дьявольски прекрасный

      — кафе. ты говорил про кафе. у Саши непроизвольно бровь взлетает вверх, когда Миша паркует свой автомобиль неподалёку от большого вычурного здания; Саша морщится от всей этой показной роскошности, когда Московский открывает ему дверь и подаёт руку, вытаскивая из машины. юноша и правда надеялся на какое-то отдалённое от городского шума место, куда редко заходит большое количество народу; он правда думал, что это подошло бы неугомонной звезде – видимо, Александр не был совершенным экстрасенсом.       — ну, я немного приукрасил, — скалится в белоснежной улыбке, смеясь над чужой реакцией. ему-то, завсегдатаю подобных мест, удивляться нечему – на входе их давно ждёт забронированный столик и очаровательная администратор, которая с удовольствием проводит их. — ты только не пугайся, это внешне оно такое. внутри лучше. какое «такое», Саша уточнять не стал – узнает после; но внутри кафе-ресторан действительно другой. здесь применимо слово «уют», граничащее с «роскошь». обстановка, впрочем, мало напоминает те тихие места, куда Романов предпочитал заглядывать после тяжелых дней: здесь всё пропитано высоким статусом и немалыми деньгами – само заведение будто намекает, что если сегодня ты сможешь позволить себе обед, то завтра тебе не хватит даже на одну маленькую порцию. к счастью, средства для оплаты своего счёта у Саши были, пусть он ещё даже не видел меню.       — если ты что-то будешь, то я угощаю, — прерывает его мысли тихий голос прямо где-то рядом с ухом, и Александр вздрагивает от пробивших тело мурашек. — садись давай, не бойся. кусаться не буду.       — «если»? — юноша садится на своё место, сохраняя невозмутимость. сегодня ни у кого не получится выбить его из колеи. он не повторяет своих ошибок. почти.       — именно, — ничуть не смущается Московский, даже не отрывая взгляда от списка блюд, — если. я, вообще-то, хотел совместить приятное с полезным, то есть наш разговор и свой положенный ужин, поэтому и «если». и такому ответу Романов совершенно не удивляется: он предполагал, что артист сочтёт за свою привычку делать несколько дел одновременно – его темп жизни такое вполне себе позволял, и потому остаётся просто соответствовать. Саша, к слову, тоже совсем забыл поужинать за приготовлениями к предстоящей встрече. «заеду за тобой в половину шестого, чтобы тебе не пришлось скучать по пути в одиночку». и глупый смайлик в конце. в голове сразу всплывает нужный образ, даже если мобильник не определяет номер; юноша сразу забивает в контакты простецкое «Миша» – просто чтобы не забыть. он, конечно, мог быть оригинальнее: на языке вертелись самые разные слова, совершенно уникально описавшие бы абонента, но тут пришлось своими знаниями русского языка поступиться из соображений совести. что, если кто-то решит заглянуть в телефон и увидит на экране кричащее и вычурное «тот слащавый»? ненужных объяснений Романов предпочёл бы избежать, пусть и предполагал такие варианты событий с вероятностью лишь в сорок процентов. он слишком охраняет своё личное пространство, чтобы позволить такому произойти. но от случайности никто не застрахован, так ведь? а собираться, впрочем, пришлось в спешке: задумавшись, Александр забыл вытащить из духовки курицу, и хорошая, обещавшая наслаждение трапеза была испорчена; следовательно, пришлось на лету придумывать что-то ещё, а когда идея всё-таки созрела, на часах уже было пять часов после полудня.       — и с чего ты решил, что я позволю тебе ужинать в одиночку? — Саша захлопывает своё меню нарочито громко, чтобы привлечь внимание собеседника. — может, я голоден ровно столько же, сколько и ты? и я сам заплачу за себя, тебе не нужно утруждаться.       — слишком много слов, котёнок, — Мишу от очередного сладкого продолжения отвлекает подошедшая официантка, которая, бросив короткое «как обычно?», получает утвердительный кивок и переводит своё внимание на второго гостя. тот, молчаливо указывая девушке на нужные блюда в меню, провожает её взглядом, не торопясь возвращаться к прерванному диалогу.       — я не хочу оставаться тебе должным. не хочу, чтобы нас связывало ещё и это.       — о, прекрати. я не настолько тебе противен, — впрочем, у Московского всегда легко получалось вернуться к прежнему настрою. — не прячь это хотя бы сейчас. я же не прячу свою к тебе симпатию.       — и это ужасно. Миша надеялся, что в расслабленной обстановке Саша ерепениться перестанет, у них получится нормальный диалог и ещё много бла-бла-бла; возможно, прошло ещё слишком мало времени, и его юное дарование ещё сможет раскрыться пред ним, словно бутон дикой розы? Московский вряд ли был романтичным поэтом – потому, наверное, и в песнях его ни намёка на смазливость. от произведений классиков ему хотелось зевать, его тошнило от повторяющейся банальности; он мог ручаться, что его муза не разделила бы эти вкусы – жаль, что сейчас у неё, сидящей прямо напротив, такое не спросить. не поймёт ведь, подвох разглядит, снова напугается, будто у Миши одно плохое на уме. но тот факт, что он привёл Сашу в одно из своих сокровенных мест – какой-никакой, а показатель, но сам Московский об этом не скажет. по крайней мере, пока, чтобы Сашенька должным и за это себя не чувствовал. мало ли. а спросить, что конкретно из сказанного было ужасным, Миша тоже не удосужился. более говорливым он становится только в тот момент, когда перед ними ставят заказанные блюда; Московский подмечает, что его – громкое и вряд ли уместное слово «приятель» никак не хочет ложиться на слух – сегодняшний партнёр заказал себе относительно немного. Миша сомневается, что тот сможет наесться, но не лезет – себе дороже. сам же налегает на свой ужин с аппетитом, разбавляя трапезу совершенно интересным диалогом: они успевают-таки перекинуться пару слов о предпочтениях друг друга, почти поспорить о неустаревающей классике (консерватору новатора не переубедить, поэтому этот спор быстро утихает, найдясь завершением в компромиссе); Саша успевает пару раз одёрнуть Московского – тот всё-таки пытается коснуться чужих пальцев, за что получает по рукам и уже больше не старается. они начинают ладить, и подозрения Михаила оказываются верными. даже несмотря на то, что они разговаривали друг с другом почти что каждый день, – что большая редкость, потому как Саше явно было трудно так быстро найтись в их диалоге, – близки по-прежнему не были и хранили друг от друга множество тайн. но через чат общаться проще, чем вживую, когда видишь глаза напротив и теряешься, не находя ответа; и для размышлений – секунды, а Александру на протяжении их общения постоянно приходилось долго задумываться, прежде чем отправить пару слов. он постоянно искал нужные формулировки, чтобы случайно не выдать чего-то лишнего; держал себя на расстоянии – хотя казалось бы, куда уж больше, коли их и так разделяли километры. хотя это и спасало, наверное. морально Саша был не готов сказать вслух те же слова, что мог бы напечатать на некоторые каверзные вопросы. которых было немало (к сожалению, в какие-то моменты Михаил оказывался слишком настойчивым – будто бы у него не было других дел); Романов не обещал ответить на все при личной встрече, но подразумевал кое-что между строк. ему просто нужно время, чтобы табун грузных мыслей смог успокоиться. чтобы он сам смог понять, в каком положении находится, и тогда...       — если эту фразу мы сможем перевести так, чтобы она не несла в себе конкретного смысла и оставляла почву для размышлений… — бубнит себе под нос Александр, откладывая вилку и опуская взгляд. — поменяй, пожалуйста, конструкцию. она не ложится на ритм в переводе.       — будет сделано, господин командир моего сердца, — хохочет Московский, под конец диалога совершенно растерявший нить серьёзности и позволив себе расслабиться (или это была заслуга заказанного вина – вряд ли разберёшь). — что-то ещё?       — отвратительно, Миша, имей совесть не называть меня так, — морщится Романов, не замечая, как чужая реплика щекочет где-то под рёбрами. что-то было в ней… необычное. не похожее на обычный флирт, слетающий с уст артиста в рамках повседневности.       — а что? ты давно получил это звание, жаль только, что предпочитаешь не замечать.       — мы знакомы не так долго и не настолько, чтобы я акцентировал на чем-то подобном своё внимание, — одёргивает, пожалуй, даже как-то чересчур резко, пытаясь скрыть напряжение в голосе; Саше явно не нравилось, к чему идёт эта беседа, и он очень бы хотел свернуть с этой скользкой дорожки неуместных признаний.       — а мог бы гордиться, — Михаил дёргает бровями, явно готовясь выдать что-то откровенное, но Александр быстро это пресекает – суёт ему в открытый рот кусочек своего торта и выпрямляется, намекая, что на этом всё. — эй! это, конечно, очень даже мило, но я не…       — ты куда более красив, когда ешь молча. и это – тоже своего рода признание: перед собой и перед Московским, перед своей совестью и их совместными ночами. Романов действительно считал его привлекательным и, к слову, никогда этого не скрывал; но каждый раз ядовито плевался, стоит только самому Михаилу хоть как-то на это намекнуть. была ли это секундная слабость, или реальное желание признаться в ответ – чёрт его разберёт; самое главное, что повторять это Саша не собирается, как и заострять на своих словах внимание. сказал то, что сказал, и не к чему более касаться этого. принципы есть принципы.       — так что ты там говорил? — дождавшись, пока Миша дожуёт, и слегка улыбнувшись, произносит Александр, снова оставляя столовые приборы и ещё не успевшую остыть еду. кажется, короли поменялись местами, и теперь его очередь флиртовать?       — говорил, что тебе очень идёт улыбка, — нет, видимо, Московскому принципиально важно сохранить эти лавры на своей светлой голове. — делай так почаще, и я, быть может, даже однажды посвящу тебе песню.       — не стоит, — без тени смущения отрезает Романов, прокашлявшись. — мне приятно, но давай обойдёмся без перехода границ.       — мы переспали, и не один раз, — вульгарность слетает с языка сама собой, повисая в воздухе грязной кляксой, — ты не считаешь, что о границах говорить нет смысла? и от этой фразы Саша шарахается, как от огня: он весь моментально напрягается, превращаясь в натянутую струну, пока в голове мешаются в дикую кашу мысли. он предпочитал забыть, не помнить, не обсуждать; ему словно наступили на больную мозоль, словно указали на грубую ошибку, которую он уже не сможет исправить. и за это всё он винит в первую очередь себя: сам согласился, сам переступил свои же принципы, поддавшись мимолётным эмоциям; расплачивается теперь растекающимся по венам ядом, уже отравившим сознание, стоило только Московскому оказаться на метр ближе положенного. он корит себя за то, что не подумал трезво, забывая, что возможности-то такой у него и не было; по глупости снова ошибается, вспоминая те долгие поцелуи с металлическим привкусом, которые в ту секунду слишком нравились ему. вспоминает, как медленной волной с него стекала собственная одежда, и он в тот момент не чувствовал ни капли стеснения; думает-думает-думает, и всё-то совершенно не о том.       — я не хочу об этом говорить, — хрипло отвечает с запозданием, ловя на себе заинтересованный взгляд собеседника. — давай вернёмся к работе.       — а мы, по-моему, всё обсудили, — недобрая улыбка беду предвещает и только. — но кое-что ещё осталось. ничего не хочешь мне поведать? я сегодня твой искренний слушатель!       — что мне тебе рассказывать? — Саша строит недовольную гримасу, и в поток чувств примешивается непонимание. он явно сбит с толку – теперь ещё больше. — я не знаю, что ты хочешь услышать.       — а мне кажется, что знаешь, — Миша двигается ближе, и вот уже их лица разделяет лишь пара сантиметров. — я хочу услышать, что ты ко мне чувствуешь.       — ты сошёл с ума, — Саша спешит отодвинуться, краснея от горячего-горячего дыхания на своих щеках; пульс отбивает чёткое «беги», пока разум шепчет «расскажи, станет легче». — либо ты прекращаешь так себя вести, либо я ухожу. Александр ещё не знает, что от задуманного Московский уже не откажется. не понимает, что сам запустил взрывоопасную цепную реакцию, ответив тогда на первое – или второе, но это уже значения не имеет – пришедшее в тот же вечер сообщение. сам согласился идти на сближение, мол, «это необходимо для хорошего сотрудничества в дальнейшем»; глупая уловка, и он на неё попался. теперь он, отправляя «доброе утро» после пробуждения, совершенно точно не осознавал, что делает; думал, что это всего лишь невинный жест вежливости – не вкладывал особого смысла, но и с этим успел ошибиться. и когда отвечал на присланные шутки не сухим «ха-ха, несмешно», а развёрнутым «о боже, Миша, надейся, что мои коллеги подумают, будто я подавился», то тоже каждый раз с силой давил на спусковой крючок. теперь револьвер стреляет точно, цепляя за живое. теперь пороха достаточно, чтобы произвести дополнительный выстрел – и им, нацеленным в грудь, пробить сердце навылет.       — в этом нет ничего такого, котёнок, — Михаил в неясном жесте облизывает губы, оставаясь в прежней позиции и практически нависая над застывшим Романовым. — я уже задавал тебе этот вопрос, но ты так и не дал на него ответа.       — и ты думаешь, что теперь смогу? — вздыхает, скрещивая руки на груди; бежать уже некуда, и если он сейчас просто встанет и уйдёт, то этот его поступок скажет больше, чем слова. — ты даже не дал мне времени.       — с момента нашей первой встречи прошло больше трёх месяцев. тебе всё ещё мало? и совершенно не жаль, что Миша всё это время целился в себя.       — прекрати нависать, мне некомфортно, — уходит от ответа ловко, самостоятельно слегка толкая распалённого Московского в грудь. — никому не будет лучше, если ты прямо здесь устроишь представление. Михаила почему-то это невероятно злит. он, беспокоившийся о чужих чувствах больше, чем о чем-либо ещё, сейчас слишком не готов получать в ответ очередную уловку; ему-то для себя давно всё стало ясно – и эти непонятные эмоции рядом с конкретным человеком, и его искренняя помешанность на нём же. Миша думал, что сам в себе разобрался, но присутствие Александра отчего-то делало положение вещей сложнее. будто только собранный пазл вдруг распадался под неаккуратным и резким движением руки; только такими эпитетами можно было описать каждое появление Романова в поле его зрения. интересный, волшебно манящий, юноша обращал на себя внимание даже не стараясь – и это тоже Московского злило. он никогда и ни за что не хотел позволять себе чувствовать того же, что чувствует сейчас: он всего лишь дует на воду, обжёгшись раз на молоке, и считает, что эта тактика – единственно правильная. Сашенька, чёрт побери, мешал все карты и был одновременно не к месту и вовремя. и сейчас просто позволить всему утечь сквозь пальцы означало очередное поражение; очередную трещину в давно выстроенной стене, прочной такой, но вместе с тем хрупкой, если правильно найти её слабости. Саше далеко ходить не надо, чтобы найти одну, – нужно просто подойти к ближайшему зеркалу. и он, черт возьми, кажется понимающим таким, смотрит на разозлённого артиста осмысленным взглядом и будто издевается. смеётся над всем происходящим, задирая голову в высокомерном жесте; закрывает своё собственное сердце, пока перед ним раскрывают своё; не подпускает ближе того, кто этого жаждет всем телом – и в желании сгорает. совсем не смешная комедия, где уже нечего терять, где сотни глаз уставлены на разыгранное представление в ожидании финала. и Миша чувствует себя наивным дурачком, поверившим, что ему вдруг разрешили; слишком поздно он понял, что стоит на краю пропасти, и у него уже начинает кружиться голова. Михаил Юрьевич Московский, известный распутник и искусный лжец, посмел так неосторожно влюбиться – в первого встречного! глупая, заразная, до тошноты противная мысль; Миша слаб в этот момент, и этот факт не вызывает ничего, кроме зудящего под кожей раздражения. он позволил какому-то человеку залезть так глубоко – не просто под одежду, дальше, намного дальше, куда-то в область нервно бьющегося сердца. и он сидит там, царапая колотящуюся мышцу; оставляет невидимые ранки каждый раз, стоит Московскому только произнести вслух «я влюблён». это казалось отвратительно неправильным, но уже, к горькому сожалению, неотвратимым. не выскочишь из сердца – не булавка ведь.       — господи, Саша, — Миша опускает веки, чтобы больше не сметь даже взглянуть на человека напротив, — почему ты всё ещё не понимаешь? да, может, сейчас я пьян, но ты отравляешь меня куда хуже алкоголя. я устал скрывать это, смекаешь? я кажусь тебе шутом – пускай, значит, я сам этого захотел. но не смей, слышишь, — он хватает юношу за запястье, не позволяя вырвать руку, и почти что шипит, распахивая голубые глаза в непонятной ярости. — не смей говорить мне, что не чувствуешь того же, что и я! бам – в тишине замолкшего зала раздаётся громогласный выстрел. контрольный, чтоб наверняка, и болезненный очень-очень; на этот раз – в черепную коробку, где, разморенные духотой и волнением, бродят закипающие мысли. маскарад не должен был закончиться трагически, и карканьем вороны была предписана смерть главного артиста. Миша дышит тяжело, не отводя взгляда; испуг в глазах юноши читает быстро, цепляясь за него исколотыми о шипы пальцами. ему плевать, что тот чувствует – ему важны лишь те слова, что будут озвучены его устами. он слишком долго томил всё в себе, и сейчас эмоции, приправленные страстным негодованием, с бульканьем выливаются наружу, капая на белоснежную скатерть и растекаясь по пустой тарелке.       — ты спятил, — севшим голосом только и произносит Александр, и на лице его рождается новая, невиданная доселе Михаилом эмоция. отвращение, смешанное с искристым испугом и ошеломлённой неприязнью. Романов дёргает руку из крепкой хватки, отмечая, что, возможно, на этом месте теперь останутся синяки; лягут на белоснежную кожу позорным напоминанием об оковах, стягивающих запястья; о собственной ошибке – и слишком позднем осознании. Саша сам втянул себя в эту глупую, бесполезную, опасную и оттого ужасную авантюру; он готов был играть до тех пор, пока буря не ворвалась в его личное пространство, напрочь сметя все его ожидания и припорошив пушистым снегом надежды. юноше даже на миг показалось, что у Московского краснеют глаза; всего лишь игра воспалённого воображения и не более, но сама картинка пугала своей неправдоподобной реальностью. в сапфирах действительно плескался гремучий коктейль из влюблённости, негодования, презрения и гнева; Александр не мог разобрать, что из этого было самым безобидным на данный момент. было ясно лишь одно – эта смесь кислотой сожжёт руки, стоит лишь попытаться коснуться. и Саша дёргается, вскакивая с места и одним движением оказываясь в более безопасной позиции; он с пренебрежением кидает смятые купюры на скошенную неловкими рывками скатерть, проговаривая «это за ужин»; сам себе копает глубокую яму, из которой высок шанс не выбраться, и задыхается, мысленно скребя ногтями раскрасневшееся горло. он просто пытается спастись, но убиенному отрады в приобретённой жизни больше не видать. двери заведения закрываются за ним резко, и в спину бьёт непрошенный сквозняк; оказываясь на свежем воздухе, Саша едва ли успевает привести в порядок мысли – ко входу подъезжает ранее заказанное такси. Романов в последний раз оборачивается на припаркованную красную иномарку Московского, прежде чем запрыгнуть в душный салон и уехать прочь от эпицентра проигранного боя.

ххх

Миша не может двинуться с места. он, словно каменное изваяние, так и застыл с протянутой вслед убегающему юноше рукой; он даже забывает моргать, когда подошедшая взволнованная официантка мягко кладёт руку на его плечо. на автомате отмахивается, чуть не задевая красивое лицо; извиняется тоже на автомате, почти что прорычав сухое «извините» на испуганное «Михаил Юрьевич!». у Миши с эмоциями всё как-то слишком сложно. он медленно садится на своё место, в беспамятстве оплачивая счёт за еду; не говорит ничего, но много думает – и о том, что сказал до этого, и о том, что сделал его «приятель». верх какой-то страшной подлости судьбы – и она, эта жадная до внимания женщина, всё играется с ним, то подавая на золотом блюдечке аппетитный кусочек мяса, то резко вырывая его из разинутой пасти. а сейчас она поступила куда хуже: ударила с размаху кулаком поддых, наверняка посмеиваясь над содеянным где-то за углом; словно случайно замахнулась острым лезвием над вытянутой шеей – и словно случайно не попала, обрекая страждущего на ещё большие мучения. Мише жить-то уже не особо надо – хочется, но уже незачем. его смысл, словно нежный цветок с трепетом выращенной розы, растоптали грубыми движениями грязной подошвы. и теперь, в одиночестве, каждый новый вдох лишь раздражает глотку, и Михаил предпочитает дыхание задержать. как вышел из ресторана, он толком и не помнит; не запоминает, как садится в свою машину, ещё с минуту тупо глядя на соседнее от водительского кресло; совершенно не думает, когда проворачивает ключи в замке зажигания и вдавливает в пол педаль газа. не вслушивается уже, что поёт на фоне Зотеева Дашенька, надрываясь из динамиков магнитолы; слышит только отчётливое «виновен, виновен, виновен» – и стучащую в виски кровь. приходит в себя только после того, как подъезжает к своему дому; полностью отдаёт отчёт своим действиям уже на пороге, захлопывая за собой дверь в испуге, словно кто-то посторонний сможет прошмыгнуть за ним следом. понимает запоздало, что ему повезло – так ведь его могли легко и остановить, и оштрафовать, заметив явно неадекватный вид. но это же пустяки, глупости какие-то несуразные; Миша достаёт из холодильника бутылку водки с коротким «да похуй» и наливает в поставленную рюмку почти до краёв. опрокидывает её машинально, не закусывая; за ней следует ещё одна, затем ещё, и уже после пятой Московский начинает смеяться. задорно так, искристо и с тенью злости; переходит на нервный крик, когда с губ слетают слова:       — похуй мне, слышишь?! где бы ты ни был, я достану тебя, сука! достану и заставлю ответить! и это очередная болезненная искренность, произнесённая им за сегодня.