***
POV/ГОЛДА Я встала с дивана и услышала пение птиц за окном, встречая первые лучи солнца, раздвигая тяжелые пыльные шторы. Весна пришла окончательно. Больше не было холодных ветров и мороси. Только цветение деревьев под окном и мои неугасающие надежды на этот брак и эту жизнь. Настроение и какое-либо воодушевление портил запах Генри с моей шеи, как напоминание о том, что я была недостаточно скромна, осторожна и разумна, чтобы защитить себя от него. Я много раз видела инертный взгляд, ловила улыбки и подмигивания, но почему-то стойко не верила в то, что однажды брат моего мужа действительно перейдет обозначенные границы. Обведя глазами белые цветы вишен и яблонь в палисаднике перед домом, я проследила за бегущими в школу мальчишками и вспомнила про Ноа, как меня пронзила естественная тоска по мальчику. Я стала собираться, чтобы забрать его и отвезти в парк этим чудесным солнечным утром. В ванной, куда я проследовала, меня встретили светлый кафель и теплые струи воды из новой душевой, накрытой непромокаемой материей. Я вымыла волосы, шею и ключицы — те места, которых Генри касался своими губами, наполняя их ароматом ландышевого мыла. Обведя руками грудь, которой грязно касался Генри, я почувствовала тепло, как и всегда, подумав об Алфи. Реакция тела была моментальной, стоило мне представить его губы и тянущие ощущения внизу живота вызвали опьянение во всем теле, но в памяти появились прожилки ночного происшествия, осев горечью. Испуг, который я вчера испытала, так ясно отпечатался в подсознании, что до сих пор холодил спину. Я вытерлась насухо и, одевшись, повязала влажные волосы платком, что теперь едва ли доходили до плеч. Моя стрижка была главным олицетворением того, что я стала женщиной. Я собрала постель, сложила плед и подушки, желая доброго утра Авиталь, все еще пребывая в шоке от Генри. Даже после душа я чувствовала его запах на себе, от которого было невозможно отмыться — едкий фимиам пота и засаленной кожи. Это был не только запах неопрятности, но и приторный шлейф ненависти. Слезы навернулись сами собой и я не могла их остановить, разбивая два яйца на сковородку, чтобы приготовить для Авиталь завтрак. Разливая чай, насыпая сахар и звякая чашками, я чувствовала себя неудобно, виновато. Поглядывая на время и стирая слезы рукавом, уже не сильно ожидая Алфи, я забелила чай молоком. — Что у тебя с руками, дорогая? — голос Авиталь вырвался из-за спины и прозвучал обеспокоенно, когда она заглянула в мое лицо. — Этот паршивец Алфи обидел тебя? Я покачала головой: — Нет, что Вы. Это Ноа — он еще недостаточно ловок, чтобы не набивать мне синяки или ссадины. Авиталь протяжно посмотрела на меня и увидела мою растерянность, поправляя повисшую на подвязке сломанную руку. Кажется, она не была убеждена в моих словах. — В последнее время ты не в себе. У тебя все в порядке, милая? — она кивнула, указывая головой на мой живот. Поняв, о чем подумала мать Алфи, мои глаза расширились, прежде чем я испустила смущенный смех. — О, Всевышний, нет. Я имею ввиду, пока нет. Авиталь понимающе кивнула: — Прости мне мои расспросы. — Вы не огорчитесь, если я оставлю Вас и поеду за Ноа? Он ждет меня, я это чувствую. Она сделала глоток чая: — Да, само собой. Поезжай, но позволь мне сначала отблагодарить тебя, Голда? Я в замешательстве облизнула губы, наблюдая за Авиталь, что побрела в гостиную, увлекая за собой и меня. Она склонилась к комоду и выудила из него маленькую коробочку, протягивая ее мне. — Здесь хранится память о твоих родителях. Мои глаза вспыхнули, когда я нерешительно протянула руки и приняла то, что вручила мне женщина. Открыв коробочку, я наткнулась глазами на открытку, обрисованную цветными карандашами, коротко подписанную «Любимой Бэлле». — В молодости твой папа был настоящим поэтом. Я провела пальцами по надписи, натыкаясь на блеск золотых рифленых серег. Подцепив их пальцами, я подняла глаза на Авиталь. — Первый подарок Уильяма твоей маме. Она носила их не снимая. Щеголяла по всему Ист-Энду в золоте, не боясь братьев. На то время — это было огромной роскошью! Самый честный предвестник обручального кольца. Я попыталась улыбнуться, но получилось как-то вымученно и Авиталь приобняла меня. — А Вы знали… — я прочистила горло, — о романе моей мамы с ашкеназом? Она потрепала меня по плечу, вновь склоняясь к комоду. — Еще бы. И была, если честно, не против. Уильям был хорошим юношей, гораздо благороднее моих собственных сыновей. А как он любил Бэллу… — Авиталь коснулась моей светлой пряди. — У тебя его волосы, его черты, только цвет глаз… — Мамин, все вокруг говорят. Авиталь сморгнула слезы и я помогла ей опуститься в кресло. Она с трудом одной рукой развернула газетный лист и я увидела старый снимок. — Твой отец, — указала она на мальчика лет семнадцати в боксерских перчатках, сухого и мышечного, с шикарной копной светлых волос. — Папа?.. Такой молодой и… — эмоции переполняли меня, — и красивый. Авиталь протянула снимок мне: — Узнаешь? — переводя палец на стоящего рядом с моим папой в обнимку другого бойца. Мои брови вскинулись сами собой: — Алфи?! Авиталь мягко усмехнулась, пока я вглядывалась в гладкие черты моего мужа и выступающие мускулы по всему телу. Он был чуть ниже моего отца, но от этого не казался меньше, скорее наоборот, за счет развитой плечевой мускулатуры. Темные шорты ниже колен удлиняли его ноги, сужая таз. — Они были друзьями? Авиталь опустила голову: — Закадычными. До тех пор, пока Уильям не стал ухлестывать за твоей матерью. Алфи никогда не говорил мне о том, что являлся другом моего отца. Что они были настолько близки, что я дочь не только его сестры, но и его друга. Какой же все-таки тесный и душный еврейский мир. — Почему Алфи так это волновало? — мой вопрос прозвучал на злобу дня. — Я нашла только две причины: его глубочайшая привязанность и отцовские чувства, пусть и к старшей сестре, которые сгубили обоих, — Авиталь встала на ноги, протягивая мне еще один снимок. — Алфи никогда не был таким, как мне казалось, смурным и суровым. В юности он горел добротой и отзывчивостью: таскался с маленьким Олли на плечах, заменив ему отца, помогая Авиве на первых порах; носил Бэллу на руках и всюду сновал, чтобы и ее куда не угораздило. А когда Бэлла все-таки сбежала с Уильямом Линцем, Алфи изменился. Я посмотрела на Авиталь: — Почему? — Бэлла была с ним с того самого мгновения, как только его обтерли и завернули в одеяло. О, Всевышний, ей было пять, и она кричала: «Дайте его мне! Дайте! Я хочу подержать его! Мама, дайте мне!» Платье, на ней было новое вышитое платье, которое она надела, чтобы встретить младшего брата. Я слушала свою кровную бабушку и улыбалась. — Я думаю, Алфи почувствовал себя брошенным и глубоко одиноким: единственный человек, который его всегда понимал, прощал, любил и холил с первого часа жизни, ушел и создал свою семью. Он не смог отпустить ее, а Бэлла — она не простила его за это.***
Через час я вошла в дом Авивы, которая встретила меня весьма радушно, протягивая руки для объятий. — Голда, доброе утро. Я улыбнулась, несмотря ни на что: — Доброе. — Мама! — голос Ноа добрался до прихожей раньше, чем он сам. — Мама! Он мчался ко мне босым и сонным, в своей старой пижаме и взлохмаченный. Я подхватила его на руки и прижала к себе. Его сладкий детский запах заполнил мои пазухи и я прониклась удовольствием и покоем. Его маленькое тельце уже не казалось таким крошечным, как раньше: ножки вытянулись и болтались вдоль моих бедер; Ноа стал более крепким, щекастым и сильным, максимально походя на Алфи во всех проекциях, как не посмотри. Сейчас он обнимал меня и также лениво водил глазами по моему лицу, в точности как и его отец, но тот пренебрегал им снова и снова. Алфи не удосужился предупредить меня, что не вернется до утра. Не позвонил и Авиве, у которой Ноа пробыл уже больше суток. И сам не приехал за ним. — Собирайся, поедем домой, — прошептала я, поцеловав Ноа в щеку, наблюдая девочек Генри и Ривы, что снова были предоставлены сами себе и родственниками, но не своим родителям. Новость о рождении мальчика обрадовала их, однако, они не сильно рвались домой, хотя бы ради того, чтобы взглянуть на младшего брата. Я проследовала за Ноа в ванную комнату, открывая маленький вентиль, и теплая воды хлынула из краника, омывая маленькие ладошки малыша. Я опустилась на крышку плетеной бельевой корзины, наблюдая за мальчиком, что тщательно чистил зубы выданной ему Авивой щеткой. — Папа? — спросил Ноа, посмотрев на меня через зеркало. Я покачала головой, подумав об Алфи: — Папа приедет позже. Мы отправимся домой сами, идет? Ноа будто воодушевился, весело кивая, сплевывая пену зубного порошка точно на пижамную рубашку. — Близко, но можно поточнее, милый. Дверь уборной приоткрылась и я увидела Генри. Страх в моих глазах очевидно был слишком велик, на фоне чего брат моего мужа утешающе вскинул правую ладонь. — Успокойся. Я не знал, что ты здесь, не так ли? Я быстро встала и он посмотрел на меня сверху вниз, сравнивая наши параметры. — Какая же ты все-таки крошечная, а, Голда? — Что ты здесь делаешь? — вырвалось из моих уст громче, чем я планировала. — Приехал за девочками. Думаю, им не терпится посмотреть на брата. Привет и тебе, Ноа! — он обаятельно подмигнул племяннику, который заинтересовано похлопал глазами. — А еще немного поболтать с тобой. Только поболтать, обещаю, — Генри запустил одну руку в карман брюк, плавно прикрывая за собой дверь. — Убирайся, Генри, или я закричу на весь дом, — мой голос прозвучал скорее надломлено, чем угрожающе. Он улыбнулся мне, приглашая совершить задуманное: — Не стесняйся. Кричи, малышка. Я нервно сглотнула, когда Генри сделал шаг в мою сторону, но не коснувшись меня и пальцем, потрепал Ноа по волосам. — Повезло же, Алфи, да? — он поднял веки с макушки Ноа, устремляя на меня свой серый туманный взор. — Его женили на такой прекрасной девушке, да? У вас будут красивые детишки, верно? Мои мысли метнулись к мужу: — Ты знаешь, где Алфи? Генри двинулся ко мне огромной сильной фигурой, облаченной в серую тройку, отрицательно качая головой. — Но я знаю, что твоя неприступность сделала из него параноика. Он стал таким нервным, да? И лишнее раздражение ему ни к чему, как и знать о том, что случилось ночью между мной и тобой, Голда. Ты понимаешь? Сделав это с тобой ночью, я играл в кости со смертью, потому что, если Алфи узнает — он прикончит нас обоих. Но это был слишком хороший шанс, чтобы его упустить, не так ли? Шанс, который мы вместе с тобой оставим в секрете, хорошо? — Генри улыбнулся мне той улыбкой, от которой я почувствовала себя плохо. — Ты не расскажешь Алфи, да? Не запятнаешь свою чистую репутацию, верно? Потому что если ты это сделаешь, то останешься ни с чем: как ты могла заметить, Алфи никогда не ездит на битых машинах с пробегом. Он предпочитает новые: без царапин, вмятин и прочих дефектов. Короче, девственные. Тот же эффект и с тобой. Ты была невинна. Он твой первый и последний во всех смыслах. Пусть Алфи думает так и дальше, да? Незачем огорчать большого и властного человека? Когда он завершил свою тираду, я подняла веки и увидела нотки тревоги в глазах Генри. И тут меня осенило — он боялся Алфи, боялся, что тот поверит мне, а не ему. В глубине души я знала, что должна рассказать обо всем Алфи, чтобы не позволить Генри поступить со мной подобным образом вновь. Мне не стоило соглашаться хранить это в качестве секрета, но если я не сделаю этого, конец этому браку наступит быстрее, чем я успею оправдаться перед Алфи. Любой другой, сосед, прохожий или какой-нибудь негодник — и Алфи пережил бы это, но Генри, его старший брат… Алфи не простит нас обоих. Его гнев приведет к смерти, может, даже моей. Спрятав за рукавами платья свои запястья, которые покрывали мелкие синяки от его пальцев, я выпрямилась. — Если ты приблизишься ко мне еще раз, я все расскажу Алфи, приправив собственными подробностями, и он поверит, Генри. Он поверит мне. Я смотрела ему в глаза и выглядела торжествующей, когда увидела шок на его лице от своих слов. — А теперь уйди с моей дороги. Генри отошел в сторону и я, подхватив Ноа, открыла дверь. Голова раскалывалась, но я ушла от брата моего мужа с высоко поднятой головой и прямой спиной, прижимая к себе Ноа. POV/АЛФИ Через час я приблизися к зданию Миквы, потому что нуждался в очищении, бросая взгляд на часы: половина девятого. Мои мысли метнулись к Голде, а потом и к Ноа, который, должно быть, уже давно проснулся. Я вошел в здание. Миссис Наава Коэн маленькая женщина с зелено-голубыми глазами, увидев меня, улыбнулась. — Доброе утро, Алфи. Давненько тебя не было видно. Я кивнул, проходя дальше, на ходу стаскивая с себя сюртук. — Ага, оно самое. Как ваши колени? Артрит, подлюга, не щадит? Наава посеменила за мной. — И не говори. Предчувсивую дождь за три дня. Таблетки плохо помогают. Прошу Мэгги — она делает уколы. А как поживает твоя молодая жена? Я попытался улыбнуться. — Слава Всевышнему, хорошо. Учиться надумала. Наама понимающе кивнула, отыскивая чистое полотенце в бельевом шкафу. — Нынче не так часто приходит. Советуется много, как правильно проверки делать, как свечи по Субботам зажигать. Иногда придет, окунется, потом садится со мной чай пить, кротко так, и спрашивает: «Вы не подскажите, миссис Коэн, как мне быть: мужа касаться нельзя эти семь дней, а хочется? Зачем вообще эти правила нужны? Ключи и те не передать из рук в руки». Я посмотрел на Нааму через плечо с тенью улыбки. Голда топила мое сердце, как кусок масла. Она была заинтересована в улучшении нашей супружеской жизни. — А я ей отвечаю: «Потому что муж привыкает к жене, и она может надоесть ему, так уж это устроено. Теперь, отдалившись от супруга на время, вернешься ты к нему, как невеста в день свадьбы, вот как. Да и душевную близость никто не отменял». — М-м.— промычал я с поддельной толикой безразличия, пока внутри меня утихала ярость и разгорался восторг от того, какая же Голда славная-таки. Гордость за нее стала почти окрыляющей, а знание о том, что ей хочется моей близости почти исцелило меня. Я не думал о Руби и своем очередном грехопадении. Рассудок находился в помутненнии, и я мог навредить Голде, если бы не выпустил пар. — Старается, девочка. Старается ради тебя и союза. — старушка оставила мне чистые полотенца и исчезла за дверью. Я швырнул на пол рубашку. — А есть во что переодеться после? — спросил я в небольшой проем. Наава смиренно заклохтала.— Есть, но не уверена, что будет тебе впору. Ступай в воду, а я сейчас поищу. Я разделся и, смяв пропитанную кровью одежду ногами, встал сначала под горячий напор воды. Я смывал с себя пот, грязь и запах чужой женщины. Перекрыв краны, я смахнул лишние капли с лица, прежде чем направиться к самому бассейну. Опустившись по пояс, прохладная водная гладь поглотила меня четыре раза, растворяя грехи и ритуальную нечистоту от прикосновения к Голде, семяизвережения и крови отца. Выбравшись, я наспех оделся в переданное Наамой, завязывая пояс сюртука, превратившись в хасида до мозга костей. Увидев меня перед зеркалом в тесном холле, Наама улыбнулась. — Алфи, какой же ты красавец! Когда приведешь Ноа, загляденье мое? Мальчишки таскаются с отцами, барахатаются, не прогонишь. А визгу-то! — она поправила ворот моей белой рубашки, слабо смутив меня. — Незачем баловство в священном месте поощрять. Наама улыбнулась. — Себя никак вспомнил дитем? Я хмыкнул. — Приведу может перед Песахом, да. Выйдя из здания, я столкнулся с потоком ветра и Ицхаком, что сидел на ступенях, глазея на прохожих. Он мирно потирал седую бороду в своем черном сюртуке и шляпе, водя голубыми глазами через призму маленьких очков. Когда мы посмотрели друг другу в глаза, я понял, что по уши в дерьме.