Война неприкаянных

*** Вечеринка, которая должна была принести Вики долгожданное расслабление, всё же ощущалась как пир во время чумы. И вместо покоя, веселья и задора очаровательная девушка в самом провокационном наряде — боди, охапками собирающем взгляды — чувствовала лишь разрастающийся в геометрической прогрессии негатив. Сладковато-пряный, обжигающий, невыносимо крепкий глифт лишь вносил ещё большую сумятицу в мысли, путал их, но не помогал отвлечься. Так же, как и болтовня с милым, но не вызывающим никаких симпатий, кроме дружеских, Энди. Парень искренне пытался её немного «расшевелить», галантно ухаживал, но она только рассеяно улыбалась в ответ, кое-как поддерживая разговор. Странные предсказания Немизиды, пугающие предвестия и видения, смерть Лоры, постоянные ссоры и драки между сторонами-антагонистами, слухи о Мальбонте… Все эти ужасы препаршивейше накладывались на личные переживания девушки, связанные с тоской по земной жизни, равнодушием вновь обретенной матери и жаждой покарать своего убийцу, кем бы тот ни был. Ну и как ягодка на торте — проблема с рубиновыми глазами, потрясающей внешностью и абсолютно несносным сволочным характером, в причинно-следственных связях которого сам Шепфа бы не разобрался. Люцифер. Ощущение неизбежности чего-то ужасного для неё не закончилось, а началось с её смертью. Хуже всего было то, что Вики как слепой котенок шла наощупь в развернувшемся вокруг неё хаосе, непонимающая, бессильная что-либо изменить, но по уши увязшая непонятно в чем. Актриса, ничего не знающая о своей роли в уже развернувшемся спектакле. Вчерашняя беззаботная студентка, вдумчивая в творчестве и легкомысленная с парнями, теперь вдоволь познакомившаяся с болью. Убитый горем взгляд смертельно бледного отца, который воспитывал её один и любил больше жизни, мертвое лицо Лоры и той маленькой девочки на земле, которую сбил гонщик косвенно по вине Вики, скорбь, скорбь, скорбь… Может, именно поэтому её в последнее время так заклинило именно на чертовом Люцифере и их странных взаимоотношениях. Как интересная головоломка, своей переменчивостью и неоднозначностью он вызывал эмоции, скорее острые, чем негативные, и уж точно более предпочтительные, чем то отчаяние и раздрай, от которого они отвлекали. Как говорится, клин клином вышибают. Отвязные эмоциональные качели, полные ядовитых, взаимно ранящих острот и магнетического влечения, заполняли сосущую пустоту внутри как ничто другое. С досадой Вики призналась себе, что впервые её так увлекла игра, где правила устанавливала не она. При первой встрече его психологический портрет показался ей простым, как дважды два: агрессивный и капризный красавчик-мажор, привыкший всё получать по первому зову и при любом удобном случае кичащийся именем отца, однако сам из себя ничего не представляющий. Но уже на следующей она поняла, что ошибалась. Прикоснувшись к его энергии на занятии, Вики была поражена тем спокойным достоинством, с которым Люцифер нес дарованную ему мощь, равной которой девушке ещё не приходилось ощущать. Неоспоримая внутренняя сила и самодисциплина без намека на бахвальство и прочую мишуру. И всё это прикрыто презрительно-самодовольной маской, накрепко вцепившейся в лицо. Так крепко, что Люцифер буквально состоял из клубков противоречий, не понимающий даже сам себя. Все последующие встречи лишь подтверждали это, впутывая и Вики в эти самые противоречия — хищно и наглухо, как муху в паутину. Когда он начал помогать ей с расследованием её гибели, казалось можно было наяву услышать, как неустойчиво хрустят в её голове надломившиеся шаблоны. Благородство — последнее, чего стоило ожидать от сына Сатаны, самого воплощения гордыни, но это было именно оно, несмотря на щедрую посыпь язвительных комментариев и снисходительных взглядов. А между тем Вики всегда считала, что поступки говорят гораздо громче слов. Пока Энди ушёл за вторым бокалом глифта, Вики воровато, словно боясь саму себя поймать с поличным, посмотрела в сторону столика, за которым сидел Люцифер и распустившая свой павлиний хвост Ости. За весь вечер демон удостоил Вики всего одним взглядом (и то не факт, что её саму, а не её экстравагантный наряд), и до сих пор она отвечала таким же видимым пренебрежением. Однако теперь, несмотря на расслабленную позу, он излучал непонятное напряжение, поглядывая на одну из парочек, нарушающих запрет. В отличие от остальных, занятых друг другом куда более активно и открыто, эта парочка держалась в тени и просто флиртовала, хотя и довольно откровенно. Из-за этой тени и неудачного ракурса Вики не могла разглядеть лиц, однако любопытство пересилило не очень-то и нужное на такого рода вечеринках чувство такта, и, слегка подвинушись, она удивлённо вскинула свои красиво очерченные брови. Девушкой в той парочке оказалась Дора, одетая в открывающее идеальные ноги красивое короткое черное платье с соблазнительным декольте, каких не надевала даже в клуб за всё время их знакомства; а парнем — демон, имени которого Вики никак не могла вспомнить. И тут было странно всё, начиная от непонятного взгляда Люцифера и заканчивая непринуждённо излучающей флюиды Дорой, которая на памяти Вики абсолютно всегда и довольно жёстко отшивала всех парней без исключения, а здесь, на Небесах, и вовсе будто замкнулась в себе, общаясь со всеми поверхностно и ни с кем не сближаясь. Для Вики она была ходячим напоминанием о земной жизни, поэтому она то стремилась вновь наладить общение, то сама же отталкивала от себя Дору, сближаясь с новыми друзьями — Мими, Ади, Сэми, Энди — даже не пытаясь включить и Дору в их компанию, чтобы не бередить себе ещё совсем свежие раны. Но кое-что Вики всё же знала о своей земной подруге, поэтому отстранённое и нарочито ангельское поведение той вызывало у неё недоумение, а также Вики была единственной, кто заметил нередкие отлучки Доры. До сих пор отгоняла назревающие вопросы, поскольку считала себя не вправе их задавать — сама ведь тоже грешила «подозрительными исчезновениями», хотя и рассказала о них подруге в порыве откровенности. Однако пристальный взгляд Люцифера на увлеченную друг другом парочку вызвал неожиданно сильную злость, что-то гораздо больше похожее на ревность, чем то отвращение, которое она испытывала, наблюдая вульгарные ужимки Ости в его сторону. Идентифицировав это неприятное чувство, Вики хлестко себя одернула и даже слегка испугалась: игры играми, но по-настоящему сильная эмоциональная привязанность — последнее, что ей сейчас нужно, а Люцифер ещё и объективно возглавлял список самых неподходящих кандидатов на эту роль. Вернулся Энди с бокалом глифта, и Вики приняла решение выбросить из головы все те ненужные мысли, которые только что занимали её голову. Но надеждам не суждено было сбыться. — Так-так-так, кто это тут у нас? — сильно подвыпившая Ости сделала вид, будто только что заметила её присутствие. Задиристая ухмылка на ярко накрашенных пухлых губах некрасиво искажала её правильные черты и не предвещала ничего хорошего. Что и подтвердилось, когда демоница вырвала из рук Вики бокал, залпом выпила содержимое и разбила его об стену. — Ты в своём уме?! — и без того пребывавшая в не слишком радужном настроении Вики была почти готова поддаться на дешевую провокацию. — Демоны любят шоу, моя дорогая. Но серым мышам вроде тебя, конечно, не понять. — высокомерно хмыкнула демоница. — Чего ты к ней прицепилась? — вступился за неё Энди, хотя Вики и не особо-то в этом нуждалась. — Её мамаша забрала у моего отца звание престола, а это ещё более унизительно с учетом того, какая жалкая у неё дочь. — ядовито выплюнула Ости со злым огоньком в глазах. «Ненавидеть детей за поступки родителей… что ж, чего-то более умного от неё ожидать и не приходилось» — подумала Вики и буквально двумя словами поставила наглую стерву на место. Ей это не составило никакого труда, потому что Вики ни во что не ставила ни Ости, ни её попытки казаться кем-то большим, чем она есть. Зато Люциферу, вмешавшемуся в вялую перепалку, удалось столь же легко вывести Вики из с трудом обретенного равновесия. — Оставь их, Ости. Убогим нужно держаться вместе. Тут Вики очень пожалела, что Ости разбила её бокал об стену, потому что ей ужасно захотелось сделать то же самое об голову Люцифера. Затем короткая вспышка ярости сменилась обидой и кристальным осознанием, что спор с идиотами только опускает спорщика до их уровня. Поэтому девушка просто молча, сохраняя достоинство, пошла к выходу. Однако и на этом неприятный вечер не закончился. Вечеринку прервал раненный ангел, уверенный, что на него напал демон. Слово за слово и началась ссора, очень быстро переросшая в драку. Вики наблюдала за этим в каком-то оцепенении, пока Энди не потащил её на выход — оставаться становилось опасным для здоровья. Послушно пойдя за ним, девушка выцепила в толпе Дору, и легкая дрожь холодом пробежалась по спине. Подруга вновь стояла в тени, в суете и драке никем не замеченная; подобие улыбки отголоском скользнуло на её губах, а в глазах застыла ледяная сосредоточенность, как у человека, приближающегося к своей цели. На Небесах она зачем-то носила цветные линзы, словно стесняясь своей гетерохромии, которую Вики как художник всегда считала интересной особенностью; сейчас в этих глазах будто зажглось фосфорическое пламя. Странное выражение мелькнуло и пропало, как мираж, когда Дора тоже пошла к выходу… ведомая Люцифером?.. — Кто-то хочет развязать в школе войну, — резюмировал Энди, когда таки вытащил Вики наружу. И если ещё оставались сомнения в правдивости его слов, то они отпали на следующий же день, принесший с собой новую, окончательно морально добившую Вики, смерть. *** POV Пандора Воспоминания. Как странно — и совсем по-человечески — то, что некоторые из них могут приносить одновременно и радость, и боль. Когда при мысли о прошлом меня одолевала не ставшая уже привычной ярость, а такая вот печаль, я играла на флейте. Поперечная, из чистого серебра, её подарил мне тот, кто и был первым учителем игры на этом инструменте, тот, кто показал мне особую любовь к музыке. В небесной школе мне нравилось приходить к статуе Равновесия. Ныне искалеченная, она отражала мои надежды и стремления как никогда. Смерть Сэми, милого ангела… я толком его не знала и почти не общалась с ним, как и с Лорой, хотя она была моей соседкой, но мне было их жаль, как и было бы жаль многих других на их месте. Поверхностная, обезличенная жалость. Стоит быть честной перед собой: я с малолетства привыкла ко смерти и меня уже мало волновали возможные жертвы на пути к цели. Косвенно я виновата, хотя и не знаю имени убийцы (Карниван не раскрывал имен других участвующих в деле), однако у глодающей меня печали не одно, а сотни лиц, смотрящих из Небытия. Как много я бы отдала за то, чтобы хоть раз почувствовать, каково жить без груза непосильной вины, каково, когда у тебя на самом деле есть выбор… Иллюзия того, что он у меня есть, всегда заканчивалась плачевно. Печаль, жалость — к другим, а особенно к себе — постыдная слабость, это мне доходчиво объяснили. Ярость не только привычнее, она еще и дает силы, а не опустошает. Но словно разрываясь между двумя половинами своей противоестественной сущности я, с одной стороны, соглашалась, а с другой — все равно цеплялась за последние соломинки умения сострадать, за печаль и воспоминания, несмотря на раздирающие сомнения, которые они привносили с собой в мою арктически холодную душу. Для меня всё равно нет правильного пути, только окольные, через все круги Ада и леса самоубийц, однако даже в этом повезло меньше, чем литературному Данте — проводника у меня не было. Наверное и не нужен, ведь Ад во всех смыслах мой единственный дом. Флейта переливчато заиграла в моих руках, складываясь в мелодию, возносящуюся прямо в марево облаков. Высокие нежные звуки выворачивали наизнанку, наждачкой проходились по старым обледенелым ранам, принося какое-то мазохистское удовольствие и мираж невозможного очищения, возвращения к мертвым надеждам, уводили в воспоминания. Из-за самого четкого восприятия энергии, у нефилимов «нюх» на артефакты, поэтому с определенного возраста и меня, и других словно собак натаскивают на их поиск. За десятки тысячелетий истории Небес и Ада было создано огромное количество артефактов, и многие из них были по разным причинам спрятаны или утеряны. Между тем все они в той или иной степени — вместилища силы, а сила — это власть. Как самой старшей и самой сильной из нефилимов, мне чаще других выпадала сомнительная честь быть «первооткрывательницей». Уж в каких только уголках родного Ада не доводилось побывать в этих поисках — кошмаров на десять смертных жизней хватит… не раз и не два меня потом буквально собирали по кускам. Но я добилась своего: стала лучшей, приносила очевидную выгоду, в общем, была полезной. Как послушного питомца за хорошее поведение гладят по холке, меня «гладили» возможностью познакомиться с некоторыми влиятельными демонами, знать многое о текущих внутренних делах Ада. Я не обольщалась и знала свое место, но знать — не значит соглашаться. Однажды мне дали необычное задание, отметив его особую важность. Ящик Пандоры — так называется этот артефакт, надежно скрывающий темную энергию. Считается, что он заперт восемью ключами, а хранится в нем меч Азраила — легендарного первородного демона, который веками был сущим проклятием для ангелов во время первых ангельско-демонических войн. Его прозвали ангелом смерти, он был предводителем демонического войска и одним из прародителей первых нефилимов. Согласно легенде, погиб он из-за предательства кого-то из приближенных, и, умирая, заключил большую часть своей силы в собственный меч, щедро обагренный ангельской кровью. Ангелы пытались завладеть мечом, затем пытались уничтожить, но ни то, ни другое не получилось, поэтому он был спрятан, а ключи разбросаны по миру. Никто уже не знает наверняка, правда это или вымысел, и если правда, то какими именно свойствами обладает этот меч, но с учетом огромной склонности к символизму у всех бессмертных очень важен даже сам факт владения таким военным артефактом. Есть предположение, что этот меч надежно защищает своего владельца от враждебных энергетических ударов, убивает даже серафимов и источает мощные темные эманации, подавляющие энергию врагов. Символ непримиримой борьбы… и власти. Кроме того, в поисках упоминаний о Ящике Пандоры я наткнулась на старое, очень расплывчатое предсказание на древнедемоническом, что он будет найден, когда смертными грехами отравятся даже самые светлые ангельские души, а когда он будет открыт, эпоха безраздельного торжества света подойдет к концу. Тогда я поняла, что моё имя мне дано отнюдь не только с отсылкой к мифологии смертных, но сильно сомневалась, что смогу отыскать настолько мощный артефакт, который не могли найти веками. Слова про «смертные грехи» навели на мысль, что по крайней мере семь из восьми ключей как-то связаны с семью самыми известными грехами. В сокровищнице Ада хранилось три любопытных артефакта: камень Похоти, камень Зависти и камень Гнева. Они выглядели как огромный огненно-золотистый топаз, яркий изумруд и кроваво-алый рубин, а также позволяли своему владельцу склонять во тьму человеческие души, делая их буквально своими рабами в посмертном существовании. С грехами люди и сами отлично справлялись, без влияния демонов и всяких там камней, в Аду никогда не было недостатка в грешниках, да и не особо-то смертные были интересны Сатане, владельцу этих самых камней. Остальные четыре «камня греха» считались давно утерянными. Карниван поддержал моё предположение, что именно эти камни могут быть теми самыми ключами, однако искать их было поручено другим нефилимам, тогда как мне — сам Ящик Пандоры. Удивительно, но из всех возможных «следов» наиболее четкий вёл на землю, к смертным. Это было очень странно, учитывая пренебрежение, с которым относились к человеческому миру поголовно все бессмертные, а также то, что он был как на ладони в энергетическом плане. Вероятно, именно поэтому артефакт спрятали там — где никто и не подумал бы его искать. За годы поисков я постепенно подобралась к осознанию, что подсказки о местонахождении артефакта нужно искать в земных священных текстах, причем древнейших из них и на языках оригиналов. Премерзкий, на мой взгляд, факт: бессмертные способны понимать и говорить на любом из когда-либо существовавших на земле языков, поскольку язык и речь — исконно дар свыше, а вот читать — нет, потому что письменное обозначение своим языкам люди придумывали исключительно сами. И мне пришлось искать переводчика. Так я познакомилась с Микаэлем, представившись студенткой-историком, проводящей масштабное текстологическое исследование для дипломной работы. Молодой музыкант и филолог-полиглот, он увлекался преимущественно мертвыми языками, а ещё играл на разных инструментах как сам Шепфа, но более остальных любил флейту. Когда мы сблизились, он порой упоенно утверждал, что в возвышенных звуках данного инструмента ему слышатся голоса ангелов, и очень удивлялся, когда я на этих поэтичных словах едва сдерживала смех. Преступно падкая на человеческие таланты, сначала я влюбилась в его музыку, волшебную и будто живую. Что-то такое она задела во мне, о чем я до того даже не подозревала. Видя мою неподдельную очарованность, к совместному «исследованию» он предложил добавить и индивидуальные уроки игры на флейте. Кое-какие основные музыкальные знания у меня уже были, плюс, занимаясь танцами, я неплохо «чувствовала» музыку, но Микаэль открыл мне в ней нечто совершенно новое, неизведанное. Так легко, хорошо и свободно я не чувствовала себя ещё ни с кем. Способная ощущать все оттенки его эмоций, я знала, что с каждой нашей встречей Микаэль всё больше влюбляется в меня. Сначала мне было попросту все равно на его чувства, но затем я поняла, что впервые в жизни ощущаю хоть от кого-то такое сильное, бескорыстное и пламенное стремление, и… нет, я не полюбила в ответ, хуже — я влюбилась в его любовь ко мне, как и полагается самому настоящему энергитическому вампиру. Меня потрясла открывшаяся огромная палитра, которую представляла собой любовь мужчины к женщине: от вдохновенной нежности творца к своей музе до обжигающей страсти. Это было абсолютно эгоистично, учитывая, что по окончанию поисков мне предстояло с ним навсегда расстаться, однако я всё оттягивала и оттягивала этот момент, слишком сильно увлекшись игрой в человеческую жизнь… поэтому игру закончили за меня. Микаэль погиб в теракте в зале филармонии во время большого концерта вместе со многими другими музыкантами из оркестра. Не знаю, чем руководствуется вселенная при выборе избранных среди людей, но мой Микаэль не стал Непризнанным, хотя, признаться, я многое отдала бы за второй шанс для него. На первый взгляд, в его гибели не было никаких следов сверхъестественного, но я бы не была сильнейшим из нефилимов, если бы просто поверила в это. «Повелитель счел, что вы слишком привязались к земной жизни, настолько, что это стало мешать выполнению приказа. Радуйтесь, что ему неизвестны подробности вашей… постыдной связи с этим жалким смертным, иначе просто убийством для него бы это не обошлось, а вы бы потеряли все с таким трудом завоеванные крупицы влияния» — так прокомментировал мои гневные претензии наставник. И он был во многом прав. Но простить я это ему не могла. Единственный парень, который вызвал во мне хоть какие-то чувства и был как минимум близким другом, первым мужчиной, любовником — смертный… Воплощение всего, что я любила в людях, моей действительно «постыдной» в глазах любого бессмертного любви к человеческому миру. Всего лишь ещё один рубец на душе, где уже не осталось живого места. Тогда мне казалось, что он стал последней каплей, переполнившей чашу. Механически выполняя поставленную задачу, я завершила поиски и нашла проклятый Ящик Пандоры, впервые получив по-настоящему видимое одобрение и благосклонность отца, но никак не воспользовалась этим, разом утратив все силы. Мне больше не хотелось ни бороться с ублюдской однозначностью своего предопределенного существования, ни покорно «плыть по течению». Убежала бы куда-нибудь, давно уже, но демон-отец имеет определенную власть над детьми-нефилимами по праву крови, и мне от моего никуда не скрыться. Мне не хотелось жить. Круг замкнулся и оказался удавкой, крепко затянутой на шее. В какой-то момент стала почти приятной больная мысль, что если меня не станет, то в моем лице отец и наставник потеряют впустую огромное количество времени, ресурсов и планов. Я стала проигрывать на тренировках, всё чаще добровольно запираться в одиночестве и не вылезать оттуда сутками, будто подхватила какую-нибудь человеческую болезнь. И никто бы даже не заметил… кроме, разумеется, Люцифера. Я постаралась сделать так, чтобы брат ни за что ничего не узнал ни обо всей этой истории с Микаэлем, ни о моей позорной апатии. По сути, он оставался моей единственной по-настоящему устойчивой причиной жить, но во мне поселился навязчивый страх — будто сам факт моей привязанности к кому-либо губителен для того, к кому я ее испытываю. И я «закрылась» от единственного, кто был мне по-настоящему дорог. Однако не учла, что пытаюсь провернуть этот номер с таким же экспертом по части «сделай вид, что всё зашибись, когда хуже некуда», который ещё и знает меня как облупленную. Сначала он пытался меня спокойно разговорить. Люци и попытки разговоров по душам — зрелище не для слабонервных, и я бы оценила по достоинству, если бы замечала хоть что-то вокруг себя в этот момент. И опасалась бы последствий, потому что доводить Люци до белого каления — себе дороже. Вот и довела. Однажды, после очередной бесплодной попытки вытащить меня из апатии цивилизованными методами, он вдруг выругался такими словами, каких даже от него ещё не доводилось слышать, и, сверкая злющими алыми глазами, затащил в водоворот. Сразу узнала его любимое место — заснеженную горную вершину. «Я миллион раз обещал тебе, что сделаю всё возможное, дабы изменить то положение, заложниками которого мы являемся. Однако это перестает быть возможным, если хоть один из нас перестает в это верить — тебя гораздо раньше сожрут и не подавятся, если продолжишь показывать слабину и распускать сопли. Не такой я знаю свою сестру. Пока всё, что ты можешь, это жалеть себя — ты ничтожество, то самое обезличенное оружие без собственной воли, какое из тебя хотят вылепить. Знаешь, что ещё хуже, чем жить в навешанных на тебя оковах? Умереть, даже толком ни разу не попытавшись их снять». С этими словами он столкнул меня в пропасть. Тогда ещё бескрылая, тем не менее вниз я летела с ощущением вырванных крыльев — безжалостно и неотвратимо, захлебываясь криком то ли ужаса, то ли невыносимой боли. Физически нефилимы гораздо более хрупкие, чем ангелы или демоны, поэтому падение с такой высоты вполне могло меня убить, особенно если бы у столкнувшего было такое намерение. И самое страшное во всем этом то, что я в растянутое мгновение падения даже не усомнилась в наличии у Люцифера такого намерения. Настолько привыкла к помыканию, ненависти и презрению, настолько презирала и ненавидела саму себя, что подсознательно ожидала этого и от единственного близкого, от собственного брата. Не было ни единой мысли в голове, только чувства: инстинктивного страха, вдребезги разбитого сердца и отчаянного, непонятно откуда взявшегося желания жить. Конечно, он меня поймал. Когда мы снова оказались на твердой поверхности и до моей ошалелой головушки дошло, что это только что была простая провокация с целью вывести меня хоть на какие-то эмоции, я и выдала эти самые эмоции: пополам с потрясающим облегчением накатил гнев и желание немедленно отомстить гаду за радикальную «терапию». Если коротко, то мы неслабо так подрались, и, кажется, Люци никогда ещё так не наслаждался тем, что ему удалось меня выбесить. Ох, Люци, если бы ты знал, во что я ввязалась — точно бы прибил, на этот раз окончательно… Он, конечно, видит, что я вытворяю что-то не то, но конкретных обвинений пока предъявить не может, исключая ту вечеринку, когда я топталась по грани нарушения закона Неприкосновения — ну, тут я его ответными аргументами легко засыпаю. Кроме того, в последнее время он будто сосредоточен на чем-то другом и, очевидно, очень важном, хотя бы потому, что впервые проиграл Дино в крылоборстве и не раскалывает меня как орешек, хотя явно чувствует подвох. Приближается бал, а вместе с ним и начало решения второй данной мне задачи, пожалуй, заметно более сложной, чем первая. И неудивительно, что печаль вкупе с жалкими остатками совести мучает меня именно теперь, ведь я собираюсь использовать и подставить демона, повинного только в том, что положил на меня глаз… Если танец был для меня контролируемым безумием, то флейта — способом нащупать утраченную гармонию с собой, до дна испить горечь и вспомнить о цели. И я играла любимую мелодию, растворяя сомнения, возвращая ясность мыслей. Ведь, действительно, хуже, чем жить в оковах — только умереть, не испробовав всех способов их снять.