Секс, любовь и иудейство

Книга Вторая

***

POV/АЛФИ — … потому что если Алфи появится здесь, я — покойница, понимаешь? — услышал я, переступив порог дома Барнетта Линца. Я остановился в проеме между гостиной и столовой, любезно взводя свой револьвер, что так и плавился металлом от гнева в моих руках. Скрестив ноги и найдя ленивую опору, я наблюдал за Голдой, ее жестами, подавляя желание схватить ее, эту маленькую беглянку и… может быть отшлепать…?! А что мне собственно оставалось делать?  Порка внесла бы в нашу семейную жизнь немного разнообразия, более острого до ощущений, чем ее сегодняшний проступок.  Стоило мне прикрыть глаза и задремать, как Голда тут же поднялась с постели, думая, что я не чувствую, как слабо продавился матрас. Я прислушивался к ее сборам, различая, как она крутит в руках карандаш, размышляя оставить ли мне любовную записку, шелестит одеждой и бесшумно поднимает на руки Ноа, умоляя его быть тише. Под закрытыми веками я мысленно утешал себя тем, что она, на самом деле, никуда от меня не денется. Искусно изображая сон, я усмехался, позволив Адаму подыграть мне в этой маленькой пьесе, и он — мой помощник — подписался на эту ребяческую авантюру, согласный с тем, что нам стоит сохранить честь и достоинство истинной миссис Соломонс. Ради этого мне пришлось подняться в пять тридцать, при том, что мы с Голдой легли около двух ночи, пока уладили все наши «супружеские дела», исполнять условия по которым ей этой ночью пришлось не по душе. Моя женушка была упрямой противницей любого давления: вместо того, чтобы заставлять ее удовлетворять меня, проще объяснить ей в чем необходимость моего удовлетворения. Но этой темной ночкой мне не хотелось ей ничего внушать: мне нравилось брать ее, нагло, грубо и в той заводской манере, которая жила во мне все эти годы.  А Голда молча лежала подо мной, разведя ноги на определенную ширину, трагично отвернув свое красивое лицо к свету камина, выражая в этом жесте презрение. Ее голубые глаза были устремлены к пламени, а нос то и дело морщился, будто ей были отвратительны я и сам процесс. Мне пришлось быть более изобретательнее. Усаживая Голду сверху, я наслаждался ее смущением, робкими и испуганными взглядами, отвешивая грязные шлепки по ее розовым ягодицам, имея ее так, как мне нравилось в моем темном прошлом. Все казалось мне пресным и я приправлял секс ругательствами, оскверняя его святость, о которой ей вбивала в голову Ревиталь Лазоверт. И в этом воцарилась главная казалось бы, черт возьми, задумка — все в жизни маленькой Голды было сплошным противоречием, которое она никак не могла принять.  Брак со мной, эдаким несносным типом, к которому ее мать умоляла Барнетта никогда не подпускать Голду — первое и самое глобальное противоречие. Бэлла знала, каким безумным ублюдком я был в свое время.  Второе: союз чистой доброты, заключенный с ее родным дядей, а не с каким-нибудь юнцом из ашкеназского племени, что было бы вполне справедливо.  Третье, простое, как пить дать: секс без любви и без интереса зачать новую жизнь. Ох, не об этом ли нам кричали мои родственники, требуя еще одного наследника? Продолжая бесконечный поток перечислений, я прислушался к Голде, уставившись ей в затылок. — Забрав его сына, уехав, не сказав ни слова, в надежде найти поддержку в твоем лице, я подписала себе смертный приговор. Он убьет меня я знаю, — процедила она и резко обернулась: ее лицо было искривлено гримасой, а глаза расширились от ужаса.  Я стоял напротив нее и моя ухмылка сводила ее с ума. Я всегда считал такие вещи забавными. — Ты правильно делала, что ждала меня, дорогуша, не так ли? — мой вопрос почти разбил повисшую тишину и я подавил желание улыбнуться сильнее. Я вошел в столовую так, как будто это дерьмовое местечко в загнившем Лутоне принадлежало мне последние несколько месяцев, довольный той сексуальной активностью, которая привела Голду в ее затруднительное положение, выползшее из-под ее скромного наряда. На мгновение меня посетила мысль, что мы создали этого ребенка в нашу первую ночь, разыграв очередное противоречие.  Моя злая ухмылка рассказала Голде все, что я думал о ее нелепой выходке, помимо того, что я был на высоте со своим статусом. В глубине души я находился в восторге от того, какое впечатление производил на нее, Барнетта и всех остальных, поглаживая затвор револьвера. Я являлся не только ее мужем, но и тем, кто заставлял ее стонать все эти дни нашего забавного брака.  Я знал, какое влияние оказываю на нее, поэтому был причесан, ухожен и одет лучше обычного, в надежде заработать дополнительный балл. Я сделал необходимое усилие, чтобы сохранить эффект негодяя, в котором она чертовски нуждалась больше, чем когда-либо, потому что Барнетт принял сторону колеблющегося. Как я и думал. Мир, который вращают деньги, переполнен теми, кто обменяет жену, дочь, брата, мать, племянницу, первую любовь, и только для того, чтобы приятный шелест купюр в руках не прекращался.  — Сбежала от папочки? — мои слова были подобны обнаженному мечу, которым я полоснул Голду, придвинувшись к ней. Приблизив свое лицо к ее, я сказал тихо и с нарочитой угрозой: — Ты сделала это на эмоциях, верно? Я намеренно был ближе, чтобы она чувствовала мое мятное дыхание и аромат сигарет, которые выкурил в пути. Она была в ужасе. Ее чудные голубые глаза наполнились слезами, по которым я читал ее привязанность ко мне, и несмотря на страх, она была довольна тем, что я появился в этом жалком поместье по ее честь.  Она хотела больше моего присутствия в ее жизни, отрицая это в глубине души и напоказ, но я видел, как она тянулась ко мне, из последних сил изображая неприступность. Ее не устраивал мой неустойчивый стиль ухаживаний, в основном, из-за бизнеса, а эти игры в «горячо-холодно» дали ей понять, что она любит меня.  У Голды сложилось ошибочное впечатление, что я был готов к той сказке, о которой она так мечтала. И этот побег — нелепая попытка привлечь мое внимание и проверка на тоненького: рвану я за ней или нет, взятая у спящего в гостиной двухлетнего Ноа, который, убегая от дяди Исайи, всегда кричит: «Догоняй!» У Голды было то, что я хотел от женщины — красивое лицо, хорошее тело, а еще она знала, как найти ко мне подход, чтобы начать вить веревки. Теперь она напряглась всем телом, выпрямившись во весь свой рост, и театрально нахмурила брови.  — Зачем ты здесь?  Я бесстрастно посмотрел на нее: Голда прекрасна, действительно прекрасна, но ее юный возраст поднялся на поверхность, олицетворяя ее подростковую сущность, кровь с молоком, в которой томился абсолютный максимализм. Голда ответила мне кинжалами из глаз, будто не видела меня голым и тяжело дышащим под собой несколько часов назад.  — Проезжал мимо, так? — брякнул я, делая шаг к ней и опираясь на трость. Голда быстро отступила и я посмотрел на нее сверху вниз и поразился тому, какая она маленькая. Я был крупным мужчиной, а она казалась миниатюрной, прижатой к стене одним моим видом. Я блядски обожал те ощущения, которые испытывал, пока держал ее небольшую грудь в своих руках, касаясь вершин губами, чувствуя их мягкость и то, как ее лоно в ответ деликатно сжимает мой член. Она была великолепна и я никогда в жизни так не наслаждался женщиной, как и не бегал за ней, чтобы вернуть.  — Убирайся, Алфи или дядя Барнетт… Я улыбнулся ей, жестом приглашая довершить угрозу, указывая на Барнетта. — Что он сделает? Поможет тебе накинуть на плечи пальто, чтобы ты не замерзла в пути, м? Хватит глупить, шейфеле. Поехали домой. Голда посмотрела на дядю и тот, запустив руки в карманы брюк, безоговорочно принял мою сторону.  Я повернулся к нему всем телом и поджал челюсть, поощряя за сторону, которую он принял. — Да, кстати, приятель, завтра у меня есть пара товарищей в Олд-Бейли на слушании об освобождении под залог и я хочу убедиться, что эти парни получат свободу. Барнетт осторожно кивнул. — Как мне это сделать? — его голос дрожал и он знал, что все его детишки слышат это, но наслаждался я один. Я ухмыльнулся, звякнув тростью. — Это легко. Ты делал это множество раз. Я наблюдал за различными выражениями на лице Голды, которая испытывала крупное разочарование в близком человеке, переводя взор на привычно способную лебезить мне Кармель.  Я клацнул портсигаром и закурил, а затем, выпустив дым в лицо уставившемуся на меня Симону, продолжил: — Мне нужно, чтобы твой приятель из Ярда объяснил судье, что два моих товарища оказались в Эпсоме случайно. Я видел бисеринки пота на лице юноши, что сверлил меня яростным взглядом.  Барнетт потер скулу: — Может, обсудим это в моем кабинете? Я отрицательно фыркнул, опускаясь за стол, сбрасывая пепел на край блюдца, полностью переключаясь на дела. — Нет нужды, дружок, — я дал знак моему сопровождению, который вынул из кармана лист бумаги и положил его на стол. — Вот их имена и то, в чем их обвиняют. Запустив руку в подкладку пиджака, я швырнул на стол две солидные пачки денег. — Это прикормка судье, — швырнул я одну из них, поднимая глаза на Симона, что продолжал буравить меня, встав рядом с Голдой, касаясь ее руки. Эта картина неприятно обожгла меня: у юноши были свои интересы к кузине и я был даже готов поклясться, что он подглядывал за ней в свое время. — Барнетт, почему твой малец так на меня смотрит-таки? Он меня нервирует, да? — подметил я, возвращаясь к нужному руслу. — Двадцать пять процентов тому, к кому ты пойдешь с этим вопросом. Остальное, то есть, семьдесят пять жирных процентов твои, так? Барнетт отпил принесенного экономкой рома, чтобы выиграть время, пока его семейство следило за каждым моим движением. Он знал, что мое предложение рискованное, ведь он мог при неудачном стечении обстоятельств оказаться за решеткой с теми, кого взялся вытаскивать. — Дело рисковое, Алфи.  Я пожал плечами: — Да-а, но зато каков твой коэффициент полезного действия и искупления. Барнетт увидел выход из своего затруднительного положения и облегчение, которое он почувствовал, было почти осязаемым всеми в этой комнате. Он посмотрел на племянницу. — Алфи — твой муж, Голда. Слово за ним.  Голда была разрушена: — Ты все-таки собираешься позволить ему забрать меня, дядя? Барнетт выпрямился, прежде чем сказать: — Это правда. В любом случае, ты принадлежишь своему супругу. Голда не могла поверить своим ушам. Она действительно была прелестной малышкой. Ее большие голубые глаза наполнились слезами, когда Кармель притащила ее пальто. — Все это для сохраниния мира, Голда. Не забывай об этом. Я видел, как Барнетта одолевают противоречивые чувства, приподнимаясь, выталкивая дым.  — Голда поедет сейчас со мной, — заверил я их. — Ее багаж заберет мой водитель.  — Как вам угодно, сэр, — согласилась Кармель. — Как же так, дядя? — взмолилась Голда. Барнетт подавил раздражение: –Хватит, Голда, ступай за мужем. Ты должна слушаться его, слышишь меня? Делать все, что он тебе скажет. Абсолютно все. Таковы правила нашего мира. В ее ожидании я должен был получить под дых от Барнетта и исчезнуть с ее пути. Вместо этого я лениво подошел к ней и взял за руку.  — Ты тоже не должен об этом забывать, так? — подытожил я, кинув взор на мужчину. — Голда больше не твоя забота. Я не советую тебе поощрять ее капризы, — я схватил ее за безымянный палец и показал ему кольцо, и его взгляд на мгновение метнулся к украшению. — Я надел ей это кольцо и теперь мое слово — закон, верно? Барнетт смотрел на нас и я был уверен, что его сердце разрывается на части. Он крепко сжал в руке деньги. Долгие годы он будет пытаться убедить себя в том, что он поступил правильно в этот миг, и тем самым оправдаться в собственных глазах. Но, даже по прошествии лет, он никак не сможет этого сделать. Я коснулся щеки Голды: — Собирайся. У тебя пять минут, так? Моей жене предстоял один из худших дней в ее жизни и мне было даже жаль ее из-за этого. К счастью, Голда потеряла дар речи от разочарования и обиды, с ужасом закусывая губу, натягивая пальто, смаргивая слезы. Я протянул ей руку — безмолвный жест — и задался вопросом, подчинится ли Голда. Она вложила свою ладонь в мою, не встречаясь со мной взглядом.  Я обхватил пальцами ее запястье, мой большой палец надавил на ее артерию. Она вздрогнула и по коже побежали мурашки. Расширенные зрачки, учащенные дыхание и сердцебиение, гусиная кожа — у Голды были явные признаки ужаса.  Я держал большой палец на точке ее пульса, глядя на нее.  Наконец она подняла свой взгляд на меня и удары ее сердца ускорились еще больше. Реакция ее тела могла быть признаком или страха или любви, но я мог предполагать, что это не так. Стоящий рядом с ней Симон дерзко уставился на меня. Ухмыльнувшись, я спросил юнца, повернувшись к нему: — Ты что-то хотел мне сказать, сорванец? — Убери от нее свои ублюдочные руки, убийца, — прошипел он, вцепившись в плоть на моих пальцах, пытаясь разжать их вокруг запястья Голды. — Симон, не смей лезть! — отчеканил Барнетт, но было чертовски поздно. — Да ну? — я выпустил Голду и в тот же миг грубо швырнул паршивца к стене. Мое предплечье впилось ему в горло. Он оттолкнул меня ударом ноги в живот и я швырнул Симона на пол. Вытащив нож бабочку из кармана, я опустился коленом ему на грудь.  Голда вскрикнула. Я прижал сверкающее лезвие к глотке Симона. Кровь хлынула сразу же, обволакивая металл. Детские вопли разбили общий гул нарастающей суматохи.  Голда бросилась вперед и схватила меня за руку, пытаясь оттащить. — Алфи, что ты делаешь? Прекрати это! Прекрати, Алфи, пожалуйста! Я умоляю тебя! Я наклонился, приближая свое лицо к Симону, игнорируя ее тщетные попытки остановить меня, сбрасывая с плеч ее руки. — Какого хрена ты сказал мне, м? Барнетт удерживал мое запястье, чтобы я не прикончил засранца.  — Ты убьешь его, убьешь, мать твою! Алфи!  Потребовалось несколько ударов сердца, чтобы мольбы Голды и слова Барнетта просочились сквозь туман моей ярости.  — Алфи, ты сошел с ума? — кричала она, оттаскивая меня от Симона. — Это мой кузен! Отпусти его! Отпусти, отпусти его, Алфи, любимый, я прошу тебя!  Симон пытался освободиться, но с моим весом на груди и ножом у сонной артерии он оказался беспомощным, и единственное, что его удерживало от смерти — это родной отец, который оттягивал мою руку, как тетиву.  — Алфи, он извлек блядский урок! Оставь его! Его лицо становилось все более красным, а глаза были безумными, пока я тянулся ножом к его чертовой глотке, мечтая вспороть ее. — Пожалуйста, умоляю Вас, мистер Соломонс, отпустите его! — взмолилась Кармель, цепляясь за мой рукав. — Что бы Вы ни думали, это не так! Я не отреагировал. — Я знаю про твои виды на Голду, так? Я, черт возьми, знаю, что ты неровно дышишь к ней, да?  В коридоре послышались быстрые шаги. Я посмотрел на проем, но никого не увидел, улавливая плач девочек. Барнетт застыл, следя за моим взглядом. Это должен был быть Ноа.  Я резко отпустил Симона и вскочил на ноги, спрятав нож за спину за мгновение до того, как в дверях появился мой сын.  Его волосы были взлохмачены, а лицо выглядело сонным. Он перевел вспыхнувший тревогой взгляд с Симона, лежащего на полу, на Барнетта, стоявшего рядом с ним на коленях, остановившись на мне. — Ноа, — проговорил я, выдавив улыбку. — Эй, ты в порядке? Ноа передернуло от моего вида и он бросился в объятия Голды. — Ты… ты проснулся? Хочешь… печенья, мой милый? — спросила она, тяжело дыша, пытаясь успокоиться, положив левую руку на живот. — Давай я сделаю тебе и девочкам молока с печеньем? Да? Ноа кивнул, осматриваясь своими испуганными карими глазами, следуя за Голдой, что протянула своим кузинам миску с печеньем, подавляя дрожь в руках. — Ноа? — позвал я его и малыш боязливо посеменил к Голде, что присела на корточки перед ним, пока он усиленно пытался понять, что случилось. Определенно что-то нехорошее. Он обвил руками шею моей жены, удивив меня через мой остывающий гнев. Я попытался ему улыбнуться, но вышло натянуто, и Ноа поежился. — Ты проголодался? — поинтересовалась Голда, крепко прижимая мальчика к груди.  — Мама, — прошептал он встревоженно, — мама, папа пришел. Я замер и напряг слух, пытаясь разобрать его почти невнятную речь с проглатываемыми звуками, и мои глаза беспокойно гуляли по его маленькому стану. Голда медленно отстранилась, задыхаясь от услышанного, и слезы выступили у нее на глазах от его неожиданного обращения. Он назвал ее мамой. Впервые и осознанно, упомянув и меня, перестав игнорировать. — Мама, этот папа плохой, — указал он в мою сторону и Голда поцеловала Ноа в щеку, а затем снова прижала его к себе. — Он обидел? — Ноа показал пальцем на Симона, что лежал на полу, шмыгая носом. Голда отрицательно покачала головой: — Нет, они только шутливо боролись. Симон в порядке. Папа его не обижал. Ноа перевел указательный палец на Голду, вскинув брови в вопросе, и она возобновила предыдущий жест. — Меня твой папа тоже не ранит. Симон прижал ладонь к кровоточащему горлу, чтобы Ноа ничего не заметил. А я держал руку с ножом за спиной, приближаясь к Ноа. Прежняя ужасающая ярость скрывалась за маской титанического спокойствия. Я присел перед сыном. Ноа смотрел на меня, явно не понимая, что происходит, прижимаясь к Голде, стирая следы сна рукавом рубашки. Мое сердце бешено колотилось в груди, но мне удалось улыбнуться более непринужденно, прежде чем поцеловать его в макушку.  — Почему бы тебе не пойти в гостиную и не поиграть с девочками во что-нибудь? Папа скоро освободится, только заберет маму, а потом отвезет тебя домой, в твою постель, да? — пробормотал я натянуто-спокойным голосом. Ноа коснулся моей бороды пальцами, пока я говорил ему это, как раньше, прежде чем задумчиво уставиться на меня. Я прихватил зубами его маленькие пальцы и тут же увидел его испуг, вместо улыбки: он все еще не доверял мне, потому что я действительно убил его мать на его маленьких глазах. — Давай, приятель, бери девочек и беги в гостиную, ага? Ты же папин сынок, да? Ноа посмотрел на Голду поисках одобрения и она ласково подтвердила мои слова: — Иди в гостиную, милый, пока мама поговорит с папой. Кузины Голды протянули ему руки и Ноа, поколебавшись, принял их, исчезая в проеме. Симон, спотыкаясь, вскочил на ноги. Голда встала между ним и мной, решив удержать меня от новой атаки, врезаясь влажными ладонями в мои запястья. Я вытянул указательный палец, подвешено ткнув им в Симона. — Я предупреждал тебя, малец… Мои глаза пронзили Голду холодным страхом. — С Дафной ты предпочел разделаться сразу же, — выдавил Симон и Барнетт осек его. — Замолчи, черт тебя подери! Но Симон продолжал: — Говорят, ты легко расправился со слабой женщиной. А как мужчина с мужчиной — кишка тонка? Я шагнул вперед, протаранив Голду. Мы начали драку с Симоном. Несмотря на его жилистый облик и юный возраст, он не уступал мне, и я почувствовал привкус крови на языке.  — Алфи, пожалуйста! — Голда пыталась разнять нас, неудачно встав точно между двух огней, пока Барнетт оттаскивал Симона. — Алфи, остановись, Алфи!