала, кто именно был отцом из тех двоих, но это было и не важно для неё… — Я вас заклинала сидеть дома! — Альвева была зла, но эта злоба была продиктована сильным переживанием за внучек и враждебностью к внешнему фанатичному миру. — На, возьми эти травы. Нужно сделать отвар, чтобы поскорее избавиться от дитя. — Я не буду… — Что ты сказала? — Альвева озадаченно обернулась. — Я не хочу избавляться от плода. — Этот ребёнок — порождение насилия, Ханна! Одумайся! Небезопасно сейчас без мужчины ребёнка иметь, ты подумала, чем это может обернуться? — Да, это дитя — следствие насилия, но в нём моя кровь, мои силы. Я не уничтожу его. И я запрещаю тебе гадать на то, что здесь произошло, так как я сама этого хотела! — Будь проклят этот пастух! — Альвева всю ненависть заключила сейчас на образе пастуха, хоть внучка и признала, что насилие было якобы формальным… Сельме удалось оттолкнуться от какой-то коряги на дне, и голова на несколько секунд поднялась над водой. Попытка вдохнуть воздух, и снова вниз… Лука гуляет с другом по рыночной площади. Их беседы полны жарких тирад о ведьмовстве и казнях как единственном пути избавить мир от зла. Неожиданно маленькие чёрные глазки выхватывают в толпе смутно знакомый силуэт с корзиной яблок. Фигура совсем не та, но волосы, осанка, профиль… Иоханна стоит возле торговой палатки, выбирая овощные корни, а впереди неё свисает огромный тяжёлый живот. Лука останавливается, поражённый, не в силах вымолвить и слова. Его друг ему ещё что-то говорит, но он не слышит. Это точно беременность, и срок большой, скорее всего последний месяц. Друг непонимающе трогает его плечо, пытается проследить за его взглядом и даже не замечает, как в худом тельце писца разрастается жар ненависти и мести. Тут же сквозь его сжатые зубы голос сцеживает: — В-ведьма…***
Живот ещё небольшой, шестой или седьмой месяц, но уже очень заметный даже из-под самых пышных юбок. Овец пришлось продать и порезать, так решила Альвева. С едой из-за этого явно стало хуже, но решения бабушки не оспаривались. Она снова была вынуждена уйти к другим своим сёстрам: весь ковен собираться не мог, решения приходилось обсуждать тайком, встречаясь по двое или трое, чтобы не привлекать внимания. В такие дни её внучки были предоставлены сами себе, но это не избавляло их от работы по хозяйству. Асцелия чинит в доме корзину, а Ханна перекидывает мокрые тряпки через верёвку. Неожиданно одиночество прерывается знакомым шепчущим голосом: — Иоханна! Иоханна! Не сразу удаётся понять, откуда доносится этот шёпот, но совсем скоро глаза замечают за оградой чуть пригнувшегося Осберта. Брюнетка поспешно оборачивается по сторонам, смотря, нет ли кого поблизости, и раздражённо подходит к нему. — Чего ты здесь прячешься? — Я… — только сейчас пастух замечает живот и растерянно замирает. — Ханна? — Ты оглох, что ли? Осберт словно пробуждается от оцепенения и снова поднимает на девушку взгляд, но теперь озадаченный и недоумённый. — Не хотел столкнуться с твоей бабушкой. Не знаю, почему, но сейчас она на меня особенна зла. С тех пор, как вы продали овец, я тебя и не видел… Ты… — Да, я жду ребёнка! Ты это хотел узнать? Что? Уже пропала любовь? — Это… Раздаётся женский циничный смех. — Я так и думала. — Иоханна уже почти развернулась, однако ладони пастуха крепко, но при этом бережно перехватывают её за плечи. — Нет, не уходи! Иоханна, я не могу приходить сюда, когда здесь твоя бабушка. Я не хочу вносить смуту в вашу семью. Это дитя… Ты не замужем… Мне всё равно, кто отец. Я могу прикрыть своим именем его происхождение. Прошу, подумай. Я всем сердцем предан тебе, и уже давно не вижу жизни без тебя, Иоханна. Ты это и сама прекрасно знаешь, столько лет, с первой нашей встречи… — Да ты с ума сошёл! — девушка отпрыгивает и снова испуганно смотрит по сторонам. Скоро должна вернуться Альвева, с минуту на минуту. Если она увидит здесь Осберта, ему несдобровать… Он сам не знает, на что обречёт себя, наивный… Конечно, он догадывается, кем является на самом деле старая Альвева, но и понятия не имеет, как опасна злоба сильной ведьмы. Ему нельзя здесь задерживаться даже на лишнюю минуту. — Уходи. — Иоханна! — Уходи немедленно! Вот-вот должна вернуться бабушка! — Если ты скажешь «да», я скажу ей то же самое! «Глупец, ты ничего не знаешь…» — Обещай хотя бы подумать! Иоханна… Я увожу скот на ближайшие два месяца, завтра меня уже не будет… — Обещаю, только уходи! Сейчас же! Обещаю, я подумаю! Ну же… Слова срываются с алых губ так легко, а разум заранее знает, что это чистая ложь. Но она словно бы окрыляет юного пастуха, он готов целовать ей руки за одну лишь толику надежды. Оба тогда ещё не знали, что это была их последняя встреча…***
— Господин судья… Дело точное! — писец раболепно распинается перед судьёй, который вернулся к делам спустя пару дней после того, как Лука увидел беременную Иоханну. — Живёт обособленно, ни с кем не общается, всё время прячет свою младшую сестру Бог знает почему. Не кажется ли уже это одно странным? — Продолжай! — Господин судья, отец Пётр скажет, сколько я молитв положил во искупление своих грехов. Эта женщина околдовала меня! В юбках я дважды замечал у неё ведьмины мешочки, но дурман чар был сильнее… Однако моё покаяние смилостивило Всевышнего, и он снял с меня это наваждение! Как добрый христианин я должен предупредить. Сколько ещё бед она может принести добрым агнцам Божиим!***
Солдаты варварски врываются в хижину. Альвева только и успевает подскочить с места, как её старшую внучку тут же скручивают, а старушку уже крепко сжимают за руки. — Что вы делаете? Что происходит?! Отпустите мою внучку! — Заткнись, ведьма. — Бабушка!.. Двоих женщин выволакивают на улицу, но тут вмешивается старший. — Стоять. Эта старая нам не нужна. В решении судьи написано, что она была несколько лет послушницей при монастыре, дьявол не мог ею завладеть. А эту тащите в повозку. — Нет! Стойте! Отпустите мою внучку, она ничего дурного не сделала! — Бабушка! Бабушка! — Иоханна билась раненой птицей в железной хватке солдата. — Твоя внучка обвиняется в колдовстве! Моли Бога за счастье, что он вовремя нам на неё указал, и может быть ты ещё очистишь свой род! — Нет! Отпустите её! — яростно Альвева цепляется за солдата, как старый хищник за своё дитя, но её безжалостно бьют по затылку, отчего старая женщина тут же падает в траву под крики старшей внучки. Сверху тем временем раздаются короткие реплики двух солдат: — Тут должна быть ещё вторая. — Чёрт с ней, распоряжение было только на одну. Грузи её.***
Таз и живот пронзает ужаснейшая боль. На рассвете её ожидает казнь, и на зло или на счастье в это страшное время плод во чреве решил выйти из матери. Ханна тужится изо всех сил, боль хуже пыток, плод идёт с трудом. Положение усугубляется раздробленными стопами и другими следами от рук палачей. Зубы стискивают грязную тряпку, чтобы не привлекать ещё большего внимания солдат, хотя стоны и крики — привычный аккомпанемент для этих стен. Роды заканчиваются к утру. Плод слишком слаб, недоношен полторы недели. Несчастная мать прячет его в сенном настиле, а сама подползает ближе к двери. Хитрость удаётся, её уволакивают сразу же, как только открывается дверь камеры. Голова осуждённой всё время оборачивается назад, словно бы прощаясь. Из глаз, не переставая, текут горячие слёзы. Остатки от родов заметили лишь через час, когда из камеры послышался детский плач. В сенном настиле нашли двоих малышей. Решение главным инвизитором было принято незамедлительно. — Казнь малышей без ведьмы уже не принесёт должного назидания. Увезите этих детей сатаны и сбросьте в реку. Пусть Бог сам ими распоряжается. Малышей в тот же час привезли к утесу, выпирающему из лесного массива и нависшему над холодной бурной рекой. Детский крик и плач резал умиротворённую тишину леса и даже пересиливал шум реки. Этот плач спас близнецам жизнь… Тела детей от грешной связи с дьяволом полетели вниз. — Дело сделано, идём. Бездушные инквизиторы задерживаться не стали, выбросив со скалы младенцев, как ненужный мусор. Пожилая жена рыбака, которая всё это время стояла, притаившись, внизу утеса на песчаном берегу, как только выдался момент, нырнула в воду. Ей удалось спасти обоих близнецов. Судьба, видимо, с первых мгновений зачатия посылала этим двум маленьким душам непосильные испытания. Последней усмешкой судьбы стало то, что эти малютки были похожи друг на друга, как две капли воды. Чтобы не попасть под бич фанатиков, жене рыбака пришлось лишь одного оставить себе, а другого она в тот же день подкинула на паперть монастыря. Вернувшемуся с рыбалки мужу женщина рассказала всё, утаив лишь информацию о наличии второго ребёнка, чтобы избежать религиозных подозрений и с его стороны…***
Асцелия и Иоханна лежат на земле, скрывшись в полевой траве, которая почти закрывает их макушки. Солнце заливает лучами зелень и припекает спины, тонкие травинки щекочат уши, когда ветерок заставляет их раскачиваться во все стороны. Лето… Трещат сверчки. Беловолосая девочка уже подросток. Такая же тоненькая, как и старшая сестра в её годы. Это было короткое время отдыха между тяжёлой и изнуряющей работой. Разговор идёт легко, почти ни о чем. Но Асцелия неожиданно переводит тему и спрашивает об Осберте… — Ты нравишься ему. Вы поженитесь? Асцелия ещё слишком юна, а Иоханна даже не предвидит всех своих будущих мучений. Между сёстрами воцаряется молчание. Ханна думает, обрывая жёлтые лепестки на маленьком полевом цветке. — Я не люблю его. И даже симпатии не испытываю. Мы никогда не будем вместе. Я ведьма, у меня иной путь… Этим отношениям не быть. И… Я никогда не смогу его полюбить… Да, он милый, забавный мальчишка, однако ему же будет лучше держаться подальше от нас.***
Что-то сильное в воде подхватило Сельму и резко утянуло наверх, отдаляя от мёртвого бездушного дна. Разум почти не осознавал происходящего, грудь сводило в попытках выкашлять воду из лёгких, как только голова оказалась над поверхностью озера, что сопровождалось постоянными горловыми спазмами. За считанные мгновения девушка оказывается на берегу и падает на сушу. Руки, изуродованные проказой и мерзкими следами других смертельных болезней, крепко держали за шею у затылка, пока вода вырывалась из измученных лёгких наружу. Женские руки, упирающиеся в землю, касались полов тяжёлой многослойной рясы, с которой обильно стекала холодная вода. Сельме даже не удалось в полной мере ощутить близость Некроманта после всего произошедшего. Голова болела от того, что девушка чуть ли не утонула. Но эта боль становилась невыносимой из-за натиска чужой необъятной памяти прошлого, что стягивает виски шлепом и в то же время разрывает их изнутри. Давление резко повысилось, кровь потекла из носа. Крик боли раздался на всю округу. Жалкое маленькое тельце сложилось в три погибели у самых ног Некроманта. Но достаточно лишь одного прикосновения старческой руки к макушке, чтобы по всему телу разлилось тепло, боль заглохла, а темнота перенесла Сельму в осознанный сон… Девушка ощутила под собой траву… Вокруг мёртвая тишина. Ни дуновения ветерка, ни шороха. Ночь. Боль резко прекратилась, лишь кровь на лице и ладонь, что прижималась к переносице, осталась свидетельством невольной попытки самоубийства. Присутствие Некроманта Сельма ощутила сразу. Он возвышался над ней всего в метре, а его злоба… Она чувствовалась в воздухе, как жар от накалённого металла. Девушка тут же встала с колен, испуганно отшатнувшись назад и невольно поражаясь лёгкости в теле и отсутствию боли. — Что произошло? — Твой организм не выдержал. Ты потеряла сознание. Но Сельма прекрасно чувствовала, что это именно Он перенёс её в сон. — Какого чёрта я здесь?! — А не мертва на дне озера? — тут же подхватил Некромант, обходя Сельму кругом всего в шаге от неё. От этой близости хотелось кричать, но шатенка была вынуждена лишь испуганно крутиться вокруг своей оси, будто страх застрял в горле… — Из всех способов самоубийства ты выбрала наиболее нелепый. — Я не собиралась кончать с собой! — Да. Знаю. Ты делала нечто иное. — Пронизанный холодным металлом низкий голос вызывал мурашки по всему телу. — Весь этот месяц я лишь наблюдал, долго не мог понять, чем ты так поглощена и что задумала… Даже во снах тебя не беспокоил, но ты не остановилась. — Решила воспользоваться своим родством с твоей Иоханной и потренировать свои силы против тебя! — Получилось? Вопрос вдруг вызвал ступор. Мысли слились в такой неясный и запутанный клубок… Чужие чувства, чужие воспоминания, мысли, эмоции, смешанные со своими собственными… Где грань между ею и Иоханной? Где грань между их жизнями, между прошлым и настоящим?.. Реализовалась ли цель?.. Девушка схватилась за голову, даже во сне поддаваясь огромному рою мыслей. Этот поток не сдержать, картинки движутся хаотично, но выстраиваются, продолжают друг друга. Проходит длительная минута, пока Сельма пытается обуздать свой же разум и душу, восстановить хоть какую-то хронологию… Спасение сестры собой, изнасилование, оправдания перед Альвевой, Осберт… Донос. Похищение — вернее, арест, рождение ребенка… Обрывок судьбы близнецов. Разговор в высокой траве… Неожиданно девушка рассмеялась. Смех был истеричным, нелепым и неестественным. «Господи, какой надо было быть дурой, чтобы сразу не догадаться?!» — Я в этих воспоминаниях так хотела найти хоть одно твоё слабое место… И так иронично, что главной твоей слабостью оказалась я… Вернее, она. Взгляд под железной маской сощурился, словно пытаясь прочитать ситуацию. Весь этот месяц Некромант пытался разгадать игру Сельмы. Теперь все карты ложились на свои места. — Конкретнее? Истерика спадала. А вот злость и боль — нет. Иоханна или Сельма, Некромант или Осберт — сейчас стало плевать, кто какие имена носит. Девушка мрачно, опустошённо, как-то горько хмыкнула, но с едва ощутимым превосходством гордо подняла голову, встречаясь взглядом с невидимыми глазами маски. В этот момент она и сама не осознавала, насколько была похожа на Иоханну. Помолчала несколько секунд, а после улыбнулась с каким-то унизительным сочувствием, желая задеть за самое живое: — Иоханна тебя никогда не любила. Кажется, на поляне резко стало холоднее. Температура ушла в минус, воздух из ноздрей стал превращаться в пар. Считать эмоции под маской было невозможно, предугадать дальнейшие действия Некроманта тоже, однако Сельма точно поняла, что своего добилась. Да, чёрт возьми! В яблочко… Иоханна — единственное слабое место этого чудовища. Но вместо предполагаемой ярости или бессилия, следом за молчаливой паузой торжества Сельмы и растерянности Некроманта, раздалась приглушенная маской злобная усмешка, явно не предвещающая ничего хорошего. Быстрые два шага сократили дистанцию до нескольких сантиметров, а уродливые руки, обхватив хрупкие плечи, на которых с трудом удерживалась мокрая сорочка, пресекли путь к отступлению пискнувшей от испуга и дрожащей от страха пережитого девушке. Некромант наклонился, вынуждая Сельму инстинктивно замереть, точно кролик перед удавом. Негромкий, искаженный маской голос иронично, насмешливо-снисходительно, вкрадчиво заметил, раскрывая её поражение и признавая собственное: — Зато меня любишь ты. Пожалуй, будь Сельма просто зрителем этой сцены, она бы рассмеялась на столь самонадеянное заявление. Он ошибся. Он очень глупо ошибся. Но колкость про Стокгольмский синдром застряла в горле от понимания: ошибся не только Некромант. Ненависть не ослабла ни на секунду, страх, презрение, брезгливость и отчаянное желание сбежать всё также сковывали сердце. Но Сельму буквально оглушило осознание, что стоящее перед ней чудовище когда-то было человеком. Странно было понимать, что нечто настолько отвратительное вообще способно было создать что-то, кроме разрушения. Странно было понимать, что светлый, невинный когда-то юноша стал монстром… И не иметь ни малейшего представления о том, кто стоит перед ней сейчас. Дьявол… Они оба проиграли. Он до сих пор бредил своей Иоханной. Сельма же потерялась между своей личностью и личностью черноволосой ведьмы… Мысли проносились в голове со скоростью молний под заинтересованным взглядом ледяной маски. Сельма отчаянно дёрнулась в попытке вырваться из мерзких объятий. Мокрая сорочка прилипла к телу, отчего кожа каждой клеточкой ощущала шершавые ладони и грубое полотно рясы. Не будь Некромант ей так противен, девушка уже начала бы кусаться, во всех смыслах выгрызая себе свободу. — Что за чушь ты несешь? Отпусти меня! Некромант! — Отпущу — снова окажешься на земле с залитыми водой лёгкими, — холодно парировал Некромант, поднимая ледяной взгляд на её глаза. — Уверена, что хочешь вернуться? — Ты прекрасно знаешь, что я имею в виду! Не прикасайся ко мне!.. — Девчонка дернулась, пытаясь отодвинуться от изуродованного проказой тела, едва не зарычала, от нервов теряя все границы. — Мать твою, Осберт! — Как много ты увидела? — вопрос был скорее риторическим. — Отпусти! Я ненавижу тебя, Осберт, ненавижу! Сельма билась в стальной хватке, как птица в клетке, но как только она второй раз назвала имя Некроманта, чужие пальцы разжались, и Некромант с силой швырнул её на землю. Из сладостного забытья девушка вернулась в муки самого ада, неожиданно вновь оказавшись на берегу озера в том же положении. Физическое тело билось в агонии от проникновения в прошлое, от захлебывающихся несколько минут назад лёгких. Голова… Такую адскую боль Сельма ещё никогда не испытывала. Руки сжали её до дрожи. Беспомощное тело стало неосознанно ползти куда-то вперед, будто хотело уйти от боли. — Голова… Мне больно… Верни меня… в сон… — Я уже оказал тебе милость. Но ты попросила отпустить тебя. Я отпустил. — Он сделал несколько шагов вокруг скрюченного тела и стал у изголовья, не давая ползти дальше. В голосе ощущался металл. — Больно… — Сама запротивилась. — Пожалуйста… — Ты сильнее, чем кажешься, Сельма. Но не твоё тело. Натиск магии и прошлого может разорвать тебя. — Хватит… — из глаз брызнули беспомощные слёзы. Она видела лишь край тяжелой мокрой монашеской рясы и даже не могла поднять голову наверх. Но его голос, как голос грозного судьи, не умолкал, метко доводя смятение на душе до своего апогея. Пока… его силуэт не стал отдаляться. И тут отчаяние взяло верх. — Ты не дашь мне умереть. Я всё, что у тебя осталось от твоей ненаглядной Иоханны! Монах остановился и обернулся назад. — Возможно. Уродливые пальцы, вынырнувшие из складок, щёлкнули, и лес снова огласил пронзительный крик боли. Некромант исчез, а Сельма осталась один на один со своими страданиями. Муки длились, казалось, вечность. Она не могла встать, не могла двигаться. Свинцовую голову разрывала боль. На какой-то момент она смогла просто положить её на траву и старалась даже часто не дышать, ибо каждое движение отдавалось в голове. Наступила ночь. Ясная, почти полная луна освещала озеро. Голова медленно приходила в себя. Поднимать её было еще больно, поэтому приходилось лежать прямо на берегу. Сорочка высохла. Отчаяние и страх спали. Мысли медленно прокручивали в голове произошедшее. Сельма уже сама не понимала, кто прав, кто виноват, что происходит, что движет ею — она сама или воспоминания и мысли Иоханны, которую она ощущала каждой клеточкой своего тела в каждом фрагменте прошлого? Есть ли вообще между ними разница, есть ли сама Сельма в этом мире? Жестокая ирония: в погоне за оружием против Некроманта, Сельма начала неосознанно его понимать и в отношении к жителям города, и в отношении священников. Пропуская и познавая мир сквозь душу Иоханны, даже отношение к самому Осберту менялось: ни в чём не схожие в начале взгляды Осберта и Иоханны под конец человеческой жизни на многие вещи были почти одинаковыми… Только в этом мире не было больше ни его, ни её… От Иоханны осталась лишь память, а место Осберта занял монстр.