Время возвращаться домой

Тойя Кейтаро бродил по безлюдным ночным улицам Токио, сам не зная зачем. И сколько уже прошло времени. Часы он оставил дома нарочно. Пусть не отсчитывают безжалостно время. Пусть не напоминают, что для мамы оно закончилось… Мама никогда не жила в его доме — не роскошном, но для неё слишком уж большом и красивом — в Токио. Не захотела переселяться из деревеньки, где каждая травинка родная, в чужой город. В чужие стены, где её сына всё равно почти не бывает. Она понимала, что жизнь так устроена, и по-другому быть не может. Понимала, что раз уж Бог щедро наделил Кейтаро чудесным даром Музыканта, то не ей он, Кейтаро, принадлежит, а другим людям. Всем, кто любит Музыку. Всем, кто истосковался по истинной красоте, по чудесному лекарству от хворей душевных и телесных. Всем, кто замирал от счастья в концертном зале, когда тонкие, ловкие пальцы Тойя Кейтаро ложились на клавиатуру рояля. Или когда начинали звучать по радио записи его выступлений… Он принадлежал этим людям. Своему дару, которым должен был щедро делиться с ними. А мама… Мама просила его лишь об одном: быть с ней в самые тяжкие, самые страшные для неё дни. Если Бог не устроит так, чтобы это случилось быстро. Чтобы она и понять не успела, что умирает. Весть из больницы пришла накануне отъезда Кейтаро на долгие гастроли в Америку… У мамы, как ему сказали по телефону, оставался примерно месяц. В филармонии же наотрез отказались столько ждать. Видимо, как с горечью подумал тогда Кейтаро, начальство его вылупилось в инкубаторе, который может дать лишь искусственное тепло, а что такое душа — знать не знает. Поэтому и производит брак. Размышлять дальше о том, откуда берутся полулюди без души, Кейтаро было некогда. Сделав правильный — на этот раз — выбор, он сел на ближайший поезд до родной деревни… А сегодня вернулся. Дом показался ему красивым склепом. Пусть мамы там никогда и не было… Так или иначе, он бросил на пол чемодан, пиджак и часы. И отправился, сам не зная куда. Лишь бы не обезуметь от одиночества… Оно пришло только сейчас. Месяц назад Кейтаро был одинок — кажется, совершенно так же, как в этот страшный вечер. Но, сам того не зная, чувствовал сердцем, что его любят и ждут. Что в крохотном деревенском домике горит старенькая газовая лампа. А возле неё сидит мама и молится. Молится, чтобы её единственный сын был жив, здоров и счастлив. Чтобы согревал, радовал чудесной Музыкой сердца многих-многих людей. И чтобы иногда — хоть раз в год! — приезжал домой. И обнимал её. И рассказывал о своей Музыке. О том, как загораются и тут же гаснут дни в бесконечной череде концертов, репетиций и гастролей. О поклонниках и цветах. О сакуре за окном своей спальни. О ночных кошмарах, в которых ему снятся Акико и Нацуми. Обо всём, что мучает его. Месяц назад он не знал, сколько слёз — прозрачных, но смешанных с кровью — проливает мама каждый вечер, сидя у газовой лампы. Она рассказала ему об этом лишь недавно. Призналась, что всегда старалась быть с ним весёлой и спокойной. Чтобы не знал, не подозревал он, с какой болью каждый раз отрывает она его от себя. Заново жертвует собой ради его дара. Ради других людей, которым этот дар освещает жизнь. А теперь он всё знает. И понимает, что назад уже ничего не вернёшь. Не обнимешь её, не утрёшь кровавые слёзы. Не помолишься вместе с нею. Она всегда разговаривала с Богом втайне… — Помоги… — остановившись и подняв голову к звёздному июньскому небу, прошептал Кейтаро. — Помоги, прошу Тебя. Защити от одиночества… От такого одиночества, от которого гибнут человеческие души… И пусть все, кто так же одинок, найдут утешение… Не оставь меня… Но куда это его, измученного тоской и слезами ребёнка, занесло? Он никогда не был в этом Богом забытом районе столицы. Дома низенькие, ветхие — вот-вот развалятся. А ночь-то какая глубокая… Ни одного жёлтого окошка. Ни звука… Нет! Нет, вот заиграла музыка… Скрипка? Надо подойти ближе… Виолончель. А вот и жёлтое окошко… Лачуга такая ветхая, что, кажется, дунь — и всё. И как только ещё держится… А вот и колодец — совсем как в деревне. А Музыка… Кейтаро прерывисто вздохнул. И… улыбнулся. Так улыбается ребёнок, который заблудился в тёмном лесу и нежданно-негаданно вышел на свет. И понял, что всё вокруг знакомо. Что дом совсем близко… Он подошёл вплотную к спасительному светящемуся окну. В крошечной лачуге сидела, обхватив ногами виолончель, худенькая девушка в лёгкой пижаме. И творила Чудо… Кейтаро прислонился лбом к тёплой деревянной стене и закрыл глаза. Никогда ещё он не слышал, чтобы виолончель так пела. Как человеческий голос… О чём же она рассказывает? Так нежно… Будто поёт колыбельную… Низкие ноты — глубокие, необъятные, как сама земля. И ласковые — будто кто-то большой, добрый и пушистый засыпает в обнимку с кем-то крошечным и беззащитным… Дар Музыки… Вот оно, оказывается, как — быть согретым, успокоенным Музыкой другого человека. Песнью струн и смычка… Сколько лет он помогал вот так усталым, измученным душам… И вот, наконец, кто-то смог помочь ему. Спасти его… — Спасибо… — на мгновение запрокинул он голову. И почувствовал, как мягкая, но непреодолимая сила тянет его к двери. Которая вообще-то должна быть… …не заперта. Кейтаро тихонько вошёл и, опустившись на пол, прислонился спиной к доброй тёплой стене. Заметив его, девушка не перестала играть. Но музыка была уже другая. Вот словно несутся вперёд один за другим счастливые дни. Чьё-то детство… Лето… Мама и папа… А вот снова промелькнула тема того огромного доброго существа… Горе. Струны, кажется, сейчас порвутся… Или её сердце. Не надо так… Не надо!.. Вот мелодия снова стала нежной, глубокой, спокойной. Кто-то смог утешить её. Подарить что-то такое, что смогло унять хоть немного её горе. А вот опять скорбь… И череда тяжких… но вместе с тем светлых дней. И… совсем новая мелодия. Виолончель запела, словно скрипка. Словно птица, которая только-только научилась летать… Нет, не так. Птица, у которой зажило раненое крыло. И он, Кейтаро, сейчас чувствует себя точно так же. Будто вынырнул из бездонного чёрного океана и глотнул наконец живительный воздух. Будто внутри него долгое-долгое время зияла чудовищная, убийственная пустота. И в один миг заполнилась. Он словно очнулся от ночного кошмара и увидел, что в комнате светло. А за окном шелестит ласковая старушка Сакура… Девушка опустила смычок. И тут же потолок древней хибары стал медленно, но верно разваливаться. Сам по себе. — Пойдём, — неловко поднявшись, протянул руку Тойя Кейтаро. — Теперь я о тебе позабочусь…