Artemisia

Первые лучи воскресного проникали сквозь легкую тюль на окне вытанцовывая причудливые узоры на кафельном полу. Это было обычное теплое утро. Только в такие дни можно было поймать душевное спокойствие: тебе никуда не надо, единственное, что стоит сделать это проснуться утром по раньше. Потому что именно в воскресенье мама Гриши пекла блинчики. Сладкие блинчики с творогом, густо политые вкуснейшей сгущенкой. Их тонкий аромат разносится по всей комнате заполняя каждую молекулу и атом воздуха сладким привкусом. Маленький Григорий невольно облизнулся, уже ощущая на языке этот пленительный вкус сладкого теста на языке. А рядом с маленьким Григорием сидел повзрослевший и подавленный Полонский. Старшая версия Григория с трепетом наблюдала за женщиной у плиты. Ее золотистые волосы падали на плечи закрываю тонкую шею, тонкие руки держали половник, а ее нога дергалась в такт напеваемой мелодии. Гриша понимал, что он очень соскучился по ней по ее легкому взгляду, никогда не спадающей улыбке, по ее запаху: горький шоколад с корицей, это была ее любимая сладость, ее всегда можно было найти в ее сумке или кармане осеннего пальто. Он скучал по этим браслетам на каждой руке — плетеные фенечки, она вплетала новую каждый год — на каждый год жизни Гриши. Это легкое дуновение искреннего счастья разливалось в груди. Полонскому не хватало дома — дома который создала она, его мама. Тоска по матери перекрывала любые чувства — она была точно такой, какой он ее помнил. Сейчас она была не на много старше его, она уже не смогла вырасти сильнее, не успела состариться и познать все в этом мире, но от нее всегда веяло счастьем, не поддельным счастьем. Она была из тех, кто радуется мелочам, та которая заставит улыбаться любого. Она еще не была затронута «тьмой», которую сейчас носил с собой Григорий, а стал он ей запятнан именно тогда… Тогда\, когда она умерла, это повлекло множество событий, которые пронесли его сквозь все его жизнь. Такое называют трагический изъян — событие, которое преследует тебя всю твою жизнь. Именно оно запустило все домино. Григорий бы многое сейчас отдал за пару минут рядом с ней, будто бы вся боль уходила от ее целительных касаний. Вдруг она обернулась и спросила маленького Гришу: -С чаЁм будешь или просто? — излюбленная присказка с нарочно не верным ударением, она крайне сильно любила коверкать слова. Маленький Григорий ответил, что будет с чаем. Тогда и началась трапеза — вкуснейшие блинчики с творогом, от которых даже во сне сильно урчал живот. — Мама, — неожиданно начал говорить маленький Григорий, попутно запихивая себе в рот третий блин под ряд, — а что происходит, когда человек умирает? — Это сложный вопрос, солнышко, — мама задумалась, — а почему ты спрашиваешь? — Вчера наша детсадовская рыбка всплыла брюхом в верх. Я подумал, что она делает зарядку и позвал воспитателя посмотреть. А мне сказали, что рыбка умерла и отправится в рыбий рай. А в рыбьем рае хорошо? — Гриша очень уверенно говорил с набитым ртом, но старался ни крошки не потерять при своем рассказе о рыбке. — Думаю, да, в рыбьем рае хорошо. Там по всюду водоросли много, много воды и таких же золотых рыбок, как ваша. — мама потрепала Гришу по голове. -Тогда, почему, если в рыбьем рае так хорошо, почему она жила в нашем маленьком аквариуме, а не сразу умерла, там же лучше. А тут дети ее руками трогали и кошка воспитателя Вискас, вечно хотела ее съесть. — он посмотрел с немым вопросом на маму, будто бы она могла дать ответ. — Потому что, чтобы попасть в рай, ей нужно было быть хорошей рыбкой для вас. Только тогда она бы смогла туда попасть -А, понятно. — как не в чем не бывало отвечал маленький Гриша. Детский мозг еще не обременен полным пониманием и сознанием, что от него требуется. Пока он только губка, которая впитывает информацию и потом воспроизводит. Комната начала наполняться белым светом, что так и жег глаза, заставляя жмуриться, чтобы не повредить зрение. Через пару минут все стихло, и Григорий остался в пустой белой комнате совсем один. Не было ни мамы, ни маленькой копии себя, ни запаха пленительных блинов. Только белое пространство. — Гриша… — произнес голос позади. Полонский обернулся и увидел маму, она смотрела на него сквозь слезы. Рядом, словно мраморная статуя стояла бабушка. Они безудержно плакали. -Гриша, родненький, мы скучаем — говорила мама -Иди к нам, мы ждем тебя… — вторила бабушка. Григорий слушал их и не выносил их плач, они были теми людьми, за которыми бы он пошел и поэтому он делает первый шаг навстречу. Он дается с усилием, будто бы ноги застряли в трясине или же их приклеило магнитом, но нужно продолжать идти. И через пару тяжелых и не подъёмных шагов Гриша переходит на бег. Он видит своих родных людей, которые скучают по нему и именно в них он силится найти спасение, еще пару шагов, и он сможет их обнять спустя долгое время разлуки, но вдруг он срывается и падает в огромную яму прямо под ним. И вместо зрения приходят чувства. Чувство того, что было, есть или же будет. Наверное, каждый это ощущал. Закрыв глаза, чувствуешь ли ты свои грехи? Они тихо стучатся у тебя в голове и создают морозный холодок по спине, да? Закрыв глаза, Григорий видит, чувствует море, соленое море из слез с привкусом железа — кровь. Оно нежно розовое. Море его слез, слез его родных, которые были пролиты из-за него. Он упал в греховную суть своего существования. Нет, ни чёрное, нет ни красное, как все привыкли видеть свои грехи. Море было нежно розовым, отдавало холодом кварца и его же кристальной чистотой. Всегда, когда Гриша закрывает глаза он падает в это морозящее, соленое море с головой. Медленно опускается в бездну, не двигаясь. Осознавать свой конец приятно, это значит, что больше боли не будет, как не будет и чувств, что она поражает. Лучи голубого солнца пытаются добраться до тела в соленой воде, пытаясь спасти, но обжигают. Обжигают своим морозным таинством, в желании спасти скверну свет, всегда терпит поражение. На теле множество ожогов от этого леденящего подземного солнца. Оно не оставляет и возможности спастись от соленых рек вины. Они жгут еще не затянувшиеся раны и вновь разгорается та боль, что была в начале. Уже глубоко, лучи перестали пытаться, как бы они ни старались они никогда не смогут спасти, того, кто спасения не ищет и не желает. Так и Григорий продолжает тонуть в своей вине и по своей же глупости, он принимает как данное все, что происходит без сопротивления. Холодно… И вот уже не видно совсем ничего. Глубоко, крайне глубоко, что уже даже синее лучи зияющего солнца больше не могут достать. Толща воды давит на горло и душит. Это все слезы — слезы вины и отчаяния, слезы всех тех, кого обидели. И тут Гриша начинает задыхаться, тело еще сопротивляется, но разум просит перестать. Перестать бороться за жизнь, потому что это тот конец, что они заслужили. Глотая новую порцию соленой воды лишь, одна мысль была в голове: «Так и должно быть» *** Григорий проснулся. Сердце впервые после кошмара билось в нормальном ритме, дыхание было спокойным. Полонский чувствовал себя отдохнувшим, что, бывало, крайне редко. Не было деструктивных мыслей, не было навязчивых идей, только отрезвляющая действительность, впервые он чувствовал себя нормальным. Он давно решил, что именно сегодня будет тот самый день. Он насладится своим творением на сцене, сегодня он не будет думать ни о чем, что могло бы принести ему боль, ему и так было больно уже слишком долгое время, пора отдохнуть. Гриша поднялся с кровати и огляделся. Теперь комната была по настоящему пустой. Тут больше никто не жил. Не было разноцветных вещей, рисунков и красок. Не было даже красных маргариток на подоконнике. Кровать напротив была пуста. Не было матраса, только железный каркас металлической конструкции. Все в этой комнате будто потеряло яркость: стало серым и безжизненным. По сути, пропали какие-то мелочи: пару постеров, цветы, книги, настольная лампа и теплый махровый коврик, но все эти мелочи создавали уют, имели свой шарм, который сейчас утерян. Теперь это по-настоящему картонная коробка: только голые стены и звенящая тишина. Здесь больше не было солнца, что освещало эту пустую коробку своей энергетикой, даже, когда физически его тут не было. От такого осознания хотелось плакать: тот уклад жизни, что строился годами пропал в мгновение ока из-за роковой ошибки, точнее не одной ошибки, а бесконечного множества таковых. Григорий посмотрел на стену, где красовалась надпись, что он написал в первую ночь здешнего прибывания: «Cubitum eamus?». *** Первый день их прибывания здесь начался достаточно скверно, как думал Григорий. Изначально их хотели поселить в разные комнаты из-за не имения доступных вариантов, но потом Вик все же смог уговорить двух студентов поселиться вместе, чем и повлек их дальнейшие дружеские отношения, а сам выбил себе и Полонскому замечательную спальню с видом на лесополосу и прекрасный луг прямо перед главным корпусом. -Прекрасная комната! — восклицал Вик при виде новых апартаментов. -Мне казалась ваша дача в Петергофе прекрасна, а это, так коробка два на два с картонными стенами, — возражал Григорий, слегка подтрунивая над своим другом. -Нет, ты не понимаешь! Это же студенческая романтика! Библиотека по выходным, новые знакомства, куча свободного времени из-за свободного графика посещения. Я так долго мечтал об этом — Виктор не переставал восторгаться красотой всего этого жилища. Будто бы до этого никогда не видел готический ампир во всей красе. Со звенящим скрипом плюхнулся на правую кровать от стены. -Ну, может ты и прав, в этом есть какая-то своя романтика. — Григорий слегка улыбнулся в привычной его манере и вдруг достал карандаш из-за уха, запрыгнул на тумбочку и стал что-то выцарапывать на стене. -Эй, ты чего комнату портишь, коменда же запретила! Ты что Гриш! — будто ошпаренный Виктор подскочил со своего места пытаясь спустить Гришу с прикроватной тумбочки. -Ой, да это даже никто не заметит, успокойся! Вот все-все, я закончил. Смотри! — Гриша оторвался от стены и на ней корявым почерком было что-то написано. -Так, если ты пытался изобразить почерк врача, у тебя вышло. — пошутил в ответ Вик. — Нет, это изречение на латинице. -И что оно значит? Григорий слегка смутился, но тут же ответил. — Вот как начнутся курсы латыни ты сам мне и расскажешь. — Григорий поправил шарф, что съехал на бок и спрыгнул вниз. -ЭЙ! Так не честно, ну мне же интересно! *** Отголоски воспоминаний отбивались о голые стены. Было даже странно вспоминать, что было так недавно. По ощущениям прошло более года или даже десятилетия. Светлые воспоминания давно покинули это место, все чаще приходили ссоры и недосказанности, а потом и вовсе пропало всё, вместе с рыжем солнцем ушла радость и стабильность, хоть даже такая маленькая. Григорий встал с кровати и осмотрел пустующую комнату. Нужно было собираться к балу. Григорий открыл шкаф и застыл. Вещей совсем не было. Две футболки: одна подаренная Виком, вторая уже годилась стать тряпкой. Две пары штанов, четыре рубашки и пальто, старое и изношенное временем. Никогда не приходилось думать Полонскому о материальном. У него никогда не было много вещей, не любил привязываться к месту, и как оказалось к людям. Кое-что выловив из шкафа, он привел себя в более или мнее надлежащий вид. Как вдруг заметил в углу комнаты маленького бумажного журавлика. Полонский подошел к нему и поднял на уровень глаз бумажную птицу. *** — Зачем ты везде раскладываешь этих журавликов? — спросил Григорий Вика, не отрывая взгляда от книги. — Я где-то читал, что если сделать тысячу таких птичек, то твое желание сбудется. — сказал Вик и положил еще одного под кровать. — Это то ясно, но зачем ты их прячешь по всей нашей комнате? — Григорий наконец оторвался от увлекательного чтива и стал наблюдать. — Что бы тебе было не грустно, пока меня нет рядом. Я же теперь глава студенческого совета. — проговорил Вик и поставил последнего журавлика за дверь. -Что бы мне не было грустно я обычно сплю, — ответил Гриша. -Так ты никогда не спишь. -Именно. -Ну, суть не так важна, просто хочу, что бы они тут были. Я вчера познакомился с остальным составом совета. Они просто великолепные ребята, давай я сделаю чай и расскажу про них! -Конечно, солнце. -Два сахара или молоко? -Давай и то и то… *** Случайные воспоминания били в самое сердце. То беззаботное время, когда они еще были друзьями: болтали до самой ночи, рассказывали о самых интересных событиях за день, это времена, когда слякоть была только за окном, а не на душе. Боль сворачивалась плакучим змием вокруг шеи, давила все сильнее без возможности ухватить толику кислорода. Новыми кольцами он обвивал шею Полонского. Только вот змию не в ведома истинная натура Гриши, Полонскому и так невыносимо больно, так что все его потуги вывести Григория на слезы тщетны, как и спасение человечества. Человек не может спастись сам от себя, не то что от глобального потепления. Настало время покинуть это немое пространство и оставить его таковым. Григорий нащупывает последнюю пачку сигарет в кармане и отправляется в свое путешествие с Вергилием. В последнюю неделю перед зимними каникулами все только и делали, что паковали вещи, звонили родителям и согласовывали даты вылета с зачетной неделей, многие, кто уже все сдал и не участвовал в бальном представлении уже улетели на родину — все кроме Гриши. Последние месяцы перед учебой Полонский прожил у семьи Кельтера в самом центре Петербурга или же на даче в Петергофе, тогда умерла бабушка, а ему было некуда податься, поэтому рыжеволосая семейка его и приютила — Вик и Гриша были знакомы со средних классов, так что от части Полонского считали частью семьи. Но сейчас, после всего что произошло, вряд ли Виктор пустил бы друга на порог собственного дома — не безопасно это с психами водиться. Да, Григорий и не волновался о жилье на период каникул, он желал остаться здесь. Желательно навсегда. В коридоре была полная неразбериха. Студенты носились из помещения в помещение. Многие бегали с чемоданами, кто-то искал подходящий наряд на сегодняшний бал. Вся жизнь проносилась за пониманием Григория. Единственное, что хотелось это курить и выпить чашечку кофе. Внезапно в Гришу влетела знакомая фигура и с грохотом оба упали на пол. -Да, бля… Че вы стоите как пни на разгоне! — выругался Скворцов привычным шепелявым голосом. — Прости, не увидел — почти беззвучно ответил Григорий. -Гриша, брат! Ты сейчас сильно занят? Уже собрал свои вещи? Можешь мне пожалуйста помочь, я братуха, ничего не успеваю, тут и вечерх-хуечер заебенный и вещи надо к маме собрать, а то ругаться будет, что я опять на электричку опоздал. — словно умоляя, говорил Миша. Наверное, он единственный, кто не поддался массовой истери насчет фигуры Григория. Все также называл братаном и не обращал внимание на других, которые ему говорили все, что слышали. -Могу попытаться помочь. — отозвался Гриша, не то, чтобы он горел желанием помогать, но что-то хорошее стоило сделать. -Братуха, ну епт мать вашу, по гроб жизни обязан буду! Пошли. — словно припизднутый, но слегонца, Скворцов вскочил с места и помчался в комнату ухватив с собой Гришу. Жил он в соседней комнате, уже известной Грише. Половина бедлама и половина стерильности. Но сейчас она несколько отличалась от того вида: все вещи лежали горой на одном маленьком чемодане, в который все барахло Скворцова вряд ли бы влезло. Слегка комично. -Смотри, ты начни с того края, все что посчитаешь не нужным складывай в барсетку, а вещи там и всю одежку в чемодан. — скомандовал Скворцов. -Ладно — отозвался Григорий и стал пробираться сквозь кучи хлама. Спустя двадцать минут тщетных попыток распределить всю барахло Скворцова, казалось, что это гора никогда не кончится. Будто бы она вечно пополняется откуда-то из недр комнаты. Выбрасывая очередную упаковку из-под батареек, Полонский понял, что больше так не может и ему нужно срочно залить дозу никотина себе прямо в мозг иначе он умрет. -Миш, я отойду покурить? -Зачем отходить? Иди к окну и не парься, я тоже чет подустал, хух, вот они настоящие минусы быть «перевозчиком», зато сколько бабла поднял, хватит следующий семак оплатить. Гриша с ногами залез на окно, открыл форточку и поджег сигарету. Вот оно опьяняющее чувство никотина, как будто впервые делает затяжку. Полонский слегка улыбнулся и тут же поник, просто смотрел в окно за кружащими редкими снежинками и студентами, что топтали полынь на лужайках в грязь. -О чем думаешь? — внезапно подошедший Скворцов вывел из обыденного транса. -Все собираются домой. Собирают вещи. А я пытаюсь собрать себя. — решил откровенно говорить Гриша. -Зачем себя собирать? Ты вроде целый. — Скворцов достал самокрутку из-под огромного пиджака и засветил красные подтяжки, что держали его широченные брюки. — Не совсем, точнее не ощущаю себя таковым… — Гриша сделал новую затяжку и задержал дыхание. -Я слышал, что о тебе говорят — вдруг начал Миша, — но на мой взгляд, пиздят уебки. У тебя вон какие ручки тонкие, кого ты убить то ими можешь. Да и не по тебе это, ты вон пацифист. -Почему ты так думаешь? -Да, на твоем месте, я бы всем уже зубы выдрал за такие разговоры, главное, что бы мне не выбили, а то брекеты дорогие сука. — Скворцов затянулся личной самокруткой, от которой пахло сахаром. -А может они правы, что я не правильный? — Че? Какой? Правильный. Не думай о них, все пиздюки просто бесятся. Тем более ты не мог убить. Я тут кое-что узнал по своим каналам из каталашки. Григорий слушал в пол уха, продолжая рассматривать снежные пейзажи за окном. -Так, че там говорят, Никона подставили, но уже увезли в Петербург, так что обвинения полностью не сняты, но скоро будут. Шпехалась Софушка до смерти с кем-то. И там нашли ДНК следы и это был не Никон и не можешь быть ты. Они совпадают с делами огромной давности, которые вели ФБР. Так, что, пусть утрут нос эти пиздюки ни ты, ни Никанор не виновен, а какой-то маньяк, что орудовал десятилетия назад, но его так и не поймали. А самое интересное, орудие убийства, его все еще нет, только косвенные улики против Никона, тем более у него жена за него поручилась! — со смехом говорил Скворцов. -Откуда ты это узнал? -Чувак, ты лучше подумай, как я без денег смог сюда поступить, а потом заработать здесь целое состояние. — Скворцов слегка похлопал Гришу по плечу и ушел дальше разбирать бардак, хотя, честно говоря, было бы проще разобрать комнату вокруг этого хауса. *** Ближе к вечеру Гриша помог все-таки разобрать Скворцову вещи и тот поблагодарив всучил ему пару мятных конфет из мусорной горы, томик Черубины де Габриак и стал собираться на бал. Григорий не был против такого исхода событий, в любом случае ему нужно было навестить еще одного друга до начала вечера. Иннокентий Иванович все так же сидел на своем привычном посту. Сквозь окно было видно, как он, попивая чай читает новый номер «АиФ» с сильным интересом вчитывается в каждую букву, для этого он специально достал свои старые очки на цепочке. Григорий легко постучался в окно, и Иннокентий сразу же обернулся и жестом позвал Полонского к себе. В маленькой сторожевой коморке все выглядело также, как и всегда, будто время никогда не касалось этого места. Несколько календарей разных лет на стенах, маленький электрочайник, пара разноцветных кружек и небольшая раскладушка в углу комнаты. Иннокентий Иванович сидел у окна и продолжал читать газету, вероятно было, что-то интересное в этом номере, но дочитав абзац сторож отложил «АиФ» в сторону и поприветствовал Полонского. — Гриша, давно не заходил! Садись, садись. Я чай тебе поставлю. — старик вскочил с места и включил чайник, попутно открывая небольшие ящики на гарнитуре, — Ух, скоро каникулы, все домой поедут, и я чай домой смотаюсь, друзей старых увижу, а то вдруг и они уже в ящик сыграли. -Да, от чая точно не откажусь, спасибо Иваныч. Гриша уселся на край кресла и наблюдал за слегка ворчащим стариком. Было что-то родное в этой картине, запредельный уют. Чем-то вся эта картина сильно напоминало их первое знакомство еще в начале сентября. *** — Так, значит это тебя хулигана выгнали из корпуса в первую же неделю заселения? — высокий старик смотрел строгим взглядом, будто пытаясь разглядеть все проступки юноши, руки были скрещены на груди. -Да, каюсь, Григорий Полонский студент первого курса филологии, — Полонский протянул руку в знак знакомства, старый сторож пожал ее, но все еще в помещение не впускал. — Иннокентий Иванович, значит так, курить нельзя, алкоголь, наркотики и прочую лабуду, чем себя сейчас дети пичкают, полностью запрещена в стенах этой хибары. Выворачивай карманы, посмотрим, что там у тебя, только после этого пущу переночевать, все запрещенное конфискую, без возможности возврата. — под взглядом хмурого сторожа Григорий вывернул карманы. Там было не густо. Пачка Кента только с одной никотиновой палочкой, ключи от комнаты в кампусе, зажигалка, старенький смартфон и пару фантиков от шоколадных конфет. Из всего этого не многочисленного барахла сторож забрал только пачку сигарет и желтую зажигалку с забавным смайликом на ней. — Я думал, ты какой-то наркобарон раз тебя аж из общежития выкинули, а ты так, мельче самой мелкой сошки, ладно, проходи не морозь задницу в одной кофте, а то трясёшься, как осиновый лист. Давай, шустрее. — скомандовал старик и Гриша тут же метнулся в маленькую хибару. Вокруг в маленькой коморке все пахло нафталином и было будто бы изнутри пропитано совком. Пожелтевшие обои, странные календарики и старый обогреватель, вот что привлекло внимание Полонского, и он тут же побежал отогреваться. Примкнулся, как можно ближе к электрической батарее и стал отогревать в кровь замерзшие руки. -Замерз, значит чай будешь — пробубнил себе под нос Иннокентий Иванович. — Да, точно не откажусь. Спасибо. — промычал Григорий, все сильнее ютясь к маленькому обогревателю, Иннокентий Иванович подошел к небольшому кухонному гарнитуру и поставил чайник нагреваться. -Два сахара и молоко, если есть. -Хорошо, — Иннокентий налил чай поставил кружку себе и вторую напротив, как бы приглашая Полонского за стол, студент не отказался и тут же сел, — А теперь рассказывай, чем же ты заслужил свое бомжевание в моей сторожке, чем разозлил ты так Галину, что она тебя аж метлой выгоняла за дворы? Григорий немного помялся, но на вопрос все же ответил честно: -За курение. Я не думал, что она захочет проверить нас ночью, да, я ее даже не услышал, если быть честным. Слушал музыку и курил на подоконнике, на меня опять напал приступ бессонницы, и я стал писать стихи, докуриваю сигарету, выкидываю ее в банку, оборачиваюсь, а тут она стоит и кричит, а я все еще не слышу ее, говорю, же что в наушниках, а она так забавно стала попадать в слова песни, что я невольно рассмеялся. А она схватила метлу и стала меня бить. Так, я и подумал, что второй этаж это не так высоко спрыгнул и убежал. Вот теперь я у вас. А как вы узнали, что меня выгнали? Иванович отпил немного своего чай и издал легкий смешок. -Я больше удивился, как ты ее не услышал, она кричала так, что я думал она всех студентов сейчас поднимет. Как тебя только не назвали и «ирод проклятый» и «паровоз неблагодарный» и «палочник-курильщик». -Никогда не думал, что у коменды такой талант придумывать странные прозвища — Григорий рассмеялся. *** Ударившись в воспоминания, Григорий вновь не заметил, как чашка с теплым напитком оказалась перед ним. Два сахара и молоко. Все было, как всегда, кроме резонанса настроений Полонский все еще не ощущал себя в своей тарелке, ни в этот день, нервы были натянуты, бал был на носу, а план на этот день еще не был выполнен, чтобы полностью успокоиться, Иннокентий Иванович в противоположность был довольным скорым отпуском в новогодние дни. -Ох, Гриша скучать по тебе буду — неожиданно сказал Иванович, — Хороший ты такой, на сына моего похож, такой же умный. -Я тоже буду по вам скучать, Иннокентий, вы хороший человек, пусть таковым себя не считаете. -Ой, да ладно тебе, еще встретимся, никуда же не пропадем. -Верно. Около минуты они наслаждались тишиной. -Знаешь я тут думал о Никоне. Иногда думаю, что начинаю скучать по этому молчуну. Не справедливо все это, его прошлое ни о чем не говорит, да и зачем ему так поступать?! — Иннокентий Иванович продолжал ворчать, но уже тише высказывая свое недовольство. -Мне кое-что рассказали, я думаю его скоро отпустят. — неожиданно сказал Гриша. -Да, откуда ты можешь знать это… Не давай ложную надежду старику, инфаркт схватить могу -Не вру. Зачем мне? К тому же я тоже уверен, что Никанор не виновен. -Ну, даже, если он не виновен, наши эти, псы, могут все на него повесить… Вновь молчание. Ведь от части это и была правда, вряд ли Никон сможет выбраться из такой ситуации без хорошего адвоката. С тех пор, как временный пункт свернули и перевезли все в главный штаб в Петербурге о Евгении и Никоне ничего не слышно — дело находится под следствием, а все, что можно узнать это новостные сводки с предварительных слушаний и пресс релизов, но они тоже мало информативны. -Да, что мы о грустно, то Гриш. Я тебе сейчас такое расскажу, жизнь то продолжается. Знаешь, тут одна женщина, ну Галина Степановна из столовки вашей, мне пирожки носит, прекрасная женщина, золотые руки, таких пирожков я не ел со времен, как еще моя бабка была жива. Великолепная, так еще и глазки такие черные, словно россыпи звезд в космосе отражается свет в них — Иннокентий, романтик по недавней натуре, расплылся в улыбке. -Ну, Иваныч, не упускай свой шанс, влюбился же? — В моем то возрасте? Какая любовь? Так, тепло разливается по телу от нее, такая она ух, хорошая, строгая. Поварят своих гоняет, всю академию вашу кормит, так еще и одинока, дочка выросла, она не хотела на пенсии сидеть вот и вышла работать по призванию, говорит, ранее кондитером была в булочной, потом сюда пошла. Гриша все понял, хоть старик и не признавал, Иннокентий влюбился самой теплой любовью в женщину. Значит и одинокий старик больше не одинок, и его можно оставить со спокойной душой, он больше не один, только если своим ворчанием не испортит все, но похоже натура романтика сильнее престарелых ворчаний. — Это хорошо, что вот так все складывается. Рад за вас. Мне идти надо бы уже, скоро бал, проверить труппу надо, да и еще пару людей встретить. — Гриша незаметно для сторожа достал свою пачку сигарет и положил на стол. Себе оставил лишь три. Больше ему и не нужно было и вышел из маленькой коморки, оставляя сторожа с выпуском «Аргументы и факты» наедине. Морозный воздух пробирал до самых тонких и мягких участков кожи. Зима — пора увядания, но в ней была своя пленительная, даже мертвая красота, она завораживала. Многие живые организмы предпочитали проспать все холодное время года. Залезть поглубже под землю и не вылезать до первой оттепели, иногда это даже завидно, что самый унылое время года для них пролетает незамеченным в то время, как люди кутаются глубже в шерстяные шарфы, чтобы не замерзнуть насмерть от такой пленительной серебристой погоды. Пьют теплый чай, может быть, даже какао у окна и наблюдают как падает снег и заметает следы недавней жизни. Зима страшное и самое пленительное время года. Григорий укутался поглубже в свое не особо теплое пальто, весь его гардероб буквально не был предназначен для зимы. Не было ни теплых носков, ни свитеров, ни теплой куртки, что могла бы укрыть от вечного хлада. Начинало темнеть уже достаточно сильно, поэтому фары подъезжающих машин слепили сильнее обычного. Случайные гости, родители студентов и возможные первокурсники приезжали в такую даль только для того, чтобы насладиться тем зимним балом, что создали ученики своими силами и ограниченным количеством времени. Кто-то узнал из брошюр, что разослали во всевозможные элитные школы и другие вузы, кто-то наткнулся на ненавязчивую рекламку в интернете, а кто-то узнал в новостях о недавних событиях и даже через такой темный пиар люди узнавали о заведении. Полонский, конечно же, не был в восторге от такого внимания, но значит, что компания по продвижения несуществующего филологического факультета работала. Значит ли это, что следующим студентам повезет немного больше, хотя филологи сейчас не нужны, как считают многие: «вымирающая профессия», но черт возьми, обучение классике необходимо особенно такой натуре, как Гриша, нельзя просто вычеркнуть гуманитариев из жизни технического прогресса, кто, как бы не считал, все люди, они создают идеальное общество, идеальную синергию. Только вот этот идеал, он только в голове, фактически это невозможно, как бы Полонскому не хотелось бы создать свой личный идеал, что он рисовал в голове сотни раз, вся эта не идеальность ему нравится. Все несовершенство человеческого естества. Совершенна только смерть — ведь после нее только пустота, а пустота не может не угодить, ведь в ней ничего нет. И вот он новый поток богатеев. Григорий отошел по дальше от сторожки и закурил первую из трех сигарет, наблюдая за шествием бесов по «красной» дорожке прямиком в главный зал. Наблюдать за великим шествием самых богатых людей в этой стране, комичное занятие, всегда можно увидеть знакомые лица с мерзким благоговением своего богатства, этого отличительного лоска. Гриша не собирался пропустить такое шествие, наблюдение за людьми — это самое любимое занятие, после стихов, конечно же. Главная улица университета оживала лоском и блеском, по ней плелась цепочка автомобилей величественных марок, что сопровождались дворецкими подмышкой с накрахмаленными воротниками, и пульс богатых и уверенных в себе личностей бился в такт элегантным шагам, как только они выходили из своих «аппаратов». Ягужинский вышел к фонтану в своем вельветовом костюме с норковой накидкой и натянуто с натянутой улыбкой скалился вновь прибывшим в эту залескую глушь. Сам он был одет по самым модным тенденциям и снова, крайне нелепо. Наверное, на личного стилиста денег все еще не хватало. Ах, эти богачи! Вечно показывающие все знакомые жесты «именитых» людей: голова высоко поднята, глаза с пренебрежительным взглядом, демонстративное движение вперед, будто они оставляют далеко позади тех несчастных, кто подобрался ближе, чем им положено. Даже находясь в зимней тьме Эстляндского леса они сохраняли свой вид, так будто бы на них направлены сотни камер, от части так и было, многие привезли с собой личных собачек — подкупных журналистов, что могли бы «отмыть» репутацию академии от недавних событий. Деньги — многое решали в этом мире. Но хочу заметить, ни эти блестящие десанты не смогут скрыть их настоящего лица — лица лицемерия и пустоты. Ах, как же резко брезжат их улыбки, словно питающие темноту самоглумления. Утро, наверное, началось давно для них, вернее, на полуночи, когда раздались звуки стекол и перестройки их внешности. Собирались они тщательно, подкопаться к их виду было сложно. Светлые костюмы, такие чистые и дорогие, словно мусорными контейнерами пачкаться ниже их уровня. Они двигаются, точно миньоны стандарта одного цвета, окружающие каждого их членов своим благовонием Армани и кожаным ароматом Шанель. А еще доставляет самовлюбленность богатых: сбиваются в группки, словно петухи на арене, чтобы заплести свои истории из Берберов и Прадов. И тут Гриша видел в отдалении знакомые лица. Мать Камиллы — одна из самых успешных адвокатов, почему-то мне кажется, что слово «ад» затесалось в это слово не случайно. Она соответствовала стилю вечера. Эллинистические мотивы читались в ее брючном костюме. Она была очень похожа на свою дочь, как манерами, так и видом. Камилла Рейн, единственная в своей семье, как помнил Григорий. Дочь сразу выбежала встретить мать, и обняла, яркое проявление чувств на публике явно не понравилось строгой женщине, так, что она тут же свела телесный контакт к минимуму и отпрянула от дочери, пока та ее пыталась провести в главный зал. Следом за ней шествовала чета известных актеров, лысенький и низкий отец, больше похожий на круг нежели на человека и стройная, тонкая как шпала мать с еще более высокой прической. Они слегка напоминали инопланетян, но и к ним присоединились их дети, которые показывали путь в главный зал. Все это было выглажено до лоска, отполировано до самых костей и напитано фальшью до самого неглиже, хотя, наверное, и оно было полно вранья. Григорий наблюдал за всей это сценой слегка улыбался. Этот богатый на оттенки парад людей пленял, ни сколько людьми и убранствами, сколько чувствами, счастливчиками у которых была семья. Дети, даже такие избалованные дети были рады видеть свою семью здесь. Это то, что Григорию никогда больше не испытать. Семья у него вся покоится в земле, а тот, кто не покоится, не считается частью былой, теплой семьи. Таких теплых встреч для него точно не будет. Сзади послышались легкие шаги, и чужая рука упала на плечо студента. Тяжелая, почти каменная, за этим движением последовал опьяняющий запах кофе с виски и толикой одеколона после бритья. Григорий обернулся и увидел хорошего друга, который всегда помогал, да, у экстраординарных личностей, экстраординарные наклонности, но сейчас этот человек ему был ближе всех — профессор. — Все продолжаешь губить свои легкие раком? — пошутил Патрик. — Вижу вы пытаетесь заработать тоже интересную болячку: пневмонию. — ответил Гриша. Патрик был одет по всем канонам жанра. Греческая тога, которая была украшена маленькой брошью-венком тернового венца. Тога, хоть и не была теплой, но покрывала почти все крепкое тело профессора, черные смольные волосы были убраны незаметным обручем назад и отливали приятным блеском. -Я вышел буквально на минуту, чтобы друзей встретить, да и старых знакомых, не замерзну. -Для полного образа вам не хватает грозди винограда в руке. -Думаешь похож на Диониса? -Отдаленно. -Ну, у меня есть кое-что, пусть это и не гроздь винограда — Патрик засунул руку внутрь тоги и из неоткуда достал уже знакомую фляжку, — но тоже в тему, не откажешься? -Нет — Полонский, не думая взял фляжку из рук Патрика и пригубил приготовленный напиток, он был до одури крепкий и горький. -Геру мне в жены, — Гриша откашлялся, — что у вас там? — Немного того, немного сего — Патрик спрятал фляжку не отпив, — в общем сегодняшний вечер поможет пережить, но я пока не буду хоть один такой вечер у меня должен остаться в памяти. -Интересно, я тут наблюдал за людьми — Гриша мотнул в сторону приходящих, — у них есть семья, а у меня нет, была и родная, и дружеская, завидую им. -У меня не было семьи. Точнее может и была, но я о ней ничего не знаю. — Иногда мне кажется, что отпустить контроль именно в такую ночь это правильно — неуверенно сказал Григорий, всматриваясь в толпу у актового зала. — И чему же ты поддашься в этот вечер? — без интереса спросил Патрик. -Мыслям — задумчиво сказал Григорий, в секунду он увидел знакомую рыжую копну волос и вина стала разъедать сильнее за ошибки, нельзя полностью выкинуть из жизни столь большую ее часть. Он все так же лучезарно улыбался и его можно было запросто узнать и по простым шагам, и по одежде, и по незабываемым веснушкам на лице. — Мысли бывают разные. -Я совершил много ошибок, лишь один способ их искупить. — Гриша без отрыва наблюдал за Виком из далека. — Искупление, по старым правилам это жертва соизмеримая тому, что ты собираешься исправить. — Патрик смотрел на Гришу, на его золотую голову и тяжелый взгляд в толпу. -Да. Жертва соизмеримая преступлениям. Патрик смотрел на студента не отводя взгляд, наконец-то и в нем виделся этот надлом. Такой же, что и Гринроуза, тот, что следует за ним по пятам, не отпуская. Этот трагический изъян сильнее обычного отражался на образе белокурого студента. Патрик приобнял Полонского и не заметил отвержения, смирение, он больше не боялся. — Жертвовать удел слабых. — Значит я слаб. Гриша смотрел на друзей, они улыбались и были спокойны, не так, как это было с ним. Виктор не пропадет, с ними нет, это те люди, которых он заслужил. Но оставалось одно незаконченное дело, без которого исчезать не имело бы смысла. Григорий никогда не был католиком, не был христианином, но исповедаться в грехах нужно, нужно было перед тем, кто когда-то заменял солнце. Прикосновения Патрика становились легче с каждым мигом, тревожный звоночек в груди больше не звонил, он смирился с решением, как и его обладатель. Наоборот, эти прикосновения приносили спокойствие, то самое замогильное спокойствие, в котором нуждался Полонский в хорошем сне. Незаметно для Григория Патрик исчез, как и его успокаивающие прикосновения, но не исчезало чувство вины перед солнцем. Это стоило сделать. Искупить вину. *** Главный зал преобразился на глазах. Из невзрачного и совершенно обычного пространства он превратился в оплот греческой элегантности и величественности. Украшенные ветвями хвойных деревьев и свечами, золотистые колоны изящно сияли под сводами главного академического зала. Рядами расставлены были столы, сочетающие изысканность античной эпохи с современными линиями, выражающими прогрессивный и динамичный дух молодых ученых. Тут тебе и огромный фуршет для гостей, место для танцев, и величественная сцена без пенопластового чудовища, что было помещено сюда ранее. В мягком свете свечей, на заднем плане, величественно возникло выдвижное декоративное пространство, похожее на древний греческий театр, где времена героев и ораторов воскресли на эту одну ночь. За завесой ожидали своей очереди великолепные ведущие в нарядах, вдохновленных античным потрясающим стилем, готовые представить достижения этого необычных семестра университета. Камилла и Вик тихо перешёптывались перед началом сего действа. Голоса ораторов слегка дрожали от волнения, когда они поднимались на сцену. Первым встретил приветственные слова Виктор, воплощение грации и элегантности. В его белоснежном одеянии, поражающем сверкающими узорами, он приветствовал собравшихся и устремлял их мысли назад во времена их древних предков. Гости завороженно наблюдали за происходящим за стильным убранством и рыжеволосом чудом на сцене, что был готов начать читать свою приветственную речь. Григорий тоже наблюдал, но стоял за одной из колонн, оттуда был великолепный обзор на все происходящее. Все знакомые лица были тут: студенты, родители и именитые лица. — Дамы и господа, честью приветствовать вас на Зимнем балу в эллинистическом стиле! В этом прекрасном университете мы разделяем не только знания и страсть к открытиям, но также уважение к нашим историческим корням. В этом семестре мы переместили горы и преодолели любые вызовы, которые Боги сулили нам. И сегодня мы отмечаем свои сверхчеловеческие достижения в погружении в море знаний, в высокие вершины мыслей! Толпа тепло аплодировала, застилая греческое небо сияющими огоньками. Ведущая Камилла, вдохновленная героинями мифов, мягко ступила на сцену. Ее одеяние мерцало золотистыми оттенками, вызывая восторг не только среди богов, но и смертных, собравшихся здесь. — Университет — это место, где гении обретают свободу воли и разрешают миру окунуться в область невозможного. В этом семестре наши студенты стали настоящими героями, как Гераклы на поле битвы, сделав ошеломляющие открытия в науке, искусстве и литературе. Они открывали новые горизонты и преодолевали свои собственные рамки и стремились к великому развитию. И тут вновь Виктор подхватил речь Камиллы и в момент начала его повествования свет сменился с теплого освещения на яркое и вдохновляющее. Будто бы небо налилось красным закатным солнцем, что уводило людей в незапамятные дали своих корней, что давно забыты, в это буйство человеческого начала и восхождения на ступени развития и прогресса. — Сегодня мифы станут правдой, многое, что было утеряно и забыто нашими предками вернуться с новыми силами. Да, пусть поможет нам Дионис и благословит этот прекрасный вечер. Нас ждет любовь и дружба, смерть и жизнь, восхождение и падение. Все сегодня будет только для нашего с вами развлечения. — Многое предстоит вспомнить, многое предстоит нам еще узнать. Вы все ждете Хлеба и Зрелищ. Вы это получите, да пусть вознесутся наши бессмертные души в пляс. Пусть этот зал наполнится великолепьем нашим, да пусть талантливых подбодрят музы в столь ответственный вечер и окрыленные мы все узрим, то ради чего собрались. Великий праздник вечной юности! — Занимайте места по удобнее, дамы и господа, наш сегодняшний вечер будет открывать постановка нашего академического театра. Человек на протяжении всей своей жизни терпит изменения, меняется он сам, меняется его мир и люди, что его окружают. Эти происходящие метаморфозы человеческого мира нам покажет студенческий актерский кружек в поставке, что курировал замечательный профессор Патрик Гринроуз и выдающийся студент филологического факультета Григорий Полонский. «Метаморфозы» Овидия через пару минут будут на сцене. А сейчас вступительное слово куратору этой постановки. Поаплодируем, друзья! Зал аплодировал. Речь заманивала и была полна грации и симфонии голосов. И тут был слышен уже привычный отзвук шагов по желтым ступеням подмостков. Этот властный шаг пленял и зал тут же затих в ожидании. Патрик светился, будто бы все это внимание питало его и с каждым шагом он становился моложе занимая бесконечное время у внимающей публики. Все было на своих местах. Он в центре прожекторов, в каждом взгляде отражался его величественный и без задоринки образ возвышая не только на подмостках, но и в мире в целом. — Приветствую, каждого кто пришел сегодня на наш скромный праздник. Эти юные умы готовы сворачивать горы и показать вам сегодня великолепные сцены мира и предательства. Эта постановка стала настоящим бриллиантом в нашем творчестве. Все очень старались что бы воссоздать все в точности задумки автора. Декораторы и их предводитель Александр Совьенко, студенческая актерская труппа и их бесспорный алмаз — Владимир Стужев, декоратор по костюмам — Мия Воронцова и конечно же я, режиссёр и постановщик студенческой самодеятельности. — конечно же Патрик не мог упустить момент и напомнить о своем величии Григорий слегка фыркнул под нос и отпил из бокала, куда уже заблаговременно смешал колу с виски. Патрик всегда был нарциссом, нельзя было забирать его час славы. -Конечно же без еще одного человека вся постановка бы не состоялась, это один из самых выдающихся студентов этого заведения, человек, что прошел через огонь и воду, тот кто обладает незаурядными умственными способностями и один из лучших начинающих филологов, что я встречал за свою жизнь, он сам написал эту интерпретацию пьесы — Григорий Полонский, прошу тепло поприветствовать, создатель поднимись на сцену. — Григорий поперхнулся. Это было неожиданно, что его звали на сцену, никто об этом не говорил, никто не предупреждал о таком риске и Полонский не был готов. Руки привычно затряслись из-за страха публики. Эмоции — это самое сложное и страшное, что может произойти с человеком. Полонский нервно покашлял и направился сквозь толпу на сцену. Сотни глаз в миг устремились на него. Григорию казалось, что они смеялись, он был одет невзрачно, во все черное. Ноги не слушались и становились словно ватными с каждым шагом на спину будто бы падала бетонная плита. На сцене был Вик, Патрик, Камилла и сотни любопытных глаз копошились в образе Полонского, что словно плелся до сцены столетиями. Это было похоже на публичную казнь, буто бы там, на сцене, его ждет гильотина, что осудит его за все его грехи, за все его преступление перед друзьями и перед самим собой. Как только Григорий поднялся на сцену страх отступил. Это было все не важно, как только Гриша поднялся Вик, и Камилла скрылись за кулисами. «Точно, это уже все не важно… Бояться следует только смерти, но ее я тоже больше не боюсь» — подумал Григорий, вина сжирала остатки разума и сознания, коими еще обладал Полонский. Все меркло, вся толпа в мгновение стала серой. Отсутствие страха, боли и других ощущений это уже сознательная смерть, оставалась только вина, что висела неподъемным грузом на шее заставляя звучно глотать воздух и делаться рыбой. Полонский забрал протянутый Патриком микрофон, звучно вдохнул и начал свою речь. -Добрый вечер все те, кто собрался в этом зале. Да, в этот вечер мы постарались воссоздать эллинистический период. Все мы должны помнить наши корни. Если же говорить о спектакле: всю свою жизнь я хотел разобраться в одном. В патетике взаимоотношений людей, а именно любви. Я не был любимым сыном, моя мать умерла еще в моем раннем детстве, отец покинул меня и бросил на бабушку. Она воспитала меня, но тоже скончалась… — Гриша выдержал паузу — Недавно. Еще когда она была жива, она мне и привила любовь к античности, к русской литературе и английской классике. Я посвящаю эту пьесу ей. И одной своей любви, о которой я больше не могу говорить. — Григорий запнулся и посмотрел в зал, желая найти поддержку, его сломанная натура начала рассказывать травмы его создателя, да и пусть, это последний вечер, почему бы не говорить правду полную, как и всегда, не прятаться за оковами — Я любил, меня любили и я всегда желал понять эту психологию, поэтому обратился к Овидию и его метаморфозам, я смог осовременить постановку, смог передать вековые вопросы и свои личные. Ребята старались и я благодарен за возможность увидеть свое творение на этой сцене и надеюсь, что и вы насладитесь всем этим действом. Григорий резко передал микрофон Патрику и удалился за кулисы под аплодисменты зала. Ему больше нечего сказать о постановке, умные люди и сами все поймут, а те кто глуп может хотя бы попытаться понять идею сквозь слова Полонского. Гриша никого не замечал, только шел наверх к световикам что бы найти место по удобнее и наблюдать за великолепием, что он создал своими руками, своим первым публичным творением. Первым детищем на сцене и последним воплощением любви на подмостках этой сцены. Его сцены…