* * *
Все начиналось так красиво. Это была самая что ни на есть сладкая пора твоей юности, которую раскрасил своими яркими, живыми красками Хайтани Ран. Уличная романтика, которой не было конца, рождалась везде: там, куда он водил тебя на вечерние свидания, где он тебя касался и где пересекались ваши взгляды. Она накалялась, наливалась осязаемой любовью и превращалась в клятвы и обещания. Чувства к Рану росли и развивались вместе с тобой. Он стал неотъемлемой частью твоей жизни, а ты — его, словно вы были крепко соединены красной нитью судьбы, заклеймившей вас обоих губительной любовью друг к другу. Губительной — для тебя. Одним единственным ударом она едва не погубила тебя спустя много лет после его первого признания, когда в груди невыносимо больно сжалось понимание, что от твоего любимого, нежного мужа пахнет приторными женскими духами. Чужими. Не его любимым одеколоном, не кровью и порохом, а... Отвратительной вонью прелюбодеяния. Удар был почти смертельный. В безумном исступлении ты желала вырвать всю любовь к нему из своей груди, но боялась, что вырвешь её вместе с сердцем. Однако ты выжила. И даже больше — нашла в себе силы уйти и не утонуть в море виски и жалости к себе, умывая лицо горькими слезами разбитого сердца. Корейский мальчик, который еще будучи желторотиком пожирал тебя глазами, подвернулся как нельзя кстати. Не до конца понимая, когда он успел так возмужать и как связан с Бонтеном, ты осторожно изучала его, позволяя так же рассматривать и себя. Вблизи и на шелковых простынях. Семь, может даже больше, ночей. Ему чуть за двадцать, у него уже репутация страшного якудзы и неровный — до жути эстетичный, на самом деле, — шрам промеж глаз, а еще он чертов мастер каратэ. Ну и подарочек, думала ты, поддаваясь навстречу его крупным жилистым руками. Сама того не понимая, попала в ту же ловушку, что и десять лет назад. Он был больше, крепче, сильнее Рана, такой разительно отличающийся от него и одновременно чем-то его же напоминающий. А еще он сказал, что заберет тебя с собой в Корею. Ха. Интересно, а какой он — Сеул?* * *
Холодная квартира, как ни странно, встречает тебя не привычной пустотой, а укоряющим взглядом мужа. Странно, что сегодня он вернулся с работы так рано. Странно, что ты не встретила его теплым ужином. Странно, что сегодня ты весь день провела в компании опасного мальчика, а не в гордом опостылевшем одиночестве. — Где ты была? — С любовником. Сколько он спит со своей секретаршей? Два месяца? Три? Неужели он ослеп за это время? Ослеп и не заметил, что его драгоценная жена больше не ждет его холодными вечерами, не звонит и не пишет, беспокоясь о его состоянии, не целует на прощение утром перед работой и даже не поворачивается к нему лицом во время сна, деля с ним сырую постель. Ран молчит. Лишь нахмуренные брови и плотно сжатый рот выдают его недовольство, но уже через секунду его черты смягчаются. — Любовник? Ты серьезно? От яда в его голосе почему-то не больно. Где-то глубоко внутри его слова отзываются жалящей тревогой, толикой страха, но не более чем. Даже как-то смешно. Натягивая на лицо сладкую улыбку, мурлыкаешь приятным, приторным голосом — та же интонация, тот же взгляд, тот же лукавый блеск, что и у него: — Да ладно тебе. Это всего лишь шутка, дорогой. Мы же так любим друг друга, какие интрижки на стороне? Ты не знаешь, догадывается ли Ран о твоем корейском мальчике. Поймал ли он тебя на лжи, давно ли подозревает свою любимую в измене? Ты уверена, что сама благоухаешь тонко подобранным одеколоном того мальчика, с ноткой цитруса, разбавляющей терпкий аромат измены. Нет-нет, ты не веришь, что Ран не чувствует этого. Ты бы так хотела увидеть, как его сердце — если оно все еще бьется в его холодной груди, — разваливается на части, повторяя незавидную участь твоего. Однако он одаривает тебя сияющей улыбкой и безо всяких сомнений подхватывает: — Конечно, мы очень друг друга любим. Ни на кого никогда тебя не променяю. Порвать бы этот ненавистный заезженный сценарий, от которого язык вянет.* * *
“Я не успею развестись с ним”. “Просто улетай со мной”. Ты буквально слышишь его голос, властный и не терпящий возражений. Твердый, решительный и непоколебимый настолько, что ты сразу сдаешься. “Во сколько вылет?” “В шесть утра. Заехать за тобой?” “Не надо, сама доберусь” Оборачиваешься, словно в последний раз, на спящего Рана, сжимая мобильник в руках как спасательную соломинку, и тихонько закрываешь за собой дверь балкона, чтобы затянуться сигаретой его любимой марки. Ты, вообще-то, только недавно начала курить. То ли после того, как узнала, что твой муж греет постель другой женщины, то ли когда тебя начала пробирать тоска по его горьким губам, дарящим тебе утешение и умиротворение, которых так сильно не хватало твоему сердцу. Он не был твоей таблеткой от одиночества, нет. И тем более не был любовью — ты уже переросла эту наивную сказку о чувствах до гроба и совместной старости. С твоим-то образом жизни. Он скорее был... зависимостью. Как красные мальборо или ночи, проведенные в грешном пламени на шелковых простынях. Игла, на которую ты подсела быстро и легко. — Мне не нравится твоя новая привычка. Руки мужа с его позабытой для тебя нежностью обвивают твою талию, будто пытаясь отгородить от ночной прохлады, острый подбородок мягко утыкается в плечо, а голос звучит тихо и сонно. Ран в последнее время заработался. За долгие годы брака ты научилась читать его, как открытую книгу, и за привычной безмятежностью в фиалковых глазах легко разглядела усталость, раздражение, измученность. Лицо его было бледнее обычного, непослушные пряди выбивались из некогда идеальной укладки — видимо, у Бонтена появились какие-то серьезные соперники. — А мне нравится, — отбиваешься ты, ерзая в его расслабленных объятьях. Его близость кажется неправильной. Хотя он твой муж. — Ты почти не смотришь на меня. — Ты на меня тоже. — Но ты же знаешь, что ты всегда в моем сердце. На самом деле он не такой уж и плохой. Никогда не забывает о важных датах и идеально подбирает подарки, заботится о твоей безопасности и потребностях, почти ничем не обременяет. Он был идеальным супругом. До мимолетной интрижки на стороне. И ты была его совершенной спутницей жизни. До того, как попала в паутину того мальчика. Но дороги назад нет. И даже если бы была... — Я возьму отпуск завтра, — коротко сообщает Ран, прикрыв глаза. Как бы он не уснул на твоем плече, — давай поедем в Окинаву, а? Туда, где провели медовый месяц. Я так скучал по тебе на работе... ...ты бы не стала все возвращать. — Разве ты не развеял скуку со своей маленькой помощницей, а? — не удерживаешься и раскрываешь его неприглядную тайну, почему-то ни капельки не уязвленная фактом его неверности. В твоем голосе переливается весельем чистая усмешка. Как-то опостылело. Как-то уже и не больно. И Ран ничуть не удивлен. — Давай забудем об этом, — выдыхает он равнодушно, но ладони его сжимают тебя крепче. — А я закрою глаза на того ублюдка, который хочет забрать тебя у меня. Ах. Конечно он знает. — Море и пляж. Ты и я. Мы ведь так давно вместе: куда мы друг без друга? Починим наш брак и заведем ребенка. Я так устал от всего этого... Его лепет раздражает. — Ложись спать, Хайтани, — ты вздыхаешь и тушишь сигарету, думая о чем угодно, только не о таком будущем, — все обсудим завтра. — Только если с тобой, — утешенный твоим спокойствием и мнимым согласием, Ран отстраняется. Тебе чудится, что он тебя любит.* * *
Он бормочет твое имя во сне, но спит крепко. Ему, наверное, снится что-то приятное, раз уголки губ дергаются, словно он хочет улыбнуться. Это первый раз за долгое время, когда ты видишь его таким. И последний. Все свои вещи ты оставляешь в супружеской обители, которую до этого утра делила с когда-то любимым и желанным человеком. Ныне он для тебя лишь тень, принесенная в жертву новому будущему. На столе короткая записка, на часах 4:20. В глубине души ты знала, что он откроет тебе дверь вот так: уверенно, с этой дерьмовой ухмылкой на губах, словно знал, что ты явишься именно в этот час, именно в эту минуту. — Ты рановато, — он бодрый и обнаженный, с мокрыми волосами после душа и полотенцем, обернутым вокруг бедер. Идеальный, грешный шедевр. Ты чувствовала, что если бы не ушла сейчас, то уже не смогла бы покинуть еле теплую постель, где мирно сопел твой муж. Бывший муж. Формально вы еще женаты, но ты уже отбросила его из своей жизни, вычеркнула из сердца и оставила в завядшей супружеской обители одного досматривать далекие, нереальные сны. — Ты все равно не спишь. — Потому что я знал, что ты придешь, — он пропускает тебя внутрь, позволяет опрокинуть себя на кровать и взъерошить мягкие влажные волосы. С таким видом, будто все так и должно быть. С видом победителя. Нависая над его большей фигурой, целуешь в губы невесомо, нерешительно и немного неуклюже — в противовес твоему опыту, знаниям о том, что ему нравится и собственным желаниям. Словно заново учишься любить. — Забери меня с собой, — и желать тоже. — Не жалеешь мужа? — Мне плевать на него, — стыдливо заворачиваешь крохотную правду в толстую пелену лжи, в которую сама хочешь свято верить. — Я забуду про Хайтани Рана. И перед тем, как подарить ему еще один поцелуй, уверенный и переполненный распыляющимся в груди обожанием, шепчешь в самые губы: — Отныне я только твоя, Чонган.