Тени Коукворта

Душный, тяжёлый августовский вечер медленно сползает на город. Горячий ветер поднимает в воздух стены пыли. Воздух на вкус как ржавая железка, а вода и того хуже. Жарко. Дышать тяжело. Прохладно только в тёмных переулках. Густые, чернильные тени пахнут сыростью и мочой, но с этим можно свыкнуться. Северус свыкся. Жара просто убивает его. Отец целыми днями торчит дома и лакает пиво со льдом, а когда напивается окончательно, начинает орать и швыряться бутылками. Мама запирается в комнате, а выходит только ночью, когда отец спит. Северус сбегает. Весь день шатается по улицам и прячется от распроклятого солнца в переулках. И если утром всё было неплохо, то сейчас… Жара вытянула из него все соки. Ему безумно хочется пить, от голода сводит желудок, но домой возвращаться рано — отец заснет только к полуночи. Северусу просто надо продержаться до заката. Потом будет легче. Он щурится и отходит глубже в тень. Ещё три года. Даже меньше. А потом он начнёт учиться волшебству, и отец больше никогда… — Эй, мелочь! — чей-то звонкий голос сверху заставляет его вздрогнуть, — Ты чего тут делаешь? Северус вскидывает голову, и видит чей-то тёмный силуэт на фоне неба. А ещё босые, грязные ноги. Кто-то сидит на крыше, и смотрит на него сверху вниз. — Не твоё дело, — Северус хмурится, — Отстань. — Вот-те на! Он мне хамит! — кто-то весело фыркает, — Какая невоспитанная мелочь… А я ему ещё денег хотел дать… — Ври больше. Деньги просто так не раздают, — Северус изо всех сил старается казаться равнодушным. — Так я ж и не за просто так, — кто-то снова фыркает, — Ты мне кое-чем поможешь, а я тебе за это, скажем… двадцатку. Как оно? Двадцать фунтов за малюсенькое дельце! Что скажешь, мелочь? У Северуса на секунду перехватывает дыхание. Он в жизни столько денег в руках не держал! Но это всё звучит очень подозрительно… Как в тех историях про похищения детей для всяких тёмных ритуалов, которыми его пугала мама. А всё-таки — двадцать фунтов… — Чего тебе надо? — с напускным раздражением спрашивает Северус, — Говори быстрее. У меня ещё дела. — Фу-ты ну-ты, какой занятой… — кажется, кто-то едва сдерживается, чтобы не расхохотаться, — В общем, слушай: знаешь, тут неподалёку магазинчик «У Лоры»? Сгоняй туда и принеси мне сигареты. «Бриз», в такой серой пачке с голубой полоской. Давай-давай, вперёд! Северус чувствует, что что-то здесь не так. Вдруг его осеняет: — Как я тебе их принесу? У меня ни цента! — Придумай что-нибудь, — кто-то легкомысленно взмахивает рукой, — Пошевели мозгами… Я буду здесь какое-то время, но не очень долго, так что, если хочешь свою двадцатку — лучше поторопись. — Ты хочешь, чтобы я… украл их? Зачем? Если у тебя самого есть деньги — пойди и купи. — Хорош языком чесать. Ты или делаешь, или не делаешь, усёк? Северус пытается понять, чего от него на самом деле хочет этот кто-то. Двадцать фунтов за кражу. Если он попадётся… А что будет? Ему отвесят подзатыльник и вышвырнут вон, или просто погрозят пальцем, или скажут, что за воровство он будет гореть в аду… Нестрашно. Все эти речи Северус уже слышал. Взрослые — идиоты, которые не воспринимают детей всерьёз. Северус давно понял, что ему многое прощается именно потому, что он ещё «ребёнок». Какая глупость. Он прислушивается к своей совести. Совесть молчит. Северус решительно встряхивает головой и произносит: — Ладно, будут тебе сигареты. Но сначала поклянись! — Чего-о-о? — кто-то присвистывает от удивления, — Чем? И зачем? — Жизнью клянись, чтоб я точно знал, что не кинешь. И пальцы не скрещивай! — Лады, лады, не кипятись, мелочь… Клянусь своей никчёмной жизнью, что отдам за честно украденную пачку сигарет свои двадцать фунтов! И да будут небеса мне свидетелями! — кто-то наклоняется чуть ниже и с ехидницей спрашивает, — Веришь теперь? Северус сосредоточенно кивает, и тенью выскальзывает из переулка. Он бежит по раскалённой брусчатке, ныряет в подворотни и прижимается к стенам домов. Рубашка липнет к спине, сердце колотится в горле, мешая нормально дышать. Северус весь дрожит от страха и азарта. Ему и раньше приходилось такое проворачивать, но теперь всё было как будто по-настоящему… Может быть, дело в деньгах, а может — в том, что он делает это не для себя, а для кого-то ещё. …И кто же, всё-таки, этот кто-то? Он заходит в магазин вслед за полупьяным типом, который тут же вразвалочку подваливает к кассе и начинает светскую беседу с продавщицей. Северус нервно ухмыляется — не может быть, чтобы ему так повезло… Он прячется за стеллажом с журналами и замирает, прислушиваясь к разговору: -…Бетти, ну чё ты ломаешься, а? Цену себе набиваешь? Да весь город знает, что тебя прям на этом прилавке Уиллсон пёхал… А я чем хуже? Раздаётся звонкая пощёчина. — Скотина! Выметайся отсюда к чертям собачьим, или будешь иметь дело с моим женихом! Северус на цыпочках обходит стеллаж и оказывается совсем рядом с кассой. — Хе-хе… А ты с характером… Мне такие нравятся! — пьяный тип всё не унимается, но Северусу это только на руку. Бетти грязно ругается и, кажется, угрожает пьяному типу ножом. Он неприятно хихикает и называет её сучкой. Северус вдруг понимает, что это всё не взаправду. Они просто играют друг с другом. Зачем — это уже другой вопрос… Он выглядывает из своего укрытия. Бетти стоит к нему спиной, а от пьяного типа его закрывает прилавок. Сейчас. Сейчас… Бетти и её мерзкий ухажёр тянутся друг к другу и сливаются в поцелуе. Северус видит его красные руки с грязными ногтями у неё на плечах, и вздрагивает от внезапно нахлынувшего отвращения. Сейчас! Он в два шага отказывается возле полки с сигаретами, уже не скрываясь хватает пачку распроклятого «Бриза», и удирает прочь, лавируя между стеллажами. Вслед ему несётся матерный визг Бетти — она наконец отлепилась от своего мужика, но было уже поздно. Северус выскакивает на улицу и скрывается в спасительной тени ближайшего переулка. Умом он понимает, что опасность уже миновала, каждая мышца в теле дрожит от напряжения, а сердце отстукивает одно слово «Беги! Беги! Беги!». И он бежит, ослеплённый закатным солнцем. Ему чертовски весело. Внутри всё дрожит от радостного предвкушения. Пальцы судорожно сжимают пачку сигарет. Двадцатка, чёрт возьми, за такое плёвое дело! Ноги сами приносят его к тому месту, где он встретил «кого-то». Северус замедляет шаг. Из переулка слышатся голоса. Он останавливается, прижимается к стене и слушает. Незнакомый, тихий и ровный голос отчитывает кого-то: — Ферзь недоволен. От тебя в последнее время никакой пользы. Носишься по крышам, пугаешь людей и побираешься возле церкви. Лучше бы делом занялся. Там крупная наводка пришла, как раз по твоей части… — Умоляю, хоть ты мне на мозги не капай! — Северус хмурится. Это «кто-то» — тот самый, и он кажется очень раздражённым, — Я делаю то, что считаю нужным. — И что ты считаешь нужным? — Сейчас? Искать свежую кровь. Нас полторы калеки — что это за банда? Надо хотя бы человек двадцать… Иначе нас просто не будут воспринимать всерьёз! Его собеседник вздыхает: — Даже если и так, ты ни черта не делаешь уже две недели. За это время можно было целую армию собрать. Где она? — Ну, армия — это ты, конечно, загнул, Святой… Но кое-кого я уже подыскал. Эй, мелочь, выходи! Подслушивать нехорошо! Северус вздрагивает от неожиданности. Страх проводит ледяными пальцами по затылку. Идти или не идти? Он успеет убежать, но… стоит ли? Любопытство побеждает осторожность. Он отделяется от стены и делает шаг в полумрак переулка. Слева, скрестив руки на груди и устало опираясь на стену, стоит тощий парень в потрёпанном сером костюме. У него короткие, мышиного цвета волосы, равнодушный взгляд, а на локтях пиджака красуются неровные заплатки в чёрно-белую клетку. Рукава ему коротки — из-под них виднеются грязные манжеты когда-то белой рубашки. Слева, напротив него, на корточках сидит второй — загорелый, кудрявый и босой, в джинсовом комбинезоне на голое тело и какой-то драной кепке — тоже клетчатой, как заплатки на рукавах у первого. На запястье у него болтаются наручные часы, золотистые и блестящие. Он улыбается и произносит знакомым звонким голосом: — Молодец, быстро управился — и десяти минут не прошло. Ну, показывай улов! В улыбке у него поблёскивает железный зуб. Северус ухмыляется: — Улов-то вот он, смотри, — он показывает ему сигареты, — Но деньги вперёд. — Ха! Этот парень своего не упустит, скажи, Святой? Вот, смотри, — кудрявый достаёт из кармана двадцатку, демонстративно встряхивает её, показывает Северусу и кладёт в пустую пачку из-под сигарет, — Меняемся? — Меняемся. Кудрявый кидает ему свою пачку, Северус ему — свою. Тот, которого кудрявый называет Святым, тяжело вздыхает, и в его вздохе Северусу слышится «Какое ребячество…». Северус проверяет купюру на свет, аккуратно складывает её пополам и убирает в нагрудный карман рубашки. Кудрявый вытряхивает сигарету из пачки и закуривает. — Вот теперь и познакомиться можно, — он снова улыбается, — Я — Шиллинг, а этот кислый тип — Святой. Мы, типа, воры. Хотя, ты, наверное, уже сам догадался… Ну а ты кто будешь, интересный такой? — Северус меня зовут, — он тяжело вздыхает, — Северус Снейп. — Как-как? Это что за имечко такое? — Шиллинг весело фыркает, — М-да уж, удружили тебе родители… Се-ве-рус. Кошмар какой. Слишком серьёзное имя для такой мелочи… Северус раздражённо дёргает плечом: — Я не мелочь! Сам-то… Его внезапно перебивает Святой: — Сколько тебе лет? Отвечай честно. — Восемь… Почти девять. — Твоя семья бедна, так? — Допустим, — Северуса раздражают эти вопросы, — Твоё какое дело? Святой устало качает головой: — Никакого воспитания… Тебе уже приходилось воровать раньше? — Да. — Ты попадался? — Нет. — Эй, эй, падре, ты чего так разогнался? Как на допросе, ей-богу… — Шиллинг сдвигает кепку на затылок и ухмыляется, — Учить его собрался, что ли? Северус невольно напрягается. «Учить»? Этот Святой ему не то чтобы сильно нравится, и в учителя себе он такого точно не хочет. Святой окидывает его цепким взглядом, будто приценивается, а потом вздыхает: — Нет… Точно нет. Слишком лицо у него приметное. Да и взрослый уже… Нашему делу лет с пяти учат. — Ну и хрен с тобой, — Шиллинг выбрасывает недокуренную сигарету, поднимается на ноги и поворачивается к Северусу, — Слушай, мелочь, а у меня учиться будешь? — Чему? — Северус смотрит на него с недоверием, — Побираться возле церкви? Святой тихо фыркает, а Шиллинг с напускной важностью произносит: — Это только одна часть нашего искусства! Ещё я могу научить тебя носиться по крышам и пугать людей! — он смотрит на Северуса с весёлой, чертовски весёлой улыбкой, — Соглашайся. Я научу тебя. Северус смотрит ему в глаза и неожиданно понимает — они разные. Правый — голубой, левый — карий. А взгляд у него жёсткий и острый. Северус чувствует укол тревоги. Шиллинг улыбается ещё шире: — Соглашайся. У тебя будут деньги, нормальная еда, Дом… Наш Дом. Мы никому не дадим тебя в обиду. Не придётся больше шататься по улицам… Ну, что скажешь? Отвечай — да или нет? Северус думает недолго. Хуже, чем дома, ему не будет нигде. — Да. Шиллинг смеётся. Смех у него звонкий, заразительный, и Северус не замечает, как сам начинает улыбаться. Святой тяжело вздыхает: — Замечательно. Просто чудесно. Я тоже в восторге. А теперь давайте убираться отсюда. Солнце медленно сползает за крыши домов. Оранжевые, отчаянные лучи мечутся в чердачных окнах. Тени тянутся по раскалённым улицам, хватают прохожих за ноги, лезут в карманы и вынимают кошельки. Тени просачиваются в щели под дверями, пробираются в дома через окна, тени… Северус чувствует их взгляды, и понимает — это правильно. Совесть молчит. Возможно, она вовсе не умеет разговаривать. А может, у Северуса её просто нет… Но это нестрашно. На кой чёрт ему эта совесть?..

***

Виски на дне мутного стакана было ему молчаливым укором. Шахматные фигуры безжизненно валялись на столе, чёрные и белые вперемешку. В пепельнице горой громоздились обгорелые трупы сигарет и спичек. Дрова в камине догорали, полумрак сгущался. Дышать становилось всё труднее. Северус был слегка пьян. Ферзь был пьян изрядно, хотя по нему это было почти незаметно. Его выдавал только стеклянный взгляд и неровный румянец на скулах. — Я буду с тобой откровенен… Настолько, насколько это вообще возможно, — он расстегнул воротник рубашки и устало откинулся на спинку кресла, — Я на крючке. В этом всё дело. Корень всех проблем… У них есть кое-что на меня, Грач. Кое-что серьёзное. Отблески тусклого пламени играли в гранях хрустального графина. — Серьёзное? — Северус соображал с трудом. Его мутило. — Компромат, Грач. Самый, мать его, настоящий… — Ферзь ухмыльнулся, — Ну не гангстеры ли мы после этого? Северус облизнул пересохшие губы: — Что они нашли такого… Ферзь жёстко оборвал его: — А вот это уже совершенно не твоё дело, — его голос звучал почти дружелюбно, но во взгляде читалась неприкрытая злость, — Твоё дело — найти это и принести мне. Ничего больше. Северус слабо усмехнулся: — Что потом, Главный? Избавишься от меня, когда дело будет сделано? Чтоб наверняка, а? В наступившей тишине можно было расслышать, как на первом этаже кто-то щёлкал зажигалкой. Хук, не иначе. Ферзь нахмурился и пристально взглянул Северусу в глаза: — Я не сделаю этого. — А я тебе не верю. Можешь называть меня злопамятным, но ты… Однажды ты просто взял и сломал мне руку. Это накладывает определённый отпечаток. Понимаешь, о чём я? — Понимаю, — он отвёл взгляд и машинально прикоснулся к переносице, будто поправляя очки, — И… Я сожалею. Возможно, это не было так необходимо, как мне тогда казалось. Северус подумал, что надо бы что-нибудь ответить, но слова отказывались складываться в предложения. Он сожалеет, вот спасибо. — Ладно. Пусть так, — собственный голос показался Северусу слишком равнодушным, на грани пренебрежения, — Сейчас уже всё равно. Ты своего добился — я теперь почти калека. Кость срослась неправильно. Рука постоянно болит. Ферзь скривился так, будто у него самого что-то резко заболело. — Ты хочешь сказать… — Я хочу сказать, — с нажимом продолжил Северус, — Что не стоит ждать от меня чуда. Не сомневайся, я сделаю всё, что в моих силах, но… Ты прекрасно знаешь, что я никогда не был лучшим. Шиллинг… — Не говори мне ничего о нём. Ни единого слова, — в голосе Ферзя прорезалась сталь, — Его здесь нет, и никогда больше не будет. — Он бы справился лучше, чем я. Ферзь ничего не ответил. Он взял со стола черную пешку и задумчиво покрутил в пальцах. — Он мертв.