Секс, любовь и иудейство

***

POV/АЛФИ Редкие удары трости о золотисто-зеленый ковер уменьшали мое напряжение, мало-помалу растворяющиеся в вечерней тишине гостиной Линцов. Мой уставший взор упал на левую руку, которой я удерживал свою трость, продолжая звякать ею, раздражая Барнетта, что нервно надкусывал заусенцы, отрывая их и высасывая кровь из образовавшихся ран, обводя в затененном свете тусклый блеск обручального кольца. Я был женат два месяца и этот брак, как ни старайся, нельзя было назвать счастливым. Кажется, именно этого и желали нам близкие в день нашей свадьбы: счастья и вечной любви. Чертова пантомима. Любовь и счастье в браке, заключенном по слепому расчету. Шаги на лестнице заставили меня поднять глаза, а желудок совершить кульбит от всепоглощающей тревоги. Мэгги Джоэл мягко ступала вниз, держа в руке саквояж, наспех поправляя волосы. — Как она, Мэгс? — спросил я молниеносно, встав с места и оперев о трость свое грузное тело. Она посмотрела на меня, останавливаясь на последней ступени. Мое беспокойство пульсировало в висках — оглушающее молчание во время войны обычно означало смерть. Теперь я понял, чего боюсь больше всего на этом свете: ни врагов, ни нищеты или смерти, а потерять Голду и Ноа, которые были для меня одинаково равноценны. — Давай, Мэгс, не молчи, еб тебя… Мы поравнялись у подножья, подальше от глаз и ушей остальных. Мэгги вздохнула и взяла меня за руку — ее ладони были теплыми, пахли парами спирта и с чистыми ногтями, что немаловажно в ее ремесле. — Твоя жена в трауре, что тут скажешь. Стадия отрицания, Алфи, самая безжалостная, и это факт. Я промычал, дав понять, что все осознаю, несмотря на хаос, что творился в моей голове. Запустив руку в карман брюк, я выудил оттуда десять фунтов. — В знак признательности за твои услуги, Мэгс, — выдавил я и протянул девушке монеты, которую мог бы описать как очень милую, тихую, нежную и так хорошо справляющуюся со своей дерьмовой работой. Как никак, бывшая медсестра и моя подруга детства, что ропотно приняла вложенные ей в руку деньги. — Благодарю, — она почти сочувствующе улыбнулась мне. — А ты меняешься, Алфи. Твоя записка, которую Адам передал мне, так и пестрила тревогой. Три восклицательных знака. Что не говори, но ты эмоционально привязан к плоду, дружок. Это что-то новенькое в мужчинах нашего времени, — она похлопала меня по плечу, блеснув озорным карим взглядом. Я прочистил горло, привлекая ее внимание, наблюдая, как она стягивает халат. — Поведай-ка мне, дорогуша, как все прошло? Мэгс пожала своими худыми плечами: — Обычно. Хинин сделал свое доброе дело, измучив твою жену схватками — бедная девочка! Я почувствовал себя подавленно, опуская брови: — Если ты-таки решила вызвать во мне чувство вины, то?.. Мэгс отмахнулась, театрально поднеся указательный палец к моему носу: — «То, не забывай, что ты все еще работаешь на меня, девочка. И это может измениться в любую секунду, так?» — и, спародировав меня, победно ухмыльнулась. Я протяжно хмыкнул. — Не-а. Я-таки думаю, что действительно неебически виноват, да? К слову, Голда… она звала меня? Мэгс нахмурилась, прежде чем отрицательно покачать головой. — Нет, Алфи, прости, но нет. Сейчас ты для нее — типичный книжный антигерой, о которых она читала в своих школьных романах. Я кивнул, подцепив с крючка женское пальто, помогая Мэгги укутаться в него, исследуя ее смуглую кожу и вьющиеся локоны. — Адам отвезет тебя. Выйдя из дома, мы остановились и посмотрели в глаза друг другу. — Кстати, как идут дела с другими девочками в заведении? Много работы? — поинтересовался я. Мэгс развела плечами: — Ты же знаешь, Алфи, новенькие плодоносят, как кошки. Мы последовали к автомобилю, наслаждаясь прохладой с освещенной редкими фонарями улицы. Остановившись, Мэгги втянула свежий воздух, жестом выпрашивая у меня сигарету. Я достопочтенно вынул из-за пазухи отливающий портсигар, вежливо протягивая первую сигарету Мэгс, вторую забирая себе. Чиркнув спичкой, я подпалил папиросы. Мэгги с колоссальным удовольствием затянулась, будто от этого зависела вся ее жизнь, и теперь она была готова к откровениям. — Я немного поговорила с твоей женой, войдя в твою непростую ситуацию, и частично убедила ее дать тебе шанс на еще одного ребенка, — Мэгс сказала это задумчиво, устремив взор вдаль, выталкивая клубы дыма. — Конечно, не с этого часа. Позже, чуть позже. Я воспрял. — И когда мы сможем попробовать снова? Мэгс посмотрела мне в лицо и ее тонкое касание скользнуло по моему виску, задев волосы под шляпой. — Знаешь, Алфи, я думаю должно пройти не меньше месяца. Остальное зависит от твоей жены, а она у тебя, я скажу, маленькое золото: тихая, робкая, такая… — Мэгс задохнулась, подыскивая слова, касаясь грудной клетки, — такая по-детски ранимая и глубоко одинокая. Я поджал губы, слушая ее и пронзая внимательным взглядом. — Так вот, пожалуйста, Алфи, будь с ней поласковее. Купи ей цветы, я не знаю, дай ей почувствовать себя защищенной и, что самое главное, не одинокой в своем горе, приятель. Да и сам попытайся пережить очередную утрату вместе с ней. Не оставайся один на один со своим горем, — Мэгги коснулась моей щеки, — а то морщин у тебя, да и виски поседели… Я кивнул. — Хорошо, дружок. — За одни твои свинцовые глаза стоит умереть, — сказала она неожиданно и я слабо нахмурился. — Это обязательно передастся по наследству всем твоим детям, не правда ли? Я покачал головой. — На самом деле нет, Мэгс. Голда меня знает и достаточно благоразумна, чтобы отказаться жить со всем этим, — я обвел рукой окружающую нас обстановку, имея в виду себя и сложившуюся ситуацию. Мэгс поднялась на цыпочки, чтобы заботливо поцеловать меня в скулу, к возможному возмущению Барнетта или Кармель и ухмылке Адама. — Мне очень-очень жаль, Алфи, — стерев помаду, она потрепала меня. — Увидимся. — Ага, это точно. Мэгс забралась в автомобиль и я, проводив ее взором, вернулся в дом. Оказавшись в прихожей, я поправил свою шляпу и, бросив короткий взгляд на лестницу, подумал о Голде, ощутив отсутствие какого-либо желания возвращаться без нее в Камден. Я взглянул на часы и утомленно потер веки: десятый час — этот денек длится злодейски долго. Оставив пальто и трость, я столкнулся с экономкой, что появилась в прихожей с тазом в сухожильных руках и запятнанными простынями на предплечьях. — Ох, простите, мистер Соломонс, — виновато буркнула, скрывая от меня наполненную алыми марлями емкость, переводя испуганный взор на Кармель. — Мистер Соломонс, все закончилось благополучно, — Кармель натянуто улыбнулась мне, увлекая за собой, сцепив зубы несчастной старухе через плечо. — Вы знаете, Голда просила Вас подняться к ней ранее. — Ранее? — я поднял левую бровь и, не теряя и минуты, направился по лестнице вверх так быстро, как только мог. Коротко постучав, я протиснулся в дверной проем и проследил за лежащей в постели Голдой в таинственном полумраке задернутых штор, пока за окнами тоскливо накрапывал ледяной дождь. Она заплакала, увидев меня. Ее жалобные стоны перешли в рыдания, когда она отвернулась от моего лица. Едкий запах крови ударил по пазухам, но я не подал виду, что почувствовал его в атмосфере комнаты. Медленно подкравшись к кровати, я склонился над ней и легко поцеловал в щеку. Кончиком носа я коснулся ее кожи: от нее все еще пахло каким-то детством и беззаботностью, которыми я подпитывался эти месяцы со дня нашей первой встречи, которая была слишком далека от романтики. Ее дыхание участилось, как и всегда, пропитанное волнением, когда я находился рядом. Она все еще до чертиков боялась меня или… любила? Удивительно и невероятно, как при этом нам удается уживаться в одной постели и даже получилось зачать ребенка. Касаясь ее холодной руки, я почувствовал вибрацию ее тела от постигшего озноба. — Все будет хорошо, обещаю, да, детка? Голда мне почти поверила, послушно кивая, прикрывая глаза. Я знал, что она чувствовала себя прескверно, и искал любую возможность облегчить ее горе, заглядывая в полупустые шкафы в поисках одеял. Мое сердце разрывалось от жалости, если вообще было способно на такое. В ее глазах я был тем, кто толкнул ее на это ужасное дело, заставил ее страдать, мучиться от боли, но, фактически, у меня не было выбора. Я нежно поцеловал Голду в соленый висок, спускаясь к линии между скулой и ухом, накрывая ее вторым одеялом как можно плотнее. — Все позади, — прошептал я, приподнимая ее и укладывая поудобнее, плевав на свой гребаный ишиас. Стянув с плеч пиджак и скинув ботинки, я осторожно опустился рядом, касаясь губами ее плеча. Понимая, насколько сильно мы отдалились за эти несколько часов, я провел тыльной стороной ладони по ее виску, убирая за ухо влажную от слез прядь настолько нежно, насколько мне позволяло мое противоборствующее внутреннее «я». — Все еще болит? — было сложно понять, о чем именно я спрашивал: о ее разрывающемся сердце или о физическом недомогании, поэтому решил уточнить. — Твой живот — он болит?  — Да, — Голда всхлипнула и зарылась в подушку от моей руки, затаив дыхание, и я моментально пожалел, что прикоснулся к ней, доставляя неудобство. Запуская кисть за голову, растягиваясь на постели, я досадливо провел зубами по островку волос под нижней губой, лаская взглядом ее совершенный профиль, желая дотронуться до ее рук, чтобы сжать их и подарить поддержу, но мои прикосновения теперь нежеланны. — Мы сможем попытаться еще, когда ты восстановишься-таки, — я поддался вперед и осторожно опустил ладонь на простынь рядом с ее левым бедром, зарывая пальцы под два слоя одеял, задевая большим пальцем ее прохладную кожу, которая тут же покрылась мурашками и ускользнула. — У нас будет новый наследник, верно? — мои слова звучали для нее как требование животного, озабоченного удовлетворением собственных физиологических потребностей. На самом деле, в этих заезженных фразах я пытался донести до нее свою собственную скорбь, предпочитая эти смертоносные для женщин клише, схожие с объявлением войны. Я не умел горевать иначе и даже не представлял, какие страдания ей причиняет слово «новый». Для нее — это было единственное и неповторимое дитя, а лучше и любимее на свете быть просто не могло.  — Мы можем чтить младенца? — Голда вытерла слезы об угол подушки, повернувшись лицом ко мне. Уже что-то. Лучше, чем полное безразличие. — Я хочу увековечить его память, заполнив какую-нибудь коробку памяти страницами календаря и… — Если ты хочешь, шейфеле? — спросил я, чтобы дать ей понять, что мы в одной лодке, которая разбилась о разные скалы, поворачиваясь к ней. Мои глаза только-только привыкали к серому полумраку, пока я водил ими по ее бледному профилю и осунувшимся чертам. — Иди ко мне, я пожалею тебя, — поманил я ее и Голда, подумав с мгновение, прижалась ко мне. Я обнял ее и теснее притянул к себе, касаясь губами макушки. Несмотря на всю ненависть и страх, Голда нуждалась во мне, как никогда, жадно вдыхая запах моего тела. На мгновение мне показалось, что она ловит чужой шлейф духов с моей рубашки, ревностно втягивая воздух. Я попытался поймать ее губы, сухие и немного бледные, когда она подняла на меня испытующий взгляд. — Та женщина, Мэгги, ты спал с ней, да? Я звонко засмеялся, прикрыв лицо руками. Получилось почти искренне и Голда попыталась гордо приподняться, обиженно вздернув нос, но у нее не было сил бороться с моей хваткой. — Куда?.. — я мягко потянул ее к себе, возвращая на подушки, укутывая одеялами и обвивая тяжелым собой. — Давай без глупостей, да? Тебе нельзя садиться, насколько я знаю, и тем более вставать. Голда негодующе прошипела под моей рукой и претенциозно фыркнула, когда мои губы оставили линию касаний на ее щеке. — Да, я внимателен к рекомендациям светлых умов, — подтвердил я, осматривая надутое выражение лица моей жены, глаза которой по-прежнему излучали страх, ужас и отчаяние. — Мэгс — мой друг, с которым мы провели детство, бегая по дворам, потом учились в одной школе и почти одновременно пошли на фронт. Даже как-то сталкивались во Франции… но до постели не доходило ни разу, так? Я будто искал подтверждения в собственных словах и моя жена поежилась от озноба, учтиво закусив губу. — Я тебе верен, — добавил я зачем-то, положив руку на грудь, — и люблю тебя, дерзкую девицу, так? Голда вскинула на меня оживший взор, ее взгляд скользнул с моих глаз к губам и обратно. Она отрицала внутреннее притяжение, отыскивая ложь в моей мимике, но я был честен. Я потянулся, чтобы поцеловать ее. Голда не поддалась, потому что тревога и обида все еще плескались в ее теле. — Мне жаль, что так вышло, — сказал я, не уводя глаз, несмотря на то, что моим утренним первоначальным желанием было задушить ее, мою беспокойную женушку. — Ты убьешь меня теперь, да? — неожиданно спросила она и я быстро стер слезы, хлынувшие из ее больших глаз, забегавших по моему лицу в поисках ответов. — Ведь это я виновата в том, что случилось. Я отрицательно покачал головой, допустив мысль о том, смогу ли я убить ее, и мой разум уверенно ответил короткое «нет». Очевидно, что я слишком терпко любил ее и не желал повторять ошибок недавнего прошлого, склоняясь к ее губам с осознанием, что однажды у нас действительно все будет хорошо, только черт знает когда.