ххх
когда холод целует обнажённую кожу, Миша распахивает глаза и недовольно морщится – солнечный свет бьёт в панорамные окна совершенно без стеснения, освещая просторную спальню и очерчивая силуэты теней на ковре. Московский по инерции щупает вторую половину кровати – находит только остывшие простыни; цокает, явно разочарованный этим фактом, и поднимается. ему пора работать, полностью вычёркивая вчерашние события из памяти. ему пора привыкнуть, что он сам втянул себя в странную и непонятную игру, слишком увлёкшись. но он всё-таки не сдерживает довольной улыбки, когда на прикроватном столике видит записку и бегает глазами по её содержанию. сам этот факт – вчерашний гость не ушёл без предупреждения, но не разбудил – что-то внутри всё-таки тешит. «пожалуйста, прекрати за мной бегать. это был последний раз, нам пора прощаться». это всё – полнейший сюрреализм; третьесортный роман о любви, где главным героям не посчастливилось просто быть. не повезло чувствовать то, что они чувствуют, – потому что в рамках их мира это кажется очевидно неправильным, иррациональным, отягощающим. наверное, Миша Сашеньку понимает: не то чтобы разделяет его жажду отречься и перечеркнуть жирной линией всё, что было, но всё-таки понимает. потому что это всё и для него самого, быть может, оказалось бы несусветной дикостью. только вот Мишу-то всё устраивает. Сашу, очевидно, не очень. Романов донельзя правильный для их редких встреч; приторно аккуратный, как выученный урок; белая ворона в мире чёрных – оттого, наверное, и клюётся так, чтоб до кровавых капель на запястьях. боится чего-то – себя, новизны, Михаила; боится испачкать аристократическую белизну фарфоровой кожи, оставив слишком яркие засосы и не предавая их пламени собственных чувств. потому что Московский его распалил слишком сильно – огненную бурю уже вряд ли чем-то можно затушить, и невинные лепестки чистой души сгорают чересчур быстро. Михаил вздыхает и прикусывает губу, роняя кусочек бумажки обратно на столик; закрывает глаза, прогоняя липкие образы из головы – им попросту нельзя больше существовать. но они неприятные, слишком приставучие, разгоняют возбуждение сладкой патокой; если Саше удалось так быстро со всем этим покончить, то Мише – точно нет. быть может, он просто впервые смог почувствовать?ххх
они существуют поодаль друг от друга даже слишком долго – целый месяц; что-то внутри успевает подостыть, как забытый на плите ужин, но всё ещё остаётся, а значит, дело ещё не закончено. они оба лгут себе перед сном, что отпустили всё, что просто ошиблись и едва не упали (в объятия случайности). закрывая глаза, видят неясные картинки чего-то тёплого-тёплого, назойливого, словно бьющая в оконное стекло муха, и меркнущего с каждым новым днём. и никто из них явно не помнит, когда судьбе надоедают эти глупые игры в «ложь во спасение» и она берёт всё в свои властные руки. в очередную скучную пятницу вечером в бюро переводов раздаётся телефонный звонок: на том конце провода учтиво здороваются и, извиняясь, просят к трубке определенного человека. который, к слову, слишком удачно задержался сегодня допоздна и обнаружился на своём рабочем месте, не подозревающий совершенно-таки ни о чём (как плохом, так и хорошем). у Александра в животе ворочаются склизкие улитки тревоги, когда администратор растерянно подаёт ему телефон и шепчет «это тебя». он явно понимает, что дело намечается серьезное, а потому напрягается всем телом; слышит незнакомый, чужой голос и слегка расслабляется – но значит ли это, что его личный призрак прошлого не собирается более волновать смутные думы? собеседник представляется Алексеем Рюриковичем Смольным (до чего странное имя, думает Александр между строк), сообщает, что его клиент – известный человек, не соблаговоливший дать разрешение на упоминание его имени – уж очень хотел попасть именно к нему. Саша чувствует тревогу ещё отчётливее, списывая, конечно, всё на разыгравшуюся паранойю, и продолжает диалог, избегая распространённых предложений и отвечая сухо и бесстрастно. в сердце что-то колоть начинает – застрявшая иголка царапает незажившие раны, брызгая кровью во все стороны. Романов никак не может успокоиться, и этот факт нервирует его ещё сильнее. — значит, частный заказ? перевод текста песни, значит, — уточняет лишь для проформы, сглатывая подступивший к горлу ком. — признаться честно, этот формат я ещё не успел попрактиковать. буду рад работать с вашим случаем, как с первым. — да ничего, Миш… мой клиент не особо расстроится, — Смольный едва ли успевает пресечь себя на полуслове, прежде чем изводившему себя Саше удалось уловить смысл сказанного. — он приедет сам, чтобы обговорить подробности. ах да, и ещё попросил узнать, свободен ли у Вас понедельник следующей недели. — свободен, — роняет Романов скорее автоматически, чем осознанно, и торопится завершить разговор. — если мы обсудили всё, то хорошего вечера. — да уж, хорошего. это всё, до свидания, Александр Петрович, — глухо отвечает собеседник и сам кладёт трубку; «слава богу», думает Саша, ничуть поступку этому не удивившись. послышалось ли? показалось ли? пульс звучит в ушах мерзким звоном, и Романов морщится, потирая виски. он не хочет верить, что не надумал всё это себе: это значило бы, что он правда помнит о нём, что все попытки выбросить его из головы оказались пустышками. говорят, что чувства остывают, если держать их на привязи, но у Александра почему-то всё ровно наоборот. «у меня просто был трудный день», — кивает собственным мыслям, захлопывая крышку рабочего ноутбука и закрывая лицо ладонями. просто устал, просто загрузил себя, просто… это не могло быть совпадением, но Саша предпочёл бы остаться глупцом и слепо поверить в обратное. а сердце всё ещё воет волком, и плохо всё так же.ххх
— ну что? — от нетерпения Московский даже ёрзает в мягком кресле, чуть подаваясь вперёд и упираясь в собеседника глазами. — что он сказал? — всё как ты и предполагал, — Смольный вздыхает, едва сдерживаясь от осуждающего взгляда и порции поучительных слов. вряд ли он вообще в том положении, чтобы спорить со своим подопечным, потому как тот вряд ли примет его позицию. если Мишеньке что и вбилось в голову, то сложно будет разубедить его, и это Алексею известно. — он согласен. победа без особых усилий; выиграл битву, но не войну, и дело лишь за малым – дождаться назначенного дня. привести мысли в порядок, быть может, и сосредоточиться на основной цели их встречи – совместная работа над новой песней. и даже не одной, если получится всё; но Миша хочет, впрочем, двух зайцев одним точным выстрелом убить, чтобы наверняка. и здесь, в его собственном мире, ограниченном четырьмя стенами, он уже придумывает новый грандиозный план. не верит ещё до конца, что всё вышло так, как он и хотел; ждёт, быть может, подвоха – например, что у Сашеньки есть полный тёзка, работающий с ним в одном месте, или что снится всё это в каком-то пьяном бреду. не исключено, что это всего лишь действие долгой разлуки; вряд ли это, разумеется, можно окрестить этим словом, коль они даже не встречались. он же даже успел закрутить очередную интрижку: на этот раз – уж слишком навязчивая фанатка, бегавшая за ним месяц, не меньше. она, пожалуй, красивая даже – как телом, так и душой, если вообще можно так выражаться. и у Миши с ней могло бы что-то получиться, если бы он сам себе позволил; не только сознательно, но и там, на уровне глупых безусловных инстинктов. они бы, наверное, через пару лет сыграли свадьбу, отправились куда-нибудь в кругосветное путешествие, – если говорить на языке слащавой романтики, – и всё как у людей. у нормальных, среднестатистических представителей их вида. но Московский уж слишком любил вносить в «нормальность» свои поправки, жирным шрифтом вписывая своё имя в графу «исключения». Оксана – до чего чудесное имя – свою глубокую оскорблённость попыталась скрыть, когда Миша заблокировал её во всех соцсетях, обозначая полный с ней разрыв; пару дней не звонила даже, отчего можно было подумать, что она решила выбрать тактику тихой скорби. но после, очевидно не сдержавшись, опубликовала какой-то до чёртиков грустный твит о предательстве, лжи и излишних надеждах; Михаилу даже вчитываться особо не пришлось, чтобы сразу понять, о чём речь. «она успокоится», говорил он себе перед сном, откладывая мысли о том, что нужно бы всё-таки объясниться. но когда она вдруг появилась на его пороге, пришлось срочно придумывать что-то ещё в качестве оправдания. Уводова плакала, смотря грустными глазами, хватала за руки, щебетала что-то о прощении; обиженно сопела что-то о том, что уже нашла себе другого – что не скорбит больше, что всё прекрасно понимает. ещё признавалась, что слишком самонадеянной оказалась, глупой даже; говорила, что влюбилась слишком сильно, чтобы упускать такой шанс, поэтому и согласилась на эту авантюру. а потом, в пылу чувств, выкрикнула до боли знакомое имя. «ты ещё вспомнишь обо мне, когда я уйду к Александру Петровичу». сказать, что Миша даже растерялся, – значит ничего не сказать. впервые за месяц он снова вспомнил об этом человеке, и воспоминания ударились тупой болью в черепную коробку. это всё в сотый раз доказывало, что убежать от неотвратимого невозможно; вероятность пятьдесят процентов на пятьдесят, что мысли его не ошибаются. но спросить об этом – значило вызвать лишние подозрения; Оксаночке знать ни к чему, кто был до неё. в конце концов, что если они думают об одном и том же человеке? в тот день Миша даже проводил девушку до её дома, пожелав ей уйти из его жизни абсолютно тихо; попросил не удивляться, если в одну из попыток дозвониться до него она получит механическое «абонент недоступен». и теперь, впрочем, казалось, что конфликт решён – бояться нечего. только чёрту одному известно, зачем Московский всё-таки решил уточнить одну деталь: — и кто такой, всё-таки, твой таинственный Александр Петрович? — не думаю, что вы знакомы, — бросает легко, встречаясь с настойчивостью во взгляде напротив. — кажется, он работает переводчиком. а ещё он просто чудесен! но тебе это уже неинтересно, правда? ах, как бы хотелось убедить её в обратном.ххх
восемь, девять, десять. Саша на часы смотреть устал, с какой-то излишней пристальностью наблюдая за движением стрелки. его клиент не из самых пунктуальных, – пусть даже точное время назначено не было – и это уже начинало раздражать. кто-то из коллег пошутил, что Романов весь искрится напряжением, словно раскуроченная розетка; Александр предпочёл манерно цокнуть, скрывая нервный вздох. но для себя, конечно, заметил, что и правда слишком взвинчен из-за предстоящей встречи – и он даже не мог понять, что нервировало его больше: статус частичного «инкогнито» гостя или тревожные мысли вечером воскресенья. Саша решил не выбирать и пришёл к выводу, что всё вместе. он давится свежим кофе, когда в тишине небольшого кабинета раздаётся вежливый стук в дверь; застывает с неясным выражением лица, когда в проёме появляется знакомый силуэт. — так это всё-таки… — произносит вполголоса, инстинктивно прирастая к креслу; впивается взглядом в вошедшего, будто желая одним этим жестом избавить себя от его присутствия. — так это всё-таки я, — продолжает чужую фразу сам, по-хозяйски делая ещё несколько шагов вперёд и сокращая расстояние. — сюрприз? — сюрпризы должны быть приятными, — Саша откашливается, постепенно отходя от начального шока. ему и правда придётся снова иметь дело с этим человеком? — а ты что, настолько не рад меня видеть? Михаил кожей чувствует напряжение, но всё-таки занимает наступательную позицию; пока что всё проходит лучше, чем он ожидал, а посему вполне можно продолжать. самое главное сейчас – это расположить Романова к себе, дать понять, что разговор планируется исключительно о работе. ну, а всё, что вне, можно оставить на потом, верно? — а что, это настолько очевидно? — Саша отвечает почти мгновенно, распознав чужую тактику; старается сохранять спокойствие, пока пульс играет свою навязчивую мелодию сердцем по рёбрам. — ну, я бы так не сказал, — Миша всё-таки садится, давая понять, что уходить пока не намерен. — ты покраснел, пташка. удержаться не получилось, попытка провалена. — я был настроен на обсуждение работы, — Романов надеется, что собеседник не зацепится за случайно обронённое «был» и не станет развивать эту тему. — был, значит, — зря надеялся. — я испортил твой настрой? о, тогда мне стоит попросить прощения. — не тяните моё рабочее время, Михаил Юрьевич, — Александр хмурит брови, намекая, что начавшийся разговор ему совсем не нравится; нарочито громко шелестит какими-то бумажками на своём столе, неприятно морщась от ощущения пристального взгляда на себе. — вы и так припозднились. — а разве у нас было оговорено точное время? — Мише нравится, как тот к нему обратился, и он доставляет себе удовольствие показать это ползущей на лицо усмешкой. а ещё – рукой, которую он кладёт на чужое запястье, заставляя прекратить бесцельное перебирание (каких-то несомненно важных) листов бумаги. и он совсем не расстраивается, когда Романов руку свою отдёргивает, словно от огня, но от занятия своего отрывается. — соблюдайте дистанцию, — ворчит себе под нос, — и субординацию. так, может, продемонстрируете мне предмет нашего сегодняшнего обсуждения? и Миша начинает говорить. обо всём и сразу: о своей идее для альбома, о своём визуальном представлении результата; ещё немного – о том, что его так вдохновило, хотя это можно было счесть не такой уж и значимой информацией. но Саша ловит каждое слово, успевая помечать что-то в блокноте; отключается в какой-то момент, слишком поздно осознавая, что забывает вставлять свои реплики – либо слишком занят работой, либо… никто не смеет отрицать, что голос Московского умеет очаровывать. в который раз. — так вот, я хочу, чтобы ты смог передать главный смысл, но на французском, — Михаил тоже замечает изменения не сразу. — о, так ты виртуозно меня не слушаешь. Романов отрывается от своих записей с коротким недоумением на лице; встречается с горящими сапфирами, мгновенно приходя в себя. он готов оправдываться, что всё обсуждаемое ранее слишком поглотило его, и он, как знаток своего дела, просто увлёкся, едва ли успевая развивать свои мысли на бумаге; когда Московский осторожно вытаскивает из его рук блокнот, Саша не успевает сказать ни слова против. — у тебя восхитительный почерк, — говорит зачем-то в пустоту, пробегая глазами по написанному. — и идеи тоже. мне нравится, для твоего первого раза это очень даже! — а ты всегда звучишь так слащаво? — риторический вопрос, просто для поддержания диалога; сказать простое «спасибо» Саша не решается – им ещё есть над чем работать, и этот комплимент – отнюдь не высшая степень. и вычурное «ты» вырывается из уст раньше, чем Романов успевает себя поправить. — когда случай позволяет, — от этой реплики сквозит неприкрытым намёком, очередным за сегодня. — пока он не начинает очаровательно хмуриться и ворчать. Александр не отвечает на провокацию – вздыхает, закатывая глаза, и забирает из чужих рук свою вещь. ему не нравится, что его пытаются втянуть в очевидно не очень хорошую дискуссию по поводу хорошего и плохого поведения, уводя от сути. он бы и рад высказаться, поставить наглеца на место, напомнив, на чьей территории он находится; есть, впрочем, вероятность, что тот попросту не послушает – снова пустит в ход свои мерзкие шутки, вычурные высказывания, а потом посмотрит своим особенным взглядом. тем самым, каким он смотрел на Сашу в момент их самых запоминающихся (и пока единственных) встреч; и если в одно мгновение Романов ещё способен его выдержать, то в следующее – вряд ли. он в этом сражении заведомо проигравший, но всё ещё находящий в себе силы не сдаваться и не покоряться, не теряя собственного, чёрт возьми, достоинства. потому что лавры победителя дьяволу он отдавать не хочет, пусть терновый венец ему очень к лицу; не стоит пытаться прислушаться к искушающему шёпоту где-то совсем близко, потому что приём этот точно змеиный. возможно, в роду у Московского были демоны, иначе остаётся непонятным, почему он является тем, кто есть. — я полагаю, на сегодня мы закончили? — Саша спешит поставить точку, устало выдохнув. они за один лишь день успели поговорить о многих вещах – не имеет значения, сколько они касаются сути встречи. — даже не предложишь кофе? — снова эта улыбка, снова этот взгляд; Михаил снова играет в одну лишь пользу – в свою. — я люблю чёрный без сахара. — может, тебя ещё десертом угостить? — скалится, совершенно устав от такого напора; он ожидал, что так быстро это всё закончиться точно не может, и его… коллега так просто не уйдет. — твой агент говорил, что ты будешь здесь только ради рабочих бесед. он ошибся? — не нервничай ты так, Сашенька, — примирительно произносит Московский, смакуя на языке эту форму чужого имени. — на сегодня мы и правда закончили. остальное можно обсудить в более неформальной обстановке. — так не заставляй меня это делать, — бросает между делом Романов, сдаваясь. — в неформальной? ты что, назначаешь мне свидание? — заметь, ты сам это додумал, — хохочет, явно раззадоренный таким вопросом. — вообще-то я просто хотел пригласить тебя в моё любимое кафе. может, в окружении людей ты будешь более спокойным и не станешь выпускать колючки. Саша чувствовал себя невероятно глупо: он, словно жаждущая внимания девочка, и правда посмел подумать о таких низких вещах! впрочем, себя он вполне может оправдать тем, что собеседник его, – будь он неладен, – к таким мыслям вполне располагает, и такой исход диалога был бы даже предсказуем. но Александр рад ошибиться, выдыхая с облегчением; действительно, на людях Михаил вряд ли позволит себе что-то чересчур вызывающее – знаменитость всё-таки. пусть у Саши и были сомнения, станет ли он задумываться о своей репутации вообще, если учитывать газетные заголовки, вполне бывшие всего лишь уткой и слухами. они договариваются встретиться в кафе в шесть вечера пятницы, уточнив необходимые подробности; прощаются сухо, но всё-таки жмут друг другу руки – волна мурашек бегает по спинам туда-сюда. оба надеются на благотворное сотрудничество, (а Миша – ещё и на стабилизацию их странных отношений). оба желают совершенно противоположного по части друг друга, но предпочитают о своих тайнах упрямо молчать. Саша, например, всё хочет залезть обратно за стену, разделявшую их, и не оборачиваться на неё; у Миши же был порыв оставить Романова подле себя, рисуя в голове его образ в темноте прикрытых век. они разные; слишком даже, чтобы быть похожими; их плюсы больно ударяются о минусы, рождая необходимый заряд, и вместо отталкивания обоих невыносимо притягивает. так, что от жажды горло дерёт сухостью; так, что до тошноты в желудке; так, что Саша нарочно бегает глазами по строчкам, которые Московский успел незаметно оставить на чистом листе блокнота. «ты нравишься мне всё больше и больше, котёнок. до встречи». и не найти ни одних металлических ножниц, чтобы поскорее разрезать эту порочную нить, опутывавшую их запястья.