Дорога на север под осенней луной

      ***       …А-Сану года четыре или пять, и старший брат кажется ему почти взрослым, он уже даже получил настоящую саблю. Саблю зовут Бася, и А-Сан ее от души боится, но сейчас продолжает упрямо цепляться за ножны.       – Старший братик, пойдем поиграем! – звонкий голос катится под сводами каменного коридора внутри крепостной стены. Брат недовольно морщится и, как и много раз до этого, повторяет:       – Я занят. Игры для малышни, а я должен тренироваться, – он тоже очень упрямый.       А-Сан демонстративно дуется и отворачивается, но стоит брату расслабиться, как он выхватывает саблю из расслабившейся руки и бросается наутек. Насколько может: Бася весит как каменная плита, но он продолжает, пыхтя и фыркая от натуги, тащить ее. Кованые ножны громыхают по камню.       – Догоню! – нарочито свирепо кричит брат.       – Ай, не надо, я боюсь! – так же в притворном ужасе вскрикивает А-Сан и только быстрее убегает по коридору, грохоча саблей. За спиной раздается тяжелый топот – слишком уж громкий и медленный.       За этой возней они не слышат других шагов – быстрых и уверенных.       – Так-так, и что это за беготня?       А-Сан в ужасе роняет саблю – та падает с оглушительным грохотом. Перед ним стоит высокая и очень красивая женщина. На ней легкая укороченная накидка, подходящая для ночной охоты или тренировки, на боку висит длинная сабля.       Брат тут же бросается к ней, а в голосе радость с ноткой беспокойства:       – Матушка, ты встала! Тебе уже лучше?       – Мне и раньше было хорошо, – ворчит она, – но этих целителей не переупрямишь. Им только дай кого-то в постель уложить и пилюлями напичкать! Так что вы двое тут делаете?       А-Сан наконец отмирает и быстро прячется брату за спину, старшую матушку он побаивается, особенно – ее громкого низкого голоса.       – А-Сан хотел потренироваться с саблей, – брат смеется. Женщина приподнимает бровь.       – Да неужели? Тогда почему та, что ему подарили на День рождения, пылится в углу?       А-Сан утыкается лицом брату в бок. Та сабля игрушечная, пусть и выглядит как настоящая, но и она ему не нравится. Размахивать ею ужасно скучно, и он не понимает, что все вокруг находят в постоянных тренировках. Сабли нравятся А-Сану только тогда, когда они летают, и на них можно покататься. Но брат пока и удерживает свою Бася с трудом, не то что летать на ней.       Краски, подаренные матушкой, понравились А-Сану гораздо больше. И она так громко смеялась, когда он нарисовал зубастого яогуая на веере отца, которым тот все равно не пользовался, только носил с собой на разные взрослые встречи «как приличный человек». Что бы это значило, и почему у приличного человека непременно должен быть веер? А-Сан ничегошеньки не понимал.       Из размышлений его вырывает громкий голос:       – Минцзюэ-эр, как пойдешь тренироваться, возьми эту маленькую принцессу с собой и хорошенько погоняй по полю, – в голосе больше легкой насмешки, чем сердитости, но А-Сан все равно начинает дрожать. Брат успокаивающе гладит его по макушке.       Снова раздаются шаги, разносясь далеко по коридорам – на этот раз легкие. Рядом с первой женщиной встает другая – невысокая и хрупкая, одетая в пусть клановых цветов, но легкие шелка, несмотря на прохладную погоду. Она всегда улыбается.       – Старшая сестрица, не стоит гневаться. Дети на то и дети, что им нужно шалить, – говорит она мягко. Старшая бросает на нее суровый взгляд.       – Ты сама когда в последний раз тренировалась? Я уже молчу о том, что всю последнюю ночную охоту ты сидела на дереве и любовалась луной.       – Ох, ты права, не помешало бы, – согласно кивает младшая. – Я обязательно этим займусь. Надо только выбрать подходящий день, – она прижимает к губам сложенный веер и поднимает взгляд к потолку, ее мысли явно начинают витать где-то далеко. Она подпрыгивает, когда ее одергивает гневный возглас:       – Темные твари и враги не будут ждать подходящего дня и хорошей погоды! Бери свое несчастье – и марш на поле!       – Ну нет, там дождь начался.       – Дождь – не помеха.       А-Сану на миг кажется, что матушка сейчас послушается, но она качает головой.       – И все же лучше нам всем проявить осторожность. Я не хочу, чтобы А-Сан снова простудился. И тебе следует поберечь себя, – она быстро подхватывает А-Сана на руки, и ему сразу становится спокойней. За братом прятаться привычней, но все же он тоже еще маленький, какой бы странной ни казалась эта мысль. – Мы пойдем делать фонарики. Нужно успеть до темноты сделать как можно больше, а никто не хочет мне помогать, – горестно вздыхает матушка, а старшая матушка категорично заявляет:       – Фонарики – для бездельников. К тому же там дождь, куда ты собралась их запускать?       – К вечеру дождь закончится.       Они пристально смотрят друг на друга – и никто не желает отступаться.       – Что за гам?       За спором никто не слышит, как отец выходит из-за угла. Он улыбается, треплет наследника по макушке, потом забирает у матушки А-Сана и подбрасывает почти к самым темным балкам. А-Сан радостно вопит, а матушка быстро поясняет:       – Я говорю уважаемой старшей сестрице, что не нужно в дождь идти на поле тратить силы попусту, лучше поделать фонарики в Главном зале.       Старшая матушка задыхается от возмущения:       – Она не появляется на тренировках! Сан-эр тоже ничего не делает, а ему уже пять. Так он не скоро взрослую саблю получит.       Отец смеется, опускает А-Сана на пол, а потом подбирает Бася с пола и ставит вертикально рядом с ним – она сильно выше его головы.       – Не дорос он еще до сабли. Вот что, – он отдает Бася брату, а потом примирительно обнимает жен за плечи. – Ваш господин повелевает: сегодня все делают фонарики, а завтра я лично прослежу, чтобы никто не отвертелся от тренировки.       Матушка смеется и хлопает его веером по руке. Старшая матушка возмущенно хмурится. Вряд ли отец смог бы ее заставить, но она вдруг вздыхает и ворчит:       – Ну ладно.       К вечеру фонариков вдосталь: одни развешаны гирляндами во дворах, другие ждут своей очереди на взлет. Вокруг много людей, смеха и вкусной еды. Семейный ужин закончился и сейчас А-Сан с братом сидят на стене и уплетают лунные пряники за обе щеки. По стене шуршат принесенные ветром сухие листья, а над далеким горным хребтом поднимается огромная луна. Кажется, она заполняет половину неба, даже звезд не видно. А-Сан прижимается к брату боком, восхищенно охая. Тот крепко обнимает его за плечи, посмеиваясь.       Позже они все запускают фонарики в ночное небо. Родители и брат уже отпустили свои, но А-Сан все еще возится, его фонарик никак не хочет взлетать. До слез обидно – он такой красивый, А-Сан сам его расписал, пусть и немного криво с одной стороны. В глазах начинает щипать, а в носу щекотать, но он только упрямей сжимает губы и хмурится, сражаясь с фонариком. Все остальные стоят чуть поодаль и смотрят на него, не обращая внимания на умоляющие взгляды, и совсем не собираются помогать. Ужасно несправедливо! Сейчас все фонарики улетят далеко, а его останется совсем один!       Наконец брат выворачивается из-под материнской руки и бросается ему на помощь. Зажигает с помощью духовной энергии привязанный к фонарику огненный талисман, и он наконец начинает наполняться теплым воздухом и подниматься. Брат, охнув от натуги, подхватывает А-Сана под колени и поднимает повыше, чтобы он мог отпустить свой фонарик в небо. Фонарик выскальзывает из рук и медленно поднимается к остальным. Брат начинает качаться, А-Сан вскрикивает – в тот же миг отец подхватывает его сзади и подбрасывает высоко над головой. А-Сан не в силах сдержаться, он громко кричит от переполнившего его восторга, глядя в небо, полное огней…       ***       Не Хуайсан открыл глаза со счастливой улыбкой на лице. Ее не омрачило даже то, что за окном разливалось хмурое осеннее утро, а в комнате царил зябкий полумрак. Не Хуайсан натянул одеяло на голову, прячась в темноте и уютном тепле. Перед глазами снова и снова проносились увиденные во сне картины: сцены праздника Середины осени, коридоры Нечистой Юдоли, люди… Надо же, а он думал, что лицо первой жены отца напрочь стерлось из его памяти!       Когда-то у него была большая семья. Как давно это было... Не Хуайсан тихонько вздохнул, сильнее сворачиваясь под одеялом. Сейчас у него только брат, который подвергается смертельной опасности каждый миг. А родной дом очень далеко, и вряд ли в этом году там запускали фонарики или украшали дворы. С тех пор как после смерти отца матушка удалилась в уединенную медитацию, только Не Хуайсан мог заставить всех как следует заняться украшением резиденции.       Праздник Середины осени давно уже прошел. Той ночью Не Хуайсан любовался луной один, сидя на самой высокой стене Облачных Глубин, жуя пряник и попивая вино. Ему было все равно, застукают его тут или нет. Когда четверо младших адептов прошмыгнули мимо него к удобному дереву, по которому было легко перебраться на ту сторону, Не Хуайсан отвернулся и сделал вид, что ничего не заметил. Сколько он помнил себя в Облачных Глубинах, это дерево подрезали, а стену полировали, но все равно рано или поздно все возвращалось на круги своя.       Если бы Сичэнь-гэгэ вернулся в Облачные Глубины, то после своего семейного празднования вполне мог бы посидеть на стене с Не Хуайсаном. Но он не прилетел. Не явился и на свой День рождения – застрял в бою, потом из-за непогоды долго летел кружным путем. Он прилетел всего несколько дней назад и был так занят, что не получалось с ним даже толком поговорить, не говоря уже обо всем остальном.       Не Хуайсан недовольно завозился под одеялом. Проснувшееся тело требовало любви и ласки, но собственные холодные руки не воодушевляли. Вздохнув, он нашарил заблаговременно припрятанные под одеялом домашние одежды и натянул на себя. Потом отбросил одеяло в сторону, сунул ноги в сапоги и бросился к жаровне. Только когда комната наполнилась теплом, он отлип от нее и рискнул умыться – воду в тазу пришлось разогревать талисманом.       Одевшись потеплее, он вышел из дома. Уже рассвело, утренние медитации заканчивались, близилось время завтрака. Не Хуайсан сбежал с крыльца и поспешил за скудной трапезой. В Облачных Глубинах и раньше кормили не слишком аппетитно, а из-за войны порции сильно урезались. Не владеющему инедией было туговато, а есть хотелось зверски почти постоянно.       Уже была почти зима, дул холодный ветер, срывая с черных деревьев последние желтые листки – те отчаянно трепетали, но держались. Вода в лужах ночью замерзала, а павшая в бою с ветрами сухая листва шуршала под ногами. Ее собирали и жгли, но спустя несколько дней откуда-то налетала новая.       Дел на день не было. Вернее, Не Хуайсан благоразумно не поинтересовался их наличием, а тихонько заперся в домике сразу после завтрака. К счастью, теперь он жил в нем один.       За закрытыми ставнями снова завывал ветер. Отчаянно хотелось назад в Нечистую Юдоль.       Это преследовало Не Хуайсана с тринадцати лет: дома он начинал тосковать по спокойным, наполненным атмосферой искусства и возвышенной изысканности Облачным Глубинам, а пожив немного там – уже скучал по Нечистой Юдоли, где было просто, шумно, а главное – всегда вкусно. Дома ждали изнурительные тренировки, вернее – попытки ускользнуть от них, в Облачных Глубинах – свод правил, строгий распорядок и уловки, как их обойти. Дома был брат и многочисленные родственники, в Облачных Глубинах – Сичэнь-гэгэ и ежегодно меняющиеся приятели. Хорошо было вот так ездить туда-сюда, Не Хуайсан не успевал всерьез заскучать, но теперь он не был дома уже почти два года.       Не Хуайсан в который раз тоскливо вздохнул. Он сидел за столом, подперев голову рукой, и бездумно водил кистью по бумаге. Вокруг валялись наброски разной степени законченности. Старая искореженная слива возле его павильона, зацветающая в снегопад. Ажурные клетки в саду. Черепашка, жующая листья бамбука. Крыши домов, а высоко в небе над ними – двое мальчишек на одной сабле. Они же, но чуть помладше, сидят рядом на стене, а над горами восходит луна. А здесь тот же вид, только нет людей, а луну скрыли тучи, и кружат тревожные стаи птиц.       Бои не докатились до Нечистой Юдоли. Птицы Не Хуайсана остались в безопасности, их кормят те, кто готовится обороняться. Если враг возьмет цитадель – совершенно нелепое предположение! – то птиц выпустят. Но захотят ли они улететь из привычных клеток? Черепашка, вероятно, спрячется в пруд и переживет всех. А потом досовершенствуется до человеческой формы и бессмертия – и отомстит за всех.       Не Хуайсан улыбнулся и фыркнул себе под нос – что за чушь?       Решительно встряхнув головой, он собрал наброски в стопку, небрежно выровнял и бросил на край стола. Время текло медленно, по крыше снова забарабанил дождь. Спать, что ли ложиться? Так рано еще... Не Хуайсан широко зевнул и сильнее навалился на стол, а потом и вовсе улегся головой на сложенные руки. От придвинутой близко к столу жаровни шло тепло. Глаза сами собой слипались. Вздохнув, он опустил веки. Пусть во сне ему снова явятся картины безоблачного детства…       Но там были лишь скрипящие голые ветви, качающиеся на пронизывающем ветру.       В чуткий сон вкрался скрип ступеней и шаги по крыльцу. Не Хуайсан резко открыл глаза, вслушиваясь в вой ветра. Нет, он не ошибся! Резко вскочив, он бросился к открывшейся двери, ударившись коленом о столик и сбросив собранные рисунки на пол – листки снова разлетелись по циновкам.       Лань Сичэнь шагнул на порог, а Не Хуайсан, сделав два шага, внезапно рухнул к его ногам, ударившись лбом от пол.       – Ты чего? – раздалось над головой. Голос был хрипловатый и искренне изумленный. Не Хуайсан вскричал:       – Так рад тебя видеть! Цзэу-цзюнь наконец одарил своим вниманием этого ничтожного! – он отбил пару шутливых поклонов, рассмеялся, поднял голову и, глядя в огорошенное лицо, признался жалобно: – Я ногу отсидел.       Лодыжку уже кололо тысячью острых иголок, и каждое легкое шевеление вызывало мучительную боль, поэтому Не Хуайсан так и остался сидеть на полу.       – Я тоже рад тебя видеть, – Лань Сичэнь наклонился, без какого-либо усилия поднял его на руки и отнес обратно к столику, хотя Не Хуайсан, затаив дыхание, мечтал, чтобы сразу на кровать. Он закрыл глаза и глубоко вдохнул. От Лань Сичэня пахло осенней ночью: горьким дымом, сыростью и немного разложением – даже благовония были не в силах это перебить.       – Ты снова летал куда-то? – спросил Не Хуайсан, не спеша разжимать руки, которыми обнимал его за шею. Лань Сичэнь коротко кивнул.       – Надо было кое с кем встретиться в деревне неподалеку, – сказал он, как всегда в таких случаях, уклончиво. – По дороге на нас напали темные твари – выбрались из склепа неподалеку, пришлось задержаться и упокоить их. Слишком много темной энергии приходит в мир. Везде неспокойно, – его лицо потемнело. Не Хуайсан вздохнул и решительно потребовал:       – Скажи, что никто не знает, что ты уже вернулся, и ты мой на всю ночь, – темные твари его не волновали, если они не собирались ломиться в двери и мешать им.       – Никто не знает, что я уже вернулся, – послушно повторил Лань Сичэнь. – И я твой на ближайший час. Прости, меня ждут, – добавил он чуть виновато.       Не Хуайсан не сдержал горестного стона. Что толку от часа? Только он снимет с праведного главы Лань все его сто одежек, как надо будет одеваться обратно! Но все же он откинулся спиной на циновки, схватил Лань Сичэня за отвороты одежд на груди и притянул к себе, нетерпеливо впиваясь в губы. Тот не возражал и тоже целовал его жадно, лежа сверху и давя всем весом. Наконец стало тепло – и даже жарко. Не Хуайсан уже задумался, что, может, и раздеваться не надо, как Лань Сичэнь оторвался от него и сел. Не Хуайсан недовольно запыхтел, но тоже сел и прижался к нему боком, устроив голову на плече.       Он не хотел в эту короткую встречу говорить о войне, но Лань Сичэнь сам начал. Рассказывал что-то о продвижении войск и том, какие территории армии союзников удалось отвоевать, а какие они упустили. Не Хуайсан внимательно слушал, но все это сливалось для него в размеренное журчание ручья. Ему было важно лишь то, что дагэ в порядке и одерживает победу за победой.       А еще он уже давно заметил, что Лань Сичэнь намеренно избегает описания сопутствующих войнам ужасов. Бережет его? Не хочет пугать? Или ему самому неприятно об этом вспоминать? Слишком возвышенный и утонченный для мирской грязи.       Не Хуайсан чуть подвинулся и заглянул ему в лицо       – Много людей погибло, – Лань Сичэнь вдруг будто посерел, выглядел смертельно уставшим и безгранично печальным. – Столько бессмысленных жертв…       И даже сейчас он был безгранично прекрасен. В этой скорби была какая-то особенная красота, Не Хуайсан не мог оторвать взгляд.       – Сюда доходят слухи, люди в Цайи рассказывают разные истории. Ты спасаешь многих, когда появляешься на поле боя, – заметил он. Лань Сичэнь спрятал лицо в ладони.       – Я не могу помочь всем.       Не Хуайсан встал на колени перед ним, молча обнял, прижимая его голову к груди и перебирая волосы на затылке. Потом спросил:       – Чаю хочешь?       – Да, пожалуйста, – все тем же безумно усталым голосом произнес Лань Сичэнь. Не Хуайсан молча начал готовить чай.       Как бы там ни было, пока идет война – Сичэнь-гэгэ остается с ним.       Пока заваривался чай, Лань Сичэнь так сидел прямо, закрыв глаза и отрешившись от всего, только в уголке губ залегла горькая складка. Не Хуайсан чуть нервными, но привычными движениями разлил чай по чашкам. По комнате поплыл тонкий аромат – тоже немного терпкий и горько-сладкий. Осенний чай.       Лань Сичэнь потянул ноздрями воздух, медленно открыл глаза, огляделся по сторонам и начал бездумно собирать разбросанные рисунки. Не Хуайсан подал ему чашку, он принял ее, отпил, прикрыв веки, и довольно выдохнул, а потом принялся отпивать маленькими глотками, осторожно заглядывая в рисунки.       Лань Сичэнь знал, что довольно часто работы Не Хуайсана изображали людей разной степени раздетости в весьма пикантных ситуациях, и отчаянно смущался, натыкаясь на них. За этим всегда было ужасно весело наблюдать! Впрочем, с каждым разом он смущался все меньше. Не Хуайсан уже начал думать, что вскоре он войдет во вкус.       Первым Лань Сичэнь наткнулся на портрет, где легкими мазками были едва намечены черты лица: высокие скулы, широкий нос, решительно вскинутый подбородок. Округлые глаза, чуть прищурены, а пухлые губы упрямо стиснуты.       – Это же… – он присмотрелся и неуверенно спросил: – Первая госпожа Не?       Не Хуайсан кивнул и снова подполз ему под бок, держа в руке чашку и наслаждаясь теплом и тонким ароматом.       – Ты ведь ее уже не застал? Она умерла, когда мне было… лет пять, кажется, – вспомнил Не Хуайсан. Это случилось зимой, через несколько месяцев после того праздника Середины осени. Нечистая Юдоль надолго погрузилась в траур.       Лань Сичэнь покачал головой и вдруг улыбнулся.       – Минцзюэ-сюн в самом деле так на нее похож?       – Да! Хотя и на отца похож очень сильно, – Не Хуайсан тоже улыбнулся и расправил замявшийся уголок бумаги. – Я ее побаивался, хотя она меня никогда не обижала. Но она была такая суровая, и сабля ее эта… Она ведь воспитывалась в Цинхэ Не с самого детства. А потом их с отцом поженили. А потом он встретил матушку… – Не Хуайсан вздохнул. – Я на нее похож куда больше, чем на него.       Лань Сичэнь вдруг издал короткий тихий смешок.       – Когда бывший глава Не выпивал лишнего, лицо у него становилось точно такое же, как у тебя.       Не Хуайсан возмущенно фыркнул:       – Ну, спасибо!       Лань Сичэнь рассмеялся – наконец легко и беззаботно, и поцеловал его в сморщенный нос, а потом вернулся к рисункам. Их было много, и везде Нечистая Юдоль. Каменные стены и площадь. Деревья и горы. Птичьи клетки и пруд.       Лань Сичэнь выдохнул громче, перевернув очередной лист. На нем был Не Минцзюэ. Он стоял к зрителю спиной, ветер развевал собранные в высокий хвост волосы, клановый зверь скалился со спины накидки. Казалось, что тот, кто его рисовал, смотрит снизу вверх, будто был сильно ниже, а то и вовсе сидел на земле.       Лань Сичэнь ничего не сказал и перевернул лист.       Картины становились все более мрачными и все менее детализированными. На смену легким изящным линиям пришли резкие росчерки сухой кисти. Зимний пейзаж, от которого веяло холодом, изломанные ветви, протянувшиеся над водопадом. Стая воронья, кружащая над полем битвы. Изодранные флаги, воткнутый в землю меч с оторванной кисточкой.       – Не смотри! – Не Хуайсан вырвал стопку рисунков из рук и отбросил в сторону. – Это… Это сны. Я их рисую – и мне становится легче, – он закусил губу. В глазах защипало.       Лань Сичэнь промолчал, хотя смотрел удивленно. Разлетевшиеся листы снова плавно опускались на циновки. Не Хуайсан уставился на легший прямо перед ним портрет. Он до отчаяния хотел увидеть брата. До безрассудства.       – Я скучаю по дагэ. Так сильно хочу снова его увидеть.       Лань Сичэнь вздохнул и потянулся к нему, но Не Хуайсан не пошевелился.       – Ты же понимаешь, что это трудновыполнимо.       Не Хуайсан медленно кивнул. Никто в своем уме не доставит его на фронт. Да и он не дойдет в своем отчаянии до того, чтобы самому туда сунуться. Но есть и другие способы.       – Дагэ не всегда находится на поле боя, – произнес он твердо. Лань Сичэнь отвел взгляд и начал успокаивающе:       – Хуайсан, послушай…       Не Хуайсан поднял руку, прося замолчать, потом обнял прижатые к груди колени и медленно и спокойно продолжил:       – Через неделю дагэ исполнится двадцать пять. Он должен будет вернуться в Нечистую Юдоль для одного ритуала.       – Для ритуала? – Лань Сичэнь явно впервые об этом слышал.       – Его исполняют в день своего рождения все главы клана Не. И некоторые старейшины побочных ветвей. Поэтому…       Лань Сичэнь напрягся и предупреждающе взмахнул рукой.       – Не надо! Это же тайное знание? Не рассказывай мне.       Не Хуайсан покачал головой.       – Да я и сам ничего не знаю, меня в такое не посвящают. Но дагэ обязательно вернется в Нечистую Юдоль в этот день. Я хочу его увидеть, – он вскинул голову и твердо уставился в глаза Лань Сичэня. Тот смотрел с сочувствием.       – Я понимаю, что ты чувствуешь. Я ведь и сам редко вижу его. И его, и Ванцзи. Мой брат тоже сейчас на войне.       Не Хуайсан в отчаянии воскликнул:       – Но ты все же их видишь – и своего брата и моего! А я с позапрошлой зимы видел дагэ всего один раз и то недолго, когда его сюда случайно занесло! Сичэнь-гэгэ, не будь таким жестоким. Ты хотя бы можешь полететь к нему, когда захочешь.       Лань Сичэнь на миг опустил взгляд, но снова настоял:       – Об том не может быть и речи. Минцзюэ-сюн просил меня приютить тебя здесь, просил защитить.       Не Хуайсан не был намерен отступать. Ласковый голос на него больше не действовал успокаивающе – наоборот сильнее распалял злость и решимость.       – И что? Я разве пленник здесь? – вскинулся он, но тут же взял себя в руки. Он не должен вести себя как капризный ребенок, от которого легко отмахнуться. – Если я полечу с тобой, что может со мной случиться? Линия фронта сейчас далеко. Дагэ не станет злиться. Наверное. В любом случае он быстро отойдет, – Не Хуайсан уверенно кивнул. Лань Сичэнь вздохнул и в который раз напомнил:       – Сейчас везде опасно. Шпионы Вэнь Жоханя повсюду.       Не Хуайсан не дрогнул.       – Ну, ты что-нибудь придумаешь! – с горячей уверенностью воскликнул он. – Разве может быть иначе?       Лань Сичэнь улыбнулся ему, тепло, но как-то невесело.       – Ты точно что-то придумаешь, и мы с тобой встретимся с дагэ в его День рождения, – Не Хуайсан забрался к нему на колени, заглушая поцелуями все возражения. – Пожалуйста, – прошептал он прямо ему в губы. – Мое сердце разрывается от тоски. Я скоро зачахну здесь. Ты ведь все можешь, я знаю.       Лань Сичэнь ничего не ответил, только обнял его и увлек за собой на разбросанные подушки.