Раньше
Рёв моторов заполняет ночное пространство мерцающего всеми своими огнями города, даёт понять звёздам о том, что сегодняшняя ночка будет неспокойной. Жители близлежащих домов, конечно, будут жаловаться на нескончаемый шум под их окнами, но будет ли кому-то до этого дело? Нет. Единственное, что волнует людей – деньги. Как можно больше денег в их кошельках из крокодильей кожи и на золотых банковских карточках. Именно деньги побуждают людей идти на преступления. И, прошу заметить, не самых бедных людей. Богачи те ещё сволочи и бедняки знают это, как никто другой. Призрак никогда не относил себя ни к тем, ни к другим. Его в целом всё устраивало в своей жизни, хотя она, честно признаться, имела во всех позах и под разными углами по всем правилам Камасутры. Но и с этим он успешно боролся самым лучшим и проверенным методом: забивал хер. Так было откровенно легче. Старенький мотоцикл Ямаха, на котором ездил ещё отец Призрака, прогревался, как и мотоциклы остальных гонщиков, которые предпочитали общаться между собой до начала. Вокруг уже собралась целая толпа зрителей разного возраста и, он готов поклясться, что видел девушку с маленьким ребёнком на руках. Второй никак не мог успокоиться, рыдал навзрыд, а его матери было дело лишь до смазанной помады. Дура. Они его не особо интересовали. Зрители, делающие щедрые ставки, заполнили всё пространство по обе стороны трассы, они все гудели разнотонными голосами в предвкушении будущей гонки, в которой, само собой, кто-нибудь пострадает. Призраку же только оставалось досконально изучать предстоящий маршрут, дабы не оказаться тем несчастным, которого повезут на карете скорой помощи, потому что не вписался в поворот. На панели приборов светится красный огонёк камеры, с которой ведётся прямая трансляция. Незаконные гонки чем-то похожи на вебкам. На гонщика смотрят через призму интернета, где он всеми силами пытается завоевать внимание большинства, будь то внешностью или финтами на трассе. Оранжевый кончик сигареты медленно дотлевает при очередной тяге, а после оказывается раздавленным ногой своего хозяина об асфальт. Это что-то напоминало Призраку. Однако он так и не смог понять, что именно. Он переключается с маршрута на собственную трансляцию, где более трёх тысяч зрителей. Конечно, бо́льшая часть сидела у себя дома и преспокойно попивала чай, совершенно не заботясь о законах, но сути дела не особо меняло. Для подобного рода гонок достаточно неплохой результат, ведь у, к примеру, новичков часто не набирается и двух сотен. — Призрак, — Окликает сзади чей-то голос и ему, увы, приходится оторваться от своего столь увлекательного занятия. В паре метров от обладателя Ямахи стоит один из бывалых гонщиков – ему уже лет под сорок, если не больше, – какой частенько напивается после заездов и рассказывает байки из своей жизни за пределами трассы. — Тебя Соул искал. Он не в настроении, — От одного упоминания Соула не хило так передёргивает, словно то новость о теракте одиннадцатого сентября. — Он у гаражей со своими, но я бы не стал... — Спасибо, — Перебив, кратко выплёвывает благодарность и, оставив мотоцикл под надзором других гонщиков, скрывается из видимой части старта, уходя в беспроглядную тьму увесистых зданий. Но на самом деле тьма не так уж и беспроглядна, ведь, действительно, оперевшись о старые гаражи, там стояло около восьми парней, двое из которых принимали участие в сегодняшней гонке. «Почему ты такой трус, Намджун?» – вопрос раздаётся эхом в голове, однако понимание того, что Намджун вовсе не трус сидело на подкорке головного мозга вместе с его же образом. Только снег сошёл, как на телефон уже приходит сообщение от куратора о новых гонках, открытии сезона. И, конечно, Призрак не смог отказаться, разузнав практически обо всех, кто будет участвовать и когда услышал это приторное имя – Соул, – хотел всёмже отклонить предложение, однако... Холодный ветер трепал вороньего цвета волосы и кожаную куртку, какая, к большому сожалению, практически не спасала от непогоды. Март называли началом всего живого, вот только, кажется, он хотел погубить всё существующее, изначально дав надежду на совсем иное. Порой мечталось увидеть набухающие почки на деревьях, зелёную траву и погреться на солнце впервые за шесть месяцев, но вместо этого почему-то возникала грязь. Тяжёлые берцы ступают по мокрой земле, ведя прямо к собравшейся компании. Кто-то из них пил, кто-то затягивался сигаретой или косячком, дабы смотреть было интереснее. А в центре стоял тот, кто был нужен Призраку. Или наоборот? Его тёмные волосы, казалось, поглощали весь свет, словно одна большая чёрная дыра в центре вселенной, и мир рядом с Соулом становился мрачным и по-настоящему пустым. А глаза его отражали стопроцентную уверенность в себе и своих действиях, но явно твердили о недоверии ко всем окружающим. Он определённо был тем, кто забирал своё, а если не получалось, срывал всю агрессию на других. — Какие люди, — Кто-то неизвестный из компании замечает подошедшего и своими словами завлекает всё внимание на скромную персону подошедшего, который скучающе скрестил руки на груди. На деле же просто пытался согреться и унять дрожь в ногах. — Смотри, Соул, к тебе гости пожаловали, — Парень мерзко смеётся, давясь светлым пивом, а после долго и мучительно пытаясь откашляться. Бедняга. — И без тебя вижу, — Фыркает Ким, зализывая волосы назад. Один его короткий взгляд в твою сторону может запросто убить, а Призрак смиренно терпит, выдерживает долгий и пронизывающий до самых костей пристальный прищур. Гонщик будто пытался забраться в голову Призрака, выведать все его мысли и тайны, но, видимо, у него ничего не получилось. На лице расцвела хитрая улыбка. Соул делает несколько шагов к своему сопернику и протягивает руку в перчатке. — Рад видеть тебя, — Обладатель Ямахи с пару секунд пялится на чужую руку, а затем всё же решается пожать. И зря. Глухой удар затылком о кирпичную стену даёт понять, что пора бы перестать вестись на уловки этого ублюдка, но сейчас уже поздно. Соул выше на полторы головы, вырваться бесполезно, даже если очень уж захочется. Потому приходится сдержать вскрик от ударившего в паре сантиметров от головы кулака. — Готовься к проигрышу, говнюк, — Слова уже давно не режут душу, он привык. Когда Призрак впервые услышал от Кима подобную фразу, то чуть не разрыдался, будучи совсем мальчишкой, а сейчас становилось смешно от попытки задеть за живое. Лишь в груди что-то ухало и падало вниз. Человек вообще ко всему привыкает, даже к самому плохому и это наверняка помогает не свихнуться окончательно. — Небось снова пришлось десять раз гонять мотоцикл в ремонт, а? — Кривит губы в отвратной ухмылке. — Доиграешься ведь когда-нибудь. Тормоза откажут и, хоп, Призрак уже реально призрак, — Компания, окружившая этих двоих, начинает гоготать во весь голос, бесстыдно наводя камеру со стримом на них. Кто-то отпускал нелестные шуточки, кто-то предпочитал оставаться в стороне. Горячее дыхание вмиг опаляет ухо жгучим пламенем, от которого нельзя будет избавиться ещё с неделю, если не больше. — Ещё увидимся, Мин Юнги, — Хриплым шёпотом будто вдыхает в Призрака душу, возвращает его в суровую реальность. К горлу подкатывает ком, но он воздерживается от удара. Драки до начала гонок равняются удалением с трассы. Призрак молча сглатывает, всовывает руки в карманы и прикусывает щёку изнутри. Он знает, что будет после гонки и он совершенно не против.Сейчас
Тишина способна сломать любые стены, любые кости и любые надежды. Именно она заполняет квартиру вместе с запахом мёртвого моря, которое, по идее, создано для расслабления, но делает совершенно обратное. В баррикадах своей квартиры, где ни одна живая душа не посмеет нарушить молчаливые мысли, Призрак – Мин Юнги и никак иначе. Именно в этой серой однушке он может без страха высказаться и промозгло покричать в подушку. Возможность такового греет душу. Вот только сегодня звёзды на небе неспокойны: знают, что что-то должно произойти. Входная дверь открывается с характерным скрипом. Юнги не помнит, запирал её или нет. Видимо, нет. Размеренные шаги в коридоре раздаются через пару минут, а после оказываются совсем близко. Их обладатель стоит, облокотившись плечом о наличник и смотрит так строго, будто отец, пришедший отчитать сына за плохое поведение. — Ждал? — Больше утвердительно, чем вопросительно произносит Соул, проходя в помещение и садясь на диван. На его лице зияет спокойная ухмылка, словно тот преисполнился в божественном учении, но, увы, в нём не было ни капли святого. Соул.. Какой глупый псевдоним. Ким Намджун ему идёт намного больше. — Сам же сказал «увидимся», — Натруженно фыркает, глаз открывать не хочется вовсе, ведь если посмотрит на него, то всё – пиши «пропало». Не в силах уже будет оторваться, да и не захочет. Снова вздох. Они молчат с минуту, будто пытаясь приготовиться к неизбежной прилюдной казни. — Не ломай комедию, просто трахни меня, — Мин не выдерживает, потому что устал. Устал настолько, что хочется выброситься в окно – по меньшей мере, по большей – уничтожить мир. Намджуновы руки сильные, увитые ярко-синими венами, он весь будто плод фантазий какой-то тринадцатилетней девчонки с недостатком отцовского внимания. Именно отцовского. Намджун не был плохим человеком, скорее просто вынужденным строить из себя того самого злодея из сказок. Или здравый смысл Юнги уже давно помахал белым платочком на прощание, мол, сегодня как-нибудь без меня. Пальцы пятернёй впиваются в чужие волосы, тянут вниз, ясно давая понять, кто здесь главный. И Юнги подчиняется. Как неделю до, месяц, год. Его бесстыдно ставят на колени, с коих не удаётся вывести синяки, но не для того чтобы молиться – хотя из двух зол всегда меньшее, – а у него ни сил, ни желания ослушаться и прекратить. Потому что пропитый мазохист, если ещё не забыли. Взгляд останавливается на ширинке, а язык машинально проходится по пересохшим губам. Пальцы скользят по тому-что-нельзя-назвать-член, сквозь плотную ткань джинс, а после и спускают их по накаченным ногам. Надо сказать, член большой и увесистый, а держать его не то что неудобно – невозможно. Или так только для Юнги. Язык чертит мокрую дорожку от самых яиц до головки, а глаза то и дело зыркают наверх, дабы увидеть его лицо снова; увидеть в чужом взгляде ненависть, отвращение и, конечно, удовлетворение. Намджун вообще человек противоречивый. Скажет одно, а делает другое. Губы кольцом обхватывают член, но не успевает обладатель и привыкнуть к инородному предмету в своём рту, как рука в волосах грубовато толкает вперёд. Из глаз летят искорки. Мин подавляет кашель и рвотный рефлекс, берёт глубже, играет языком с уздечкой. Мокро мажет, вибрирует горлом – знает, как нужно. Солоноватый привкус запускает в мозгу какой-то необратимый процесс, заставляя вспомнить о том, что нужно делать и насколько быстро, дабы не получить очередную порцию грубых слов. В глубине души он всё тот же мальчишка. Юнги носом утыкается в лобковые волосы и сдавленно мычит, когда сверху доносится краткое «умница», пуская по члену лёгкие вибрации. Он скользит вперёд-назад, кое-как сглатывает большое количество слюны и тяжело дышит. Горло саднит. Юнги так и не смог привыкнуть. Венистая рука с силой тащит вверх, словно стараясь вырвать клок. Порой гонщику хотелось обратиться в язычество, но как только он вспоминал, что Норнам плевать, какие кощунства происходят у Богов и тем более людей, он сразу же выбрасывал мысль из головы. Женщины, которые плетут нити судьбы для каждого? Бред. Кто захочет приносить людям беды, становится для них детскими травмами и причиной самоубийств? Намджун захотел бы. Намджун – Бог. Глубокий, страстный поцелуй выливается в чёртов туберкулёз – ломку, харкание кровью, когда его нет рядом, когда он не впивается зубами в губы, не кусает и не рычит. Зависимость бывает не только от алкоголя, а туберкулёз не только от никотина. Юнги знает не понаслышке, каково это – зависеть от человека и его губительных действий. Больно и тягостно сладко. В каждой из жизней, кем бы он ни был, всегда бы узнавал Намджуна по шагам, бежал за ним преданной шавкой. Соул... Не так глупо, если учесть, что он появляется из раза в раз. Одно мгновение и Мин падает на кровать, ударяясь лицом о не самую мягкую поверхность. Пару кровавых капель расходятся алыми розами по белоснежной подушке, а в глазах туманность Андромеды плывёт парусными кораблями, вводит путников в заблуждение, в то время как Намджун вводит наскоро смазанный член в Юнги. Он в курсе, что тот готовится. Основательно так. Знает, что глотает обезболивающее и снотворное, чтобы заглушить мысли. — Если ты выиграл сегодня, это не значит, что я не смогу забрать свой приз, — Голос Кима отдаётся в сознании нечётким эхом, отчего хочется то ли сойти с ума, то ли выйти в окно со всеми почестями. Ранее Юнги увидел, как его дядя шагнул в пропасть, прямо в ночную пустоту и разбился, но мама втолковала ему, что дядюшка отрастил крылья и полетел на небо, к сияющим звёздам. — Ты ведь хороший мальчик, да, Юнни? — Букву “г“ не проговаривает специально, желая подразнить. Так говорила мама, когда укладывала его спать. Так говорит Намджун, когда сминает ягодицы в руках. Темп быстрый, рваный, а Юнги нравится, что больно, нравится настолько, что он срывается на крик, а тот бьётся об стены и врезается в барабанные перепонки. На шее и лопатках с десяток пожухших роз, которые не позволят Мину надеть футболку с вырезом. Шлепок приходится по правой ягодице, из-за чего та краснеет. Обладатель Ямахи задыхается в собственных мыслях, возгласах, да и слов вымолвить колких в ответ не может – язык заплетается морским узлом и отнимается вовсе. Намджун не щадит, наваливается всем своим весом на спину и сжимает изрезанные вдоль и поперёк запястья, пробуждает старые воспоминания, недавние порезы кровоточат и обоим было бы всё равно, но нет. Джун упивается чужой болью, а Мин то выпадает из реальности, то снова возвращается, дабы снова пройти по кругу. Что-то внутри разрывается. Может душа, а может стенки ануса. Свечи тлеют, оставляя в комнате запах гари. Внутри растекается тёплое семя, а у старшего даже не стояло. Он принимает как должное. Принимает всё, что ему дают, выполняет приказы беспрекословно и терпит. Потому что тряпка и заимел честь быть загипнотизированным, приворожённым садистом, а может в собственной галлюцинацией – сказать наверняка сложно. Входная дверь захлопывается за Кимом. А Юнги больше не может. Его трясёт похуже, чем стиральную машинку при отжиме, потому что всё. Конец. Конец всего, что когда-то помогало вставать с постели, идти на учёбу, говорить с Хосоком по телефону и вечерами смотреть детективы. Он не двигается, рыдает лишь, губами собирает остатки своего разума с воображаемых щёк Намджуна. Но знает, что так надо. Не легче, не проще, но щадяще. У него нет сил, чтобы сказать, чтобы уйти. Говорить в общем-то нечего, идти некуда. Он поднимается, еле-еле передвигая ноги, подходит к окну, в котором сам же и отражается. Март всё же хуже декабря, лживее и порочнее, однако почему-то коробит именно сейчас, в этой жизни, а не в других. Руки уже не трясутся, душа не мечется по обрывкам счастья, потому что приходит осознание. За окном снег пеплом оседает на асфальт, совсем скоро новый год.