Секс, любовь и иудейство

***

POV/АЛФИ — Чего он хочет? — спросил меня Адам, нагнав, когда мы приблизились к дому дяди Ицхака. — Кто его знает, чтоб меня? Мы вошли в прихожую и, избавившись от излучающих холод пальто, проследовали вглубь дома. Я устало ударял тростью, сталкиваясь глазами с дядей, что появился между гостиной и столовой, извещенный экономкой. — Шалом, — поприветствовал я, натягивая маску непринужденности, будто мой новый брак не раскалывался пополам. Приблизившись ко мне, дядя скупо обнял меня за плечи — это было для нас обычным делом. — Шалом! — Ты звал меня, дядя Ицхак, так, — сказал я, запустив руку в карман брюк и представ перед ним. — Альфред, проходи, мальчик мой. Проходи, поужинай с нами, расскажи мне, как идут дела. — Удачи тебе, — шепнул Адам с ухмылкой. Я коротко взглянул на него и направился в столовую, ненавидя факт того, что мне приходилось прибегать всякий раз, когда дядя вызывал меня. Ицхак был единственным человеком, который мог мной управлять в той или иной степени, и мне это чертовски не нравилось в мой четвертый десяток. Я был большим мальчиком, но дядя так или иначе держал меня под собой. Я знал, что обязан выказывать ему уважение, исполнять его волю, и на то было множество причин, но главная из них — именно он занимался моим воспитанием, пока мой отец трахался, меняя женщин. Дядя сделал меня тем, кем я был, рассмотрев потенциал, который я излучал. Он всегда старался дать мне больше, чем все остальные, лучшего в этой бренной жизни и тянул вверх, подготавливая к тому положению, которое я был обязан занять однажды. Но жертвы, на которые мы шли ради достижения тех или иных целей — они, порой, потрясали меня. Во время ужина дядя незаметно наблюдал за мной и я мог только догадываться, насколько он осведомлен о случившемся. Как обычно, стол был выше всяких похвал. Следовало отдать должное: Ревиталь была образцовой женщиной: красивой, с тонкой кожей, необычайной молодости и деловой головой, но у нее так и не получилось родить наследника, что лично мне было на руку. Хрусталь сиял, посуда и приборы обличали тонкий вкус хозяйки, а еда выглядела восхитительно. Жаль, что у меня не было аппетита, как и желания притрагиваться к десерту, пока мои мысли были прикованы к Голде, которая, кажется, уже никогда не станет настолько близка со мной, как до вчерашнего вечера. Я сложил руки над своим блюдом, а Ревиталь успела отправить в рот тонкий ломтик яблочного пирога, как дядя громко обратился ко мне, отложив приборы. — Я хочу знать, как дела у твоей молодой жены, Алфи? — он сидел за столом с той самовлюбленной улыбкой, которую я ненавидел больше всего на свете, протирая губы салфеткой. Карие глаза Ревиталь быстро скользнули по моему лицу. — Голда приболела, слегла с «простудой», — опустив на импровизированную опору подбородок, я произнес это настолько монотонно, насколько мог. — Оказалось, что это начало выкидыша. — Вы, должно быть, так сильно хотели ребенка, — посочувствовала мне Ревиталь и я неоднозначно поиграл плечами. Что ей ответить? Что я не хотел детей, но, тем не менее, ежедневно сношал Голду? Дядя уставился на меня, сложив сухие ладони в замок. И вот он уже не выглядел тем глубоким стариком, который на каждом семейном собрании обещал умереть. Кажется, у него появились более долгосрочные планы, касаемые меня и бизнеса, ради воплощения которых он подумывал пожить еще. — Я знаю, что произошло, Альфред. Исайя все мне рассказал, — сказал он, поправляя салфетку после того, как заставил меня выждать почти пять мучительных минут. Я опустился на спинку стула, вытягивая левую ногу. Гребаный ишиас давал о себе знать болью от ягодицы до пятки, прибавляя общего раздражения. — Что ж, если ты и так обо всем знал, зачем же ты тогда заставил меня явиться сюда? — я обвел столовую с бокалом в руке и дядя зло поджал челюсть. Вероятно, ему понадобилось космическое терпение, чтобы не взгреть меня первым, что попадется под руку. Он не нуждался в вопросах, ему нужны были ответы: как случилось так, что моя жена потеряла беременность? С чего бы вдруг его вообще волновали процессы деторождения в нашем семействе? — Я понимаю, я все понимаю, — начал он, делая глоток вина. — Голда молода и прекрасна — это естественно, что тебя влечет к ней… Однако в первые три месяца тебе следовало проявить некоторую сдержанность, Альфред, мальчик мой. Я ненавидел, когда община позволяла себе лезть в мою жизнь настолько глубоко, насколько могла бы позволить себе самая способная женская глотка. Эти беседы, которые задевали дела «сердечные», мать их… они выводили меня из равновесия главным образом потому, что я не хотел делиться Голдой с кем-либо, даже словесно. Но в нашем маленьком и обособленном мире это было невозможно. — Мы оба были здоровы и счастливы, да. Ничто не омрачало горизонт, — я провел пальцами по усам, пропитанным отпитым мною виски. — Один день, сменяя другой, оставил нас с черт знает чем, так? — и когда поднял глаза, посмотрев на дядю, уловил его кривую ухмылку: он чертовски понимал меня, потому что любил женщин не меньше, чем я. — Этого не должно было быть, — процедил дядя. — Что вынес доктор в конце концов? — Невынашивание. Да, именно так мне сказал лучший, мать его, врачеватель Лондона — невынашивание. Дядя понимающе кивал, прежде чем податься вперед: — Материнство считается высшим выражением женственности, но не все считают выкидыш неудачей. «Пространство свободы» в обычно угнетающем патриархальном видении жизни дам. Я прищурился, указывая в его сторону пальцем: — Словом, к чему ты ведешь? Дядя заставил меня замолчать взмахом руки: — После того, как Голда забеременела, этот ребенок стал одновременно и заложником, и взял в заложники ее. Внутри нее стал расти протест и дело дошло до того, что она могла сделать это на зло тебе. Я лишь лениво моргнул на этот укор, напрягшись, и дядя продолжил. — Поскольку все вокруг знают, что единственная обязанность женщины в жизни — иметь детей, их жизнь должна строиться вокруг этого предприятия, Алфи. Вот о чем я всегда говорю. Я фыркнул: — Да, возможно, но никто не вправе винить Голду в случившемся, меньше всего ее саму, ага? Дядя Ицхак холодно улыбнулся. — Конечно, — он отодвинул от себя тарелку. — Ты знаешь, дела в общине идут плохо. Нас постоянно пытаются подвинуть, ищут возможность дискредитировать тем или иным образом. У тебя, я слышал, тоже не все стабильно. Ром не доезжает до доков. Твоих поставщиков убивают. Ипподромы и часть рэкета и вовсе вышли из-под контроля, не говоря уже о твоей семнадцатилетней жене, которая все еще носит длинные косы, не покрывает голову и сбегает с будущим ребенком в утробе — и с живым, и реальным — на руках. Я, перебирая в пальцах трость, посмотрел на дядю. — Проблема с поставками рома лишь вопрос времени. Что касается ипподромов, то это было необходимостью — уйти в тень после того, как двоих наших приятелей взяли под арест. Дядя молча слушал меня и медленно вникал. Я потер затылок: — Вымогать деньги за крышевание раньше девятого числа месяца мне не позволяет честь, так? Голда… ей действительно идут длинные волосы и я оставил право обрезать их или сохранить за ней. А ее побег — это лишь убийственная смесь гормонов и максимализма, фитиль которой я подпалил сам неосторожными действием и словом. Дядя мрачно скрестил руки на груди. — Ты потерял над ней контроль, Альфред, несмотря на то, что был обязан обрести его в полной мере! Я отвлекся, возвращая взор к его желчному лицу: — О, правда? Когда я держал Дафну под контролем, это закончилось тем, что она, блять, умерла. Так? И когда я держал под контролем Бэллу, она, блять, тоже чертовски умерла. Хочешь, чтобы и Голда, в конце концов, сыграла, нахуй, в саван? Дядя Ицхак потер бороду, смотря на меня скорее виновато, чем нарочито. — Я не имел этого в виду, Альфред, не перегибай. Я сказал, что тебе стоит держать Голду в узде и только. Переставив трость, я облизнулся: — Я не отрицаю, что мог задеть ее, да, когда пытался разобраться с ублюдком Барнетта. Но я не трогал ее намеренно, так? Я бы не поднял на нее руку. Голда слишком мне дорога. Дядя Ицхак отмахнулся: — Не раздувай из этого драму. Мы оба знаем, что ее вольность привела к трагедии! Я досадливо потер левое крыло носа и дядя пытливо уставился на меня: — Трагедии было не избежать — ребенок уже давным-давно умер, ясно? — О чем тогда думал ты, Алфи? — допытывался дядя. — Мое здравомыслие, вероятно, было слишком далеко, — ответил я. — Вы всегда можете попробовать еще раз, — парировал он и я спохватился под этим настойчивым взглядом. — Ты говори, дядя Ицхак, дальше, я искренне готов тебя выслушать, ага? Дядя настроился на нужный лад. — Наследники в этом браке — главное, что мы ждем от тебя всей общиной, Алфи, — он устало потер лоб, обдав меня очевидностью. — Да? — я приподнял поддельно-удивленный взгляд и дядя Ицхак подтвердил мои слова многозначительным кивком. Я знал для чего был создан этот брак и какие цели он нес изначально, подгоняемый давлением со стороны родственников, но сейчас все было открыто и честно. — Красивый мальчик, хасидо-ашкеназ, свяжет наши общины, укрепит еврейское сообщество и унаследует все, что останется после меня и тебя. Будущий лидер над Соломонсами, Лазовертами и Линцами — с острым отцовским умом и талантами его матери, лучшей ученицы пансиона, между прочим, одаренной бунтаркой, так сказать. Я наклонил голову, заметив: — Весьма одаренной, весьма. Способной очень скоро раскусить махинацию, в которую ты пытаешься втянуть меня. Дядя ухмыльнулся: — Благодаря этой махинации у этого ребенка будет не только Камден и Ист-Энд, а весь Лондон. Маленький Мессия, которого ты создашь. Дядя стелил так мягко, что мне не оставалось ничего, кроме как зевнуть и театрально задремать, испустив глухой храп. Ударив меня по локтю, он грозно посмотрел на меня. Я открыл глаза: — Прости, что ты-таки хочешь от меня, дядя Ицхак? Он взмахнул руками в пустом жесте, переводя взор на Ревиталь. — Принеси нам кофе. Жена Ицхака покорно встала из-за стола и растворилась на кухне. — Ты знаешь, чего я хочу, ведь именно для этого был создан этот брак. Твоя жена родит мне правнука и… Я хмыкнул, опустив брови: — Что я получу взамен, помимо того, что потрахаюсь с женой, м? Дядя растянулся в улыбке: — Мне всегда казалось, что тебе нужна причина. — К черту причины! Стряхнув со стола крошки, дядя опустил глаза: — Мою винокурню… полностью, доход от которой будет твоим. Плюс господство над Камденом — ты сможешь управлять им на свое усмотрение… Я выпрямился, более чем заинтересованный его предложением, — Но?.. Дядя поправил шляпу: — Но только тогда, когда я получу здорового и крепкого правнука. Я швырнул салфетку: — Ну нахер. Это какая-то мелочная хуйня, а? Потому что главная апория в том, что Голда сегодня попросила у меня развода, — заверил я дядю, обводя его серые глаза, и потому, как опустились его брови, я понял, что это застало его врасплох. — Она пила этот хинин, чтобы дело быстрее завершилось, и умоляла меня дать ей развод. Дядя отмахнулся: — Девочка была в отчаянии, Алфи, и пробудет в нем еще несколько недель, не принимай близко к сердцу. Потом ее женское существо попросит замены, чтобы закрыть образовавшуюся пустоту в душе, и вы начнете работать над новым наследником, как ни в чем не бывало. Они так устроены, эти дамочки, уж поверь мне. Я пожал плечами: — Может и так, но вот беда, да? Я не хочу загонять ее в еще большее уныние, мою женушку. Дядя Ицхак потер серебряную бороду: — О чем это ты, мальчик? Развод невозможен без «разводного письма», которое не вправе подписать никто, кроме тебя, и ты это знаешь лучше, чем я! — Я-то знаю, — мой голос звучал сухо, — но Голда, ей будет не просто жить со мной после того, что произошло, так? Поэтому я подумываю над тем, чтобы поставить свою гребаную подпись и подарить ей свободу. Смех Ицхака неприятно резанул слух. — Ты можешь сыграть на чувствах девочки, обозначив ей условия сделки: мальчик и развод — между ними знак равенства. Она молодая, она поверит тебе и твоему слову. — То есть ты говоришь, что Голде стоит получить представление о твоих намерениях? — отчетливо выговаривая каждое слово, уточнил я. Дядя Ицхак поднял руку, унимая меня: — Эти намерения и твои. — Ты так уверен, что я внесу свою лепту в этот садистский заговор? — поинтересовался я. — О, да! С большим удовольствием, потому что условия, которые я предоставлю тебе… они не смогут оставить тебя в тени без участия. — М-да? — моя бровь приподнялась. Дядя задумчиво закусил губу. — Чего ты хочешь, Альфред? Дай тебе волю, ты бы свергнул меня, сумасшедший ублюдок, и занял мое место, а? Мы посмеялись почти беззаботно, будто не заключали очередную сделку на человеческих костях, прежде чем я вновь стал серьезным. — Ты перепишешь на меня весь свой бизнес при жизни, — дядя возмущенно приоткрыл рот. — Я знаю, ты еще не сделал этого, только ходишь вокруг да около со своими обещаниями. Так вот, я не намерен делиться ничем нажитым с Генри или моим ебучим предком, и всеми остальными прихлебателями, так? Мой юрист за пару дней обрисует ситуацию, где будет указано, что после твоей кончины никакой сраной дележки и в помине не будет, да? И все твои предприятия тихо отойдут мне, как первому и выбранному тобой главному наследнику, ага? Дядя досадливо потер лицо. — А я, так уж и быть, попыхчу над Голдой пару ночей, сделаю ей мальчика, а потом вернусь к своим привычным делам: рэкету, скачкам и пыткам. — Ты обнаглел, Алфи, вот что я тебе скажу, — он сжал кулаки и я осклабился. — Значит, мы условились, дядя Ицхак, дорогой мой? Дело будет сделано? Дядя потер висок, поражаясь моей дерзостью, пока я смотрел на него с абсолютным безразличием, прежде чем он сказал: — Это было предопределено, что, в конце концов, Голде будет отведена важная роль в жизни еврейского сообщества — на кого после нас останется все, что мы имеем. Я согласно моргнул: — О, да. Все верно. — Тебе лучше постараться прекратить эти ее разговоры о разводе до того дня, как мы встретимся с юристом и подпишем бумаги, — выдавил он и я подтверждающие поднялся из-за стола. — Само собой. А лучший план, который я могу принять для укрепления ее системы — оставить ее на пару недель в тени от меня, отправить в какое-нибудь здоровое место; не на фешенебельный водопой, а в какой-нибудь тихий загородный дом, где она сможет набраться сил, переварить случившееся, соскучиться по мне и таинствам супружеской жизни. Дядя поднялся следом, сплевывая на потрескавшуюся ладонь, протягивая мне. Я сделал тоже самое и, пожав руку, ушел, оставив дядю вне знания относительно того, получилось ли у него взять меня в оборот. Адам прислонился к стене в холле. Я прошел мимо него, пытаясь справиться с яростью, охватившей мое тело. Я хотел убить кого-то, предпочтительно собственного дядю. Я схватил пальто и вышел на улицу. — Что же придумал твой дядюшка-садист на этот раз? — спросил Адам, шагая рядом со мной к машине. Я посмотрел него: — Он хочет, чтобы я сделал гребаного ребенка, которого потом отдам общине и непосредственно ему, как породистого щенка, так? — О чем, черт возьми, ты говоришь? — насмешливо спросил он. — Должно быть, у старика поехала крыша после инсульта. Мне было не до его шуток. Я хотел выплеснуть гнев. — Еб твою мать… Брак, заключенный в аду, начинает превращаться в преисподнюю.