Artemisia

— Боюсь здесь мы сталкиваемся с проблемой… — не решительно произнес Вик, рассматривая подготовленный декор сцены на подмостках. — Да? С какой? — Лекс загадочно улыбнулся, наблюдая за реакцией троих своих друзей. — Да с такой что я тебе, блять, говорил. НЕ. ДЕЛАТЬ. ОГРОМНУЮ, ПЕНОПЛАСТОВУЮ ГОРУ! — кричал Григорий с подмостков пытаясь обойти это пенопластовое чудо. -Да, Лекс, даже на мой взгляд это слишком… — Камилла листала эскизы, что всучил ей Лекс, и смотрела прямо на это огромное недоразумение. Огромную гору со всю сцену, что даже двум людям было бы проблематично там встать, не то, что целой труппе актеров. -Ладно гора, ладно — Григорий потер переносицу, — вопрос возникает в другом, как ты, блять, смог ее сюда затащить! Это не поддается ни одному закону физики! — Григорий был в ярости. Истерический смешок душил горло, а желание оторвать из ушей Лекса две серьги в виде горы Фудзияма разорвало изнутри. — Ты хоть понимаешь, что бал уже через пару дней, мы с твоими выходками до него не доживем! — Григорий спрыгнул с подмостков и приблизился к виновнику «торжества». -Гриш успокойся, все исправимо мы просто ее уберем. -заверяла Камилла. Но Григорий не слушал он шел все ближе к Лексу и внезапно толкнул Совьенко на пол. -Ты читал лекции мне: о том, как надо жить и что мне делать, как же ты заебал. — Полонский смотрел сверху вниз впервые на Совьенко, что в корне отличалось от прошлого их разговора, — Ты бесполезен. Это все что хотел сказать Григорий. Два коротких слова, которые многое ставили на место. Лекс переменился в лице, не было больше радушия, лишь серьезность, которую он хранил глубоко в себе. -Что ты сказал? -Я говорю, что ты бесполезен. Ты не можешь ровным счетом ничего, что могло бы принести пользу. — цинично и агрессивно говорил Григорий. Он делал больно. И сейчас он великолепно озвучивал то, о чем думал долгое время. -Гриш, ты чего? — влезла Камилла, — Почему ты такое говоришь про Лекса, я понимаю, что вы не сходитесь характерами и многое друг в друге не признаете, но это не повод отталкивать своих друзей… — Я просто не могу понять, что у тебя на уме, когда ты выбираешь декорации! Это же полный провал! — Григорий продолжал наступление. — Твой вкус просто ужасен! Все эти пышные узоры и яркие цвета — никакого стиля! У тебя что, глаза не видят, как выглядит этот клоунский карнавал?! Я предупреждал, что такое решение будет провальным! — Неужели ты думаешь, что я обязан слушать твои тупые советы? Я ответственен за это представление, и я хочу, чтобы оно было ярким и запоминающимся! — ответил Лекс сквозь зубы. — Запоминающимся?! Только если в плохом смысле! Ты рискуешь уничтожить нашу репутацию! Вся эта вычурная экстравагантность — ничто, если нет здравого смысла! Твои идеи всегда от слова слишком! Когда ты научишься слушать людей! — Ты просто завидуешь, что я смело иду вперед и проявляю творчество, в то время как ты остаешься в прошлом! Ты боишься рисковать. — Лекс уже не скрывал агрессии, что таилась в груди за его детище на сцене. — А ты хоть что-то умеешь, кроме того, чтобы давить на нас? Лекс поднялся и отряхнул рубашку, делая шаг на встречу Грише. Нужно было смотреть только прямо, не отводя взгляд. Каждый сейчас боролся не только за сцену и то, что на ней будет происходить и при каком свете. Многое сейчас переходило грань личностей, оголяя старые обиды и недомолвки. -Знаешь, — начал Лекс, — Я уже давно понял, что ты больной психопат. Ты не ценишь ничего, кроме себя. У тебя были люди, что тобой дорожили, которые помогали тебе подняться, переживали, но ты их банально не ценишь. Тебе плевать! Я, Камилла и Вик, просто хотели помочь тебе в воплощении твоего замысла. Как я тебе уже говорил, ты ставишь себя на первое место, свое эго и желаешь, чтобы все тебе подчинялись, все без единого исключения. Особенно в последнее время. Это все — Лекс очертил зал руками — это все из-за тебя! Не думал об этом? Ты бесполезный филолог, на твое направление и пяти человек не набралось. Это все мертвое и бесполезное, как и твои увлечения. Ты думаешь только о мертвых культурах, пространных вещах. Все оно не здесь, а в прошлом, долго ли ты собираешься им жить? Это все, этот бал, декор, все в «твою» честь. А ты просто психопат, что не имеет и толики совести, твое эго, больное эго важнее всего. — Моего эго?! — Григорий переходил на крик и сжимая зубы продолжал гнуть свою линию, — Я даже не хотел участвовать! Это вы! Вы меня и уговорили, как стороннего специалиста! Это вы хотели моей педантичности, я просто исполняю свою роль! И я делаю это превосходно ровно с тем запросом, с которым вы ко мне и обратились. — Ребят, может вы просто успокоитесь это просто бал, ничего серьезного — начал было говорить Вик, но его тут же перебили. — Тогда почему, если ты всего лишь сторонний специалист мы пляшем под твою дудку, а не задаем тон? Ах, да, я же совсем забыл — Лекс изящно засмеялся, — Ты же у нас «супер-специалист» по мертвечине. А знаешь почему ты так интересуешься этим бесполезным делом? Потому что ты сам мертв. Внутри. Ты чертов мертвец! Твои глаза, они ничего не выражают, твои интересы пустышка, ты пытаешься казаться умным, понимающим, но все что ты можешь это притворяться! А знаешь почему? У тебя нет положительных эмоций. Их просто нет. Ты не ценишь друзей, ты даже Вика, — Лекс перевел взгляд на Кельтера, пока тот мялся на месте и пытался не смотреть в их строну, — Своего ангела Вика, ты его оттолкнул, а кроме него, знаешь у тебя никого и нет! Ты даже не извинился перед ним за то, что ты устроил. — То, что, между нами, тебя никак не касается, я тебе это уже говорил. — Грша был разражен, почему этот павлин, читает ему нотации будто бы он маленький ребенок. Вик все так же молчал, не пытался вступиться за Полонского и даже не смотрел. «Разве это такая большая ссора? Почему он даже не пытается помочь?» — Григорий злился, он не понимал, почему даже сейчас Вик ничего не говорит. Камилла стояла в стороне рядом с Виком. И тоже ничего не говорила. Просто смотрела. — Даже не смотри на него. — сказал Лекс. — Вик нам рассказал. Все рассказал и именно после его рассказа я и решил с тобой поговорить, наедине воззвать к совести, но похоже тебя уже ничего не изменит. — Я не понимаю, мы же просто повздорили после того, как вернулись из руин. Я ничего обидного не говорил и тем более не делал. Лекс засмеялся. От такой реакции Григорий впал в недоумение. Это же была обычная ссора, какая всегда бывает между друзьями, да Гриша осознавал, что был не прав, но это всегда решалось, все это решалось как всегда… Половицы актового зала поскрипывали в такт завывающему ветру сквозь окно. Все пространство будто покрывал внешний морок и мороз, остужая накалившийся градус в помещении. Кресла из бархатного шелка погружались во тьму, то вновь вспыхивали в такт перегорающей лампочке. Этот зал, что обычно освещали музы своим ясным пением сейчас затихли и внимательно слушали продолжение ссоры. Библейское событие. Гонимый всеми требует уважения, внимания и понимания и искренне не понимает своего преступления. Преступления пред любовью, дружбой и честью, что было совершенно несколько ранее и о котором забыть было бы невозможно. Смех Лекса не затихал, а бился отзвуком о стены и усиливался с каждым новым вздрагиванием воздуха. Полонский замер, было сложно понять, что же так рассмешило Совьенко в такой ситуации, но это не сулило ничего хорошего. — Ты правда моральный урод. Ты искренне не помнишь или до последнего пытаешься защититься от правды? — Лекс подошел ближе, в его взгляде читался задорный огонек. — Что я должен помнить? — Ты избил его. -Чего? Не неси чушь! — отозвался Гриша. — Я тоже сначала не поверил, но синяки по всему телу Вика мне говорили об обратном. — Нет… Это невозможно. Я… — Гриша искал оправдание откровенной лжи, — Вик? Григорий посмотрел с надеждой на Вика, Кельтер же виновато опустил глаза в пол и молчал. -Нет… Я не мог, не мог же… Григорий присел на пол от такой новости. Он не помнил этого. И этого быть не должно. Поверить в такую чушь было сложно, но реакция Вика говорила об обратном. Все молчали несколько минут. Тишина обволакивала разум и сильнее давила на осознание действительности. И тут появились первые картины, картины того, что произошло, но во что искренне не хотелось верить.

***

После кабинета Ягужинского они вернулись в корпус. Была глубокая ночь и сквозь открытое окно слышались редкие крики птиц в «Эстляндском лесу». Они звучно убаюкивали всех тех, кто еще не спал и держали в твердой дреме сна, тех, кто спал. Дверь со скрипом отворилась, впуская коридорный свет и тут же закрылась. Две фигуры стояли в полной темноте и тишине. Впервые им не было о чем разговаривать, лишь прокручивать мысли вслух. Григорий залез под кровать и достал оттуда одну из подаренных бутылок виски. Открыл и сделал первый глоток «отрезвляющего напитка». Слова Стужева все сильнее въедались в подкорку сознания. В них определенно была доля правды, правды, которую признавать не хотелось. Григорий был болен. И уже очень давно и его болезнь съедала не только его, но и всех, с кем он находился рядом. Булькающие звуки бутылки раздались в темноте, как апогей действительности. Григорий мог уйти и выпить в другом месте без посторонних глаз, но, к сожалению, натура сильных душевных состояний жаждала драмы, жаждала понимания, сожаления. Вина глушилась в виски, а виски глушил любую совесть, на пустой желудок пить не лучшая затея, но другой банально не хотелось. Сознанию нужно было упиться в хлам ощутить состояние отсутствия контроля, освободиться от оков сознания, отпустить тормоз и полностью выжать газ. Оторвавшись от бутылки, Григорий посмотрел на отражение в окне. Обычно все реплики действительности обманчивы, но сейчас она была «правильной». Отражение было зловещим. Григорий смотрел в упор, не моргая, на молчаливого собеседника, второй же мялся у двери не в силах сделать и шага. Пелена буйства, обиды и агрессии разъедала глаза, а алкоголь в крови ухудшал ситуацию. -Ты подозревал меня — первым отозвался Григорий, хватая себя за кудри. -Нет, Гриш, ты чего? Верить Стужеву это последнее, что стоит делать… — Виктор силился подойти, но не мог сделать и шагу вперед. — Если бы не подозревал сказал бы правду! Обо всех слухах, что ходят! — Гргорий кинул уже пустую бутылку о стену. Она разбилась на сотни осколков, что упали прямо под ноги говорившего. Григорий посмотрел на Виктора и этот взгляд выражал многое. Вначале все кажется нормальным это все тот же Гриша: золотые кудри украшали его лицо, голубые глаза, что выражали лишь холод и неаккуратно уложенная одежда, но это только на первый взгляд мнимое спокойствие все еще действовало. Если смотреть на это зеркало достаточно долго можно увидеть мелкие трещины, что проникают в его сознание, словно паутиной, запутывая путь к ясности, что утеряна уже давно. Его выражение лица, однажды гармоничное, теперь искажено странным смешением страха и гнева, восхищения и не понимания. Слезы крупными каплями выступали на глазах показывая крупное отражение обиды за «предательство». Глаза, которые когда-то отражали холодность и глубину, теперь скрыты за завесой сомнений и беспокойства. Они блуждают без определенной цели, словно пытаясь найти выход, Гриша не смотрел на Вика, а бегал глазами без определенной цели захлебываясь в своих чувствах полной запутанности. Его руки, которые и так почти всегда тряслись от тревоги теперь бились сильным тремором, что пробирал до самых нервных окончаний, заставляя тело содрогаться в произвольных тиках. Григорий шумно теребил рукав своего пальто, будто бы с желанием отодрать не только этот беспокойный шов, но и всю кожу. Комната, где они находятся, кажется извращенной и обезображенной. Будто бы тьма искажала действительность, все сильнее превращая стены в огромные толстые деревья, что столпились посмотреть на сие действо, воплоти. Стены, столы, стулья — все смотрит на Полонского будто сильнее утверждая его в роли психопата без возможности оправдаться. Его приговор оглашало все его естество. Цвета сливаются воедино, превращаясь в мутный калейдоскоп, превращая весь мнимый суд в цирк, где он был дрессированной собакой, что покусала человека. Звуки окружают его, карканье птиц превращаются в усмешку, перекликаются и искажаются, создавая гнетущую симфонию. Полонский пытается сопротивляться, но медленное безумие проникает все глубже. Мысли расплываются, идеи разваливаются на части, оставляя только осколки разума. А он пытается собрать их, но они ускользают от него, словно преследуя свои собственные искаженные цели. Все вокруг обретает желтоватый оттенок. Нет больше комнаты, нет больше Виктора только гнетущая пустота с плавающими стенами. Каждая песчинка в этих желтых пустынях затягивала в глубь с каждым новым вздохом чувствовался привкус песка, этим невозможно дышать. Песок интересная субстанция — она обретает любую форму и может просочиться через любую щель, как журчащая вода. Песок был и под ногами — сильнее втягивал в пучину отчаяние без возможности выбраться. Вдруг из песка появилась фигура. Фигура зловеще улыбалась и смотрела на Григория, который все сильнее утопал в мире отчаяния и безумия. Нужно было только дышать, но песок уже сдавливал горло все сильнее обволакивая. — Ты психопат! — вдруг завизжала фигура, в ней можно было узнать очертания Стужева. — Ты убийца и маньяк, пытался познать эйфорию убийства сквозь Юнцову. — Гриша с размаху ударил рукой песочную фигуру, но тут она появилась вновь с другой стороны. — Ты хотел быть единственным любимчиком! Ах, Патрик, Патрик! Ты ему еще отсоси! — вторила фигура, но Григорий вновь перебил ее ударом, попутно выбираясь из зыбучих песков. -Ой, пожалейте меня, маму мою убили! Только не сам ли ты это сделал? — это была уже другая фигура, знакомая детская фигура «беловолосого чуда», но и она тут же растворилась от удара. -Сирота! Никому не нужный! Лучше бы ты сдох! — «чудо» все появлялось и не желало уходить, Григорий бил сильнее в разные стороны, действуя на опережение своего кошмара. «Все они не имеют права меня судить! Не имели!» — думал Григорий уже на последнем издыхании. Песок выматывал, как и кошмар, в который он свалился. Но тут появилась еще одна песочная фигура. Она была больше и крупнее остальных, и она просто смотрела. С разочарованием и отчаянием в песочных глазах. Она плакала. Вода стекала по песочному лицу разрушая кошмар. Григорий очнулся. Больше не было песочных фигур, не было устрашающих предметов, что винили его. Был только он и Виктор. Виктор, чтобы прижат к стене и безудержно плакал, Виктор, что шептал лишь одну мантру: -Прости, прости, прости… — сильнее начинал плакать.

***

Осознание накатило внезапно и из глаз Гриши потекли слезы. Это был не он. Полонский не мог поверить в то, что совершил и безбожно забыл об этом. Он начал повторять слова Вика, Вика, которого обидел, которому сделал больно, но все еще не верил в то, что совершил. -Прости…- прошептал Григорий. -Что? — отозвался Лекс. — Тебя не слышно! -Прости… Это был не я. Я не хотел– глаза Григория были пусты, руки тряслись от осознания, что он натворил, что его никогда не простят, что он сам себя никогда не простит за то, что совершил. Он смотрел в пол не осмеливаясь поднять глаз, то, что он совершил было ошибкой, ошибкой потери контроля. -Поздно. — произнес Лекс, — Ты потерял единственного друга из-за самого себя, у тебя был один шанс, тогда, признаться мне и я бы помог. Но ты болен Гриша. И пока ты не захочешь помочь себе сам, тебе никто не поможет. Вик поживет со мной. А ты, даже не смей к нему подходить. Последние слова отозвались эхом по всему залу. «Я болен. У меня больше никого нет. Это все моя вина. Лучше бы меня никогда не существовало.» — от этих мыслей Григорий упал на пол без сил плакать, он был пуст, ему говорили, просили, но упрямство было сильнее здравого смысла. Теперь он был совсем один. Дверь захлопнулась с протяжным скрипом. Теперь он был одинок не только физически, эмоционально, но и безумно несчастен. Григорий лежал на холодном полу актового зала совершенно без движения и без какого-либо желания двигаться. Шторы зала легко шуршали, убаюкивая в такт замедленному сердцебиению Полонского. Григорий смотрел в пустоту не отводя взгляд, пока она поглощала его сильнее. Думать не хотелось. Это ничего не изменит, как и извинения последнего за все что произошло. Вдруг послышался стук каблуков из-за сцены. Григорий даже не обернулся на шум, его будто бы здесь и не было, все было заглушено осознанием страшной реальности, где он не мог верить себе, не мог положиться на друзей больше никого не осталось. Только он и этот стук каблуков по паркету, что беспощадно приближались. — Это было увлекательно — голос звучал будто бы из-под толщи воды, но был знаком, «притворная пустышка». Григорий не реагировал. — Ты сломал всё. Из-за моих слов ты стал сомневаться в друге и познал полный крах. Это крайне занимательно. Я думал, как бы заставить тебя полностью разочароваться в мире… — тонкая фигура перешагнула через тело и смотрела сверху. — А у тебя самого получается отлично рушить свою же жизнь. Изящная фигура присела и полностью нависла над Григорием, который все так же не желал двигаться и говорить. — Хочу рассмотреть поближе. Отчаяние. Крах и полное опустошение… Какого это? Ощущать себя полным ничтожеством? Наконец Гриша посмотрел в глаза известному гостю. Стужев, пришел по злорадствовать. -Зачем тебе это? — безэмоционально спросил Григорий. — Я не понимаю сути эмоций. Хотел увидеть на тебе как ощущается крах. — отвечал Стужев с интересом разглядывая каждую деталь Полонского. -Мне все равно. Делай, что хочешь. -За тобой было интересно наблюдать. Пока ты не сломался, так, ты балансировал между сумасшествием и сознанием — Стужев откинул в сторону кудри Полонского, что упали на лицо. — Было интересно, когда ты сломаешься. -Да, я сломался. -Ты его тоже хотел убить? -Нет, я никого не убивал. -После всего, что ты не помнил, ты все еще думаешь, что можешь верить себе. Григорий смотрел в глаза Стужеву. Его азарт горел изнутри, хоть мимика ничего и не выражала. Все такой же пустой Владимир, как и в первые, только теперь мертвый взгляд был у Гриши. -Я не знаю. -Я даже рад, что ты сдался. Наконец-то стал похож на человека, больше не скрываешь истинные эмоции, что тебя переполняли. -Я хочу умереть — вдруг произнес Григорий. — Это то, чего ты заслуживаешь. Стужев беззвучно встал и направился к выходу из актового зала. Он лишь на секунду обернулся и сказал телу, что лишь отдаленно напоминало человека, одну фразу: — Умереть, говоря, по правде, значит одно из двух: или перестать быть чем бы то ни было, так что умерший не испытывает никакого ощущения от чего бы то ни было, или же это есть для души какой-то переход, переселение ее отсюда в другое место, если верить тому, что об этом говорят. Как писал твой любимый Платон. И тут же дверь захлопнулась, обдувая холодом пол деревянного зала. «Значит после смерти есть два пути: перестать чувствовать, как и существовать или же пройти искупление новой жизнью» — подумал Григорий и закрыл глаза.